Виталий Аркадьевич Надыршин
Светлейший
Чтобы успокоиться, Мухаммед демонстративно отвернулся и хмуро смотрел из открытого окна во двор, где не шелохнувшись, стояли вечнозелёные кипарисы, по мощённой камнем территории лениво прохаживались стражники: некоторые в нарушение дисциплины болтали с проходившей мимо них прислугой. Из труб кухонь курился дым: тихо, спокойно, всё как обычно… Калга перевёл взгляд на небо надеясь, как часто делал в детстве, увидеть последний лучик солнца. Дождался! Красный отблеск небесного светила вспыхнул и потух.
Мухаммед нехотя повернулся к залу. Всё сразу посерело, будто паутина, спустившись из всех углов, заполнила и заткала пространство зала серой сеткой. Только что виденная им привычная картина мирной жизни расстроила его ещё больше.
Мухаммед-Гирей усмехнулся: – Мирная… если бы так, – зло прошептал он и с ненавистью оглядел присутствующих.
Стоял шум, пахло кофе и потом. Какой по счёту раз за день слуги разносили очередные чайники с горячим чаем и кофе. Лбы мудрецов были влажны, речи раздражённы. На него, калгу, никто не обращал внимания.
В самом углу мурза Казаскер-эфенди о чём-то спорил с Шахин-Гиреем, представляющим народы ногайских улусов.
«Весьма опасный тип этот Шахин, всё к русским тянется. Не зря он бросил должность сераскера: не захотел воевать с ними. Стража доносит, вроде бы видела на окраине Бахчисарая неизвестную конницу. Говорят, ногаи в поддержку Шахин-Гирея примчались. Для каких целей? Почему хан и я об этом не знаем? Что он о себе возомнил, что задумал?.. – с раздражением размышлял калга, наблюдая за спорящей парочкой. – Эти двое, самые опасные, спят и видят, как бы от Блистательной Порты избавиться. Интересно, о чём спорят?». Он прислушался, но из-за шума не смог разобрать слов.
Члены Дивана и приглашённые, разбившись по группам, шептались между собой, изредка бросая косые взгляды в его сторону, и, как показалось Мухаммеду, насмешливые. Это разозлило его окончательно.
Он подошёл к одной из стен, где на ковре, подаренном купцом из Ирана, висели кривые сабли, снял одну из них и резко выхватил её из ножен. Зловещий металлический звук заставил всех насторожиться.
Губы Мухаммеда дрогнули в злорадной ухмылке, злость продолжала кипеть в нём. Встав посередине зала, он, словно хотел кому-то отсечь голову, взмахнул саблей. Наступила тишина.
Тяжёлым взглядом Мухаммед-Гирей оглядел представителей крымской знати. Многие глубже втянули головы в халаты: непредсказуемый характер калги все знали. Удовлетворившись произведённым эффектом, калга с тем же металлическим шумом забросил саблю обратно в ножны.
Повесив оружие на место, он резко развернулся и сел в своё кресло. Устремив взгляд в сторону представителя ногайских племён, Мухаммед заносчиво произнёс:
– Народ наш, уважаемый Шахин-Гирей, не нуждается в покровительстве русских: спокойно и сыто живёт он под дланью Блистательной Порты. Да ниспошлёт Аллах султану здоровье и процветание.
Шахин-Гирей на слова калги усмехнулся и что-то на ухо прошептал Казаскер-эфенди.
– Говорил я вам также, уважаемые члены Дивана и остальные господа, про решение хана нашего, – продолжил калга. – Никаких переговоров с русскими иметь нельзя. Помнится, после смерти Кырым-Гирея русская царица уже предлагала заключить с ней договор о мире и забыть Турцию: хотела она видеть Крым независимым, свободным…
Калга оглядел притихших вельмож.
– Мы не пойдём на это. Таков был ответ Кырым-Гирея верному псу русской царицы, канцлеру Панину.
Калга развернул свиток.
– Я зачитаю его:
«Объясняешь, что твоя царица желает прежние вольности татарские оставить, но подобные слова тебе писать не должно. Мы сами себя знаем. Мы Портою совершенно во всем довольны и благоденствием наслаждаемся. А в прежние далёкие времена какие междоусобные брани внутри Крымской области беспокойства происходили, всё это пред светом явно; а потому прежние наши обыкновения за лучшее нам представлять – какая тебе нужда? В этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего не заключается».
Мухаммед оглядел притихший зал.
– Народ наш крымский не хочет мира с русскими, не хочет лишиться покровительства султана. Хан Селим-Гирей добудет победу на Перекопе, не пустит в Крым неверных.
Он сделал паузу, прислушался… Гнетущее молчание, подобно тому, какое бывает перед свирепой бурей, его насторожило. И не зря…
Все вдруг разом заговорили, загалдели, словно торговцы на базаре, завидев сборщика податей.
Калга поднял руку. За дверью забряцала оружием дворцовая стража; шум в зале несколько притих. И через минуту в знак поддержки решения Мухаммеда некоторые члены Дивана согласно закивали головами, остальные в нерешительности разводили руками, но уже открыто не возражали.
Калга продолжил:
– Вам решать судьбу государства нашего, многоуважаемые члены нашего собрания. Думаю, вы поддержите решение хана. Более посланцев от русских не принимать, а которые приедут – вешать на позор России. Не пользу они приносят, а лишь возмущение народа. Властью, данной мне, повелеваю: тех, что сидят в подвале, сжечь живьём, как предателей. Переводчика – повесить: он исполнял свои обязанности. Таково моё решение, да светится имя Аллаха, да ниспошлёт он мир и покой нашей земле! Согласные с моей волей, встаньте, – и сам встал первым.
И вот, не торопясь, тяжело вздыхая, один за другим стали подниматься участники совещания. На лице калги появилась довольная, едва заметная улыбка.
Неожиданно раздался голос. Это заговорил Шахин-Гирей.
– Постойте, уважаемые члены Дивана… – произнёс он прерывающимся голосом, как человек, который от ярости не владеет собственными чувствами.
– Нет, уважаемый Мухаммед, во вред народа слова ты говоришь. Не все татары согласны, не все в сытости и благости живут, многие в великой скудности в пропитании и лошадях находятся. Татарское общество желает с Россией в дружбе быть, да боятся султана турецкого и хана нашего.
– Против мы твоего решения, Мухаммед-бей, – поддержал Шахина мурза Казаскер-эфенди.
– Предатели! – закричал калга. – Изменники!
Дрожа от ярости, Шахин-Гирей продолжил:
– От гибели наших пленников большого урона Россия не поимеет, зато, ежели турецкий султан помощи Крыму не окажет, а они на Дунае терпят поражения, то от России нечего ждать милостей. Подмоги от Ногайской Орды ждать тоже не приходится. Кто поможет нам? Кто?
Шахин обвёл взглядом зал заседаний. Испуганные явным противостоянием двух влиятельных господ, все молчали, опустив низко головы.
– Если ты, Мухаммед, не отменишь своё решение, я сам силой освобожу пленных и доставлю их к русским. Верный мне полк ногайцев стоит возле Бахчисарая. Я всё сказал, – завершил свою пылкую речь Шахин-Гирей.
Присутствующие замерли. Подобных заявлений давно не было в этом зале. Все ждали ответного слова калги.
– Татарское общество желает с Россией в дружбе быть, да боятся султана турецкого и хана нашего? Это говоришь ты, Шахин? Не много ли берёшь на себя? Почему за всех речь держишь? – вне себя от гнева закричал Мухаммед.
– В Священном Коране сказано: «Если мусульманский народ осмелится нарушить свою присягу отступлением от единоверного государя и передаться иноверной державе, то навеки должен быть проклят!» Так говорит Священная книга. Господа! Татарский народ не будет проклят. Он будет верен своему государю!
– Врешь ты всё, Мухаммед! Бесстыдно и нагло! Уста твои скрывают правду, изрыгают ложь, ибо в Коране сказано и другое. Пропустил ты целую фразу, аль забыл сказать: «Если же предвидится неминуемая гибель народа, то нужда закон сей переменяет и нарушить присягу можно». Это слова Аллаха! Я всё сказал, пусть слово своё скажут уважаемые мурзы. Не добавил ли я чего лишнего?
Убелённые сединами мурзы заёрзали на сетах, но в знак согласия с Шахин-Гиреем закивали головами.
– Шахин-Гирей, верно говорит, – произнёс самый старый, самый уважаемый мурза. – Так начертано в Коране.
– Коль казним парламентариев, пощады от русских войск нам ждать не придётся, – поглаживая бороду, стал говорить другой мурза. – Прав, наверное, уважаемый Шахин-Гирей. Не след раздражать русских. Отмени, Мухаммед, своё решение, многие жизни спасёшь. А как дальше будет?.. Время покажет… Аллах велик, не бросит он своих подданных.
Калга растерянно оглядел зал. Согласные с его решением, потупив взгляд, молчали. Несогласные – не обращая внимания на него, шумно переговаривались с Шахин-Гиреем. Мухаммед резко развернулся и покинул зал. За его спиной раздались одобрительные возгласы.
Прошло два дня. Пленников освободили. Заросших, грязных членов делегации у входа в подвал встречали Шахин-Гирей и его коллеги. Щурясь от яркого света, Мелиса-мурза воздел руки в молитвенной позе, встал на колени и зашептал слова благодарности Аллаху. Его примеру последовали остальные парламентарии.
Закончив молитву, Мелиса-мурза встал и низко поклонился всем. Затем подошёл к Шахин-Гирею и обнял его.
Армия князя Долгорукого на Перекопе разбила войска Селим-Гирея. Из рабства были освобождены более десяти тысяч русских людей. Прибывшая в Кафу турецкая помощь тоже была отбита. Остатки турецкого десанта покинули берега Крыма. Крымцы смирились со своей участью и согласились стать независимым государством. Начались переговоры с русским командованием. Во время этих переговоров хан сбежал в Стамбул и крымский престол стал избирательным.
По всему ханству шли бесконечные и местами весьма бурные споры как обустроить свою жизнь в новых условиях. И что удивительно, на это время в Крыму прекратились кровопролитные стычки, простые татары радовались, они ждали лучшей жизни. Наконец, текст мирного договора Крымского ханства с Россией был согласован.
В конце июля 1772 года В Карасубазаре собралось великое собрание крымской знати: ширины, знатные мурзы, депутаты от ногайцев, представители всех бейских династий, делегаты всех крымских городов и посёлков. Собрание выбрало одного из братьев Шахин-Гирея Сагиб-Гирея ханом, а самого Шахин-Гирея калгою крымского ханства. С российской стороны договор подписали князь Долгорукий и генерал-поручик Щербинин, с крымской – новоизбранный хан Сагиб Гирей II.
23 января 1773 года сей договор был подписан Екатериной II.
Так возникло новое независимое государство, союзное с Россией, Татарская область. Мечты Шахин-Гирея постепенно стали сбываться.
Турция конечно была против, однако, забегая вперёд, можно сказать: через два года благодаря победам русских войск на фронтах Порта была вынуждена признать независимость татар, подписав 10 июля 1774 года Кючук-Кайнарджийский договор.
Для засвидетельствования дружбы и доверия между Россией и Крымским ханством по поручению хана Сагиб-Гирея, в августе 1772 года, имея при себе присяжный лист52 калга Шахин-Гирей в составе татарской делегации отправился в Петербург с представительской миссией. Екатерине II симпатичный, к тому же европейски образованный татарин понравился. Она предложила ему своё покровительство. И Шахин-Гирей принял это предложение.
Нахождение татарской делегации в столице обходилось российской казне недёшево. Однако все эти расходы Панина не смущали, и в письме своему посланнику в Крыму Никита Иванович писал: «Шахин-Гирей к восприятию всяких понятий неспособным не видится, и коль устоит в своих обещаниях, кои он сделал, и, расставаясь со мной, то кажется с пользою и содействовать нам будет, чтоб грубых татар вразумить о прочности нашего с ними союза».
Дорогой читатель! Столь подробное описание студенческих лет Шахин-Гирея в Венеции, последующих за тем событий, связанные с его неожиданным возвышением, крайне необходимы. Получив мощную поддержку со стороны России, впитав в себя европейские манеры, привычки, знания, будущий хан Крыма всем сердцем захочет переустроить застоявшийся от времени уклад общественной жизни своей родины – Крымского ханства.
А пока Россия воюет с Портой. На огромной российской территории происходят разные события и в дыму сражений, грохоте пушек появляются новые герои. И судьбы некоторых из них, удивительным образом переплетутся с Крымом. Наши герои встретятся.
Григорий Потёмкин, движимый желанием отличиться на военном поприще покидает спокойную жизнь в столице и едет добровольцем на турецкий фронт.
О том, что из этого получится и как сложатся судьбы наших героев, вы узнаете из дальнейшего повествования.
***
Потёмкин на фронте
2 января 1770 года. Село Тыну.
Штаб русской армии.
Война с турками продолжается. Русские войска успешно ведут активные действия на Дунайском фронте. В «Санкт-Петербургских ведомостях» лестно пишут о генерал-аншефе Румянцеве.
Потёмкин в это время занимает разные светские должности в столице, но завидует славе генерала. Потёмкин понимает, что настоящая известность к нему может прийти только оттуда, с фронта. И он подаёт прошение на имя государыни с просьбой отправить его на фронт добровольцем. Императрица Екатерина Алексеевна милостиво разрешает.
С чиновничьей жизнью в столице покончено. Камер-юнкер Григорий Потёмкин покидает столицу и волонтёром уходит на фронт…
Укрывшись шубами, Потёмкин спал. Ему снился сон. …Екатерина медленно входит в храм, рядом с ней – Орловы, Дашкова, Панин с мальчишкой на руках. Ревёт толпа, гремят церковные колокола. Среди толпы в красном мундире стоит военный, в руках у него окровавленный палаш, он что-то кричит, задыхается…
Сани резко тряхнуло и завалило на край: одно из полозьев наскочило на смёрзшийся ком земли. Кони заржали и попытались остановиться, но инерция тяжёлых саней сделать этого не позволила – оглобли толкали коней вперёд…
От толчка голова Потёмкина дёрнулась, он проснулся. В его ушах ещё продолжал звучать рёв толпы. Перед глазами – образ императрицы, расплывчатые фигуры священнослужителей. В военном Потёмкин узнал себя.
– Приснится же, – пробормотал он.
Осторожно поправив утеплённую повязку на глазе (травмированный несколько лет назад глаз требовал тепла), Григорий недовольным взглядом внезапно разбуженного человека оглядел пространство вокруг себя: снежная гладь до самого горизонта – с одной стороны, верстах в трёх от дороги гряда невысоких гор – с другой. Словно исполинские грибы, редкие постройки под снеговыми шапками… Скоро штаб.
Сладко зевнув, генерал-майор Потёмкин поёжился и опять с головой нырнул под шубы – досмотреть сон. Но, как ни пытался, сна не было: прошлое исчезло. Потёмкин лениво стал размышлять, как бы половчее разжалобить интендантов и побольше выбить ядер и пороху.
Сани опять сильно тряхнуло. Лошади заржали и остановились – шлагбаум. Григорий Александрович нехотя сбросил с себя шубы.
Дверь в комнату, где располагался командующий, приоткрылась. В очередной раз зацепившись саблей за косяк двери, в неё протиснулся адъютант. Его грузная фигура вытянулась по стойке смирно. Генерал-аншеф граф Пётр Александрович Румянцев усмехнулся: «Весь в отца, паразит! Такой же неповоротливый. Интересно, как же он саблей-то махать будет, ежели что?»
Румянцев уже привык к неуклюжести отпрыска своего товарища по разгульной жизни в молодости и не обращал внимания на его неловкость.
– Что у тебя? – спросил он.
– Генерал Потёмкин аудиенцию просит, Пётр Александрович.
– Потёмкин?!.. Тот, что пулям не кланяется? – переспросил граф. – Чего хочет?
– Жалуется, боеприпасов, говорит, маловато.
– Обоз отправили в Фокшаны?
– Ещё вчера, как вы велели.
– Ладно, зови, – кряхтя, вставая с кресла, пробурчал командующий.
Уже возле самой двери адъютант, зная о вздорном нраве своего начальника и, как все фронтовые офицеры, пренебрежительно относясь к столичным выскочкам, язвительно произнёс:
– Ваше высокопревосходительство, этот Потёмкин на санях, под шубами, словно барин, примчался. Сразу видно, столичная штучка.
Румянцев пожал плечами, подошёл к печке и подбросил несколько поленьев. Дверь открылась.
Пригнувшись, «столичная штучка» вошла в комнату. Вместо приветствия Румянцев пробурчал:
– Ты, Потёмкин, не дури, охолони немного. Пошто под пули на рожон прёшь? Не ровен час… Эк, моду взяли стоять под обстрелами.
– Ваше высокопревосходительство, так не можно было падать. Грязь кругом. Хорош командир, ежели мундир в грязи.
– Зато башка целая на шее торчать будет, много больше пользы принесёт. Мундир, что? Почистишь. А солдаты?!.. Солдаты, не боись, поймут.
Заложив руки за спину и продолжая ворчать, командующий медленно расхаживал по комнате; пол под тучным телом скрипел на разные тона. «Трр… трр… трр…» – разговаривали между собой половицы.
В помещении было тепло и пахло дымом. У стенки стояла печь, рядом – горка поленьев. Из топки, видимо, от сырых дров, раздавался сильный треск. «Дым, треск выстрелов, скрипы – поле боя какое-то», – боясь пошелохнуться, подумал Потёмкин.
Повязку с повреждённого глаза Григорий снял: на людях не носил – стеснялся, и здоровым глазом старался держать в поле зрения фланирующего перед ним командующего армией.
А Румянцев продолжал расхаживать. Разнотонный скрип половиц не прекращался, зато треск в печи поубавился: дрова разгорелись.
Генерал-аншеф критически и, что скрывать с некоторой завистью, разглядывал молодого столичного красавца. Его возраст уже позволял ему брюзжать на молодёжь и выискивать у неё недостатки.
«Выправкой не блещет. Одет не по уставу, – оглядывая с ног до головы Потёмкина, определил командующий. – Но, подишь ты, воюет справно. Князь Голицын лестно о нём отзывался: «…Потёмкин хоть и камергер двора53 его императорского величества, да славно воюет. Под Хотином себя показал. Устав уставом, да головой думает, а это весьма похвально. Солдаты до сего времени еще не действовали с такой выучкой и мужеством, как в сей раз под командой оного генерал-майора.
Кстати, императрица глаз положила на этого молодца. Ты это учти, Пётр Александрович, сам понимаешь…» – сдавая начальствование над армией, на прощание сказал он мне. Хм… не мудрено, с такой-то внешностью».
Румянцев ещё раз внимательно оглядел статную фигуру генерала. «Ну чем не светский кумир? Красота и ум – дело редкое. А тут, надо ж, совпало. Вот и генерал Подгоричани хвалебно о нём докладывает, а он-то врать не будет, возраст не позволяет. А поди, убьют этого Потёмкина… Кто отвечать станет? Ох… прислал же Петербург на мою голову этого щёголя. И всё же что с ним делать?»
Командующий подошёл к двери, открыл её, задумчиво посмотрел на адъютанта, но, видимо, передумал и закрыл дверь обратно.
– Карту читаешь, генерал? – строго спросил он. Потёмкин кивнул головой. – Коли так, к столу подойди. Вот смотри: Фокшаны. Важный узел путей от Галаца и Браилова к трансильванским проходам и Пруту. Разумеешь? Турецкий командующий, или как его там, сераскер54 Румели-Валаси вместе с Сулейманом-пашой до десяти тысяч солдат туда подогнал. А Абда-паша от Браилова – ещё около трёх тыщ. Разумеешь, силы какие? К тому же реки замёрзли, войска легко их перейдут, окружить могут вас в Фокшанах. А нам нельзя сей городок отдавать, никак нельзя. Учтите, турки будут биться до последнего, выхода у них тоже нет. Что вы с генералом Подгоричани мыслите в этой диспозиции, а ну как дрогнете? Что делать будете?
– Не подведём, ваше высокопревосходительство. Войска по вашему научению в каре построим. Да и как можно Фокшаны туркам отдать в ваш юбилей?!
– Хм… Адъютант выболтал? Ну что за язык? Сорок пять ужо вот-вот стукнет, а такого болтуна ещё не встречал. Ну точно в отца, паразит. Тот тоже языком любил почесать. Тьфу… Ну-ну, давай дальше.
– На левом фланге у нас бригадиры55 Текели и Ржевский. На правом – генерал Подгоричани с тремя полками гусар и казаками, а я с пушками, пехотой и волонтёрами в центре.
– Да… не густо. Полки-то на треть укомплектованы. Молдавский корпус генерала Штофельна разбросан. Турки активизировались, помочь в ближайшее время он вам вряд ли сможет. Ты, Потёмкин, так и передай своему командиру: помощи не ждите. Уповаю на хитрость вашу, храбрость солдатушек и Господа Бога. Лошадей держите свежих, сразу гонца мне шлите. Что ещё хотел сказать мне?
– Пороху маловато, да и ядер добавить не мешало бы, ваше высокопревосходительство.
– Обоз с провиантом, порохом и ядрами отправился в Фокшаны, знаешь, поди. Вот-вот прибудет к месту. На первое время, думаю, хватит. Остальные вопросы порешал с интендантами, генерал? Потёмкин неопределённо пожал плечами.
– Дык как сказать…
– Ну и славненько, – не желая вникать в детали, произнёс командующий. – Побьёте турок – знатный подарок будет мне на юбилей, коль преподнести решили. Теперь давай повертайся назад, пока не стемнело. Храни тебя Бог, Потёмкин! Да, ты это… не принято у нас на фронтах офицерам в санях и в шубах разлёживаться, тем более, генералам. Чай не ранен, пока.
Город Фокшаны. Река Милка.
Наступил день, морозный и тихий. Осторожно шагая по замёрзшей реке, турецкий солдат стучал толстой палкой по льду. В предрассветной тишине эти звуки были хорошо слышны. Видимо, об этом догадывался и сам турок: каждый раз перед тем как постучать, он пугливо оглядывался по сторонам.
Расположившись в кустах, за турком наблюдал пикет из двух солдат и офицера, загодя выставленный Потёмкиным. Недавно Григорий Александрович и сам к ним присоединился.
– Определяет толщину льда, – шепнул на ухо офицеру Потёмкин. – Река в этом месте сужается, да и берега не шибко пологие: пушки протащить можно. Следи за звуком, капитан: глухой – лёд толстый, выдержит пушки и конницу, более высокий – тонкий, опасный для переправы. Скорее всего, турки переправу здесь и планируют. Не забудь пометить на карте – сгодится, опередить их потребно. Офицер кивнул, шмыгнул носом, погладил усы и весь напрягся, прислушиваясь.
Слабый ветерок донёс запах дыма.
– Янычары костры развели, завтрак готовят, господин генерал, – завистливо прошептал один из солдат.
Потёмкин намёк солдата понял:
– Кашу и у нас готовят, потерпите, скоро смена придёт.
Потёмкин продрог. Замечание командующего он учёл, шубу надевать не стал и теперь жалел об этом.
– Карр… – неожиданно раздалось над головой. На ветку дерева уселась ворона. Турецкий солдат повернул на звук голову, прислушался. Всё тихо. Солдат успокоился. Зевнул, лениво постучал ещё несколько раз по льду и не спеша направился к своему берегу.
– Думаю, пикеты надо срочно выставить на тот берег, да подальше от реки, – произнёс Потёмкин.
– Верно, господин генерал. Загодя турок встретить надо, – согласился офицер.
– Вон, в рощице пусть и залягут. – Потёмкин рукой показал на видневшееся в версте от берега возвышение, поросшее густой растительностью. – Покажешь смене.
Офицер согласно кивнул.
– Возвертаюсь я, смена ваша скоро подойдёт.
Избы окраин Фокшан с шапкой снега на крышах торчали, словно не собранные осенью грибы на поляне, из труб многих валил дым. Дым не поднимался вверх, а клубился вокруг, нависая едким синеватым облаком, медленно сползающим в сторону: чёрный – печку только растопили, светлый – трубы прогрелись, хозяева не лентяи, встали спозаранку. Петухи привычно напоминали о себе. Их кукареканье разносилось по округе. Городок просыпался.
Потёмкин пришпорил коня, держа курс на штабной дом. Мимо него в сторону реки прошла группа солдат.
Ещё издали генерал Подгоричани услышал доносившийся из избы, где находился штаб, громкий смех. Стараясь не скрипеть дверью, он осторожно зашёл в сени. Из комнаты доносился оживлённый разговор. Выделялись баритон бригадира Степана Ржевского и торопливый говор подполковника Ригельмана. Но вот их прервал возглас, не узнать который было нельзя.
Подгоричани с любопытством прислушался. Своим характерным, легко узнаваемым грассирующим голосом Пётр Абрамович Текели, давясь от смеха, произнёс:
– Ей Богу, так и сказал? А откуда он знает про этот случай, Григорий Александрович?
Подгоричани хотел уж было распахнуть дверь, как вдруг раздался голос генерал-аншефа Румянцева:
– Не будешь ты генералом, бригадир, так полковником и останешься, коли не веришь своему командующему.
Подгоричани растерялся: «Командующий?.. Что случилось? Потёмкин давеча был у него в штабе… Почему теперь Румянцев здесь? Не доложили… Вот мерзавцы…» Оглядев в полумраке свой мундир и поправив ремень, он резко открыл дверь.
– Ваше высокопревосходительство, извините, не встретил вас. Я…
Дружный хохот офицеров заставил старого генерала широко открыть глаза и удивлённо осмотреть присутствующих. Румянцева в комнате не было. И вдруг генерал Потёмкин голосом командующего армии произнёс:
– Нехорошо, генерал Подгоричани, не встретить своего командующего… нехорошо. Выводы буду делать.
– Тьфу, черти, напугали. Григорий Александрович, мне говорили о вашем таланте, но так… похоже… я не думал.
Подгоричани с нескрываемым восхищением посмотрел на своего офицера. Затем, уже обращаясь к остальным, буркнул:
– Жалко, турки не слышали вас, ржёте, как кони, тут, за две версты слышно. Ладно… посмеялись и будя.
Смех затих. Ещё находясь под впечатлением от розыгрыша, Подгоричани произнёс:
– Дай Бог, господа офицеры, нам всем посмеяться вечером. Разведка докладывает: на том берегу оживление. Как бы Сулейман-паша не начал сегодня наступление. Расходитесь по отрядам, господа.
Первые известия о движении неприятеля появились во второй половине дня.
В той же избе собрались все командиры. Генерал Подгоричани расстелил на столе карту и, обведя пальцем места расположения неприятеля, ткнул в точку на карте, расположенную недалеко от реки Милки:
– Отметьте, господа, это место. Кажется, началось. Итак, наш план действий остаётся в силе. Напомню ещё раз. С гусарскими полками и казаками правее Фокшан я перехожу речку Милку. С шумом нападаю на неприятеля слева, постараюсь, господа, отрезать турок от реки Рымны. Вы, генерал, – Подгоричиани указал на Потёмкина, – помните: надо успеть развернуть пушки и выстроить батальоны тремя каре. Вот здесь. – Он ещё раз показал на карте точку. – Пётр Абрамович, Ржевский и вы, Ригельман, не забывайте главного.
Силами правого фланга надо начать атаку и обязательно убедить неприятеля в серьёзности своих действий. А после сделать вид, что отступаете, и на своих плечах подвести турок к пехоте и пушкам генерала Потёмкина. Конница проходит в интервалы между каре и сосредоточивается для дальнейшей атаки вот в этом месте, – палец командира вновь указал место на карте. – Картечь и огонь пехотинцев должны завершить дело. И учтите, господа, подкрепления не предвидится, только на свои силы можем рассчитывать. Сделав паузу, Подгоричани перекрестился и произнёс:
– С Богом, господа офицеры!
Всё пришло в движение. Городок опустел. Конница ушла далеко вперёд. Грохот, катившийся от реки Рымны, где сосредоточились основные турецкие силы, усиливался. Хлопки оружейных выстрелов заглушались уханьем залпов турецких орудий – там шёл бой.
Потёмкин нервничал. Пехота отставала. Кони не могли втащить орудия, закреплённые колёсами к полозьям, на скользкий берег: копыта лошадей скользили.
Десятки пехотинцев, проклиная турок, берег, зиму и ещё многое другое, упираясь ногами в воткнутые в лёд штыки, дюйм за дюймом упорно толкали многопудовые пушки наверх. Кони молотили копытами по утрамбованному снегу, ржали от возмущения и с трудом двигались вперёд.
Григорий носился от орудия к орудию. Он втискивался в плотную стенку из солдатских тел и вместе с ними толкал пушки. Стегал плёткой животных, ругался и прислушивался к гулу приближающейся канонады: боялся одного – не успеть к месту дислокации и не развернуть батареи и пехоту в боевые порядки. Адъютант еле успевал за ним, держа под узду коня своего командира.
Наконец все орудия оказались на берегу. Вскочив на коня, Потёмкин ринулся вперёд, вслед за ним – батальоны. Скрип снега под ногами передних солдатских шеренг, глухой топот идущих следом да похрапывание коней нарушали тишину морозного дня. Над колонной стелился лёгкий шлейф пара, выдыхаемого людьми и лошадьми.
Но вот войска остановились в нужной точке. Небольшие возвышения по краям планируемого места сражения, заросшие густой растительностью, создавали удобный рубеж для стрельбы орудий с флангов.
Стая ворон, рассевшихся на ветках, разглядывала невесть откуда появившихся людей. Они, словно с балконов театра, с интересом ожидали представления.
Вскоре обе батареи выстроились по флангам. Тремя заслонами в форме каре Потёмкин расположил между батареями своих пехотинцев, резерв отвёл в сторону, укрыв в небольшом овраге.
Григорий Александрович придирчиво оглядел предстоящее поле боя. Расстояния между каре показались ему узкими.
– Проходы должны быть достаточными для быстрого пропуска нашей конницы, – стараясь не напрягать голос, бросил он адъютанту. – Пойди скажи, чтобы раздвинулись поболе. Аршинов на десять по сторонам, не менее. Своя же конница пехоту затопчет.
Топот коней и отголоски криков большого количества людей отчётливо донеслись до Григория. Вот-вот должна появиться конница Подгоричани.
– Заряжай! – громко прокричал Потёмкин.
Словно эхо пронеслось над равниной.
– Заряжай… заряжай… – вторили офицеры.
Потёмкин ещё раз окинул взглядом плацдарм, где предстояло встретиться с врагом. С чувством тревоги он разглядывал своих солдат, ровными шеренгами застывших в строю.
– Успели, – прошептал он и трижды перекрестился.
– Скачи на левый фланг к бомбардирам. Как конница появится, пущай один выстрел сделают. Отсечь ихнюю конницу от нашей надобно, а потом – залп всей батареей, – глядя в подзорную трубу, приказал Потёмкин адъютанту. Козырнув, тот пришпорил коня.
– Да передай им, чтобы осечек не было, мол, порох сырой. Головы оторву, ежели что. И турка подпустить ярдов на двести, не менее. Неча зря палить, – добавил он вслед.
– А ты давай – на правый. Те же указания передай, – произнёс Григорий Александрович стоявшему рядом офицеру связи.
Гусары, преследуемые сипахами56, появились неожиданно. Вся эта масса всадников лавиной неслась прямо на русскую пехоту.
– Передняя шеренга, на колено встать! Цельсь! – раздалась команда. Выставив впереди себя длинные ружья, пехотинцы разом опустились на колено. По флангам прогремели два орудийных залпа. Поняв, что попали в ловушку, турки замешкались, но было поздно… Турецкая конница вошла в зону поражения русских батарей.
Кавалеристы Подгоричани влетели в интервалы между каре.
– Пли! – прозвучала команда.
Треск ружейных выстрелов слился с орудийными залпами. В плотном морозном воздухе они прозвучали глухо, словно дальний раскат грома во время грозы. Десятки турецких всадников рухнули на землю, заржали раненые кони. Лавина замедлила свой бег.
От вибрации воздуха с деревьев посыпался снег. Возмущённые вороны ответили дружным карканьем. Опять грянул ружейный залп, за ним – пушечный.
Картечь достигла цели: турки рядами валились наземь. Строй неприятеля рассыпался.
