Виталий Аркадьевич Надыршин
Светлейший
Подарок императрицы
Январь 1777 года, Санкт-Петербург.
Известие о событиях в Крыму ещё не дошло до столицы. Метели, морозы и прочие трудности… Почитай, восемьсот вёрст быстро не проскочешь.
Январь в столице не лучший месяц в году: то дожди, то снег и холодные ветра, наледи и сугробы, а ещё скучные заседания Госсовета, Сената, Синода и прочих, прочих комиссий… В общем, скукота сплошная… Значимых событий не происходило, страна не вела войн, она строилась. Шпионские сведения не требовались. Послы ходили унылые и писали длиннющие и скучные донесения своим начальникам, описывая бурную и «крайне опасную» для себя (больше для печени) в этой медвежьей стране деятельность.
Некоторое разнообразие вносили дворцовые балы. На них, как и в старые добрые времена, царствовали прекрасные дамы, по привычке требовавшие к себе страстного обожания и коленопреклонения расфуфыренных кавалеров, потоков избитых фраз и всепоглощающей любви… И что удиветельно: выслушивая воздыхателей, женщины уже не воспринимали их признания всерьёз чай не семнадцатый век, поди… Женщин больше интересовали слухи, сплетни, интриги.
И вдруг – событие!.. Назрел крупный конфликт между Англией и Францией, да что там конфликт – война! Колонии англичан в Северной Америке восстали против своих колонизаторов: американцы захотели стать независимыми от Туманного Альбиона109. Франция тут же выступила на стороне восставших, французов поддержали испанцы. И всё закрутилось, завертелось, послы забегали…
Англия оказалась в сложном положении. Король Георг III110 поспешил заручиться поддержкой России. Он написал Екатерине II пространственное послание с расплывчатыми обещаниями неких выгод для России, если та пошлёт свои войска для подавления бунтовщиков. Английский посол в Петербурге сэр Ганнинг зачастил во дворец и иностранную коллегию, однако ни Панин, ни Безбородко, а другие – тем более, ничего не обещали, они лишь любезно выслушивали англичанина, выражали сожаление, и – не более.
«Своих проблем хватает: шведы ерепенятся, турки, хоть и не воюем, а никак не успокоятся, опять же крымские татары… Не до вас, милорд!..» – получал англичанин повсюду однообразные ответы. Россия не хотела воевать.
В Лондоне заволновались, Ганнинг был срочно отозван. Новый посол Джеймс Гаррис был молод, полон сил и желания утереть нос старой посольской гвардии. Новый посол стал добиваться аудиенции с российской самодержицей. Однако вскоре он убедился: получить сие было совсем не просто, способствовать в этом могли лишь несколько человек из окружения императрицы: действующий на тот момент фаворит, граф Панин, статс-секретарь императрицы Безбородко, братья Орловы, реже – случай и, конечно, светлейший князь Потёмкин.
Прошло около трёх лет как Потёмкин стал фаворитом. Должности, почести, деньги, награды… и, конечно, а куда без оного: зависть, наветы, сплетни. Но пропустим всё это: во все времена за каждым мало-мальски публичным человеком на многие вёрсты развивается шлейф домыслов, слухов и откровенного вранья, и как бы человек ни пытался оправдаться, новые небылицы тут же появлялись ещё в большем количестве. Так и с нашим героем – Потемкиным. Оброс он сплетнями с головы до ног, описывать – скучно, неинтересно. Напомним лишь, что по случаю празднования годовщины Кючук-Кайнарджийского мирного договора в 1775 году, на зависть многим, Потёмкин был возведён в графское достоинство. Затем Екатерина лично вручила ему свой портрет усыпанный бриллиантами с правом ношения на Андреевской ленте, золотую шпагу с алмазами. Грудь Потёмкина украсили отечественные ордена. Европейцы тоже внесли свою лепту: польский король препроводил ему орден Белого орла и Святого Станислава, прусский возложил на него ленту Чёрного орла, датский – орден Слона, шведский король – орден Серафима с цепью. И только король Георг III, государь «гордого Альбиона», до сих пор не соблаговолил снабдить Потёмкина орденом Подвязки. А ведь посол Ганнинг рекомендовал своему сюзерену не шибко кочевряжиться – наградить любимца русской императрицы, в казне, поди, не убудет! Король не послушал. Екатерина была этим фактом весьма, весьма недовольна…
Другое дело австрийский император Иосиф. Пусть тоже не сразу (мать его была против), но, по настоянию Екатерины, он в 1776 году подписал рескрипт о присвоении Потёмкину княжеского Римской империи достоинства, с титулом светлости. К титулу Потёмкина стали добавлять: «светлейший…».
Когда по торжественным случаям Григорий Александрович цеплял на раззолочённый камзол все свои награды, то разглядывая себя в зеркале сильно огорчался, и было от чего: места на груди становилось всё меньше и меньше. И граф, словно мальчишка, кривлялся перед зеркалом, принимая то торжественные, то комичные позы. А то, закрыв глаза и представив себя распорядителем императорского бала, он, в окружении сельчан, помнивших его сопливым мальчишкой, мысленно входил в свой отчий дом в селе Чижово и зычным голосом (чем страшно пугал собственных слуг), громко и с большим достоинством провозглашал: – Его светлость, генерал-аншеф, светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин, господа!
С чердака гремели фанфары, сельчане орали здравицы в честь именитого односельчанина, и он, положив руку на эфес шпаги, в орденах во всю грудь, важно входил в родимые сени. Конечно, как всегда, бился при этом башкой о косяк двери, парик слетал, шпага цыплялась… Григорий открывал глаза и довольный ржал до слёз… Дурачился, одним словом.
А милости продолжали сыпаться на молодого баловня судьбы. В качестве новороссийского генерал-губернатора государыня разрешила ему иметь собственный штат наравне со штабом малороссийского генерал-губернатора Румянцева: Пётр Александрович обиделся…
Влияние фаворита на государственные дела достигло своего апогея. В руках тридцативосьмилетнего любимца сосредоточилась большая власть. Это вызывало единодушный протест у многих, а у Паниных и Орловых – в первую очередь: они почти открыто потребовали от Екатерины удаления Потёмкина.
И момент такой действительно настал. Время ведь не только лечит, бывает, что слишком долгое и тесное общение портит отношения. Так и случилось…
Интимные отношения Потёмкина с Екатериной за два года совершенно разладились. Да и чего скрывать, устал он совершать каждодневные изнурительные подвиги в её постели, «бездонная чувствительность» которой никак не унималась. И вот уже и без требований вельмож между императрицей и её Гришенькой назрел разрыв сердечных отношений. Все еще любя и очень страдая, они расстались. Мария Перекусихина как-то под вечер принесла Потёмкину полную любви и огорчения цидулю от Екатерины.
Письмо больно резануло по сердцу Григория. Читая его, он тяжело вздыхал.
Однако печального вида вокруг себя князь нигде не показывал, был в работе, а на досуге утешался новым любовным увлечением. Роман с фрейлиной государыни и тоже Екатериной Алексеевной по фамилии Воронцова, сглаживал щемящее чувство потери.
Теперь у государыни был новый фаворит – полковник Завадовский. И хотя Потёмкин сам устроил сие знакомство, всё равно факт разрыва, пусть и обоюдно желанного, он переживал болезненно, горечь утраты в душе осталась. Над вице-президентом военной коллегии и губернатором Новороссии Потёмкиным нависли грозовые тучи. Не дожидаясь пока ему укажут на дверь, отставной фаворит сам покинул дворец. Он уехал на инспекцию войск и крепостей Петербургской и Новгородской губерний из которых, по общему мнению придворных, не должен был вернуться.
По столице тут же поползли разные слухи: «Не вернётся в столицу Потёмкин, звезда князя закатилась. Снимут его со всех постов, а уж с должности вице-президента военной коллегии непременно, пусть катится в свою Новороссию. Не зря же граф Никита Панин князя Репнина в столицу вызвал, дабы под рукой был на случай отставки бывшего фаворита…», – судачили на балах, и на ухо на ухо друг другу всяческие небылицы про бывшего фаворита нашёптывали. Однако должное уму Потёмкина отдавали все: новый фаворит императрицы, судя по первым его шагам, вряд ли сможет занять достойное место на политической арене, какую до него имел его предшественник. Внимание сановной публики вновь обратилось в сторону братьев Орловых. И братья Панины, ожидая полной отставки князя, тоже облегчённо вздохнули: свой план возвести на престол законного преемника короны сына Екатерины Павла, они не оставили.
Однако Екатерина понимала, что ей нельзя оставаться один на один с оппозицией: нужен преданный лично ей защитник. Она вернула Потёмкина в столицу, его отставки с постов не последовало, и мало того, государыня по-царски одарила: отдала князю мызу111 Осиновая Роща. И слухи-то попритихли…
В отношении своего бывшего протеже Завадовского, который из зависти всячески стал пакостить ему, хитрый Потёмкин принял достойные меры. На одном из праздников, устроенном им в подаренной усадьбе где присутствовала и Екатерина, он будто бы случайно свёл её со своим флигель-адъютантом – сербом, красавцем Семёном Зоричем.
Среди почти девственных лесов, озёр, заросших камышом и кишащих рыбой, раздольных полей и суровых своей серой дикостью невысоких скал, сердце любвеобильной Екатерины дрогнуло в очередной раз. План сработал, императрица увлеклась: роман с Зоричем сладился. Завадовский был отставлен и отправлен в деревню, которую когда-то выхлопотал для него нелюбимый им Потёмкин.
Слухи и сплетни об отставке влиятельного князя окончательно угасли. Двор разочарованно затих. Зато сын Екатерины Павел и раньше не любивший Потёмкина, предполагая, что тот повинен в смерти его отца, теперь стал светлейшего князя ненавидеть.
Тут надо вспомнить ещё об одном нашем герое – Шахин-Гирее. Мы помним, что до 1775 года он был калгою в Крымском ханстве, посещал в этом ранге Петербург, понравился императрице. Однако в связи с избранием нового хана, должность свою Шахин-Гирей потерял. Был, как говорится, не у дел.
Крым не давал России покоя. Не получалось у татар жить самостоятельно: распри беев, волнения улусов, к тому же пункты Кайнарджийского договора не выполнялись в должном объёме… По настоянию приближённых государыня решила поправить положение дел на юге. Она приняла решение поставить Шахин-Гирея для начала ханом Ногайской орды, а затем возвести его на крымский престол. Для осуществления этих планов Екатерина в марте 1776 года отправила рескрипт в адрес командующего южными войсками генерал-аншефа Румянцева, в котором предписывала ему вместе с губернатором Новороссии Потёмкиным придвинуть тридцатитысячное войско к границам Крыма и отдельный корпус расположить у Кубанских границ. И всё сладилось! Русские войска и авторитет Шахин-Гирея у ногайских народов своё дело сделали: ногайцы выбрали Шахин-Гирея своим ханом. Первая часть задуманного Екатериной свершилась.
В последнее время светлейший князь верхом ездил совсем не часто – отвык: роскошные кареты, форейторы112, слуги на запятках… Но сегодня он весь день в седле, весь день в грязи…
Ремонт земляной крепости, построенной ещё императором Петром Алексеевичем для защиты своего детища Петербурга от шведов, подходил к концу. Смета окончательных затрат возмутила вице-президента военной коллегии. Потёмкину пришлось ехать на инспекцию.
Отшагав по грязи не одну сотню сажень, князь со своим секретарём Василием Рубаном в присутствии купца-подрядчика дотошно замерил деревянным аршином все отремонтированные участки.
В грязных ботфортах и перепачканном кафтане, записав измерения, Рубан теперь сосредоточенно вычислял фактические объёмы, колонкой выписывая цифры на бумаге.
– Не менее трёхсот кубов лишку приписали, Григорий Александрович! Многовато!.. – наконец сообщил он результаты.
– Я так и думал! Паршивцы! – раздражённо произнёс вице-президент.
Василий насмешливо посмотрел в сторону обманщика купца-подрядчика. Ошарашенный неожиданной проверкой, да ещё самим Потёмкиным, купец, опершись руками на деревянный аршин, отчего его фигура согнулась в просительно-жалостливой позе, с тоской, поглядывал то на грозного князя, то на его секретаря, не зная на ком выгоднее остановить свой взгляд. Наконец, сообразив, что одноглазого точно не разжалобишь, остановил свой унылый взгляд маленьких, с некоторым выкатом бесцветных глаз, на секретаре, вытянув в его сторону тощую шею.
– Пошто деньги требуешь лишние, мерзавец! – грозно произнёс Потёмкин, поправляя сползшую с повреждённого глаза повязку.
Купец униженно молчал. Его взгляд продолжал сверлить Рубана, он стал ещё несчастнее, ещё жалостливее; он словно мысленно умолял секретаря: мол выручай батюшка, не дай погибнуть. Детки малые… Век помнить буду.
Казалось ещё минута… и мужик расплачется, грохнется на колени прямо в грязь и начнёт башкой колотиться о землю, вымаливая прощения.
Несчастный вид мужика рассмешил начальство. Сиятельный князь и секретарь ухмыльнулись.
– Бес попутал, ваше сиятельство! – только и произнёс подрядчик, а про себя добавил: «А поди взятку кому надо за подряд отдал ужо, кто ж возвернёт мне её обратно. Экий я дурень, погодить надо было, позжее отдать… Припёрся на мою голову чёрт одноглазый».
Василию почему-то стало жалко несчастного воришку-мужика. – Ваше сиятельство, высчитаем из окончательного расчёта за приписанный объём процентов двадцать штрафа, чтоб повадно остальным не было, да и не будем больше наказывать. Всё-таки месяца мерзкие были: холода, снег, дожди, туманы… Свои трудности, потери немалые, скажу я вам.
– Воровство, куды ни кинь! В карман, в карман свой тащить всем надобно! Разумы тупы и руки, которые у многих не из того места растут, мало что умеют, зато – загребущие. Отсюда и поступки часто глупые, а более – преступные. Нет, воровать так мильёны, приписывать, так сотни кубов! А нет о государстве башкой своей подумать!.. Тебе что, изверг, мало заплатили?
Опустив голову, мужик молчал. Потёмкин, махнул на него рукой.
– Лады Василий, проследи сам лично, коль мороз не грянет, чтобы этот злыдень вовремя закончил ремонт. Коль обманет – пощады ужо не будет. Новороссия велика, там руки тож нужны, всем семейством упеку туда. А штраф запиши на него, запиши. Мужик горестно вздохнул, однако торговаться не стал, знал: бесполезно.
– Разум, разум русского мужика лечить потребно, от него беды наши. Царь Пётр это первым понял, потому и ломал народ через колено, однако ж, Россию из болота вытягивал помаленьку.
– Да, и при батюшке Петре, тож вовсю воровали, Григорий Александрович! И сколько людей им переказнено, сколько крови император пролил!.. А всё одно воровать не прекратили. Видать в крови у нас эта напасть.
Потёмкин от досады сплюнул.
Стало подмораживать. Отягчённый влагой воздух пропитал одежды – она стала деревенеть. Холодно…
– Всё, на сегодня хватит! Поздно ужо! По коням, – произнёс Потёмкин, и, как и годами раньше, лихо вскочил на коня. При замахе ноги с его ботфорта отскочил комок грязи и точно полетел в сторону мужика-подрядчика. Тот успел увернулся.
С трудом впихнув в стремена своего коня носок ботфорта с налипшей грязью, крепко зажав рукой уздечку, секретарь так же резко оттолкнулся от земли и, не так молодцевато и лихо как его начальник, но тоже благополучно очутился в седле. Потёмкин насмешливо посмотрел на него.
Не прощаясь с купцом, они рысью направились в сторону города. Из под конских копыт полетели ошмётки грязи.
До дома добрались почти засветло, только-только начинало темнеть. Проводив своего начальника до самых ворот, секретарь попрощался, – жил недалече.
Князь устало соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, и как был в грязи, вошёл в дом. Прислуга стянула ботфорты.
Поужинав, и непременно откушав квашеной капусты, Григорий Александрович удалился в свой кабинет. Сел в кресло перед рабочим столом, вытянул ноги в сторону тёплого камина, и задумался. По привычке стал грызть ногти.
Взгляд Потёмкина скользнул по поверхности стола. На одном краю – небольшой деревянный ящичек с аккуратной стопкой свитков с донесениями, на другом – развёрнутая карта Новороссии. Свет канделябров выхватил на ней жирную извилистую линию Днепра и по левому берегу реки – обведённый кружком Екатеринослав. Князь пальцем прошёлся по фарватеру реки и с раздражением ткнул в этот кружок.
– Чёртово место, – пробурчал он.
Затем он вытащил из ящика донесение главы этого городка в котором тот жаловался ему – генерал-губернатору, что Днепр опять вышел из берегов и вода затопила весь левый берег.
«Ваше сиятельство! Опять нас затопило. По улицам Екатеринослава разлилась мутная речная водица. Всё в воде, всё поплыло, и что делать – не ведаю»
Григорий Александрович опять досадливо чертыхнулся. Его идея сделать столицу юга России на месте деревушки запорожских казаков по образцу греческого города, считай «новыми Афинами», как-то всё меньше стала нравиться ему. Он на миг представил себе будущий красавец-город в триста квадратных верст с кафедральным собором в центре, размерами равными собору Святого Петра в Риме залитым водой. Потёмкин прикрыл глаза.
…Вот он – губернатор, в парадном одеянии, весь в орденах, с синей Андреевской лентой поперёк груди сидит на белом коне, а по широким в тридцать сажень улицам по колено в воде мимо него бредут жители; повсюду видны чёрные от плесени стены роскошных каменных зданий; из окошек нового университета и только что построенной консерватории студенты презрительно смотрят в его сторону. И тишина… Полное безмолвие… Ни мужицкой брани, ни женских причитаний, мокрые собаки и те не гавкают и только морды свои от него воротят.
На окраинах люди загоняют скотину в покосившиеся амбары, забрасывают для просушки дрова на крыши, и на него, основателя и благодетеля, как и студенты, бросают презрительные взгляды. И тоже молчат…
– Город призрак, – прошептал Потёмкин. – Плохое видение, очень плохое…
Он передёрнул плечами и огорчённо вздохнул. Не помогло…
И опять перед глазами возник град славы Екатерины. Город медленно уплывал куда-то вдаль за горизонт – в дымку, а на его место и так же медленно, неотвратимо наползала без единого деревца бывшая казацкая степь. А по этой голой поверхности тоже шли понурые люди, и тоже презрительно молчали…
– Тьфу… Выше по Днепру переносить город надобно. Денег жалко впустую потраченных… Да, видать придётся, – прошептал князь.
В дверь постучали. Вошёл пожилой слуга, Михеич.
– Самовар стынет, ваше сиятельство! Дозвольте принесть чаю.
Потёмкин недовольно кивнул. Потом, что-то вспомнив, неожиданно спросил слугу: – Погодь, Михеич! Ты, кажись, родом из казаков запорожских?
– Верно, ваше сиятельство! Из села Половицы.
– Вот-вот! А не подскажешь ли, братец, наводнения в тех местах часто случаются?
– Дык наше село на правом берегу Днепра-батюшки стоит, наводнений нету тама. Это чуток ниже – на левом, где теперича Екатеринослав. Поляки тама ещё полтораста лет назад крепость Кодак срубили. Апосля и туркам и татарам не было надобности в её переносе, запорожцам – тем паче. Вот люди и мучаются сколько лет, – да привыкли ужо, – пояснил польщённый вниманием хозяина, слуга. – А так жить в энтом Екатеринославе можно, совсем можно. Наводнения что?!.. – они приходят и уходят, а поди, землю ой как удобряют энти разливы, ваше сиятельство! Палку воткни, она и прорастёт.
– Воткни и прорастёт, – ворчливо повторил Потёмкин.
– Прорастёт, точно прорастёт, ваше сиятельство, – видя сомнения хозяина, быстро-быстро заговорил слуга. – А рыбы сколько в Днепре-батюшке, Днестре и Буге… Руками лови… Другие мелкие речушки, правда, сохнут часто, не без того. Зато в степях дичи невидимо, тут тебе и олени, и сайгаки, и кабаны, и лисы… А лошадей диких – табуны цельные… Молчу ужо про птиц разных… Вольготная жисть тама, что греха таить, ваше сиятельство, – разошёлся Михеич, перечисляя прелести Новороссии.
– Ладно-ладно, верю! Давай, неси свой чай.
Через минуту большая кружка с чаем стояла у него на столе. Потёмкин рассеянно отхлебнул из неё пару небольших глотков и чертыхнулся: чай тёплый, противный. Светлейший хотел уж было позвать слугу и рука сама потянулась к колокольцу, но… – Решать надо с переносом города, не до чая… – недовольно пробормотал он. Мысль о напрасных затратах совсем испортила ему настроение.
В раздражением Потёмкин свернул карту. Аккуратно связал её бечёвкой и забросил в нижний ящик стола. – Пущай полежит, не до переноса пока. Время придёт, там и порешаем, – прошептал он с тяжёлым вздохом, но и с некоторым облегчением, какое-никакое, а – решение.
Затем придвинул к себе ящик с прошениями, взял одно из них. В нём оказались списки с фамилиями беглых крестьян и жалобы от помещиков с просьбой вернуть беглых мужиков, убёгших в Новороссию.
Макнув в чернильницу гусиное перо, он размашисто, небрежным почерком стал писать на всех жалобах одну фразу:
«Отказать в прошении без последствий. Кн. Потёмкин»
– Обойдутся, – со злостью шептал он при этом. – Поди, и здесь мужики с бабами потребны. Работный люд ой как нужон…
Расписавшись на последнем листе, вслух устало, произнёс:
– Сии меры мне не прибавят друзей… Да ужо не привыкать…
Далее светлейший стал знакомиться с рапортами подрядчиков, с заявками на материалы, сметами расходов, долго составлял предписания, приказы и прочее. А ещё под его рукой – Азовская губерния, Саратовская, Астраханская… И всё те же сметы, приказы… Проснулась и строилась вся южная оконечность европейской России, от моря Черного до Каспийского.
Свечи в кабинете догорали, пора сменить, лень вставать, звать слугу, и Потёмкин продолжал корпеть над бухгалтерскими книгами. С некоторым удивлением он вдруг обнаружил, что бухгалтерская наука для него стала простой и понятной, рука сама выводит на бумаге нужные колонки цифр: он с уважением посмотрел на неё. В его усталом мозгу замелькали извивающиеся химеры в виде цифр с противными человеческими головами. Они носились, путали местами цифры, мешали расчётам и показывали ему неприличные жесты…
Князь захлопнул очередной отчёт и резко встал. – Всё хватит! Черти видятся! Пора спать!, – вконец уставшим голосом, произнёс он.
В соседней комнате слуги сонно клевали носом, чертыхая в душе неугомонного хозяина. И как же они обрадовались, когда в кабинете хозяина погас наконец свет. В доме установилась тишина…
Сонный дворецкий перед рассветом нарушил сон князя. Будил долго, робко теребил спящего терпеливо повторяя одну и ту же фразу:
– Ваше сиятельство, просыпайтеся, курьер пакет срочный доставил, вас требует… Ваше сиятельство, просыпайтеся… Ваше…
Потёмкин раскрыл глаза: – Уфф… Да отстань, не сплю ужо, слышу. Пусть ждёт.
Заспанные слуги провели ночного посетителя в кабинет князя. В ожидании хозяина они торопливо разжигали свечи, недовольно бурчали, и с неприязнью разглядывали курьера. Тот, не обращая внимания на слуг, невозмутимо стоял подле двери.
– Видать, Михеич, что-то стряслось, коль служивый ночью будит их сиятельство, – прошептал один из слуг.
– Всё могёт быть. Почитай ночи и не было. Со вчерась почти не спамши и не придётся, видать. У других хозяева, как хозяева, спят по ночам. А наш?!.. – Михеич перекрестился на образа. – Ты давай, уши-то не растопыривай, мало чё болтаю. Растапливай вон камин, холодно, осерчает их сиятельство.
Резко отворилась дверь. Заспанный, с взлохмаченными волосами, в тёплом халате, накинутом на голое тело, на ходу поправляя глазную повязку, в кабинет быстрым шагом вошёл Потёмкин.
Гонец вытянулся в струнку. – Пошто срочность такая? – не здороваясь, зевая, произнёс князь.
– Беда, ваше сиятельство! – держа в вытянутой руке пакет, устало доложил курьер. – Татарва крымская взбунтовалася. В Керчи купцов наших, что провиант и снабжение в крепости доставляли, побили насмерть. Жители, кто успел, попрятались в крепостях наших. Остальных христиан: евреев, армян и греков, сотнями режут. Генерал Прозоровский приказал немедля вам в столицу доложить. Ждёт он решения: как должно поступать ему. Вот дни и ночи мчался я, не спамши почти. Уж не гневайтесь, ваше сиятельство, что тревожу так рано.
– Ладно, ладно. Так ты, братец, из Крыма?
Потёмкин взял пакет, сорвал печать: кусочки сургуча посыпались на пол. Затем подошёл к ближайшему канделябру с горящими свечами, развернул донесение. Текст расплывался перед глазами, хотелось спать, рот разрывался от зевоты: вчерашний день давал себя знать. Потёмкин хмыкнул:
«Подарила матушка, мызу?!.. Знатный подарок?!.. Крепость за свой счёт ремонтировать…», и, громко чихнув, пробормотал: – Правда, значит!
Донесение было от Прозоровского, командующего войсками, стоящими перед Перекопом.
«Ваше сиятельство, положение в Крыму весьма и весьма тревожное, не сказать – трагическое. Турки и татарва нарушили мирный договор, поднялися на мятеж, повсюду резня и бесчеловечные зверские злодеяния с христианами. Побили наших купцов, солдат, режут армян, евреев, греков и ту татарву, что с нами согласные. Имущество складов расхищено. Почту грабят, казаков при ней находящихся убивают. Нужны срочные меры. Князь Прозоровский»
– М-да, ситуация!.. Что так сильно зверствует татарва?.. – спросил князь гонца.
– Шибко сильно, ваше сиятельство. Как и в прошлом разе – года три назад, тады турки в Алуште десант высадили, помните поди. Кровь лилась ручьями. И нынче войска в Крым вводить потребно пока всех не вырезали.
– Ну что за народ – татары?!.. Не угомонятся никак. Не хотят свободны быть, под турка лезут… Опять у нас заноза в… одном месте. Вынудят паскудники, наплюём мы на эти чёртовы мирные договора. Ей-ей терпение матушки-государыни лопнет от непостоянства ихнего. Тьфу…
Вот что, любезный, – обратился Потёмкин к гонцу, – ты иди, отдыхай. Как буду готов – позову. Князь позвонил в колокольчик.
– Пошли за Василием Григорьевичем, – приказал он вошедшему слуге.
– Так здеся он, ваше сиятельство! В сенях дожидается.
– В сенях?!.. Учишь вас олухов, учишь?!.. Сени – в избе твоей, в домах – коридор! Ладно, зови из своих сеней!
Секретарь в новом мундире надворного советника (чин по рекомендации Потёмкина получил совсем недавно и новый мундир ему явно был к лицу), несмотря на рань и прерванный сон выглядел по-военному подтянутым, однако вид у него был встревоженным.
«Совсем не часто светлейшего князя будят так рано, – рассудил он. – Чаще наоборот бывает: с очередной претензией к кому-либо, князь сам без всякого стеснения может посредь ночи вломиться в дом нужного ему чиновника, поднять с постели, сделать выволочку, всунуть его перепуганного насмерть в ночной халат и выгнать в дождь, в мороз, в пургу, на улицу. И чиновник мчался по цепочке дале будить остальных провинившихся. «Неча почивать, коль указ мой нарушили…» – говаривал светлейший обычно.
– Как так быстро?
– Не спал, Григорий Александрович! Случайно в окно выглянул, глядь, а у вас во всех окнах свет. Не к добру, думаю. Сразу к вам…
– Плохо дело, Василий! В Крыму опять мятеж! Татарва, что ходит под Турцией, взбунтовалась. И как князь Прозоровский доносит, положение весьма опасное. Потерять Крым можем.
Секретарь покачал головой: – К тому всё шло… Это мы за малой толикой войска свои-то вывели из Крыма, а турки – нет, оставили свои гарнизоны. Однако ж мятеж, Григорий Александрович, теперича повод для ввода и наших полков более чем весомый.
– Вот-вот. Действовать немедля надобно. Сколько сие терпеть?!.. Кончится у государыни терпение, помяни моё слово, Василий. Пиши срочное донесение генерал-аншефу Румянцеву, а копии генералу Прозоровскому. Поди, Руянцев Пётр Александрович не успел ещё от государыни цидулю-то сию получить, може и не в курсах, однако ж, войска Прозоровского на его территории стоят, не след старика обижать.
Секретарь сел за стол. Потёмкин стал расхаживать по кабинету.
«В Крыму мятеж. Разумею я, Пётр Александрович, князю Прозоровскому с войсками немедля войти в Крым, взять Перекоп, токо прежде дождаться предводителя ногаев хана Шахин-Гирея с конницей. Дале, разумею я, идти до Карасубазара, затем вместе утихомирить татарву и следовать в Бахчисарай. Тама собрать Диван и Шахин-Гирея ханом крымским выбрать. Её императорское величество на том настаивает»
Отпиши также Шахину, да, повежливее: хан, как никак. Мол, ваша светлость, время пришло исполнить вашу мечту занять крымский престол, с царицей русской сие оговорено. По получении сего вам надо немедля следовать с конницей к Перекопу. Князь Прозоровский знает как дале поступать. Спешите, хан!
Как думаешь, Василий, Диван должен поддержать ногайского начальника?
– Думаю да… и ногайцам выгодно и нам. Крымские беи не пойдут супротив ногаев, понимают, – за ними Россия-матушка, – с некоторыми нотками сомнения ответил секретарь. – Почему думаю так?.. При командире Кубанского корпуса Бринке состоит некий переводчик, поручик Константинов Андрей Дмитриевич. Они оба знатно содействовали в продвижении этого Шахина в ханы Кубани. Ногайцы, с их слов, сильно поддерживают Шахин-Гирея. Не позволят Дивану избрать другого хана. Нет, не позволят, – уже более уверенной интонацией произнёс Рубан. Затем, немного подумал и добавил:
– Порте не понравится, Григорий Александрович. Посол наш в Константинополе Стахиев, в донесении последнем писал: мол, ихний флот с войсками вот-вот отправится к берегам Крыма, и Шахин-Гирея не хотят они на престоле крымском видеть. Не начнётся ли война опять?
– Вряд ли! Во-первых, не думаю, что флот рискнёт в январе выйти в море и это нам только на руку. А во-вторых, ежель подумать, кто туркам сегодня поможет, а?.. Европа грызётся меж собой. Их разлюбезной Франции, поди, недосуг: в пику чванливым и сопливым англичанам она готовится помогать Северным Штатам Америки. Людовик спит и видит как навредить Англии и помогать в этот раз Абдул-Хамиду113 точно не будет.
Неожиданно скрипнула дверь. В щель просунулась голова Михеича.
– Чего тебе!
– Дык, это! Служивый водки просит, ваше сиятельство. Промёрз в дороге, говорит. Усталость, опять же снять… Давать аль нет?
– А то я по глазам твоим наглющим не вижу, стервец. Поди пригубили ужо. Ладно, коль накормил, то дай и выпить. С устатку для здоровья и потребить не грех русского продукта. Да смотри меру знай, конвою тож немного налей. Лошадям сена свежего дай, не жадничай. Всё, проваливай, Михеич, – мешаешь.
Так на чём я, Василий, остановился? Ага! Государыня давно глаз положила на этого татарчонка. Умный, по Европе образован. Знает, что без нас не бывать ему ханом крымским. Глядишь, и мы в мире с ними наконец-то жить станем. Так вот, отписал я ещё ранее Стахиеву в Царьград, пущай поставит в известность турок, что желание имеем на трон крымский рекомендовать Дивану крымскому Шахин-Гирея. Поглядим, что он ответит. И потом, Василий, а что, у нас есть другой выход, окромя ввода войск? Не подавим мятеж сейчас, христиан вырежут. Крым напрочь потеряем.
