Владимир Юрьевич Харитонов
Маятник Судьбы
Иногда в камере возникали конфликты. Попал как то к нам участковый инспектор из соседней Вичуги – Николай Зарубин. На обычный вопрос:
–За какое злодеяние угодил к нам в гости?
Рассказал:
– Да хотел остановить гусеничный трактор. Тракторист оказался явно пьян, решил составить на него протокол. А он прет и прет по полю, на меня не реагирует. Я даже стрелял из табельного оружия, естественно вверх. Но за рокотом мотора, тракторист выстрелов не слышал. Однако милиционера в форме все-таки заметил, трактор остановил и побежал. Ну, я догнал нарушителя и заодно решил проверить его слух. Взял и выстрелил из своего «Макарова» над самым ухом. Тракторист лежал на земле, подумал, что его убивают и сильно напугался. С перепугу заяву накатал.
Забегая вперед, могу сообщить, что за «проверку слуха» участковый инспектор получил два года тюрьмы…
Помню, сидели все за столиком, обедали. Кстати сказать, режим в Кинешемском СИЗО очень жесткий, но кормили хорошо, а порой и вкусно. Сотрудники шутили, мол, нам еду из ресторана возят. На первое давали борщ, вполне, кстати, съедобный, на второе картофельное пюре с котлетой. Наш участковый в разговоре похвастал, как в Чечне стоял на заградительном посту с местными Гаишниками, и брали дань со всех проезжающих мимо дальнобойщиков – то ящик водки, то фруктов, а чаще просто деньги. Не зря пословицу придумали: «Когда я ем, я глух и нем». Мне бы промолчать, а я:
–Разве этим хвастают? По сути, ты взятки брал, самому – то не стыдно?
– Ты сам – то кем в последнее время работал в милиции? – вопросом на вопрос ответил он.
– Начальником ОБХСС.
– Так ты главный взяточник в отделе и был, знаем мы вас, – ухмыльнулся Зарубин.
Так обидно мне стало – за себя, не взявшего ни рубля в качестве взятки за время службы в милиции, за друзей – честных и неподкупных. Врезал я ему по физиономии, но тесно, удар пришелся вскользь. Участковый царапнул ногтями мое лицо и выплеснул на мою голову горячую похлебку. Я бросился под кран с холодной водой, долго приводил в порядок обожженное и исцарапанное лицо и голову. А Николай тем временем улегся на «шконку» и всем своим видом дал понять, что лежачих не бьют. Ну, в этом-то он оказался прав. Я же встал рядом и стал ждать: не сутками же он будет лежать…
Сокамерники молчали, их это не касалось. Однако, как я и рассчитывал, в туалет захотел участковый. Он поднялся с нар, и я сходу сильно врезал в челюсть правой рукой. Он отлетел от меня и врезался в стену. Через день или два во время прогулки Зарубин заявил, что в свое время занимался тхэквондо, и желает со мной провести спарринг. Мне тогда подумалось, что он хочет взять реванш и надеется одолеть меня в рукопашном бою. Есть люди, которых так и подмывает показать себя более сильным бойцом, чем они есть на самом деле. Уговаривать меня не пришлось, только сразу после его очередного падения на землю, прогулку нам прекратили раньше времени и увели назад в «хату»…
В этой камере водилась еще одна напасть – клопы. Эти маленькие твари нападали обычно в ночное время, а я же спортсмен, реакция хорошая и удары мои точны… В итоге на простынях и наволочке по пятнам крови можно утром подсчитать количество падших врагов. Однажды жена в установленном порядке передала мне две новые простынки и наволочку, но я берег их до бани, не использовал. В установленный день, придя в «хату» после пятнадцатиминутной водной процедуры, предложил сокамерникам провести операцию по уничтожению ночных диверсантов. Мы зажигали бумагу и обрабатывали огнем щели в камере; из них то и дело выпадали жареные кровососы. Но основная их масса, как мы предположили, разбежалась по соседним камерам, там, видимо, воевали с «местными» клопами, победили их и снова вернулись к нам, да еще с «военнопленными». А я беззаботно постелил белоснежные простынки и наволочку и, в надежде на крепкий сон, устроился в привычную позу, лежа на правом боку. Ожесточенная атака началась внезапно и по всем фронтам сразу: клопы явно решили взять реванш. Утром мое постельное белье выглядело так, словно на нем всю ночь, лежало сто раненых солдат поочередно. Все залито моей кровью, перемешанной с телами поверженных кровопийц. После этого неожиданно наступило длительное перемирие: враги кусали только когда оказывались сильно голодные.
Между тем жене Наташе разрешили краткосрочное свидание со мной. Специально предназначенная комната аналогична той, что я описал в ивановском изоляторе. После взаимных приветствий по телефону внутренней связи, супруга без предварительной подготовки сообщила очень плохие новости… В нашей квартире по улице Социалистическая жила рыже-черно-белая красавица – шотландская овчарка, по кличке «Берта». Принес мне ее месячным щенков прямо на квартиру знакомый Евгений Тарханов. Перед этим он вместе с нашей постоянной компанией парился в сауне у Н.М. Мерзлихина и всем предлагал бесплатно своих щенков. Я сказал, что подумаю, а он воспринял это, как согласие. Впрочем, когда моя семья увидела пушистый комочек, который лез ко всем целоваться, уговаривать нас не пришлось. Ее все любили и постоянно баловали. Часто она лежала на нашей кровати, пока мы смотрели фильмы по телевизору и при этом гладили ее с двух сторон. Иногда прикалывались над ней, имитируя ругань, и она поочередно подбегала к «конфликтующим» сторонам и по очереди их облаивала, требуя прекратить подобное безобразие. Буквально за пару дней до свидания со мной Наташа с дочерью Мариной вывели любимицу на вечернюю прогулку. Берта резвилась, убегала, возвращалась и вдруг… приползла к подъезду с перерезанным горлом. Кровь брызгала ручьем во все стороны, жена с дочерью естественно впали в панику. А Берта издала предсмертный хрип и умерла на руках дочери. С Мариной от происшедшего произошла истерика, целую неделю врач делал ей успокоительные уколы.
…Ну, нельзя в тюрьме такое рассказывать… Разбитый мной телефон и выбитая ногой дверь в состоянии нервного припадка, гарантировали карцер. Причем вывели меня из «хаты» не сразу, а сначала выдали продуктовую передачу, которую супруга организовала перед свиданкой. Однако попробовать деликатесов мне не позволили. В наручниках, сковавших руки сзади, привели к специальной раздевалке. Конечности на время освободили, личную одежду убрали в шкаф, а выдали специальную хлопчатобумажную с надписью «карцер» на груди и спине. И снова щелкнули наручники – это практиковалось для успокоения, таких как я, но – не более чем на два часа. Помещение размерами и внешним видом выглядело так же, какое я описывал ранее, но внутри заметно теплее. Кроме этого дверь оказалась не двойная – не было решетки во весь дверной проем, но сама по себе она выглядела очень мощной и надежной. За пропажу личных вещей можно не бояться. На куртке и брюках имелось всего по одной пуговице, штаны постоянно сползали вниз, и я устал их поправлять. Примерно через час стало беспокоить от неудобного положения рук левое плечо, вывихнутое в молодости. Носом нажал на кнопку вызова дежурного. Да, да именно моим длинным «клювом», благо кнопка оказалась именно на такой высоте. Дежурный сотрудник заглянул в «кормяк», и после моего объяснения и просьбы снять наручники, выдал в ответ:
–Перебьешься!
Часа через полтора боль в плече усилилась, и я опять носом нажал на кнопку, попросил снять браслеты, но получил тот, же ответ. Терпел еще час. Наконец тем же способом позвонил и предупредил:
– Вы нарушаете ваши должностные инструкции. Если немедленно не снимете наручники, вышибу дверь.
В ответ получил:
–Валяй!
И «кормяк» закрылся… Примерился, встал в боевую стойку и нанес по двери первый удар «йоко-гери». Это когда нога резко бьет в сторону ребром стопы. Конечно, со связанными сзади руками бить неудобно. Дверь поддавалась медленно: может, для предотвращения подобных случаев, в ивановских карцерах изнутри стояли решетки во весь дверной проем? Однако с каждым ударом ноги получалось все мощнее и результативнее; проем постепенно стал расшатываться в косяках. Я усилил темп: еще ударов пятьдесят, и преграда слетела бы с петель, упала в коридор.
Послышался топот бегущих ног, лай сторожевых собак. Значит, дежурный нажал на кнопку «Тревога». Толпа не меньше чем из десяти охранников, среди которых двое со злыми овчарками, готовыми растерзать любого по команде кинолога. Сотрудники изолятора приказали выйти из камеры. Причем дверь не открыли полностью, а приоткрыли, для этого имеются специальные приспособления. Я подчинился, правда, пришлось протискиваться боком. Через подвальный коридор повели к дежурному по тюрьме (ДПНСИ). Ходили слухи, что именно здесь били непокорных зэков – жестко и порой с членовредительством. Впереди меня шел сопровождающий с собакой, все остальные – сзади. Приготовился к худшему сценарию, внутренне напрягся и решил: если ударят сзади, бросаюсь вперед на конвоира, сбиваю его с ног и, не обращая внимания на собак, разворачиваюсь и набрасываюсь на толпу охранников, как самурай – с криком и ударами ногами. Ничего подобного, однако, не случилось. Привели в дежурную часть. Толстый и на вид добродушный офицер вальяжно пил чай с бутербродом.
–И чего шумим?– спокойно спросил он.
–Разболелось плечо, наручники не снимают четыре часа, – ответил я.
–Если сниму, шуметь не будешь? – полюбопытствовал дежурный.
– Не будет повода.
Наручники сняли прямо при нем, и повели обратно, но – в другую карцерную камеру: прежняя «хата» нуждалась в ремонте.
Свободного времени в карцере много, и я не торопясь размышлял: как отомстить дежурному по карцеру за глумление над моим больным плечом. И – придумал! Кроме карцерной курточки на мне оставили мою нательную майку, а на ней, изнутри, еще на воле заколота булавка. Сколько прошло обысков, сколько раз я ее прятал и перепрятывал! И вот наступило время использовать сию опасную штуку. Пристегнул булавкой брюки к курточке, а когда повели на прогулку, открыто и не торопясь, расстегнул ее на глазах у конвоиров. Этот незамысловатый, но, тем не менее, запрещенный предмет, вырвали из моих рук очень быстро и строго спросили:
–Где ты ее взял?
–Так, вчера, когда я дежурному по карцеру надоел своими жалобами на то, что брюки съезжают, он через «кормяк» своей булавкой и пристегнул мои штаны к курточке, – не моргнув глазом, ответил я.
Меня срочно повели обратно к ДПНСИ, взяли письменное объяснение. В общем, заварил я кашу! Но больше того сотрудника СИЗО я не видел…
Всем сидельцам, даже находящимся в карцере, ежесуточно положена часовая прогулка в специальном дворике. Правда, в те времена нарушителей типа меня выводили на нее в наручниках, причем руки связаны сзади за спиной. И дышать свежим воздухом приходилось в гордом одиночестве. Последнее меня нисколько не угнетало, так как все время я посвящал тренировке, как говорится, ни до разговоров. Схема вывода из «трюма» оказалась следующей. Двое конвойных подводят страдальца к шкафчику с его личной одеждой, на улице осенью порой прохладно. После того, как сиделец оденется теплее в домашние курточку и шапочку, следует команда:
– Руки за спину!
Однако браслеты «махать ногами» сильно мешали. На второй или третий день нашел выход. Пока вели до дворика, я одной рукой умудрился расстегнуть наручник. Принцип простой – слегка сдавливаешь его до того, как защелка встанет на самый верх ограничительного зубчика, и резко дергаешь в обратном направлении. Защелка перепрыгивает, и рука становится свободнее и свободнее. Короче, в самом дворике оба браслета я застегнул на одну руку и свободно выполнял упражнения. Необходимо только не проглядеть контролирующего сверху сотрудника.
Услышав шум открываемой двери, я руки убрал за спину, мол, ведите назад, я безопасен. Пришли к раздевальному шкафчику, раздалась команда:
–Повернись спиной, я сниму браслеты.
А я показательно продемонстрировал, что мои конечности свободны. Как оба героя-сотрудника отпрыгнули от меня, словно увидели в руках боевую гранату. На вопрос:
–Как ты это сделал?
Последовал ответ:
– А я ничего и не делал. Кто-то из вас мне застегнул наручники на одну руку. Я подумал – пожалели, дали возможность потренироваться.
Конечно, мне никто не поверил. На другой день я повторил этот трюк, но прошлого эффекта не достиг. Конвоиры спокойно сказали:
–Ладно, будем выводить гулять без браслетов. Тренируйся, только не шуми.
Даже среди плохих людей встречаются менее плохие, а иногда и нормальные…
О питании в «трюмах» хотелось бы рассказать следующее: в те времена пайка в карцере по сравнению с обычной нормой, урезалась в два раза. Причем хлеб на весь день выдавали утром, перед завтраком. Полбуханки обыкновенного ржаного хлеба, его в народе зовут «черным». Он нарезался на три части – на завтрак, обед и ужин. Порция каши настолько маленькая, что проглатывалась в два-три раза. Я съедал ее вместе с одной третьей частью чернушки, запивая чуть темненькой подслащенной водой, гордо называемой чаем. Остальной хлеб клал на опрокинутую вверх дном алюминиевую кружку. Выписывая круги по камере, не мог отвести взгляда от продукта, который на воле и за еду-то не считал. Не выдержал. Вот «съем только черную корочку от обеденной пайки», успокаивал я сам себя. Но к ужину хлеба, тем не менее, не оставалось ни разу! Причем я глотал его, не пережевывая, а рассасывал, как леденец – растягивал удовольствие. Мечтал съесть его столько, чтобы больше не хотелось. Но осуществилась мечта только на воле. В обед организму доставались две – три ложки супа, пролетавшие незамеченными вкусовыми рецепторами. Если еще оставалось немного хлеба, ел его с похлебкой. На второе обычно приносили кашу, картошки в карцере не давали. Все запивалось чуть сладкой теплой водой, без запаха чая. Кушать хотелось двадцать четыре часа в сутки; в карцере – лучше голодать: на пятый день пищеварительный тракт как бы отключается и есть не хочется. К такому в итоге я пришел выводу…
…Записал и ухмыльнулся, прошлый опыт-то пригодился, сижу, голодаю. Однажды, попав к батюшке на беседу, когда второй раз посетил столь приятное заведение, коим может быть только следственный изолятор, пожаловался ему на условия проживания. Так он меня укорил:
–Не знаю, на что ты жалуешься. Вас кормят, поят, не бьют, работать не заставляют. Молиться не запрещают, молись, да молись целый день и все будет нормально.
А может он и прав… Только я взял за правило – как попадаю в карцер, объявляю голодовку. Во-первых, это напрягает администрацию тюрьмы, и лишний раз они в карцер не направят, во-вторых, легче самому – все мысли о еде, на прочие неудобства уже внимания не уделяешь. Правда, на пятый день и о еде-то уже не думаешь…
Прежде чем подытожить рассказ о первом свидании с тюрьмой, расскажу о таком случае. Лимонову, которого я изобличил как негласного сотрудника оперативного отдела СИЗО, не приходило ни одной передачи, хотя, с его слов, он женат. И дернул меня лукавый его спросить:
–А почему жена о тебе совсем не заботится?
Он бесхитростно ответил:
–Наверное, другого друга себе нашла, она знаешь, какая красивая…
И… стал в подробностях описывать ее женские прелести. Фантазия у меня разыгралась не на шутку, в ходе его рассказа чувствовал себя все хуже и хуже, и в итоге потерял сознание. Кто-то из сокамерников сообщил дежурному сотруднику. Прибежал фельдшер, через «кормяк» смерил кровяное давление, а оно оказалось таким, что даже ему стало страшно, насыпал мне на ладонь горсть каких – то таблеток и заставил сразу же съесть. Опытные они тут на всякие тюремные болезни, и таблетки у них простые, но эффективные. Стал приходить я в себя, а он в это время спросил сокамерников:
–О чем говорили перед его приступом?
Кто- то ответил:
–О женщинах!
Фельдшер абсолютно серьезно посоветовал:
–При нем нельзя на эту тему говорить – можно до инсульта человека довести.
… Сижу в «трюме», который день и время от времени я задаюсь вопросом: кто придумал такие средневековые пытки, и главное, зачем? Официальная наука, изучающая судебную систему, говорит, что от тринадцати до пятнадцати процентов зэков сидят без вины, а оправдательные приговоры в России занимают не более 0,5 процентов от общего числа осужденных. Получается, что от двенадцати с половиной до четырнадцати с половиной процентов страдальцев абсолютно не виновны! Кроме этого, преступником может назвать человека только суд, вынеся обвинительный приговор. А до этого, «население» тюрем и СИЗО – обычные граждане, подозреваемые в совершении чего-то противозаконного. Режим СИЗО – это режим тюрьмы закрытого типа, он присуждается человеку за самые тяжкие преступления и – далеко не всем. Между тем непосредственно суда иногда ожидают в СИЗО до трех и более лет. Так кто и зачем придумал такую систему унижения и издевательства над людьми? Понимаю, что на этот вопрос нет ответа у власть имущих, они пока при власти даже и не задумываются о подобных местах. Ответить самому себе на такие вопросы бывает очень трудно…
Однажды у меня опять давление поднялось выше нормы. Позвонил в дверь и попросил позвать …ветеринара.
–Наверное, фельдшера, а не ветеринара? – поправил меня дежурный.
Я ему ответил:
–Нет, именно ветеринара, раз вы относитесь к нам, как к животным…
Наконец, назначили нам с Мухиным дату суда – десятое февраля 1997 года. Рассматривать дело поручено Федеральной судье Панковой. Запомнилось весьма немногое. Во время процесса я спросил Председательствующего:
–Ваша честь, я с потерпевшим одного примерно роста, как же я ногой- то мог его в лицо ударить?
Вопрос рассчитан на то, что судья имеет слабое представление о борьбе каратэ. Она переадресовала вопрос потерпевшему и смотрела на него с нескрываемым любопытством.
– Не знаю, Ваша честь, нога поднялась, и я потерял сознание, – ответил тот.
В конце – концов, Кинешемский городской суд присудил мне четыре месяца исправительных работ, но с учетом срока в СИЗО, наказание считать отбытым, а судимость погашенной. Один день в СИЗО учитывается за три дня дисциплинарного труда. Получается, отсидел я в три раза больше, чем назначил суд.
…И вновь возникает вопрос, если пересидел больше согласно официальному приговору суда в первый раз, почему это не засчитывается, когда попадаешь во второй? Не мне бы и не в «трюме» задаться этим вопросом, а тому, кому положено в Думе. У певца Ивана Кучина есть песня «Хрустальная ваза». Если кратко: жена бросила своего законного супруга. Второпях разбила вазу и порезалась. А его обвинили в ее убийстве. Отсидел больше десяти лет и…случайно встретил бывшую ненаглядную в другом городе. Оказывается, она полюбила другого человека и сбежала с ним. Мужик в горячке убивает ее уже по-настоящему и… его приговорили к расстрелу. Ну, понятно, это песня и может сюжет просто вымысел автора. Но я задумался… А у нас в России, по моему мнению, такое вполне может быть – за одно убийство осудят два раза. Да второй раз еще и учтут прежнюю судимость…
Глава 16. Это сладкое слово «Свобода»
Вышли с Михаилом из здания суда без наручников. На улице нас ждали пять машин, набитых друзьями, знакомыми. Праздник нашего освобождения в моей квартире по улице Социалистической продолжался до трех часов утра. За столом между тостами Шамалов и Фурсаев рассказали о злоключениях моей новенькой «Мицубиси Паджеро». В свое время из следственного изолятора я сообщил друзьям, что хочу ее продать и попросил их помочь в этом деле жене. По объявлению пришли «покупатели», осмотрели ее в моем гараже и сказали, что подумают, а потом сообщат решение. Чем-то не понравились они моим друзьям и те перегнали автомобиль в другое укрытие. В эту же ночь пустой гараж взломали неизвестные. Вновь дали объявление о продаже, пришли другие люди, в другой гараж, а машину после «смотрин» на всякий случай перегнали к Фурсаеву в недостроенный гараж без крыши, но со стенами. И во второй раз гараж, где показывали мой джип, ночью взломали; кто – то настойчиво охотился за моей красавицей «Паджеро». Но дождалась в гараже без крыши, по сути, на морозе вся заваленная снегом с промерзшими стеклами, дождалась и завелась легко – видно, соскучилась по хозяину, по дороге, по работе.
Настоящая и открытая охота на мой автомобиль открылась в Петербурге! Посоветовавшись с супругой, я решил сменить место жительства и переехать в город на Неве, где жил и живет, по сей день мой друг, бывший подчиненный по ОБХСС Александр Владимирович Труденов. Он в те времена работал «большим начальником» в налоговой полиции и обещал помочь с трудоустройством на новом месте. Ехать со мной буквально напросился представитель фонда «Селена» Николай Полозов, очень ему хотелось увидеть этот красивейший город. Весной, в конце апреля через два месяца после освобождения, мы на моем джипе двинулись в далекий путь. Дорога пролетела как то незаметно, без каких – либо приключений, только сильно устал, сидя за рулем долгую дорогу. По объявлению в газете сняли по приезду в Петербург квартиру на месяц. Двухкомнатная с мебелью, на первом этаже, как говорится, со всеми удобствами. Главное, по цене не очень дорогая. Рядом нашли подходящий гаражный кооператив для машины. Огороженный бетонным забором, с вышкой на въездных воротах, в которой находился вооруженный охотничьим ружьем охранник. Для каждой машины – отдельный бетонный бокс, ключ от которого выдавался только законному владельцу. Обосновавшись, покатили по охранным фирмам – искать место будущей работы. Труденов пару дней помотался со мной по банкам, пытаясь трудоустроить в службу безопасности. Однако предлагалась зарплата – максимум пятьсот долларов США в месяц. Это в три раза меньше, чем в те времена я зарабатывал в Кинешме. В ходе этих попыток трудоустройства мы даже нашли трехкомнатную квартиру для покупки, в которой я собирался жить с семьей. Вполне подходящую и устаивающую меня по цене.
Между этими поисками осматривали город. А посмотреть в Питере есть чего. Вообще на меня произвели огромное впечатление только три города бывшего СССР – Петербург, красивый своими старинными архитектурными шедеврами, улицами, дворами. Киев – город, утопающий в зелени, со старыми зданиями, уживающимися с современными постройками. Что интересно новые дома, даже рядом с храмами, не портят, как говорится, общего пейзажа. И, конечно же, Одесса, которую очень точно описали в своих рассказах А.И. Куприн, Ильф и Петров и многие, многие другие. Одесса…– это Одесса, и этим все сказано… Два дня бродили по Эрмитажу, который осматривать и описывать можно месяцами, посетили музей уродцев, кунсткамеру, основанную Петром Первым, и даже побывали в комнате ужасов. В последнем месте произошел конфуз. Шли с Николаем по мрачному коридору, никого не трогали, вдруг, откуда – то сверху на нас с громким рыком бросилась страшная голова чудища. Машинально или со страха я ударил ей в челюсть и… сломал эту игрушку. Еле отговорились от организаторов, требовавших возместить ущерб…
Однажды вернусь к охоте за моей машиной. Решили мы как-то прокатиться до специализированного магазина запчастей для японских автомашин. Там все и началось… Здание оказалось довольно большое, солидное, с рекламными щитами, стоянка для личных автомобилей покупателей – тоже огромная, но ничем не огорожена и – без охраны. Вокруг много машин, много народа, никакой угрозы для моего автомобиля я не усмотрел. Запер салон ключом – сигнализации на моей «японке» не имелось, и вместе с Полозовым пошли внутрь магазина. Все осмотрели, вернулись, удовлетворив свое любопытство на стоянку, где находилась моя машина. Только подошли к ней, к нам подбежала молодая женщина, лет двадцати пяти и темпераментно сказала:
–Вы машину оставили без присмотра, а ее хотели вскрыть через багажник!
Подвоха с ее стороны я не ощутил и спросил по-простому:
– Вы видели, кто пытался это сделать?
Женщина ответила утвердительно и показала на старенькие «Жигули» четвертой модели, которая стояла не на стоянке, а на дороге, чуть в стороне. Николая я попросил не отходить от моего автомобиля, а сам подошел к «Жигулям». В салоне сидели два молодых парня, и я спросил у них:
– Вы интересовались моей машиной?
– Нет, мы просто ждем своего товарища, – ответили они.
Мой джип пятиместный, но дверей у него – две, а сзади – как бы третья, под багажник. Мы обнаружили, что замок из нее вырван и его нигде на земле поблизости нет. Вновь попросил товарища посторожить машину, а сам вернулся в магазин – купить другой такой же. Купил, возвращаюсь, Полозов информировал:
–Едва ты ушел, женщина, что указала на парней из старенькой «четверки», сама села в салон вон той красной «восьмерки». При этом показал на «Жигули», стоявшую прямо за нами. Ситуация возникла совершенно непонятная. Когда мы тронулись – «восьмерка» увязалась за нами следом, практически не прячась. Выходит, женщина умышленно дала нам «ложный след» и является сообщницей преступников! Попытался оторваться от «попутчиков» на скорости – не удалось. Мы остановились, преследователи – тоже. Николай записал их номер. К той машине подъехала черная иномарка «Мерседес», водители о чем – то переговорили между собой, «восьмерка» развернулась и уехала, иномарка – осталась. Николай и ее номер в свой блокнот определил. Мы город знали плохо, но у нас имелась его подробная карта, и Полозов приноровился неплохо разбираться в ней и намечать маршрут движения. Короче, вместо навигатора. Пока стояли, он разобрался с возможными путями следования. По его совету я свернул в переулок под запрещающий дорожный знак, мы оказались на каком-то мосту через речку и на высокой скорости продолжили движение. Преследователи нарушать правила дорожного движения не стали и через эту же реку ехали по параллельному мосту и тоже на приличной скорости. Друг друга мы видели, и они нас из вида не упускали…
В результате этой гонки, мы оказались в каком – то тупике; кругом стояли здания, тупик. Необходимо развернуться… Я выполнил маневр, но на выезде нам перекрыл дорогу выше описанный «Мерседес»; он стоял боком, и проехать мимо него невозможно. Мы остановились метрах в ста и усиленно размышляли. А между тем к преследователям на черном джипе марки «Мицубиси Паджеро», похоже, подъехало подкрепление. Пять минут я анализировал обстановке и в итоге надумал идти на таран. Видно, преступники ощутили мою решимость на крайние меры, да и битый джип им явно неинтересен. В результате они разъехались, пропустив меня, но на двух своих машинах продолжили преследование.
Тщательно обдумав их действия с точки зрения здравого смысла, и моего милицейского опыта, я пришел к выводу, что мы имеем дело с организованной преступной группой. Видимо, она специализировалась на угонах автомобилей именно той марки, что и у меня, а замок взяли для изготовления отмычки, поскольку все три двери открывались одним ключом, им же запускался и стартер на двигателе. Угонщикам, очевидно, важно знать только место стоянки автомобиля, намеченного к угону, а дальше, как говорится, «дело техники». Значит, моя задача – увести их как можно дальше от «нашей» стоянки и все-таки попытаться оторваться от них, или измотать их психологически, ведь они теряли драгоценное время. Часа три мы катались по всему Питеру и, наконец, где то «потеряли» машину преследователей, убереглись от кражи моего красавца. Месяц, который мы наметили для поиска работы, подходил к концу, намеченных результатов можно сказать не достигли. В итоге я решил вернуться в родной город «не солоно хлебавши».
…Последние строчки написал прямо перед очередной прогулкой. Зима, однако снега во дворике не много, довольно прохладно. Опять на голодовке, но помахал руками и ногами, согрелся. Мысли продолжают витать по воспоминаниям. Если питерские преступники так нагло преследуют намеченную жертву, значит, уверены в своей безнаказанности. Почему? Прикормленные сотрудники правоохранительных органов? Ведь если всерьез заниматься разоблачением таких преступных сообществ, будут реально раскрыты десятки преступлений. Неужели милиции в Питере это не интересно? Видно гораздо легче делать показатели на таких гражданах, как мы. Посадили ни за что, назвали организованным преступным сообществом и направили в Суд. Ирония судьбы еще заключалась в том, что среди трех десятков эпизодов, что мне предъявлялись в обвинении, угоны машин с целью их возврата за деньги тоже имели место быть…
Между тем я не забыл смерти любимой собаки и твердо решил найти убийц и отомстить за ее гибель сразу по возвращению из Питера. Описываемые события происходили в 1997 году. Сейчас сам себя ругаю за чрезмерную жестокость, но как события происходили, так честно и расскажу. А в свое оправдание приведу слова, какого – то философа, по смыслу звучащие примерно так: «Никогда не осуждай человека, пока не пройдешь его путь в его обуви». Мудро сказано. Месяца четыре, как в старые, добрые «ментовские» времена, я опрашивал жителей близ лежащих домов: не располагает ли кто из них информацией о людях, убивших Берту. Мои усилия оказались безрезультативны, и я почти смирился с неудачей. Но вдруг прямо ко мне на квартиру пришла обычная неприметная женщина, примерно пятидесяти лет. Она попросила меня «наказать убийц ее овчарки». Женщина жила в двухэтажном доме недалеко от нас, вдвоем с пятнадцатилетней дочерью. Они держали в квартире овчарку, добрую и умную, которую, конечно, любили. Однажды, когда дома оставалась лишь дочь с собакой, к ним пришел ранее судимый мужчина из соседних домов – вместе с каким-то другом. Один из них заявил, что их овчарка, якобы, укусила его малолетнего сына, и ее надо свозить к ветеринару, проверить на бешенство. Девочка уверяла, что любимица одна не гуляла и никого не кусала, но у мнимого «отца» в руках оказался нож, и ребенок побоялся отказать, отдал им собаку. На улице примерно полдень, но нежданные «гости» показались девочке прилично пьяными. Они без церемоний перерезали овчарке горло, прямо во дворе развели костер и стали жарить шашлык из ее мяса. Голову овчарки нанизали на подвернувшийся кол. Дочь женщины видела в окно все происходящее и ревела навзрыд.
–Зачем Вы рассказываете мне эти ужасы и почему именно ко мне обратились, чтобы наказать убийц вашей собаки? – спросил я.
– Так это именно они и вашу шотландскую овчарку убили, только она смогла от них убежать и ее не съели. Этот судимый в тюрьме заразился туберкулезом и считает, что собачье мясо помогает ему бороться с болезнью, – ответила она.
«Это резко меняет все дело», – подумал я про себя. А вслух попросил женщину:
– Вы соблюдайте осторожность и больше никому не говорите о нашем разговоре. Дальнейшее я все организую сам.
