Тэд Уильямс
Река голубого пламени

ГЛАВА 23
РАЗГОВОР НА БЕРЕГУ ОКЕАНА

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Новый суд над родителями, обвиняемыми в «невежественном обращении»

(изображение: Хаббарды рыдают перед зданием суда)

ГОЛОС: Назначена дата второго суда над Руди и Вайопет Хаббардами, обвиненными их взрослой дочерью Альвой Мэй Уоррингер в создании «климата невежества» на протяжении ее детства, которое она сочла жестоким обращением. Уоррингер утверждает, что из-за предрассудков и невежества родителей и их «сознательного нежелания измениться» она подвергалась расовой нетерпимости. Кроме того, родители неправильно относились к здоровью Альвы и демонстрировали негативные телесные образы, что отрицательно повлияло на ее взрослую жизнь. Первый суд, проходивший в Спрингфилде, штат Миссури, завершился ничем – присяжные не смогли вынести приговор…

Джунипер Бэй в штате Онтарио напомнил Декатуру Рэмси многие города, и которых ему довелось жить в молодости, когда его отца-сержанта переводили служить с одной базы на другую – сперва с женой, матерью Катура, а потом и без нее. На первый взгляд Джунипер Бэй создавал впечатление той же скуки, что и те полузабытые богом места, и сходство было не просто географическим, а… Катур подыскивал определение, остановившись на перекрестке, через который молодая матрона пыталась перевести двух своих детишек, когда на светофоре уже загорелся желтый свет.

Духовная. Точно. Духовная скука. Словно всю внутреннюю жизнь городка придавило. Не устранило совсем, а просто… сплющило.

Городок был побольше тех, какие он видел в детстве, но, подобно многим же из них – городам-станциям, через которые даже в самые деловые недели проходили лишь считанные грузовые поезда, или фабричным городам, где половина жителей потеряла работу, – его лучшие дни, похоже, уже остались в прошлом. Скорее всего, молодежь уезжает отсюда в более привлекательные места вроде Торонто или Нью-Йорка или даже в метрополис, разросшийся вокруг округа Колумбия, где жил сам Рэмси.

Вдоль главной улицы висел ряд транспарантов, развевающихся под порывами свежего ветра и возвещающих о каких-то событиях городского масштаба. Рэмси ощутил укол совести. Ему-то судить легко. Ему, ныне горожанину до мозга костей в нелепо дорогой тачке (эта взятая напрокат машина была дороговата для его бюджета, но он решил позволить себе такой каприз). А чем, собственно, хуже жизнь в городе, утратившем стремление вперед, особенно если сравнить ее с бурлящим клубком конфликтующих дел и встреч, характерным для жизни в современном мегаполисе? Здесь люди, по крайней мере, хотя бы иногда встречаются на улицах, может даже, до сих пор ходят в одни и те же церкви, на родительские собрания в школе. Пройтись же пешком по любому из тротуаров в метроплексе вокруг Вашингтона или задержаться на улице чуть дольше, чем на время, нужное для рывка от машины к двери, было равносильно объявлению себя уличным бродягой или самоубийцей.

Адрес, который ему дали, привел детектива в небольшой район позади деловых кварталов, застроенный двух– и трехэтажными домами, где в прошлом веке, скорее всего, проживали молодые профессионалы, делающие успешную карьеру. Ныне же эти дома со своими старомодными двориками оказались под полосой городской надземки, тень от которой падала на добрую четверть квартала. Ему сразу представилось, как эта широкая тень каждый день наползает на окна – по графику, столь же предсказуемому, как и проносящиеся над головой поезда, и решил, что догадывается, почему дома, хотя и окруженные необычно большим свободным пространством, которому полагалось бы сделать их ценной недвижимостью, все же создают впечатление убогости, постепенного, но неотвратимого упадка.

Он остановился перед домом с номером 74. Та часть здания, что виднелась над высокой оградой, показалась ему немного чище по сравнению с соседними – или же ее хотя бы не так давно покрасили. Подойдя к калитке, Катур Рэмси нажал кнопку домофона и представился. Хотя ему никто не ответил, замок калитки вскоре щелкнул. Шагая к дому по длинной дорожке, он поймал себя на мысли о том, как впечатляют размеры участка. Пусть Ольга Пирофски всего лишь одна из двенадцати дядюшек Джинглов, но это шоу, в конце концов, невероятно популярно, и он предположил, что даже безликому актеру там, наверное, хорошо платят. Большая часть сада заросла и одичала, но все же его нельзя было назвать совершенно неухоженным. Здесь, за широкими живыми изгородями, вспоминалась предыдущая эпоха викторианских развлечений и скрупулезно продуманных детских игр. Сам же дом, хотя и небольшой по сравнению с участком, имел три этажа и несколько окон под разными углами относительно фасада.

Попытавшись представить, что испытываешь, сидя возле одного из этих окон и глядя на собственный сад, в котором можно заблудиться, Рэмси задумался над тем, насколько большой дом можно купить в этом городке за деньги, которые с него дерут по грабительской закладной за трехкомнатную квартирку.

На звонок в дверь долго не отвечали, что дало ему прекрасную возможность рассмотреть засохший рождественский венок, висящий возле двери, пожалуй, уже несколько лет, а не месяцев, и резиновые сапоги возле коврика.

Дверь приоткрылась, но лишь на несколько дюймов. Из-за цепочки на него уставился маленький блестящий глаз.

– Мистер Рэмси?

Он попытался как можно меньше походить на убийцу.

– Это я, мисс Пирофски.

Она замешкалась, словно все еще раздумывала над возможностью подвоха. «Господи, – подумал Рэмси, когда пауза затянулась, – а ведь она действительно очень напугана». Его краткая вспышка раздражения угасла.

– Если хотите, могу показать свои водительские права. Я вам звонил, неужели вы не узнаете мой голос?

Дверь закрылась, и на секунду он решил было, что допустил ошибку, но тут брякнула цепочка и дверь снова открылась, на сей раз шире.

– Заходите. – Ее легкий акцент сглаживал окончания слов. – Извините, что заставила вас стоять у двери как какого-нибудь «свидетеля Иеговы».

Ольга Пирофски оказалась моложе, чем он ее представлял после телефонных разговоров: подтянутая широкоплечая женщина под шестьдесят или чуть старше с густыми каштановыми, коротко подстриженными и наполовину поседевшими волосами. Но больше всего его удивила уверенность ее взгляда – совсем не то, что он ожидал обнаружить у дамы, разглядывавшей гостя из-за цепочки, проверяя, не наемный ли он убийца из шпионского боевика.

– Ничего. Я очень рад, что вы решили со мной встретиться. И если во время нашей встречи выяснится что-либо полезное, вы окажете большую услугу нескольких очень приятным людям.

Она махнула рукой:

– Вы и представить не можете, как мне не нравится вся эта история. Но я просто не знаю, что еще можно сделать, – Впервые с момента их встречи она утратила часть самообладания и обвела взглядом прихожую, словно напоминая себе, что находится в своей домашней крепости, потом снова улыбнулась. – Меня это очень огорчает. – Она сделала несколько шагов к лестнице и поманила его за собой. – Пойдемте наверх – в этой части дома я почти не бываю.

– У нас симпатичный дом. А сад меня особенно впечатлил.

– Он пришел в полное запустение – есть такое выражение, да? Я когда-то сдавала первый этаж женщине, которая любила ухаживать за садом, но компания, в которой она работала, перевела ее в другой город. Прошло уже несколько лет!

Ольга Пирофски поднималась по лестнице, Рэмси следовал за ней.

– Раз в месяц ко мне приходит садовник. Иногда я думаю, что надо опять завести жильца, не ради денег, а просто, чтобы и доме был кто-то еще… ну, на всякий случай. Правда, пожалуй, я уже слишком привыкла жить одна. Ну, если не считать Миши.

Лестница вывела их в комнату, которая, как предположил Рэмси, была гостиной второго этажа – скромного размера, с камином и несколькими довольно случайно подобранными художественными предметами мебели. Словно в насмешку над простотой неси комнаты, дальний ее угол оккупировала огромная конструкция, увенчанная пучками проводов – нечто среднее между модулем управления космического корабля и старинным электрическим стулом.

– Я слишком много болтаю, да? – Она заметила, как он разглядывает кресло. – Это для работы. Все мы – дядюшки Джинглы и остальные персонажи – работаем на изломе. – Ольга замерла, потом нахмурилась и постучала себя пальцем по лбу привычным жестом артиста пантомимы. – Совсем забыла! Хотите чаю? Или кофе?

– Чай меня вполне устроит.

– Тогда секундочку. – Она остановилась перед внутренней дверью. – Сейчас кое-что произойдет. Вас обычно легко напугать?

Рэмси никак не мог расшифровать выражение ее лица.

– Напугать? – Господи, что эта женщина собирается ему показать? Неужели вся эта секретность и тревоги все-таки имеют под собой основание?

Она открыла дверь, и из нее вырвалось крошечное лохматое существо, скребя коготками по лакированным доскам пола. К своем стыду, Рэмси все-таки вздрогнул. И, словно дверь и рот были каким-то таинственным образом взаимосвязаны, лохматое существо, оказавшись в гостиной, принялось лаять, издавая звуки, достойные более крупного животного.

– Миша очень свиреп, – сообщила хозяйка, и Рэмси понял, что она сдерживает улыбку. – Тем не менее он не настолько страшен, каким кажется.

Ольга проскользнула к дверь и закрыла ее за собой, оставив Рэмси наедине с песиком, уши у которого были как у летучей мыши. Тот стал носиться вокруг незнакомца, держась вне пределов его досягаемости, но громко выражая свое отвращение и недоверие.

Катур Рэмси сидел на мягкой кушетке, а женщина рассказывала ему о метаниях от врача к врачу и нескольких тревожно благоприятных заключениях, никак не повлиявших на ее головные боли. Обретя уверенность, она поведала и о результатах собственных исследований – еще одном перечне находок, которые ничем не могли ей помочь. Она явно пыталась набраться храбрости, чтобы рассказать гостю нечто такое, что она считала важным, по Рэмси столь же ясно видел, что пока это ей не удается. Время от времени обводя взглядом комнату, он заметил обрамленную фотографию, лежащую на каминной полке лицом вниз. Интересно, чья она? У всех хороших юристов есть внутри частичка полицейского, не дающий покоя голосок, вечно задающий вопросы. Однако действительно хорошие юристы знают, когда на этот голосок не нужно обращать внимания. Ольге Пирофски явно требовалось выговориться, и Рэмси не стал ей мешать.

– …И вот тогда я подумала… – Она запнулась, потом наклонилась, чтобы почесать голову песика. Крошечное черно-белое создание выглядывало между ее лодыжек, уставившись на Рэмси так, словно тот был кем-то вроде предвестника собачьего Антихриста. – Это так трудно сказать… то есть все это так глупо звучит, когда вы здесь сидите, проделав такой долгий путь только чтобы встретиться со мной.

– Ну что вы, мисс Пирофски. Я так давно не выходил из офиса, что уже начал разговаривать с искусственными растениями. И даже если вы меня сейчас вышвырнете, это и то пойдет мне на пользу. – Что, кстати, чистая правда, понял он. – Вы просто расскажите все своими словами.

– Я подумала, что тут какая-то бессмыслица. Ну, что ни у кого из тех, кто хотя бы раз участвовал в шоу (я уже говорила, что все они числятся в нашей базе данных), никогда не возникал синдром Тандагора. Такого просто не может быть. Ведь их были миллионы, мистер Рэмси. Я не специалист по статистике, но так не бывает.

– И?..

Он не до конца понял, куда она клонит, но уже начал догадываться. Пока Ольга молчала, приводя в порядок мысли, Рэмси подался вперед и пошевелил пальцами, продемонстрировав песику, как он полагал, жест дружбы. В глазенках Миши сверкнула поразительная ярость, он вскочил, все еще держась за лодыжками хозяйки, и залаял словно ошпаренный.

– О, успокойся, Миша! – Хозяйка маленького злюки сунула руку под диванную подушку и вытащила обтянутый тканью мячик. Помахав им перед носом песика, она бросила игрушку в дальний конец комнаты. Миша бросился следом, загнал мяч в угол возле рабочего кресла «дядюшки Джингла», вцепился в него зубами и принялся, утробно рыча, тщательно убивать.

– Это его на время займет, – нежно проговорила Ольга. – Я вот что хочу сказать – имеет ли это смысл? То, что статистика, относящаяся в «Джунглям дядюшки Джингла», настолько отличается от средних значений?

– Значит, по-вашему, компания проделывает нечто особенное, что предотвращает развитие синдрома Тандагора? Но если даже так, то ведь это хорошо, правильно?

– Нет, – осторожно произнесла она, – если они подстраховываются, чтобы на шоу ни с кем ничего не произошло, значит, им есть что скрывать.

Кажется, она наконец-то обрела уверенность и взглянула на собеседника с выражением, близким к вызову.

Рэмси оказался в тупике. Если Ольга Пирофски права насчет того, что участники шоу – исключение, то это несомненно, интересно, хотя, вероятнее всего, в конце концов такое совпадение окажется случайностью. Но возможно также, а фактически и даже более вероятно, что она наткнулась на неверную информацию или неправильно истолковала какие-нибудь цифры. То был великий недостаток глобальной Сети, наряду со всеми ее достоинствами. Там любой мог наткнуться на какую угодно информацию и сделать на ее основе любые выводы. Сеть стала настоящей сокровищницей для дилетантов, неуравновешенных личностей и законченных придурков.

Однако Рэмси вынужден был признать, что сидящая напротив женщина не производит подобного впечатления. К тому же она ему нравилась, и он понял, что не хочет ее обидеть, хотя и начал уже подозревать, что поездка может оказаться напрасной тратой времени.

– Это очень интересное предположение, мисс Пирофски, – сказал Рэмси наконец. – И я им обязательно займусь.

Блеск ее глаз потускнел, сменившись чем-то иным:

– Вы думаете, что я сумасшедшая.

– Нет, не думаю. Но у ребенка моих клиентов, похоже, развился этот синдром, и им нужны факты и цифры, а не теории. И я действительно проверю то, что вы сообщили.

Он поставил чайную чашку на пол. Кажется, пора уезжать.

– Заверяю вас: ко всему связанному с этой проблемой я отношусь очень серьезно.

– Этот ребенок… это мальчик или девочка?

– Я не имею права говорить о своих клиентах. – Он услышал жесткость в своем тоне, и она ему не понравилась, – Но это девочка. Она в коме вот уже несколько недель. Поэтому мы так торопимся: в тех немногих случаях, когда с синдромом Тандагора удавалось справиться, это всегда происходило на ранних стадиях заболевания.

– Бедняжка. – На лице Ольги отразилась глубокая печаль, намного более глубокая, чем Рэмси мог бы ожидать от человека, узнавшего о чужом горе. – Вот почему меня это так пугает, – негромко добавила она. – Дети. Они такие беспомощные…

– Вы ведь давно работаете с детьми?

– Почти всю жизнь. – Она потерла лицо, словно желая стереть с него печаль, но это ей не удалось полностью: в глазах осталась тревога, почти мука. – Дети это все, что мне дорого. И еще, пожалуй, Миша. – Она слегка улыбнулась песику, который отмечал победу сладкой дремой, положив голову на убитый мячик.

– А у вас есть свои дети? – Рэмси все еще держал дипломат на коленях, так и не сумев решить, не пора ли направиться к двери, но когда он задал вопрос, поведение и осанка Ольги изменились. Ее плечи словно придавила тяжесть, и эффект оказался настолько очевидным, что Рэмси окатила волна стыда, как будто он сознательно сделал нечто такое, что ее напугало или шокировало. – Извините, это не мое дело.

Она пошевелила пальцами – мол, не обращайте внимания, но щеки ее порозовели, Секунд пятнадцать Ольга молча смотрела на песика. Рэмси тоже молчал, придавленный к кушетке виной и правилами приличия.

– Можно вам кое-что рассказать? – спросила она наконец. – Вы меня не знаете. И можете уйти, если хотите. Но иногда бывает хорошо просто поговорить с кем-нибудь.

Рэмси кивнул, понимая, что если у него и был хоть какой-то контроль над ситуацией, графиком дел и собственными чувствами, то его уже унесло прочь, как песок при отливе.

– В молодости я ездила вместе с цирком. Мои родители были циркачами, а наше шоу «Королевский цирк» гастролировало по всей Европе и даже Азии. Вы ведь знаете, что такое цирк?

– Да, мэм. То есть я никогда не бывал в реальном цирке, но знаю, что они из себя представляют. Думаю, их осталось немного. Во всяком случае, в Штатах.

– Да, немного, – Она вздохнула. – Сама не понимаю, зачем я рассказываю вам свою историю, но, пожалуй, вы заслуживаете того, чтобы это знать. Еще девочкой я была клоуном и ездила на неоседланных лошадях. И многому из того, что я сейчас проделываю на шоу дядюшки Джингла, я научилась именно тогда, от других клоунов и исполнителей. Возможно, я последняя, кого учили подобным премудростям. Во всяком случае, то была хорошая жизнь, хотя зарабатывали мы немного. Мы всегда были вместе, много путешествовали, многое видели. И когда к нам присоединился молодой человек, телепат… вы знаете этот термин? Тот, кто читает мысли или изображает, что умеет это делать. Это очень популярный ярмарочный аттракцион, наподобие предсказателей. Думаю, вы видели их когда-нибудь в Сети, их иногда еще показывают. Так вот, когда этот красивый юноша к нам присоединился, я получила все, что только могла пожелать. Его звали Александр Чотило.

Она помолчала, потом улыбнулась — хрупкой улыбкой, но не без удовольствия:

– Я уже очень давно не произносила его имя вслух. И это оказалось не так больно, как я думала. Не стану утомлять вас долгим рассказом. Вы еще молоды. И понимаете, что такое любовь.

– Боюсь, я уже не столь молод, – негромко отозвался Рэмси, но все же кивнул, приглашая ее продолжать.

– Мы собирались пожениться. Он нравился моим родителям и был из «наших» людей, циркачей. Когда я сказала отцу, что жду ребенка, он быстро назначил день свадьбы. Я была так счастлива. – Она на секунду закрыла глаза, медленно, словно засыпая, потом открыла их и медленно вдохнула. – Но все пошло наперекосяк. На пятом месяце у меня начались боли, очень сильные. Мы находились в Австрии, неподалеку от Вены. Меня отвезли на вертолете в госпиталь, но ребенок родился мертвым. Я его так и не увидела.

Пауза, стиснутые челюсти.

– А потом, когда я приходила в себя, моего Александра сбила машина на Талиаштрассе и он мгновенно погиб. Он шел ко мне в госпиталь. Нес цветы. Отцу и матери пришлось сообщить мне об этом. Они плакали. – Она коснулась рукавом глаз, слегка покрасневших, но все еще сухих, – Потом я сошла с ума. Иначе такое не назовешь. Я убедила себя в том, что Александра похитили, несмотря на то что видела его в гробу в день похорон, когда меня буквально вынесли из церкви. И еще я была уверена, что мой ребенок жив, что произошла чудовищная ошибка. Я лежала в госпитале и каждый день воображала, что Александр и мой сын пытаются меня отыскать, что они заблудились в коридорах больницы и бродят по ним, выкрикивая мое имя. И начинала кричать им в ответ, пока медсестры меня не успокаивали.

Она улыбнулась, как бы желая подчеркнуть собственную глупость, и Рэмси совсем не понравилось выражение на ее лице.

– Я совершенно обезумела. Я провела три года в санатории (этого слова вы в наши дни уже не услышите) на юге Франции, где у нашего цирка были зимние квартиры. Я ни с кем не разговаривала, почти не спала. Сейчас я эти три года уже практически не помню – кроме отдельных картинок вроде обрывков документального фильма о чьей-то жизни. Родители уже перестали надеяться, что я когда-либо стану сама собой, но они ошиблись. Очень медленно, но я все же вернулась. Это сделаю их счастливыми, хотя и не сделало счастливой меня. Но я уже не могла оставаться в цирке, ездить с ним по всем тем местам, где мы с Александром были вместе. Сперва я отправилась в Англию, но там вес было слишком серым и старым, как в Австрии, а лица у людей какими-то скучными и печальными. И я приехала сюда. Родители мои умерли – мать всего два года назад. И все, что я делаю, я делаю для детей.

Она пожала плечами. Рассказ, очевидно, подошел к концу.

– Мне очень жаль, – сказал Рэмси.

– Вы заслужили этот рассказ. Из справедливости.

– Боюсь, я не совсем вас понял.

– Вы должны были узнать, что я была сумасшедшей. И долгое время все полагали, что я проведу остаток своих дней в лечебнице. И когда будете продолжать расследование и размышлять над тем, что я рассказала, вы должны знать, что эту информацию вам сообщила сумасшедшая женщина, которую лечили от безумия и которая всю свою жизнь пыталась сделать детей счастливыми, потому что позволила собственному ребенку умереть.

– Вы слишком сурово себя судите. А я не считаю вас сумасшедшей. Как раз наоборот, мне бы очень хотелось, чтобы большинство людей, с которыми мне приходится работать, были бы столь же здравомыслящими, как и вы.

– Возможно. – Она рассмеялась. – Но не говорите потом, что я вас не предупреждала. Вижу, вы уже собрались уходить. Дайте мне сперва запереть Мишу, и я вас провожу.

Пока она заманивала проснувшегося и возбужденного песика на кухню, чтобы запереть его там на пару минут, Рэмси подкрался к камину, взял с полки фотографию и перевернул ее лицом вверх. На него злобно уставились черные глаза-пуговки дядюшки Джингла.

– Какой он отвратительный, верно? – спросила Ольга, возвращаясь в гостиную. Рэмси виновато вздрогнул и едва не протянул ей фотографию – как ребенок, застуканный за кражей варенья.

– Я лишь…

– Не хочу больше на него смотреть. Находиться внутри него уже само по себе противно. Возьмите ее, если хотите.

Рэмси попробовал вежливо отказаться, но как-то вышло, что, когда они попрощались и он вел машину по окаймленным деревьями улицам, стараясь вспомнить дорогу к выезду на автостраду, дядюшка Джингл стоял, прислоненный к сиденью рядом с ним, и ухмылялся наподобие кота, только что пробравшегося в птичник.

Якубиан с удовлетворением отметил, что в воздухе витает некоторая тревога.

– Это позор! – заявила Имона Дедобланко, раздраженно дернув головой богини-львицы и блеснув клыками. – Прошло уже несколько недель, а неполадки до сих пор не устранены. А если что-либо произойдет?

– Произойдет? – Осирис повернулся к ней. Его лицо, как всегда, скрывала маска, однако движения казались более медленными, чем обычно. Якубиан решил, что ощущает в Старике некую отрешенность. Будь он вражеским генералом – кем он в некотором смысле и являлся, – Якубиан сказал бы, что у противника больше нет желания продолжать сражение. – Что вы имели в виду, говоря «что-либо произойдет»?

Львиноголовая богиня едва сдерживала ярость;

– А что я, по-вашему, имела в виду? Не прикидывайтесь идиотом!

Отсутствие очевидной реакции на такое нарушение протокола было впечатляющим: звериные лица-маски сидящих вдоль стола египетских богов, которыми их наделил хозяин, сохраняли осторожный нейтралитет, словно они наблюдали за перебранкой лишь с вежливым интересом, но Якубиан знал, что черта перейдена. Он взглянул на Уэллса, чтобы разделить с ним этот скромный триумф, но желтое лицо технократа было столь же непроницаемым, как и лица остальных.

– А что, если один из нас умрет? – продолжила богиня-львица, – Если случится какое-нибудь происшествие, пока мы вынуждены здесь торчать и дожидаться подачек, как крестьяне, стоящие в очереди за хлебом?

Корни ее гнева внезапно стали очевидны. Она, подобно большинству присутствующих, скорее всего, никогда не покидала безопасных стен своей крепости, где круглосуточно находился медицинский персонал высочайшей квалификации. Ее не терзал чрезмерный страх за свою безопасность или здоровье. Имона Дедобланко была в ярости, потому что ее заставили ждать.

Старик пошевелился, но Якубиану и сейчас его поведение показалось странным. Неужели Жонглер не понимает, что и многие другие члены Братства тоже теряют терпение? Генерал с трудом сдерживал удовольствие. После всего, что они с Уэллсом сделали, чтобы свергнуть старую сволочь, и без всякого результата, теперь, похоже, им остается лишь сидеть и ждать, пока председатель сам подпишет прошение об отставке.

– Моя дорогая леди, – ответил Осирис, – вы поднимаете слишком сильный шум из-за небольшой задержки. Произошло лишь несколько мелких неполадок – ничего удивительного, если принять во внимание, что мы создаем для человечества самый большой прорыв со времен открытия огня.

– Но что такое эти землетрясения? – вопросил Собек, бог-крокодил.

– Землетрясения? – не понял Осирис. – О чем вы говорите?

– Как мне кажется, мистер Амбодулу говорит о неполадках в системе, которые мы обсуждали в прошлый раз, – спокойно произнес Уэллс. Лимонно-желтое лицо мемфисского бога-творца Пта с постоянно застывшей на губах полуулыбкой подходило ему идеально. – «Спазмы», как я их назвал. Недавно мы зарегистрировали повышенное их количество по сравнению со средним значением, когда выводили систему полностью в режим онлайна.

– Да называйте их как угодно, – буркнул крокодил. – Я знаю лишь, что сижу в своем дворце в вашей Сети – дворце, который обошелся мне в семнадцать миллиардов швейцарских кредитов, а вся система уселась задницей на чайник. – Даже в гневе он произнес старую британскую поговорку с гордостью. – Вывернулась наизнанку. Сплошные цветные пятна, огоньки, и все ломается. Так что не говорите, будто это всего лишь какой-то спазм в системе. Это скорее напоминает сердечный приступ!

– Мы все вложили в проект очень серьезные средства, – холодно проговорил Осирис. – Но ничто не дается легко. Вы слышали Уэллса… то есть Пта, Это лишь часть родовых болей. Система – очень и очень сложный механизм.

Якубиан едва не вышел из себя от волнения. Старик назвал одного из присутствующих его реальным именем, а не египетской кличкой! Он явно теряет контроль – в этом нет сомнений. Генерал осмотрелся, невольно ожидая увидеть трещины в массивных гранитных стенах или свет вечных сумерек, сочащийся сквозь прорехи в крыше Западного дворца, но, разумеется, виртуальный мир не изменился.

«В этом вся суть дерьмовой виртуальной реальности, – подумал он. – Она так похожа на армию какой-нибудь из стран третьего мира – сплошная бронза и парадная форма, и не замечаешь ничего, пока не приходишь в очередной раз в часть, а казармы и штабная комната пусты, потому что все вояки сбежали в горы к повстанцам.

Кроме офицеров, – подумал он с мрачным юмором, – которые бегут к границе, на шаг опережая следователей военного трибунала. Как побежим мы все, если эта штуковина когда-нибудь начнет разваливаться слишком быстро». Очень хотелось отпраздновать любое событие, которое выглядело как крах Старика, но даже такой ненавистник Жонглера, как Дэниел Якубиан, знал – нельзя допустить ничего, что угрожает самому проекту Грааль.

– Вообще-то я уже начинаю гадать, не есть ли это всего лишь нормальные пертурбации системы, – сказал Уэллс. – Кажется, турбулентности в ней больше, чем мы ожидали. – Он встал и открыл окно, полное трехмерных представлений данных – массив из медленно движущихся цветных пятен и странных фигур, которые вполне могли оказаться кошмарным сном художника-сюрреалиста. – Как видите, в последние два месяца наблюдается тревожное повышение частоты системных спазмов, и эта тенденция весьма впечатляюще усиливается.

– Да бога ради, – выдал Осирис редкую и непреднамеренно комическую ремарку. – Ведь в этом и заключается сущность турбулентности, не так ли? В том, что ее нельзя полностью предвидеть. Вам, Уэллс, это должно быть известно лучше, чем кому угодно. И в конце концов, управлять системой Грааля – это ваша работа, поэтому я бы на вашем месте был очень осторожен насчет тыканья пальцем. – Он обвел взглядом сидящих за столом. – Факт в том, что наша Сеть на два порядка сложнее любой другой, когда-либо создававшейся, и она работает. Тысячи узлов, триллионы и триллионы команд в секунду, но все же она, если не считать случайных порывов ветра, работает. – Он с отвращением махнул забинтованной рукой, звякнув цепом, который обычно держал прижатым к груди.

– А не может ли… это быть Круг? – Рикардо Климент, солнечное божество с головой скарабея, встал, шевеля мандибулами. – Великий Осирис, не могли ли проделать такое с нашей Сетью эти подлые людишки?

– Круг? – изумленно повторил Осирис. – Да какое они имеют к этому отношение?

– Истинный вопрос, – проговорил Уэллс негромко, но так, чтобы все за столом его услышали, – звучит так: связаны ли эти проблемы с операционной системой, которая, как мне хотелось бы отметить, до сих пор является исключительной вотчиной нашего председателя и с которой никому из нас, даже моей компании, не разрешается работать непосредственно?

– Но эти люди из Круга – наши заклятые враги! – не унимался жук. – Они смогли прокрасться в Сеть, так почему это не может быть делом их рук? Они враги технологии, социалисты и идеологи, противники всего, что мы пытаемся сделать! – Он почти кричал. Якубиан знал, что из всех присутствующих именно Климент имеет причину терзаться из-за неполадок в Сети. Разведка генерала сообщила, что этот пират рынка человеческих органов сейчас лежит в госпитале в Парагвае, а тело его настолько источено особо опасным мутантным раком, что ни пересадки, ни химиотерапия уже не в силах его сдержать.

– Мы все – могущественные люди, – начал Осирис тоном, явно намекающим на то, что, как всем было известно, Климент – наименее могущественный из их числа. – Нам не нужно делать вид, будто нас волнует идеология. Более того, даже если эти люди из Круга принесут мне заверенную богом справку, что они его ангелы, я все равно смету их со своего пути. Ничто и никто не встанет между мной и Граалем.

Но правда в том, что они – ничто. Они всего лишь мелкие анархисты, шваль из тех, кто распинается в городских парках, взобравшись на ящик из-под мыла, или раздает мятые листовки перед станциями подземки. Да, несколько из них сумели пробраться в Сеть, ну и что? Всего два дня назад я поймал одного из них, пробиравшегося через мои владения. Его заставили говорить, уж можете мне поверить. Но он не сказал ничего такого, что заставило бы меня встревожиться хотя бы на секунду; ни он, ни прочая сволочь даже не знают точно, что такое проект Грааль. Так что, дорогой Хепера, пожалуйста, перестаньте отнимать у меня время.

Климент тяжело сел. Если можно сказать, что на лакированном лице насекомого появилось выражение ребенка, выруганного за непослушание, то это было именно так. Вес знали, что южноамериканец – один из наиболее преданных сторонников Жонглера. О чем Старик вообще думает?

– Вы так и не ответили пока на мой вопрос, председатель, – напомнил желтолицый Пта. – Раз настало время, когда члены Братства тревожатся из-за своих инвестиций, а также задержек, то не могли бы вы смягчить правила? Лично мне стало бы намного легче, если бы я смог напрямую работать с операционной системой, поддерживающей всю нашу Сеть.