Виталий Аркадьевич Надыршин
Светлейший
Чтобы нарушить неловкую паузу, Екатерина невинно спросила Потёмкина:
– Запуталась я с этими крымскими ханами, генерал. Всё хотела узнать… почему все они Гиреи?
Потёмкин недоумённо пожал плечами. Екатерина что-то пометила на полях трактата, затем подошла к зеркалу, поправила причёску и, снова вздохнув, уже строгим голосом произнесла:
– Ты, Григорий Александрович, опыт имеешь в делах наших нелёгких. Прокурорствовал ранее в Синоде, религиозными вопросами и инородцами занимался, татар защищал, помню. Председатель Уложенной комиссии Бибиков Александр Ильич тоже весьма лестно о тебе отзывался, а генерал-аншеф похвалу редко высказывает, разве что за дело. С этим мнимым маркизом Александр Ильич сейчас воюет, да болен он. Не помер бы… – Екатерина перекрестилась.
– А дела там плохи. Александр Ильич ещё в декабре прошлого года отписал мне: «Казань я нашел в трепете и ужасе: многие отсюда или, лучше сказать, большая часть дворян и купцов с женами выехали. Зверства немыслимые творит самозванец по округе». Теперь хоть сама иди на бунтовщиков. На следующем Госсовете обсудить сие потребно, – Екатерина опять перекрестилась.
– И в других делах государственных показал ты себя справно, генерал: грудь орденами не зря увешана. А за то, что ты, Григорий Александрович, волонтёром ушёл на фронт турецкий, хвалю: не польстился на должности прибыльные и хлебные. В Синоде делегатствовал справно, и, поди, митрополитом хотел стать, а?.. Потёмкин неопределённо пожал плечами. Екатерина усмехнулась.
– Зато генералом стал теперь, тоже не каждому сие удаётся. Не хотела тогда тебя в армию отпускать, да, видать, Господь надоумил меня. Правильно поступила. Не помню, кто сказал: «Плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом», но ты им стал. Опять хвалю.
– Но и тот плох, ваше величество, кто, ставши генералом, перестаёт быть солдатом, – добавил Потёмкин.
Императрица несколько опешила от такой бестактности своего подданного: перебивать её… И она в который раз оглядела Потёмкина с ног до головы.
В позе Потёмкина не было привычной для неё льстивой угодливости, генерал совершенно спокойно и непринуждённо смотрел на неё. Он улыбался. Его лицо, бледное и неожиданно чувственное для такого гиганта, скорее, напоминало лицо поэта, чем военного: полные красивые губы и ровный белый ряд зубов (кстати, большая редкость для тех времён) окончательно покорили Екатерину.
Стараясь придать голосу больше строгости, она решительно произнесла:
– Вот что, генерал, пойдём со мной, ждут меня. Послушаешь, о чём советники мои умные говорить будут. Не все, правда. Вице-канцлер князь Голицын слабое влияние на дела имеет, больше путает, чем помогает. А всё ж в интриги дворцовые не вступает, мне не перечит без надобности, и то ладно. И ещё, – Екатерина на какое-то мгновение замолчала, затем слегка тряхнула головой и решительно продолжила:
– Григорий Александрович, не все вокруг меня согласны с моим правлением. Сына моего, Павла, хотят на престол поставить. Воспитатель наследника, Никита Иванович Панин, и его младший брат, генерал-аншеф Пётр Иванович, спят и видят сие действо, имей это в виду. И хотя Никита Иванович справно ведает коллегией своей, предан России, да ты с ним, однако ж, будь осторожен в разговорах…
Екатерина нахмурилась: только что она поведала в общем-то пока ещё не близкому ей человеку свою главную боль – отношения с собственным сыном. И теперь, закусив губу, она, стараясь не показывать своей взволнованности, напряжённо затаила дыхание, ожидая реакции генерала на сказанное.
Потёмкин молчал. Он не ожидал подобных откровений от государыни. Но в голове его, словно выстрел, прозвучало: «О Господи!.. Неужто сбываются мечты?» Сердце гулко забилось в груди. Прищурившись здоровым глазом, он удивлённо посмотрел на Екатерину. При его немалом росте прищур придавал Потёмкину пиратский вид. Императрица, несмотря на волнение, это заметила, а этот удивительный пиратский прищур ещё больше придал пикантности личности нового протеже. Ответа на свои откровения она так и не дождалась.
Шурша юбками, Екатерина направилась к выходу. Возле дверей она тихо, словно боясь обидеть Потёмкина, произнесла:
– Вишь, сколько тебе поведала, Григорий Александрович, а почему?.. Верю тебе… хочется верить. Доверие нынче – редкость большая.
– Неужто такое возможно, ваше величество? Миллионы верноподданных любят и верят вам…
– Ну, верноподданных лучше оставим, – поморщилась государыня с брезгливостью. – Чего стоит их любовь, я знаю. Бунт Пугачёва – не свидетельство ли этого?
– Не будьте несправедливы, ваше величество: не поколеблют народ ваш ни чума, ни басурманы-вероотступники. В годину трудную всегда встаёт люд русский под персты государевы, и всяка зараза отступает.
– И медведь на задние лапы встаёт, когда его из берлоги выгоняют, – с той же брезгливостью, пожимая плечами, ворчливо произнесла Екатерина. – Ну да что об этом? Народу подо мною легко, да мне-то над ним тяжко.
Потёмкин опять уловил в голосе Екатерины тревожные нотки.
Уже выходя из библиотеки, она обернулась к Потёмкину:
– Ты, генерал, изволь вести себя на людях таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умён, и я тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. И ещё… веди себя умненько, до времени не давай повода для сплетен и пересудов. Что у нас на уме, только мы и знаем с тобой. Кланяйся всем тонко и умно, где надо помолчать – помолчи, и всё пойдёт как по маслу. Придёт, любезный Григорий Александрович, твоё время, Бог даст, придёт.
Придворные вельможи давно ожидали императрицу. Граф Алексей Григорьевич Орлов и Никита Иванович Панин о чём-то негромко спорили. В некотором удалении от них, в одиночестве, стоял генерал-поручик князь Николай Васильевич Репнин. После известной ссоры с Румянцевым он почти три года был в добровольной отставке, и вот государыня опять ввела его в своё окружение.
В кабинете присутствовали ещё несколько человек: тайный советник Обрезков, князь Голицын, и в самом углу возле стола с ворохом разложенных бумаг помощник Панина – Денис Фонвизин. Обрезков и Голицын нетерпеливо поглядывали на часы, изредка обмениваясь ни к чему не обязывающими фразами.
Наконец открылись двери. Вошла Екатерина.
Раболепно склонив голову, первым приветствовал государыню князь Голицын, за ним – Репнин и Обрезков. В своём углу – Фонвизин, и тоже весьма почтительно поклонился. Орлов и Панин продолжали спорить. Оставаясь в подобострастной позе, вице-канцлер не преминул отметить: «Как же, эти могут позволить сие. Помогали благодетельнице взойти на престол».
Генерал-аншеф Орлов наконец спохватился. Несколько вальяжно, но, стараясь соблюдать нормы придворного этикета, сделал навстречу императрице шаг.
– Государыня, рад видеть тебя в добром здравии и надеюсь, в настроении, – произнёс граф, склоняясь в поклоне. Завидя за её спиной Потёмкина, несколько удивился, но так же приветливо поздоровался с ним.
Денис тоже очень удивился появлению на таком важном совещании товарища по учёбе в Московском университете. Он вспомнил их последнюю встречу в кабачке «Казанка», Гришку с синяком под глазом, и его полные губы растянулись в улыбке.
«Каналья, книгу казённую так и не вернул», – тут же вспомнил он. Друзья издали поздоровались.
Императрица грациозно села в кресло, стоящее подле огромного овальной формы стола, поправила складки на пышном платье, обвела взглядом присутствующих и мягко с тем же забавным немецким акцентом произнесла:
– Начнём, пожалуй. Никита Иванович, прошу.
Вельможи окружили стол, на котором была разложена карта территории России.
– Ваше величество! Согласно протоколу, договор о мире с Османской империей составлен нами на трёх языках: русском, итальянском и турецком. В окончательном виде он содержит двадцать восемь статей и два секретных приложения, связанных с выплатой нам турками компенсации и обстановкой в Грузии.
Екатерина полистала свой экземпляр с собственными пометками на полях, затем сравнила с экземпляром, подготовленным Паниным.
– Вижу, вы добавили ещё пункты?
– Да, ваше величество, и они очень важные. После смерти султана Мустафы III ситуация несколько изменилась. Верховный визирь Мегмет-паша согласился на независимость Крымского ханства, но поставил нам условия, без выполнения которых Турция не пойдёт на мир с нами. Так, по крайней мере, говорит верховный визирь, и я думаю, ему можно верить: новый султан, Абдул Хамид, хотя и без всякого энтузиазма смотрит на продолжение военных действий, но Франция, видимо, настаивает на продолжении военных действий, и султан без учёта своих требований пока против независимости крымских татар.
– Видимо, турки надеются на басурмана Пугачёва, – вставил Орлов. Панин недовольно взглянул на него, и продолжил:
– А всё ж победы Румянцева, Суворова, да и присутствующего здесь генерала Потёмкина над Портой, успешные действия в Крыму князя Долгорукого – убедительные козыри в этом вопросе. Ваше величество, один пункт, на котором особо настаивает ихний министр иностранных дел Минюб-паша, вызывает промеж нас несогласие.
Екатерина заинтересованно оглядела присутствующих:
– Бессарабия, поди?
– Точно так, та же проблема. Турки на многие уступки нам пошли, но в этом стоят насмерть, – стараясь показать свою информированность, вступил в разговор князь Голицын.
– Никита Иванович, давайте ещё раз зачитаем этот пункт, – попросил вице-канцлер.
Панин повернулся к помощнику:
– Денис Иванович, соблаговолите прочесть оный документ.
Фонвизин с готовностью открыл первую страницу договора, откашлялся и стал читать:
– Поспешествующей милостью мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, московская, киевская, владимирская, новгородская, царица астраханская, царица сибирская…
Во время длинного перечисления многочисленных титулов русской самодержицы и пунктов трактата Потёмкин разглядывал Екатерину. Всё в этой сорокапятилетней женщине ему нравилось: восхитительная белизна её кожи, большие синие глаза навыкате, длинные ресницы, острый нос, а главное, нежный ротик, зовущий к поцелую… Все сводило его с ума. Григорий мысленно раздевал императрицу. От этих крамольных мыслей кровь прилила к лицу, он покраснел. Рука непроизвольно нащупала карман мундира, где лежало письмо Екатерины. Потёмкин закрыл глаза. В памяти возникли строки её недавнего послания к нему:
«Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию66, что вам некогда письмы читать. И хотя я по сию пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу вы любите. Но как с моей стороны, я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по-пустому не даваться в опасность. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтоб вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина».
Григорий очнулся, взглянул на императрицу. Екатерина заметила восхищённый взгляд и возбуждение своего протеже. Она чуть-чуть покачала головой, давая понять: не время в амуры играть, делом надо заниматься. Однако женское самолюбие её было удовлетворено: государыня тоже слегка покраснела. Чтобы как-то скрыть неловкость, она кивнула в сторону Фонвизина:
– Не надо декламировать весь трактат, давай, любезный, только суть несогласия нашего.
– Денис Иванович, с шестнадцатым артиклом ознакомьте её величество, – произнёс Панин.
Денис послюнявил палец и развернул нужную страницу.
– Оный артикул гласит, – невозмутимо произнёс он. – Российская империя возвращает Блистательной Порте всю Бессарабию с городами Аккерманом,67 Килией,68 Измаилом, Хаджибеем69 и прочими слободами, деревнями и всем тем, что провинция в себе содержит; равномерно возвращает ей и крепость Бендеры. Возвращает также Российская империя Блистательной Порте оба княжества, Воложское и Молдавское, со всеми крепостями, городами, слободами, деревнями и всем тем, что в них находится; а Блистательная Порта приемлет оное на следующих кондициях, с торжественным обещанием свято соблюдать оговоренные ниже правила…
– Мы эти правила составили, ваше величество, – перебил Панин помощника. – Всего их десять в этом артикле. Но граф Орлов…
– Да я вообще супротив этого пункта. Негоже уступать туркам. Ещё одна-две крупные победы, и этот Абдул Хамид запросит перемирия без всяких условий, помяните моё слово, вот вам крест. Орлов перекрестился.
– Вот-вот, крупные победы… – неожиданно взял слово Голицын. – А где их взять, коль скоро не будет пушек и ружей, из которых нужно стрелять, солдат для пополнения полков и дивизий? Число деревень, где рекруты разбегаются, растёт день ото дня. Без мужиков деревни и железоделательные заводы остаются. Одни в лесах укрываются, другие в разбойники идут, бесчинства на дорогах устраивают.
Откуда у нас победы возьмутся, ваше величество? Воюем на два фронта. Вы, господа, про Емельку-то Пугачёва не забыли? Бунтуют Оренбургский край, Яик, Западная Сибирь, Поволжье, – он обвёл пальцем, на котором блестело золотое кольцо с большим рубином, на карте мятежную территорию. – До ста тыщ люда басурман набрал. Эвон какая сила! И вооружены они, ваше величество, не токмо вилами, а и саблями, пиками и пищалями, а что ещё хуже – весьма гожими полевыми орудиями. Их, пожалуй, у него до сотни будет. К Казани поганец подходит. Его поддержал Панин.
– Ваше величество, инородцы поднялись: башкиры, калмыки и казахи грабят и уничтожают русские сёла и заводы. Многие провинции готовы признать самозванца. Местные гарнизоны не справляются по причине малочисленности. Оно и понятно: антихрист указы издаёт, от податей и рекрутских наборов освобождает, призывает истреблять дворян. Курить, пить вино приучает, угодьями владеть и безданно и беспошлинно торговать.
«Будете, аки звери, в поле жить, и не будет над вами никого», – вещает злодей. Нет, ваше величество, нужно срочно снимать войска с фронтов и посылать на антихриста, пока не поздно. Надо соглашаться с турками и поскорее подписать с ними мир.
Вице-канцлер для убедительности тем же пальцем опять указал на карте мятежный край.
– Опухоль расползается, ваше величество. Не моги медлить, – требовательно произнёс он. Затем, осознав, что подобный тон в присутствии государыни неуместен, сконфузился и как-то по-детски смешно развёл руками.
Все заулыбались. Екатерина удивлённо взглянула на Голицына и одобрительно покачала головой. Никита Иванович разрядил обстановку.
– Для этого мы и вписали в договор подпункты к шестнадцатому артиклу, – опять повторил он. – Действительно надо соглашаться, ваше величество. Опыт имеем, уже бьём ирода. Командующий генерал-аншеф Бибиков в декабре прошлого года успешно атаковал бандитов под Самарой и Бузулуком. А жители Кунгура сами отстояли свои окрестности от мятежников, коих немало было, до одиннадцати тыщ татар, башкир и казаков. Да вот незадача: заболел Бибиков мерзопакостной болезнью – холерой. Надобно посылать войска на мятежников. Не сомневайтесь, ваше величество, разобьём антихриста, соберёмся потом с силами и отберём у султана обратно всё, что сейчас отдадим. И он опять повторил: – Но войска посылать надобно.
– Перестраховываются дипломаты, матушка. Хватит и тех войск, что с Бибиковым из Польши на басурмана послали, – не сдавался Орлов. – Войска на турецком фронте нужны. Победы наши добьют врага. А там и Константинополь на очереди: побьём турка окончательно. Нельзя с османами соглашаться.
И потом, господа! Что помогает успехам этого самого Пугачёва? Не верю, что людишки самочинно супротив государыни своей смуту поднять решились. Ужо были самозванцы, однако ж последствий не имели таких. Успехов добиваются те, за кем кто-либо стоит. Сведения, ваше величество, имею тайные. Греки, доверенные мои, сказывали, якобы полгода назад слышали на постоялом дворе Сент-Пьер в Стамбуле странный разговор французского посла с турками и поляками. О каком-то донском мужике и великой смуте в России говорили, что поддержать его надобно. Не оттуда ли вьётся веревочка к бунтовщикам? Иначе откуда же деньги, на которые самозванец начал людей смущать? Франция не заинтересована в нашем перемирии с Портой. О польских конфедератах молчу ужо. Вот, поди ж, они и раздувают недовольства в народе. Найти надо путь, по которому деньги к смутьяну текут.
– Не зря французский посол Дюран всё вьётся вокруг меня, ваше величество. Он, как прознал о победах Бибикова, сразу в Париж отписал. Депешу его мы тайно прочитали: мол, больше помогать надо «маркизу» Пугачёву, рекомендует советников, помимо денег, бунтовщику больше прислать. И теперь, как бы из сочувствия, француз расспрашивает меня и чиновников, приезжающих с тех краёв, о тамошней обстановке. Детально так вызнаёт и всё записывает, записывает, – вставил Панин.
– Пусть записывает, – не сдавался Орлов. – Нет… нельзя отдавать завоёванное, матушка.
– Эк куда ты загнул, Орлов, Константинополь захватить?!.. Не время, граф, не время. К договору вернёмся. В сомнении я, Никита Иванович. Отдать обратно территории?!.. Опять же Крым?! Карасубазарский договор султан какой раз нарушает: не хочет признать самостоятельности татар. Крови сколько пролили солдатушек русских… И отдать?!.. – недовольно произнесла Екатерина.
– А спокойствия на границах всё одно нет, – пробурчал Панин.
– А скольких людей наших татары в плен взяли и продали туркам на базарах Кафы и Стамбула? – вставил Обрезков.
– А выкупа сколько государство заплатило татарам за этих людей? Какой же это мирный договор? – сокрушённо развёл руками Голицын.
В знак согласия императрица кивнула:
– И то верно. А что скажет Алексей Михайлович? Кто, как не он, лучше всех знает турок? Не зря же и послом был в Турции, и в тюрьме отсидел там, и переговоры вёл с Портой в Фокшанах и Бухаресте. Великий переговорный опыт с ними имеет.
Обрезков церемонно поклонился:
– Работорговлю не татары придумали, ваше величество. Ремеслом этим поганым занимались ещё итальянцы. Татары лишь переняли у них разбойный промысел. Это я к слову, ваше величество.
– Ну ежели к слову, – перебила императрица, – расскажи нам, Алексей Михайлович, коль знаешь, почему у всех крымских ханов приставка к имени Гирей? Аль обычай у них такой?
– Вы правы, ваше величество, – обычай. Есть такая легенда, она старая, со времён Чингисхана живёт в народе крымском.
Так вот, давным-давно один из вассалов Крымского ханства, имя которого не сохранилось, задумал овладеть ханским престолом. Он, подготовив заговор, велел умертвить царствовавшего хана, всю его семью и всех принцев – потомков Чингисхана. Но один верный слуга, воспользовавшись суматохой, произведенной при этом, спас от убийц одного из сыновей хана, маленького принца, бывшего еще в колыбели, и доверил дитя и секрет его происхождения одному пастуху, известному своей честностью, по имени Гирей. Пастух воспитал младенца. Прошло время, и молодому потомку Чингисхана исполнилось 20 лет. Когда последовала вспышка народной ненависти, Гирей открыл свою тайну и так воодушевил этим народ, что тот сверг тирана, убил его и возвел на престол законного наследника. Призванный к трону пастух Гирей отказался от всех почестей, которые были ему предложены, и пожелал только, чтобы все ханы прибавляли к своему имени его имя – Гирей, сам же возвратился к своим стадам. Новый хан уважил просьбу пастуха. С того времени все лица, занимавшие в Крыму ханский престол, к своему имени присоединяли «Гирей». Легенда, конечно, ваше величество, но в неё верят татары.
– Занятна сия история. А ещё поведай нам, тёмным, Алексей Михайлович, почему Константинополь называют Стамбулом?
– Для турок, ваше величество, сей город всегда оставался Истанбулом, то есть, – наполненный Исламом, а для греков – Константинополь, и это единственное имя города, которое они признают.
– Хм… занятно! Продолжай, Алексей Михайлович.
– Теперь о деле. Помнится в июне 1771 года армия во главе с князем Долгоруким подошла к Салгиру70, взяла Бахчисарай, Керчь, Кафу, Еникале. Вы помните, ваше величество, крымский хан Селим-Гирей, как известно, бежал в Стамбул. Новый хан Сагиб-Гирей, новые отношения с татарами, мирный договор… Представитель хана и крымской знати Шахин-Гирей от их имени на следующий год привёз нам присяжный лист, где оные татары поклялись не иметь с Портой никакой привязанности, а с русскою же империей вступить в вечную дружбу, о чём и подписали декларацию.
– Попробуй не заключи с нами союз, коль войска наши заставили, – пробурчал Репнин. – Зря не присоединили Крым тогда, ваше величество.
На эти слова обиженно возразил Панин:
– Ты, Николай Васильевич, чай не с улицы сюда пожаловал, должон знать решение Госсовета.
– Правду Никита Иванович говорит, – тоже недовольным голосом произнесла императрица. – Поди, все должны знать, я тайны из этого не делала. Ещё в марте 1770 года большинством голосов на Госсовете порешали мы не присоединять Крым, но понудить татар к мирному договору с нами. Надоели они своими разбоями. Вот генерал Долгорукий и исполнил сие. Аль забыл ты, князь Репнин? Хотя, понять тебя можно, в отставке был. Так вот, прошлый раз говорила и сейчас повторюсь, господа: крымские татары по их свойству и положению никогда не будут полезными подданными для Российской империи. Одно беспокойство от них и траты непомерные на их проживание. Да и недовольство Европы – тож не последнее дело. Так ведь, князь Голицын?
– Так, ваше величество. К тому же никакие с них порядочные налоги собираемы быть не могут. Хватит и того, что татары добровольно от Порты отторгнулись и военные поселения отдали нам на полуострове. Лишь бы разбои свои подлые не делали, и то хорошо.
– Ну, добровольно аль нет отторглись татары от турок, вопрос не об этом, но более десяти тысяч пленников освободил князь Долгорукий тогда. Великое дело совершил он, ваше величество, – произнёс Обрезков.
– Сказывал ты, Никита Иванович про знатного бея Шахин-Гирея, что к нам приезжал с делегацией года три назад? Что шапку свою не хотел снимать на приёмах, помнишь, поди… Любезный татарин, хорош собой… Тот, Никита Иванович?
– Тот самый, ваше величество. Потом-то спесь с него сбили, поладили. Неглупый, образован не по-татарски. Понимает, что с Россией лучше дружить, а не враждовать. И вообще мне он показался весьма пользительным для будущего, в отличие от других ханских беев. Взяли мы его на своё содержание. Дорого он казне обходится, да сие много пользы может принести нам в будущем. Дальше посмотрим, как быть с ним.
– Я, матушка, прошлым разом, как увидел этого татарчонка во дворце у тебя, так сразу вспомнил Венецию. Мы с братом моим Григорием по твоему указу были там, помнишь, поди. Сидели на праздник как-то в таверне, а как увидели, что какого-то татарчонка бьют, так вступились за него. От стражи городской я на своих плечах тело вынес от греха подальше. Так это был тот самый татарчонок – Шахин-Гирей. То-то удивился он, меня узрев в мундире и при орденах.
Екатерина удивлённо взглянула на Орлова:
– Сей факт мне неизвестен, Алексей Григорьевич. Затем она повернулась к Панину: – Говоришь на содержание взял этого Шахина? Надеюсь, знаешь, что делаешь, Никита Иванович. Продолжай, Алексей Михайлович, только о деле говори. Сию историю с пленными мы знаем, – недовольным голосом произнесла Екатерина.
Однако дипломат не смутился и в том же духе продолжил:
– Татары, ваше величество, говорил ужо, сами и добровольно передали нам присяжный лист. Так мы эти бумаги привезли на переговоры в Фокшаны, и что? Блистательной Порте сия самостоятельность нового хана опять не понравилась. Султан Мустафа переговоры временно приостановил, а татарам показал кукиш и наотрез отказался признать ихнюю независимость. Понимал, – Крым навсегда потеряет.
– Слышала, необузданность характера и высокомерие графа Григория Орлова, – хитро взглянув на его брата, произнесла Екатерина, – на этих переговорах сильно не способствовали успеху. Так ведь, Алексей Михайлович?
– Так было угодно графу, ваше величество. Чай, не мудрено вспылить. Турки ранее ставили нам условие, что согласятся с независимостью татар, ежели те сами того захотят. Татары согласились, а турки в отказку пошли. Вот граф Орлов и не выдержал.
Императрица усмехнулась. Кто, как не она, знала истинную причину срыва своего бывшего фаворита на переговорах в Фокшанах. Узнав о новом её увлечении – Сашке Васильчикове, бросил Григорий переговоры, к ней помчался в Петербург. Екатерина опять усмехнулась.
– Но России повезло, – продолжил Обрезков, – в январе-то помер Мустафа, однако ж брат его, Абдул Хамид, хоть и послабее будет и ситуация на фронтах в нашу пользу вроде бы, да тоже пытается воспротивиться этому. И Пугач не последнюю роль играет. Да и король Франции Людовик всячески отговаривает султана от мирного договора с нами, деньгами ему подсобляет, советниками. Вот и тянет Абдула, условия нам выставил. Всё ж, думаю, надолго турок не хватит, силы теперь неравные, согласятся, куда им деваться?!.. Но как будет в реалии, поди знай… Сие в переговорах понять можно, – на всякий случай уклончиво произнёс тайный советник. – И ещё… по поводу выплаты компенсации.
– Четыре с половиной миллиона рублей на этот раз в трактат вписали, – недовольным голосом вставил Голицын. – Только за прошлый, 1773 год на войну потратили двадцать пять. А тут… курам на смех – четыре.
– Да ведь требовали в том году и сорок миллионов, толку-то. Надо востребовать теперь хоть что-то для престижу, – произнёс Панин.
– Брать надо хоть сколько. Опять же, по поводу Пугачёва, – продолжил Обрезков, – думаю, прав граф Орлов. Корни бунта и во Франции искать надо, но и про Порту, Польшу и татар не забывать. Не мог дезертир, вор и конокрад Емелька Пугачёв сам сие братоубийство организовать. Да и подозрительна болезнь генерала Бибикова, весьма подозрительна. Поговаривают, это дело рук польских конфедератов, травят, мол.
– Не удивлюсь, поди. Посол наш в Париже, князь Барятянский, давеча докладную мне прислал, что этот самый Пугачёв получил якобы от Порты знатную сумму денег, а сколько от французов… про то Барятянский не ведает. А кто ж хочет их терять? Небось, руки не одни на этом греются, – согласился Панин. – И ещё посол доносит о неких французах из поволжских колонистов. Они представляются эмиссарами Пугачёва, денег на войну у правительства Франции просят. Неведомо сколько, но злоба, ненависть и ревность к нашим успехам короля Людовика известна нам. Поди, этим ходокам отказу в деньгах нету. – Панин брезгливо мотнул головой. – Перехватили мы как-то депешу, писанную Людовиком посланнику своему в Петербурге.
Панин кивнул Фонвизину. Тот немедля подал её своему начальнику. Панин зачитал текст:
«Вы, конечно, милорд, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, и денег я на это жалеть не буду…»
Императрица покачала головой:
– Злобствуют от слабости своей, боятся Россию, – она обвела взглядом присутствующих и, подняв руку со сложенным веером, словно скипетром, указала на запад: – И всегда будут бояться нас, да пакостить втёмную и шипеть на Россию, облыжно обвиняя во всех грехах. Бог им судья!
Екатерина кивнула Панину:
– Продолжай, Никита Иванович.
– Вот-вот, они, поганцы, и ведут злобную агитацию супротив нас, видимо потому и помогают Пугачёву. А народ наш что, он тёмный, за деньги и посулы верит самозванцу. Как всё дальше обернётся, одному Богу известно, и так полыхает по всему Поволжью и Яику… Там и Москва недалече. А как Порта опять упрётся и не подпишет договор, французы надавят на султана, к примеру. Нет, ваше величество, соглашаться с турками надо. Конечно, при условии выполнения главных требований: независимость Крыма, свободное плавание наше по морям и проливам и прочее…
– Всё возможно, Никита Иванович. Ты, князь Репнин, тоже славно поработал над текстом оного договора, а теперь слушай, да слушай внимательно. Тебе в помощь генерал-аншефу Румянцеву ехать на переговоры. Хватит промеж собой дуться, – Екатерина повернула голову в сторону Обрезкова: – И ты, Алексей Михайлович, тоже собирайся. Втроём, надеюсь, и осилите турка на этот раз.
Репнин и Обрезков почтительно склонили головы.
– Эк до чего дошло, – продолжила императрица. – Пугачёву народ стал присягать. И тож, как не верить якобы бежавшему из тюрьмы покойному мужу моему, Пётру Фёдоровичу. За деньги и чёрту присягнут. Вот вам и любовь народа…
Екатерина мельком взглянула на Потёмкина, мол, вот твоя преданность народа. Тот, видимо, о чём-то думал и на взгляд государыни не отреагировал. Екатерина недовольно продолжила:
– Стоило мне немного прижать священнослужителей, как некоторые местные слуги Господня тож стали антихриста поддерживать: крестным ходом Пугача встречать, а это уже серьёзно, господа, нельзя сие терпеть. Заразу уничтожать надо, пока не поздно. Однако ж нельзя оголять и фронты. Султан, поди, только и ждёт этого. Нет, турка добить потребно. Прав, поди, граф Орлов…
Словно нуждаясь в поддержке, она опять взглянула на Потёмкина. Тот сосредоточенно читал экземпляр трактата, смешно шевелил губами и что-то черкал на полях с текстом. Екатерина улыбнулась.
– Думаю, так поступить! Прислушаться уместно к мнению героя Чесменского сражения генерал-аншефа Орлова. Не будем отдавать завоёванные нами территории. Исхитриться надо, Никита Иванович, на переговорах с турками не отдавать обратно территории. Зря, что ли, кровь проливали? А бунтовщика Емельку всё одно разобьём и сурово накажем, – произнесла свой вердикт императрица.
Орлов самодовольно оглядел присутствующих. Панин и Голицын огорчённо вздохнули. А Екатерина в довершение всего неожиданно продекламировала:
…Ужасны фурии, участницы войны,
Взошли на корабли с турецкой стороны.
Там смерть бледнюща, там ужас, там отрава,
С российской стороны – Минерва, Марс и Слава…
Твоя слава, Алексей Иванович. Тебе Херасков посвятил цельную поэму за победу в Чесме, слышал, поди.
– Минерва – это ты, матушка, ты наша богиня мудрости, – изрёк польщённый Орлов.
– Ваше величество, нельзя нам упорствовать, – неожиданно раздался голос Потёмкина.
Екатерина и Орлов недовольно посмотрели на него. Григорий не смутился и продолжил:
