Виталий Аркадьевич Надыршин
Светлейший
Назри-бей не решился сразу после сладострастного свидания хана доложить ему о племяннике. Знал – надо подождать.
Хан блаженствовал. Воспоминание о прелестях любимой наложницы и её готовности удовлетворять любые его прихоти совсем расслабило хана. Любовь?.. Нет, что-то другое. Эта девочка тронула его жестокое сердце, разбередила, заставила размышлять. Сердце хана, не знавшее жалости к другим, вдруг напомнило о себе. Оказывается, оно может болеть, страдать, радоваться…
Пламя одной из свечей закоптило, затрепетало – вот-вот погаснет, и хан с непонятной ему грустью глядел на угасающую свечу. На память пришли стихи Газайи44, и он чуть слышно, почти шёпотом, продекламировал несколько его строк:
«…Ночью слезы, сна не зная, льет печальная свеча,
От страданья разгораясь, тает плавная свеча.
Понимая, что нет счастья без любимого лица,
Как израненное сердце, пьет отчаянье свеча…»
Впервые за свою жизнь Кырым-Гирей почувствовал, что есть на свете близкие ему люди, которые по-настоящему любят его и никогда не предадут. Их не надо бояться, власть их не интересует. От непривычных мыслей хан расстроился.
«Возраст, наверное», – решил он.
Ближе к вечеру в сопровождении визиря Шахин предстал перед дядей. Хан, как и предсказывал верховный визирь, был в благодушном настроении. Для встречи с племянником он даже встал с подушек. Едва заметным кивком головы визирь дал понять Шахину: мол, всё нормально – не переживай.
Поприветствовав хана и поблагодарив Аллаха за ниспосланное владыке Крыма здоровье, Шахин обнял царственного родственника. Кырым-Гирей тоже приветливо похлопал племянника по плечу.
– Эким ты взрослым стал, Шахин. Вылитый отец в молодости, – милостиво проговорил хан. – А ты иди, Назри-бей. Принеси мне бумагу и печать мою. Указ писать будем.
Хан был в лёгком ярком шёлковом зелёном халате, в тюбетейке, расшитой разноцветным бисером, и не менее ярких шароварах. Без привычной чалмы грозный хан выглядел по-домашнему, и было видно, что он в хорошем благостном настроении.
Дверь открылась. Слуга внёс что-то покрытое накидкой. Хан удивлённо взглянул на племянника. Шахин загадочно улыбнулся и сдернул накидку. Перед взором хана предстало сверкающее золотом деревянное сооружение, похожее на лодку.
– Вот, дядя, примите в подарок. Сие есть копия венецианской гондолы, – произнёс Шахин. – В Венеции много островов, такими лодками там все пользуются. Лодочники, их гондольерами кличут, песни на них поют, играют на музыкальных инструментах.
Хан недоверчиво поглядел на племянника. Он ощупал корпус, фигурку гондольера, длинное весло, даже в крошечную каюту попытался заглянуть.
– Гондола, говоришь. Таких много там?!.. Чудные лодки, – удивляясь необычной конструкции, произнёс хан. – Лодочники песни поют?!.. Хм… Как можно жить на островах? Смешные люди…
– Там другая жизнь, дядя. Много театров, прекрасных дворцов, товаров. В университете, где я учился, большая, пожалуй, самая большая в Европе, библиотека. Есть чему и нам поучиться у них. А ещё.., – Шахин вкратце рассказал о своей студенческой жизни в Венеции.
Хан подозрительно посмотрел на племянника. Ему не понравился его чересчур восторженный тон, однако он сдержался, не высказал неудовольствия.
– Ты многое познал, мальчик, хвалю, но знай: не всё то золото, что блестит. Надеюсь, свои знания на родине употребишь с пользой.
Кырым-Гирей отошёл от лодки и продолжил:
– Отец твой рано оставил нас, но на всё воля Аллаха! Пора, Шахин, и тебе заняться серьёзным делом.
Шахин облегчённо вздохнул: опалы не предвидится. На щеках заиграл румянец, он выпрямился, на губах мелькнула улыбка. «Слава Аллаху!» – мысленно поблагодарил он Господа.
В это время вошёл визирь. За ним слуга внёс небольшой деревянный ларец с письменными принадлежностями. Низко поклонившись, пятясь задом, слуга тут же покинул ханские покои. Назри-бей встал перед небольшим секретером, открыл ларец, достал бумагу, чернила и перо.
– Я готов, мой господин, – произнёс визирь.
– Так вот, Шахин! – не обращая внимания на визиря, произнёс хан. – Сераскером в ногайские орды хочу назначить тебя, – увидев удивлённые глаза племянника, спросил: – Что, не ожидал?..
Сердце Шахина гулко забилось. Он низко поклонился хану.
– Поезжай в Сарай-Джук45, ногаи ждут. Не всё спокойно там. Улусы46 хотят выйти из под опеки нашего высокочтимого султана, стремятся к самостоятельности. Многие несогласные бегут: кто в Россию, кто – в Порту. Недавнее восстание в тех местах – плохой пример для нас. Надеюсь, слышал об этом. Достопочтимый господин наш, султан Мустафа, гневается. Как считаешь, Назри-бей, справится мой молодой племянник на этом посту?
– Возраст не главное, мой господин. Ответственность огромная: от Дуная до Кубани. Соблазн властью – трудное испытание. В двадцать лет получить в полное подчинение массу людей, богатств, огромную территорию и не поддаться соблазну, не оступиться, не наделать глупостей, – это дано не каждому.
Хан одобрительно кивнул головой:
– Дело говоришь, Назри-бей. Власть не только соблазн личный, но и бремя забот, порою непосильное. Только глупый и нечестный стремится к власти ради власти, умный десять раз подумает, прежде чем дать согласие: понимает, что власть даётся Аллахом чтобы народу служить, а не только карманы набивать. Вот наш род Гиреев и несёт веками это бремя.
Визирь усмехнулся, но почтительно изрёк:
– Именно так, мой повелитель. Тут главное – не наделать глупостей, свойственных молодым людям. Ты, Шахин, многому научился в Европах, многое знать должен. Да, времена нынче трудные, непростые. Ногайские улусы хотят свободы. Их недовольство расшатывает устои нашего государства. Опять же, Турция начала войну с Россией. Султан, пусть Аллах бережёт его на радость подданных, требует не пускать русских в Крым. А для этого подавить нужно волнения в Ногайской Орде. Какие могут быть теперь распри между собой?.. Война вот-вот может начаться…
Визирь так и не ответил Кырым-Гирею на его прямой вопрос о пригодности племянника. Хитрый старик не хотел понапрасну рисковать. «Зачем?.. – решил он. – Если что, Гиреи сами разберутся. А он головы может лишиться». Хан не обратил внимания на хитрость визиря.
– Поезжай немедля, Шахин, разберись. В повиновении держи ногайцев, никого не жалей, будь достойным нашего рода. Именем Аллаха карай отступников от веры нашей.
«Сны, кажется, сбываются…» – мелькнула мысль у Шахина. И вдруг неожиданно даже для самого себя он произнёс:
– Жестокость порождает страх, дядя. Страх многих толкает к необдуманным поступкам, в том числе и к спасению любой ценой, бегству к лучшей жизни. От страха отец проклянёт сына, брат встанет на брата. Страх и ужас превращаются в ненависть. И это опасно. Иногда, дядя, и жалость надо к подданным иметь.
Хан зло посмотрел на визиря. Назри-бей скрестил руки на груди и, словно извиняясь за слова Шахина, виновато покачал головой.
– Опасно?!.. Ненависть… страх… бегство… Ну и пусть бегут. Это хорошо, если боятся и страх имеют. А жалость… жалость не нужна. Страх одних – спокойствие другим, так мир устроен, Шахин. А что бегут с мест обжитых, где веру свою приняли… Аллах накажет их за это.
– Нет, великий хан! Не должны твои подданные бегать от мест, где веру свою приняли. Не должны они страх перед ней иметь. Аллах помогает всем, коль веру не предают. Всевышний в Священном Коране сказал: «Поистине, близким к Аллаху нечего бояться, и не станут они печалиться». Аллах наказывает только предавших его. Так Священная книга учит нас, правоверных.
На этот раз хан не выдержал, вспылил:
– Ну-ну. Этому тебя научили в Европах? Так знай! Любое государство развалится, коль у народа страха не будет. Не мной сие придумано, природой. Люди должны видеть силу своего государя и бояться. Да, да – именно бояться! Они должны внимать разуму его и, как Аллах наш учит, терпеть. Терпеть и подчиняться. Разум подданных, мой мальчик, на страхе держится. Не будет страха, не будет государства, – гневно закончил он.
Шахин заметил встревоженное лицо визиря и его осторожные знаки закончить опасный спор и решил больше не раздражать грозного родственника. Он стоял и смиренно слушал хана. А дядя говорил и говорил, но с каждой минутой интонация его голоса заметно теплела, гнев остывал… И всё же на последних словах нравоучительной речи хана «о народе должен прежде всего заботиться государь» Шахин, сам не понимая зачем, вдруг опять выпалил:
– Вот так и Россия, дядя. В страхе за своих жителей на южных границах, тех, что мы своими набегами продолжаем разорять, царица русская с нами уже много лет воюет. И в конце концов Россия нас победит, она сильнее. В мире надо с русскими быть, дядя, и дружить! Много больше пользы будет.
– Дружить?!.. – опять взорвался Кырым-Гирей! – С неверными?!.. Пока я жив, ни один русский не будет хозяйничать на крымской земле, Шахин. Вот уже более трёх веков за нашей спиной – Великая Османская империя. Султан, да светится имя его, разобьёт русских в этой войне, и мы вместе опять пойдём на Москву, как когда-то это делали наши предки. Аллах даст нам силы! Помяни моё слово. Опасны твои слова, племянник, очень опасны! Разгневанный хан замолчал.
Наступила тишина. Низко опустив голову, Назри-бей со страхом ждал заключительной сцены спора родственников. Ему показалось, что участь племянника была решена. Хан никогда и никому не прощал подобных разговоров. Никому…
Злость душила хана. Родной племянник, на которого он возлагал особые надежды, своими мыслями вызвал у него недоверие к себе. «Нельзя его назначать на столь ответственную должность, – решил он, – никак нельзя!»
И Кырым-Гирей уже поднял было руку, подзывая визиря к себе, но… странное чувство тоски, одиночества и безысходности вдруг нахлынуло на него. Перед глазами возник образ Деляре, её гибкий стан, тихий шепот и преданные глаза. Хан медленно опустил руку.
Он посмотрел на племянника, честно пытаясь найти в его пылких словах разумное зерно, как правило, присущее молодёжи. В чём-то, возможно, он и был прав. Но одно то, что племянник оправдывает русских, снова его расстроило. Но и на этот раз свирепый Дели-хан сдержался.
«Выхода у меня нет! – с горечью подумал он. – Шахин долго отсутствовал и не успел примкнуть ни к одной враждебной мне группировке. Уж племянник-то точно будет мне предан. И это – главное. Почувствует власть – забудет русских. Пусть успокоит волнения в Орде, а там я посмотрю, что с ним делать дальше», – решил хан и с некоторым облегчением вздохнул.
Кырым-Гирей опять подошёл к подаренной лодке, поднял её, любуясь плавными обводами корпуса, позолотой металлических частей, гондольером, и спокойным голосом произнёс:
– Ты выкинь из головы свои вредные мысли, не для этого я назначаю тебя на высокую должность, Шахин. Примени знания, тобой полученные, с пользой для государства. Не подведи наш славный род Гиреев.
Затем он поставил гондолу на место, и резко приказал:
– Пиши, Назри-бей: «Владельцу сего именного указа, Шахин-Гирею, сыну хана Топал Ахмед-Гирея, повелеваю…» Дальше знаешь, как писать. Не забудь указать, чтобы ни в коем случае не ослушались ханы ногайские: войска Буржацкие и прочие привели Шахину в повиновение полное.
Шахин и сам испугался своей несдержанности и теперь стоял, смиренно склонив голову.
– Расстроил ты меня, Шахин, сильно расстроил, – грустно произнёс хан. –Одно оправдание: молод, неопытен. Поживи немного, многое поймёшь.
Кырым-Гирей устало махнул рукой.
– Утомился я. Иди, Назри-бей, заканчивай. И ты иди, Шахин. Иди и помни, что я сказал. Да увидит Всевышний труды твои и нашлёт спокойствие на земли наши.
Низко поклонившись, визирь и Шахин покинули зал.
– Напугал ты меня, Шахин, – сказал визирь, когда они вышли от хана. – Зачем Россию вспомнил? Знаешь ведь, что дядя твой не любит русских. И чего вообще о них вспомнил?
– Да к слову пришлось, уважаемый Назри-бей. Выручили меня как-то в Венеции, сильно выручили одни парни. Как потом оказалось, русские это были. Не побоялись за меня в драку влезть.
– Что они в Италии-то делали? – пробурчал визирь.
– Доподлинно мне сие неизвестно, но слуга мой, Аскер, слышал разговор ихний, якобы некие Орловы по заданию царицы русской дипломатические связи приехали в Венецию налаживать. Как раз почти перед моим отъездом мы и встретились в таверне, – честно признался Шахин.
– Орловы? Ты ничего не путаешь, мой мальчик?
– Так их называла известная в Венеции личность, маркиз Маруцци.
– И ты с ними познакомился? – настороженно спросил визирь.
– Нет, близко не довелось. Однако русские – смелые, бесстрашные, слабых в беде не бросают. Уважаю таких…
Визирь с облегчением взглянул на Шахина, покачал головой и произнёс:
– Подожди немного. Ярлык подготовлю о назначении – и в путь…
Затем степенно направился в свои деловые покои. Его жёлтый в зелёную полоску халат странным образом напомнил Шахину его собственный, порванный в драке в таверне «Греческий мост».
И вдруг Шахина осенило. Он понял, почему так неожиданно для себя начал опасно спорить с дядей. Нет, не только знакомство с русскими парнями дало ему эту решительность, нет… что-то другое. Видимо сны там, в Венеции! Именно в снах он мечтал стать владыкой Крымского ханства! И эта мечта всё время потаённо сидела в нём, зрела, ждала момента, и вот не удержалась и толкнула его вступить в спор с дядей.
Шахин закрыл глаза. Он понял простую вещь: сераскер Орды – конечная ступенька его роста. У Кырым-Гирея слишком много более близких родственников, только сыновей – четверо, плюс их дети… А значит, ханом ему не быть никогда. Без чьей-то мощной поддержки и силы ему не обойтись. Где она, эта сила? И уже знакомая мысль тут же вытолкнула из него слово.
– Россия!… – прошептал Шахин. – Россия набирает силу. Турция слабеет. В Крымском ханстве нет единства, прорусская оппозиция всё больше заявляет о себе…. Вот мой шанс, вот моё время!».
На ум пришли слова одного старого муллы: «Глина твоего сердца, мальчик мой, размягчена – время пришло. Верти гончарный круг своей хитрости, лепи горшок замысла, ниспосланного Аллахом».
Шахин повернулся на восток. Он творил молитву. Он просил у Всевышнего одобрения его помыслов. И оно прозвучало, пусть и голосом верховного визиря. Шахин обернулся. За его спиной стоял Назри-бей.
Шахин напрягся. «Неужели я вслух говорил?.. Если так, дворец живым не покину, и Аскер не поможет», – испуганно подумал он.
– Молись, мой мальчик, молись. Как видишь, Аллах тебя поддерживает. За свою долгую жизнь я не часто встречал таких молодых сераскеров. Цени доброту нашего господина. Забыл спросить тебя: готов ли ты вскоре отправиться в путь? Если да, то я тотчас же отправлю в Сарай-Джук гонца к хану Орды чтобы тебя встретили с почётом.
Шахин облегчённо вздохнул.
– Конечно, уважаемый Назри-бей. Глина сердца моего размягчена, пора крутить гончарный круг замыслов нашего государя, дай Аллах ему крепкого здоровья и долгих лет жизни, – высокопарно произнёс молодой сераскер.
Визирь уважительно взглянул на родственника хана:
– Похвально, мой мальчик. похвально. Да воздаст Господь за усердие твоё полную чашу щедрот своих.
И он по-отечески напутствовал молодого сераскера словами: «Во взрослую жизнь вступаешь, Шахин. Будь осторожен! Храни тебя Аллах».
– Спасибо, уважаемый Назри-бей. Пусть Аллах и тебе пошлёт долгие годы жизни!
Хромая, Аскер подвёл Шахину коня.
– Ну как, хозяин? – с тревогой в голосе спросил он.
– Собирайся, Аскер! Мы едем на Кубань, к ногаям.
Осень 1769 года.
Нежаркое солнце клонилось к закату. Над поверхностью пыльной дороги нет-нет да и потянет холодным степняком, напоминая путникам о ночных холодах и поиске пристанища. К тому же время тревожное, на дорогах неспокойно, грабителей хватает: отголоски войны Турции с Россией докатились и до этих мест.
Караванщики подгоняли навьюченных животных, торопясь засветло разместиться в привычных для себя недорогих караван-сараях: помимо тепла, хоть какая-то защита от разбойников.
Один из караван-сараев в окрестностях Сарай-Джука47 (см. выше) отличался от множества других своим богатством и роскошью. Здесь не останавливались простые приезжие, и под навесами, портя воздух, до утра не вздыхали и не чесались грязные от дорожной пыли верблюды, не кричали ишаки, не ржали лошади. Выстроенный из настоящего кирпича, этот оазис восточной роскоши был как бы визитной карточкой ещё совсем недавно процветающей столицы(ставки) ногайской орды. Как правило, перед тем как въехать в столицу, именно в этот караван-сарай стремились попасть уставшие после утомительной дороги богатые купцы и знатные уважаемые люди.
Вот и сейчас послышался медный мерный и печальный звон бубенцов. Мягкой поступью во двор вплыл караван из нескольких верблюдов: трое татарских купцов прибыли на постой. Тюки с товаром слуги хозяина караван-сарая живо разгрузили в амбары, животных увели в специальное помещение.
В ожидании обильной трапезы гости возлежали на мягких шелковых подушках перед достарханом, заставленным фруктами и сладостями, разложенными на тарелках из чёрной глины и в вазах с росписью из разноцветных эмалей и золота.
Смакуя маленькими глотками душистый зелёный чай, купцы не спеша вели беседу с хозяином караван-сарая, выслушивая от него последние новости и сплетни здешних мест. За невысоким забором под навесом находилась кухня, оттуда шёл аппетитный запах приправ и жареного мяса.
Из топок, на которых стояли каменные изящно оформленные хорезмийские котлы, шёл дымок, и при слабом дуновении ветерка в сторону компании он добавлял к аппетитным запахам неповторимый привкус степного костра. Гости с нетерпением поглядывали в сторону кухни, особо не вникая в суть торопливой, порой бессвязной речи хозяина. Голодные и уставшие купцы зевали и перекидывались между собой короткими фразами. Но при упоминании хозяином главной новости последних дней гости встрепенулись.
– Не ослышался ли я, уважаемый Саид, что сераскер Шахин-Гирей добровольно оставил свою должность и отбыл в Бахчисарай? – удивлённо произнёс пожилой татарин.
– Странно слышать сие известие. Ведь он совсем недавно, в прошлом году, кажется, занял эту высокую должность. Мы с ним разговаривали, когда последний раз были в вашем городе. Умный господин, в Европах, говорят, учился, пошли ему Аллах здоровья и процветания. Насколько я знаю, справедливая строгость и честность снискали ему уважение старшей знати, военачальников. Люди полюбили его. Он большой вес приобрёл в Орде. Что же случилось с ним?
– Да хранит вас Аллах, господа, вы не ослышались, это так, – польщённый вниманием, уже важно, степенно произнёс Саид.
Чайханщик принял позу важного человека, с которым считалось бы за честь побеседовать о разных делах: о ценах на сено, соль и вообще вести умные беседы. Однако, несмотря на важную позу, его блудливый, как у всех держателей подобных заведений взгляд портил всё дело – выдавал в нём обычного плутоватого торговца. Купцы знали Саида, привыкли и не обращали на его метаморфозы внимания.
– Совсем недавно, на днях, – продолжил Саид, – длинный обоз с гаремом сераскера, пожитками и слугами прошёл мимо меня. Его хромой слуга, Аскер, забегал ко мне за горячими лепёшками. Причины ухода Шахин-Гирея мне, конечно, неизвестны, но поговаривают… – Саид пугливо посмотрел по сторонам и почти шёпотом продолжил: – После смерти его дяди, хана Кырым-Гирея, новый хан не очень-то жаловал нашего сераскера. А ещё поговаривают, Шахин-Гирей не захотел участвовать в войне с Россией и добровольно оставил свою должность.
Хозяин караван-сарая опять посмотрел по сторонам и уже более громко закончил:
– Так говорят, уважаемые, а уж как оно на самом деле одному Всевышнему известно. Да будь славен Аллах в ваших сердцах.
Гости притихли. Всё тот же пожилой татарин, поглаживая бороду, задумчиво, как бы рассуждая, высказал своё мнение:
– Понять Шахин-Гирея можно. Наш уважаемый хан Кырым-Гирей умер неожиданно, вечный покой ему на небесах, оставил своих сыновей и племянника без поддержки в такое смутное время, но на всё воля Аллаха. Что не захотел воевать с неверными, Аллах накажет Шахина. Но и то правда, – пожилой купец понизил голос до шёпота, – не все татары и ногайцы едины в желании своём, чью сторону принять. Червь сомнения в сердцах многих; одни хотят остаться под Турцией, другие – жить в свободе, третьи – благоволят русским. Поди тут, разберись. Может, и прав Шахин-Гирей, что не стал ввязываться в эти разногласия: опыта у него маловато.
– А может, и другая причина имеется, о чём мы не догадываемся, – многозначительно произнёс один из гостей.
Купцы переглянулись и, сложив руки в молитвенной позе, одновременно тяжело вздохнули. Молчавший до сих пор третий купец осуждающе произнёс:
– Султан Мустафа, да хранит его Аллах, напрасно ввязался в эту войну с руссами, не готов он к ней. Непомерная гордыня помешала ему реально оценить силы свои. Руссы бьют османов, на очереди – Крым.
Наступила тишина. Каждый мысленно оценивал для себя последствия войны. Словно подводя итог общих размышлений, пожилой купец удручённо пробормотал:
– Сераскеры Румянцев-паша и Долгорукий-паша знатно воюют. Знакомый мой в Фокшанах много товара потерял из-за военных действий. Ты, уважаемый Саид, готовь на всякий случай щи и каши. Они, – купец почему-то поднял свой палец вверх, – не пьют зелёный чай, учти это, уважаемый Саид.
Слуги внесли кушанья. Разговор затих. Помолившись, купцы приступили к трапезе.
1770 год. Бахчисарай.
Ханский дворец.
Со скрипом открылась дверь в подвал. Слабый свет снаружи выхватил из темноты небольшого подвального помещения потолок с редкими деревянными балками, мрачные, мазанные глиной стены и троих, лежавших на полу под ворохом одеял арестованных.
Хмурый охранник молча поставил возле двери очередную порцию еды: лепёшка с козьим сыром и кувшин с водой. Затем постоял немного, с неприязнью оглядел пленников, после чего хмыкнул и, не сказав ни слова, вышел, захлопнув за собой дверь. Снаружи раздалось клацанье металлического засова.
В подвале опять установилась звенящая тишина, нарушаемая лишь звуком падающих с потолка в широкую глиняную миску капель влаги. Один из арестованных поднял голову, прислушался. «Судя по звуку, миска почти наполнилась, надо вставать», – решил он и похлопал лежащего рядом соседа.
– Подъём, господа, завтрак подан, – зевая, сонно произнёс он.
– Али-ага48, уважаемый Мелиса-мурза49, просыпайтесь. Кстати, кто мне скажет, какой по счёту день нашего заточения?
– Если не ошибаюсь, господин Мавроени50, то третья неделя на исходе. Скоро как кроты в темноте будем видеть, – сбрасывая с себя халат, простуженным голосом ответил Али-ага.
Рядом зашевелился третий арестант – Мелиса-мурза.
– Свинство, конечно, со стороны князя Долгорукого посылать нас на переговоры к Селим-Гирею51, тем более, что его нет на месте, господа. Свинство!.. О чём думал генерал? Ясно же было с самого начала: хан не будет с нами разговаривать о мире с русскими, а тем более, о независимости Крыма. Ему турки голову отрубят в два счёта за такие дела. Вот и результат – нас арестовали. Действительно, как кроты в норе сидим. А теперь… поди знай, что с нами будет! Хана нет, а калга подозрительно долго решает нашу судьбу. Помощи ждать неоткуда: нашим сторонникам в Крыму не до нас, надежда только на ногайцев. Так ведь уважаемый Али-ага?
– Может и так, да вряд ли ногаи помогут, неспокойно и там: своих проблем хватает. И потом, господа, нас Долгорукий посылал на переговоры не только порядочности своей ради, мы и сами решили попытаться уговорить хана, дабы меньше крови было. А русский генерал, конечно, приветствовал сию затею. «Попытка не пытка», помнится, сказал он.
– Может, так и было, спорить не буду. А что же с нами…, как думаете, господа? – задал вопрос Мелиса-мурза.
Коллеги молчали. Скорее всего, пожали плечами (в темноте не видно), не зная ответа. Переспрашивать Мелиса-мурза не стал, догадывался, почему молчат. Усмехнувшись, продолжил:
– Тревожное чувство у меня, господа, и оно вам наверняка не понравится. Он сделал длинную паузу, затем печально произнёс: – Казнить нас могут. Некому за нас заступиться.
И потом, господа парламентёры, даже если и согласился бы Селим-Гирей уйти от протектората Турции и с русскими мир подписать, а в это чудо я не верю, будет ли Крымское ханство самостоятельным? А?!.. Не верю, господа! Не верю, что сами жить сможем мирно меж собой. Нам плётка нужна, дабы дурь из голов мурз и беев выбивать нещадно. Так и мой брат думает.
– Это почему же? – заносчиво возразил Али-ага. – Хаджи-Гирей I ещё триста лет назад смог же все улусы объединить, и жили они самостоятельно, пока турки не пришли. Пусть совсем недолго, но ведь были же когда-то самостоятельны…
– Вот-вот, были! А почему? Ответ простой, уважаемый Али-ага. После Золотой Орды нашей независимости от силы на пятьдесят лет хватило, ну, максимум, семьдесят. А потом опять каждый бей возомнил себя крымским ханом. Распри, кровь, недоверие друг другу… Было это, господа, было! Не смогли наши предки в нужный момент супротив султана турецкого объединиться. Вот и захватили турки Крым. А вам известно, что поначалу турки вели себя весьма корректно. Довелось мне как-то читать самый первый договор между ханом Хаджи-Девлет-Гиреем I и турецким султаном. Так вот, коль не ошибаюсь, второй пункт договора гласит: крымский хан избирается самим народом Крыма из Гиреев, по прямой линии потомков Чингиз-хана. Вот так вот: татары потом сами государя себе выбирали. И султан не возражал, потому как относительный мир при этом был среди крымчаков. Мир… И этот пункт – плохо ли хорошо, действовал около тридцати лет, пока жил сам Хаджи-Гирей, а потом и при его сыне старые порядки ещё кое-как держались. А по смерти сына Менгли-Гирея, в Крыму беспорядки уилились. Кому это понравится?!.. И что туркам оставалось делать?
– Известно что… – подал голос переводчик Мавроени.
– Правильно, самим назначать ханов, что и делают турки по сей день.
– Конечно, желание есть – быть независимыми, чтобы и турок, и русских над нами не было. Никого!.. Да только одни стращают карами, другие посулы всякие предлагают. Я в переговорах во многих участвовал, знаю, – вставил Мавроени.
– Пустые это обещания, господин Мавроени. Царица свои позиции на Кавказе и Дунае хочет закрепить, вот ей мир и нужен А у нас другая задача: крови поменьше, – возразил Али-ага.
– А что же в этом плохого, господин Али? У каждого свои цели, господа, – произнёс Мелиса-мурза. – Глупые люди – татары?!.. Не понимают, что императрица Екатерина не завоевать нас хочет, а в мире с самостоятельным крымским государством соседствовать и торговать. Надоели ей мы, устала Россия от наших разбойных набегов. Так что вы правы, господин Али-ага, ей мир, действительно, нужен…, мир! И повторюсь: не вижу в том ничего плохого! А воевать Россия умеет – турок знатно бьёт. Кстати, господа! Одна у нас надежда всё-таки есть: наш бывший сераскер Шахин-Гирей. К русским хорошо относится. Помнится, добровольно оставил свою должность, когда надо было воевать с русскими войсками. По моим сведениям, он как раз в Бахчисарае должен быть и хочется думать про наш арест знает.
Неторопливый говор Мелисы-мурзы, как всегда, внушал уважение.
Как и его брат Джан-Мамбет, он был сторонником сближения с Россией и отделения Крыма от Турции. Крымский хан был недоволен братьями, но казнить не мог: ссориться с ногаями опасно.
Именно этого и боялся сейчас Мелиса-мурза. Знал неуравновешенный характер калги Мухаммеда, и что брат не простит его смерти: расправа с крымскими татарами в ногайских степях обеспечена. А там недалеко и до открытого выступления ногаев против крымского хана. А это опять война…
Голос Мелиса-мурзы звучал спокойно, уверенно, словно говорил он не в грязном тёмном подвале, ожидая смерти, а выступал на базарных площадях перед своими единоверцами. Однако на этот раз в его интонации коллеги уловили тревожные нотки.
– Казнят… Хм… Большую глупость сделают. Чем не повод для русских войск войти в Крым, а? Убийство представителей мирной делегации… Лучшего повода трудно сыскать. Может, потому и согласился князь Долгорукий? – с трудом вставая и кряхтя, произнёс Мавроени.
Осторожно передвигаясь в темноте, он сделал несколько шагов в сторону двери и не рассчитал: наступил на миску с водой.
– Плохой признак, господа, плохой. Аллах знак нам подаёт… Молиться надо, – прошептал Али-ага.
Арестанты встали на колени и зашептали молитву.
Ближе к ночи отряд ногайской конницы скрытно подошёл к окраинам Бахчисарая. Командир полка, Аскер, дал команду всем спешиться. Не разжигая костров, отряд расположился на ночлег…
Ханский сад – прекрасный сад. Диковинные плоды зрели здесь на раскидистых, пышных деревьях – абрикосы, сливы, инжир, померанцы и много других плодов. Воздух наполняли райские ароматы роз, лаванды, левкоев. Струились фонтаны, в мраморных бассейнах плескались золотые рыбки. Повсюду висели серебряные клетки, в которых чирикали, свистели и щебетали на разные голоса иноземные птицы.
Мимо всей этой красоты ханские сановники и члены Дивана равнодушно проходили мимо, ничего не видя и не слыша: мысли их были заняты другим.
Шаркая туфлями по дорожкам, хмурые, они входили в ханский зал заседаний, разнося песок по великолепному ковру с причудливым красно-сине-зелёным рисунком.
С мрачными мыслями вельможи занимали свои места на низких диванчиках, покрытых коврами, – сетах. Без обычного благолепия и показного восхищения взирали они на богатый интерьер зала с резным деревянным потолком и красно-золотым изображением солнца посередине; на окна с цветными витражами и стены, расписанные прямо на штукатурке видами Стамбула. В душах крымских вельмож не было обычного покоя, там поселилась лишь тревога.
Слуги разносили курильницы, зелёный чай в пиалах, на низких столах лежали сладости и фрукты. Ночная прохлада ещё не успела выветриться, в зале стояла прохлада.
Но это было утром. Теперь солнце катилось к закату. Открытые окна не спасали от накопившейся за день духоты.
В зале стоял шум. Члены Дивана и старейшие всех бейликов Крыма спорили, решали судьбу делегации, неожиданно заявившейся в Бахчисарай по поручению командования русской армии. Русские предлагали мир.
Хан Селим-Гирей отсутствовал: по требованию турецкого султана он организовывал на Перекопе оборону Крыма. Заседание Дивана возглавлял калга Мухаммед-Гирей. Он был зол и внутренне растерян.
Его решение казнить всю делегацию, дабы неповадно было другим предлагать мир с русскими, совсем неожиданно вызвало протест у части присутствующих. Это было странно, это и бесило калгу. Опять споры, споры… День заканчивался. Все устали.
