полная версия

Сия Кейс
Ветувьяр

Глава 10. Кирация. Анкален. Окрестности Талаара

У меня нет ни времени, ни сил, ни желания писать долго и старательно – я лишь сделаю то, что обязана. Обязана не брату – обоим братьям – а Кирации, к которой я все еще что-то чувствую, хотя, наверное, не должна.

Мы с вами знакомы не слишком хорошо, но я уверена, что Флетчера вы знаете гораздо лучше, чем я – а он счел важным то, что я сейчас сообщу.

Мой муж и его люди ведут торговлю с Зиеконской империей. Что именно это за грузы, в каком количестве и на каких кораблях они сюда приходят, мне неизвестно, но дела торговой гильдии требуют немедленного вмешательства. Флетчер посчитал, что вашего.

Отвечать на это письмо не нужно, сожгите его как только прочтете. Требовать от меня чего-то большего тоже не стоит, я не нанималась шпионкой ни к вам, ни к Флетчеру.

Калиста Лукеллес, ветувьяр Ее Высочества Реморы

Эйден положил письмо на стол и откинулся на спинку кресла, стиснув руками виски. Голова гудела с самого утра, хотя за сегодняшний день он, по большому счету, совсем не напрягался.

Из этого следовал только один вывод – лекарь никуда не годен. Это мелкое лысое ничтожество утверждало, что его постоянные головные боли – от перенапряжения и излишней усталости. Какой вздор!

Он отдыхал уже недели две – Тейвон, то есть Джеррет, уехал, Ремора покинула его еще раньше, в городе было спокойно, как в склепе, а голова болела все так же.

Теперь еще и расследование зашло в тупик. Фальшивый камарил унес с собой в могилу последнюю ниточку, которая могла бы помочь ему найти убийцу Ингерды. Если этот псих, конечно, не напал на нее сам…

Одно только это вводило в ступор, а сегодня судьба взяла и подбросила ему новую проблему – в лице гонца из Кир-Иста, который привез письмо от Калисты.

Эйден знал, что ему придется непросто – по сути, сейчас в Анкалене не было никого главнее, чем он. Министры, советники, главы гильдий – никто из них не был близок с королем, а он считал себя его другом. “Будь добр соответствовать. И оправдывать ожидания” – мысленно приказал себе мужчина.

Он посмотрел на письмо, подписанное мелким аккуратным почерком. Слова из послания отдавались в голове неприятным гулом, а перед глазами стояло надменное выражение лица женщины, написавшей его.

Калисту Лукеллес хотелось остерегаться – Эйден помнил ее взгляд двадцатилетней давности – тогда он сам был почти мальчишкой, и его ввело в ступор то, как девушка, красивее которой он не встречал на свете, смотрела на людей вокруг себя. Так смотрят змеи, знающие, что их яд убивает мгновенно.

Наверное, судьба решила пошутить над ним, когда спустя несколько лет он вдруг понял, что готов на все ради женщины, которая была оборотной стороной этой самой змеи.

Сейчас ему как никогда не хватало Реморы – она бы смогла разобраться во всех этих интрижках торговой гильдии и прижать к ногтю обнаглевшего Лукеллеса. Эйден же не имел для этого ни смелости, ни власти.

В дверь постучали, и Эйден, поспешно свернув письмо Калисты, вскочил из-за стола, оправил камзол и подошел к окну, на ходу бросив “входите”.

Как ни странно, к нему пожаловал Ферингрей. С привычным отстраненным видом капитан закрыл за собой дверь и замер у стены.

– Прибыл монах из ордена, – Отчеканил он, – Тот самый, о котором вы говорили.

Эйден отвернулся от окна и посмотрел на капитана, который явно не желал встречаться с ним взглядом.

– Отлично. Ведите его сюда.

Кивнув, Ферингрей стремительно вышел, вновь оставив Эйдена в одиночестве. “Надо же, единственный мой союзник – враг!” – с усмешкой подумал мужчина, сминая в руке письмо. Делом торговой гильдии вполне мог заняться и Ферингрей со своими ребятами, но Джеррет счел нужным предупредить именно его.

Джер доверял ему, а Эйден был всего лишь трясущейся побитой собакой, пугающейся призраков прошлого. Сколько раз Тейвон говорил ему отпустить их? Сколько раз Ремора просила его жить дальше, не оборачиваясь на них? Джеррет же не говорил ничего – он просто доверял. И Эйден не имел никакого права это доверие не оправдать.

Ферингрей в компании орденского монашка вернулся быстро, но задерживаться не стал. Эйден остался наедине с единственным с позволения сказать “свидетелем” смерти Ингерды, и тут же уселся за стол, пригласив гостя занять место напротив.

Полноватый монах средних лет казался испуганным, словно думал, что его привели в камеру для пыток. Эйден не знал, почему его это позабавило, но решил разрядить обстановку:

– Не бойтесь, орудия пыток я еще не готовил.

Монах не просто сел – рухнул на стул, вцепившись напряженными руками в столешницу. Эйден и не думал даже, что на таком обрюзгшем лице могут появиться такие огромные глаза.

– Успокойтесь, вам ничего не грозит, – Улыбнулся он, – Мне просто нужно знать, при каких обстоятельствах вы нашли тело Ингерды Пашелл и не было ли на месте убийства каких-либо следов…

Глаза монаха ни капельки ни сузились. Он метался взглядом туда-сюда, все еще продолжая сжимать столешницу.

– Успокойтесь, – Со всей мягкостью, на которую он только был способен, повторил Эйден, – Расскажите мне.

Безумные глаза наконец-то взглянули на него, но легче от этого не стало. Когда монах заговорил, Эйден не разобрал ни слова из той тарабарщины, которую церковник бормотал себе под нос.

– Простите, что? Не могли бы вы говорить громче…

– Arayooe… ei alu oeniiay iae.

– Древнекирацийский? Я вас не понимаю, – Сложил руки перед собой Эйден, – Можно говорить на современном языке?

На мгновение у мужчины проскользнула мысль, что странный монах его не понимает, но это было невозможно – в ордене говорили на древнекирацийском только во время молитв, все остальное время они пользовались нормальным современным языком.

– Aeoiinyaou! – Безумец ткнул в Эйдена пальцем. Глаза его, казалось, вот-вот выкатятся из орбит, а изо рта польется пена.

Эйден в ужасе понял, что монах до боли напоминает ему сумасшедшего наемника, которого он допрашивал вместе с Тейвоном.

Зря он не попросил Ферингрея остаться. Может, хоть он бы понял что-то.

– Прекратите это! – Не выдержав, Эйден рявкнул на монаха, – Говорите нормально!

– Aeoiinyaou! Iak aa onyyu ez io! – Закричал в ответ церковник.

“Черт возьми, они все сошли с ума” – подумал Эйден, поднимаясь из-за стола. Монах продолжал что-то бормотать себе под нос, не произнося при этом ни одного понятного слова.

Эйден распахнул дверь и выглянул в коридор, где торчал один-единственный долговязый гвардеец с прыщавым лицом.

– Позови капитана Ферингрея, – Рявкнул Эйден, – Живо!

Мальчишка сорвался с места, а Эйден вернулся к созерцанию окончательно обезумевшего монаха. Церковник вертел головой из стороны в сторону, не переставая повторять одни и те же слова, будто молитву. Вытаращенные в исступлении глаза прожигали Эйдена насквозь, словно он был ожившим демоном, которого монах всем сердцем жаждал изгнать.

Наемник вел себя почти так же – но как они могли быть связаны? Что за причина вызвала в них это безумие?

Жуткие древнекирацийские слова лились дальше – такие непонятные и похожие на чьи-то вымученные стоны. Эйден никогда не понимал, как можно выучить и понимать это издевательство над языком – там же одни гласные! Должно быть, предкам нравилось ходить с открытым ртом, изгибая губы в постоянной погоне за протяжными звуками. Это многими веками позже кирацийцы стали воинами и загрубели – потому и язык упростили, и от древности отдалились.

Боль ударилась о стенки черепа с новой силой – Эйден едва сдержался, чтобы не стиснуть пальцами виски и не зажмуриться, хоть на мгновение лишая себя дневного света. Как раз в этот момент в коридоре раздались шаги.

В глазах все еще было темно, но Эйден нашел в себе силы открыть перед капитаном дверь и впустить его в кабинет, давая несколько секунд на то, чтобы он смог полюбоваться на этого психа.

Вот только на Ферингрея монах не смотрел – все его внимание сосредоточилось на Эйдене, в которого он не прекращал истерически тыкать пальцем.

– Почему вы сразу не предупредили меня, что он псих? – Спросил Эйден, – Почему я должен разговаривать с “этим”?

Ферингрей был мерзавцем, убийцей, его давним врагом, но лжецом он не был, а потому, когда он перевел взгляд с монаха на Эйдена, тот знал, что капитан говорит правду:

– Он был совершенно нормальным. Никаких признаков безумия.

– Aeoiinyaou! – Вновь завопил монах, прожигая Эйдена глазами.

– Это древнекирацийский, – Сказал Ферингрей, – С чего это он на нем заговорил?

– Понятия не имею, но современный язык он, видимо, забыл.

– Прикажете его увести?

– А вы видите смысл в продолжении беседы? – Склонил голову Эйден.

Он прошел к окну, не желая смотреть, как Ферингрей уводит прочь сопротивляющегося монаха. Теперь церковник не желал вставать из-за стола, изо всех сил цепляясь за мебель и при этом не переставая повторять одно и то же слово.

Aeoiinyaou.

Каждый раз, произнося его, монах тыкал пальцем в Эйдена, словно давая ему новое имя. Что означает это слово, оставалось только гадать, но идти на поводу у психа мужчина не собирался – мало ли какой бред взбредет в голову сумасшедшему?

На пороге кабинета монах закричал. Все еще на древней тарабарщине, но закричал. Ферингрей почти силой выволок его из комнаты и сдал своим солдатам. Эйден слышал, как монах продолжил свое сопротивление в коридоре, как грохали по полу сапоги гвардейцев, пытающихся его усмирить.

За окном начался дождь – с каждой секундой он расходился все сильнее, пока не превратился в ливень и не развез на дорогах грязь. Должно быть, скоро погода испортится окончательно, но Эйден успел замерзнуть уже сейчас. Надо бы приказать слуге, чтобы разжег камин, но все-таки чуть попозже. Сейчас хотелось побыть одному.

Голова разрывалась от боли – Эйден уже не мог это терпеть, оттого и прислонился лбом к холодному стеклу в надежде хоть немного ее успокоить. Пусть остынет, ему еще о многом надо подумать…

За кем он охотится? Что за сила забрала жизнь ветувьяра, а теперь сводит с ума всех причастных, заражая их, словно чума? Что, если он сам тоже подхватил эту заразу, и совсем скоро его разум улетит в ту же бездну, вслед за наемником и монахом? Вопросы сыпались и сыпались, а голова болела все сильнее.

Эйден понял, что дрожит от внезапно накатившего холода, кожа под камзолом покрылась мурашками, плечи то и дело передергивало. Такого не было никогда раньше – видимо, его загадочная болезнь пробиралась все дальше, захватывая все тело с головы до ног.

“Однажды ты вернешься, а меня не будет” – в очередной раз подумал Эйден, вспомнив о Реморе. Чувствовала ли она хоть что-то, оставляя его? Думала ли о том, как жить дальше?

Может, это даже к лучшему – пусть болезнь заберет его раньше, чем свои лапы наложит старость. Эйден много раз представлял себе эту картину – он, дряхлый старик, морщинистый, седой, беззубый, и она – все еще живущая в два раза медленнее, все еще молодая и прекрасная. Он будет гнать ее от себя, но она не уйдет – кто угодно уйдет, но не Ремора. Она будет с ним до конца – из жалости, из благодарности, из чувства стыда.

Так пусть этот конец случится раньше, чем он возненавидит самого себя.

И все же кое-что еще нужно было успеть – найти сестрам достойных женихов, передать кому-то титул и должность…

Помирать было рановато, да и пока не хотелось. А значит, придется терпеть и врать, делая вид, что все прекрасно, что ничего не болит и не тревожит. Эйден не сомневался, что у него получится.

Ферингрей ворвался в кабинет без стука – серьезный, сосредоточенный. Таким он был в день той дуэли? Таким, только гораздо моложе. Остальное Эйден издалека не видел, а брат унес с собой в могилу.

– Меня заинтересовало это слово, – Заговорил Ферингрей, – Которым монах называл вас.

– Ах, “аэоинуау”? – Хмыкнул Эйден, – Надеюсь, это какое-то древнекирацийское оскорбление?

– Нет, – Сухо ответил капитан, – Я поспрашивал у местных монахов ордена. Они говорят, оно означает “метка”. И метка, насколько я понимаю, на вас.

*

Корабль варваров-гвойнцев назывался “Черная змея”, и это имя как нельзя лучше подходило даже не столько самому судну, сколько его капитану.

Селин в первый же день их плавания прозвала капитана Рауда Змеем. Нет, он не был злым и жестоким, как Чудовище, он просто казался опасным, как ядовитая змея, хоть и не выказывал девушке ни капли своей неприязни. В том, что она ему не нравится, Селин не сомневалась – недаром Рауд принялся от нее отказываться, едва увидев – но чувства свои варвар скрывал превосходно, оттого и вызвал к себе маленькую капельку ее уважения.

В остальном же Селин чувствовала себя запертой пленницей на чужеземном корабле – все здесь было опасным, новым и незнакомым. Девушка до сих пор не могла привыкнуть ни к крохотным – даже меньше, чем ее каморка в отцовском доме – каютам, ни к прибитой намертво мебели, ни к постоянной качке, из-за которой приходилось все время держать равновесие, ни к шуму воды за бортом.

Но страшнее всего были моряки с такими же хищными взглядами, как у отцовских собутыльников. Они держались от Селин на расстоянии, но чувств, в отличие от капитана, не скрывали. Девушка много раз видела их косые взгляды и гадкие ухмылки, и от них становилось жутко. Спустя пару дней после отплытия Селин стала постоянно носить с собой нож, который подарил ей Робин – хоть пользоваться им она и не умела, какое-никакое спокойствие он все-таки приносил.

К тому же, Рауд разрешил ей запираться в каюте, где девушка проводила дни напролет, не решаясь выбраться на палубу. Там постоянно сновали моряки, было шумно и неуютно под гнетом их взглядов и слов, которых она не понимала.

Из всего экипажа эделосский знал только Змей, но и он не спешил ничего объяснять – Селин не знала ни куда они плывут, ни через сколько дней “Змея” пристанет к берегу. Девушка была твердо уверена только в одном – их путь лежит не на остров Гвойн, а куда-то еще, скорее всего, на войну.

На корабле были пушки – железные, черные, огромные. При виде такого оружия Селин ужаснулась, но все же попыталась смириться с неизбежным – ради нее и дурацкого свитка ни один правитель не отправил бы корабль за тридевять земель. “Змея” плыла воевать и нести смерть, а значит, и сама могла пойти ко дну вместе со всеми, кто будет на борту.

Девушка часто думала о том, зачем ей жить дальше. Ответа не находилось, но и желания умереть тоже не было. Наверное, она была слишком наивна, потому что даже после всего, что с ней произошло, продолжала ждать от судьбы чего-то хорошего. Пока что тщетно…

С другой стороны, Селин поняла, что влюбилась в море. Набравшись смелости, она могла выбраться из каюты ночью, когда экипаж ложился спать, и по несколько часов смотреть на волны и звезды в темно-синем небе над ними. Иногда она даже забывала обо всем и на несколько минут могла почувствовать себя свободной – плохо только, что потом осознание возвращало ее в настоящую жизнь, туда, где она была никем.

Они плыли уже долгих семь дней, а берег все никак не желал показываться. Селин не знала, сколько еще дней плавания – а значит, жизни – ей отпущено, но не сомневалась, что в грядущем сражении ее никто не станет защищать. Ее жизнь закончится тихо и незаметно, и не будет на свете человека, который вспомнит о ее существовании.

Разве что только Робин… Хотя зачем ему о ней вспоминать?

Обо всем этом Селин думала четвертой ночью своей свободы, вновь выбравшись на палубу и встав у борта, чтобы полюбоваться на волны. Небо над головой было безоблачным, и в воде отражался желтоватый полукруг луны. Внизу шуршали волны, а лицо гладил легкий, но все же прохладный ветерок – Селин пожалела, что не взяла что-нибудь, чтобы накинуть на плечи.

Подумав об этом, девушка решила вернуться в каюту и подыскать что-то подходящее, но стоило ей развернуться, как взгляд уперся в высокую, незаметно подкравшуюся фигуру.

– Не замерзла? Ветер сегодня, – Рауд подошел ближе и встал совсем рядом, опершись руками о борт.

Желание уйти и запереться в каюте завопило в голове вместе с воспрянувшим страхом, но Селин осадила их. Что мешает ей остаться и поговорить? Если она хотела узнать, сколько дней жизни ей осталось, нужно было просто взять и спросить.

Промолчав, девушка чуть подвинулась и замерла на месте, не сводя глаз с водной глади.

– Видимо, не замерзла, – Посмотрел на нее капитан, – Или врешь.

Она врала, но ему об этом знать необязательно. Селин заставила себя посмотреть в холодно-серые глаза на суровом лице и поняла, что Рауд улыбается, ожидая ее ответа.

– Не замерзла, – Выговорила девушка, пожав озябшими плечами.

– Я видел, ты сюда каждую ночь приходишь, – Рауд заправил прядь растрепавшихся волос за ухо, – Нравится?

Селин поняла, что избежать ответа и в этот раз не получится. Складывалось впечатление, что Змей пытается ее разговорить.

– Красиво. Дома я такого не видела.

– И то верно, – Ухмыльнулся Рауд, – У вас в Эделоссе одни поля да леса – скукотища! Ты сама-то откуда будешь?

– Из Кидесса.

– Не знаю, где это, – Нахмурился Змей, – Ну да ладно – я в картах всегда плох был. В сухопутных.

– Куда мы плывем? – Не выдержала Селин, – Я знаю, что не в Гвойн.

– Гляди-ка, а ты смекалистая! А я уж грешным делом подумал, камарилы дуру подсунули…

Селин отвернулась, вновь уставившись на воду. Похоже, отвечать ей по делу Змей не собирался…

– В Кирацию мы плывем, птичка. К, – Он задумался, вспоминая слова, – проклятым грешникам, или как там у вас их называют? Наказывать их будем… за грехи.

– Это война? – Неожиданно для самой себя выпалила Селин.

– Пока не знаю, – Пожал плечами Рауд, – Как дело пойдет. Глядишь, и повоюем маленько.

Селин поняла, что хочет разрыдаться. До этого момента в ней еще теплилась какая-то крохотная надежда на то, что они просто приплывут на берег, она сойдет с корабля и останется в живых. Не будет пушек, взрывов, драк, смертей.

Но глядя на то, как Рауд рвался в бой, как улыбался при одной только мысли о войне, девушка понимала, что битвы – и смерти – не избежать.

– Вас могут убить, – Для чего-то пискнула она.

– Меня!? – Удивился Змей, – Не смеши, птичка. Я ж, считай, бессмертный! И тебя никто не тронет, поверь.

Селин нахмурилась – почему он так уверен? Разве не Кирация считалась самой сильной военной державой Оствэйка?

Впрочем, в политике и войне Селин ничего не понимала, а потому судить не решалась.

– Чего задумалась? Думаешь, они сильнее нас? Да даже если там будет Флетчер, что он мне сделает?

Селин не стала спрашивать, кто такой этот самый Флетчер, позволив Рауду любоваться самим собой, сколько ему захочется.

– Да не волнуйся ты! Разобьем этих гадов и поплывем назад, в Гвойн. Ты вон, кажись, коку моему приглянулась… Он-то тебе как? Видный же парень!

Селин вспомнила моряка, о котором он говорил – высокий молодой человек с темными нестриженными волосами. Он появился на корабле в тот же день, что и она, и по виду гвойнцем не был. Хотя, Рауд тоже не напоминал северянина.

– Я помолвлена, – Сообщила капитану девушка.

– Надо же! – Удивился Змей, – С кем?

– С камарилом Ланфордом Карцеллом.

Именно ради этой реакции Селин и рассказала ему о помолвке. За тем, как у Рауда отвисает челюсть, девушка наблюдала, едва сдерживая истерический смех.

Что-то подсказывало Селин, что даже если Рауд прав, и ей удастся выжить в бою с кирацийцами, с Чудовищем они никогда больше не увидятся, а потому ей нестерпимо захотелось рассказать кому-то хотя бы каплю того, что она чувствовала.

– Я его ненавижу. Как и он меня, – Почти неслышно прошептала она, давая шанс судьбе – услышит ли эти слова Рауд?

Он, к несчастью или наоборот, услышал:

– Так я в этом и не сомневался! Этот Карцелл – та еще мразь! Ты не боись, я ему тебя не отдам, если сама не захочешь…

“Он и не придет за мной” – подумала Селин, отчего-то наслаждаясь этой мыслью. Может, стоило радоваться, что прошлое ее отпустило?

Перед смертью она могла позволить себе хотя бы пару дней свободы – за всю ту жизнь, которую она прожила на привязи у тех, кто даже не видел в ней человека.

– Так, все! – Отстранился от борта Рауд, – Иди отсюда, а то совсем закоченеешь. Простынешь, и чего мне потом с тобой делать?

– Когда мы будем в Кирации? – Осмелилась задать последний вопрос девушка. Она должна знать, сколько ей осталось жить.

– Скоро, птичка, – Змей смотрел куда-то за горизонт, словно способный увидеть там место, куда они плыли, – Завтра уже.

Глава 11. Кирация. Талаар. Окрестности Талаара

Джеррет не понял, от чего он ни с того ни с сего проснулся. Еще минут сорок он мог преспокойно спать, свернувшись калачиком на узком диване в кабинете коменданта, но глаза распахнулись сами собой и не желали закрываться снова.

Адмирал заворочался на диване, разминая затекшую спину, и потасканный предмет мебели предупреждающе заскрипел, призывая покинуть его как можно скорее. Джеррет поднялся на ноги, обнаружив, что спал он, оказывается, прямо в сапогах, да и раздеться не удосужился – помятый камзол был всего лишь расстегнут.

Вчерашний вечер – а точнее, сегодняшняя ночь – всплывали в памяти так тяжело, словно Джеррет был неимоверно пьян, хотя за два последних дня он не выпил ни капли. Видимо, недостаток алкоголя влияет на память так же дурно, как и его избыток.

Еще никогда Джеррет не чувствовал себя таким уязвимым, как здесь, в Талааре. Этот город не был приспособлен ни для войны, ни для торговли, ни для чего-либо другого, а адмиралу предстояло за несколько дней сделать из него крепость, готовую принять (а главное – отразить) удар противника.

Оказалось, что Таллар не сможет отразить даже удар фанатиков со свечами и факелами – город просто вспыхнет от любой случайной искры, после чего от него останется одна лишь брусчатка и особняк военной коллегии, который хотелось поджечь уже самому Джеррету.

Чертов покойный комендант пустил на самотек все – начиная выучкой солдат и заканчивая состоянием оружия. На второй день Джеррет уже был уверен в том, что от местного крестьянина с вилами пользы гораздо больше, чем от солдата с затупленным палашом, которым он быстрее покалечит самого себя. В городе с трудом можно было найти даже сносный кинжал, не говоря уже о пушках, а ведь сражаться предстояло не с дикими кабанами.

Ребята Престона докладывали, что гвойнцы были уже на подходе – три галеона под предводительством почти легендарной в северных водах “Черной змеи” адмирала Орнсона. Он мог оказаться серьезным противником ровно с той же вероятностью, что и самонадеянным идиотом, возомнившим из себя хозяина морей – пока что Джеррет решил не делать о нем никаких выводов.

Он делал выводы о других, и в том числе – о себе…

За дверью кабинета послышались шаги. Адмирал решил не дожидаться стука и открыл дверь – к счастью, заявился Престон, а не какой-то очередной капитан, требующий пересмотреть приказ и оставить его солдат в покое.

– Не спишь? Странно. Я думал, не добужусь тебя.

– Зачем тогда пришел? – Джеррет пропустил друга в кабинет и закрыл за ним дверь.

– Корабли готовы. Твой тоже. Я лично все проверил, – Престон уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

– Хоть что-то в этом городе готово… – Вздохнул Джеррет, – Даже странно!

– Я еще никогда тебя таким не видел, Джер, – Нахмурился друг, – Прекращай психовать! Где твоя уверенность?

– Там же, где нормальные талаарские пушки. Ее нет!

– Значит, берем весь удар на себя. Нам что, в первый раз?

И вправду – почему он так волнуется? Да, адмирал Флетчер ни разу не потерпел поражение, но все бывает в первый раз, когда-нибудь это все равно случится.

“И ты сразу спишешь себя на берег” – прошептал мерзкий насмешливый голосок в голове. Джеррет не мог себе этого позволить. Слишком много ответственности лежало на его плечах, а за спиной не было никого, кроме Престона.

Джеррет уселся на край стола и зарылся руками в растрепанных волосах:

– Нет, не в первый.

– Тогда успокойся и хотя бы попытайся сделать вид, что все идет по плану. Перед солдатами.

– Что по поводу коменданта? – Поднял голову Джеррет, – Все в порядке?

– А как иначе? – Улыбнулся Престон, – Все знали, что он якшается с наемниками. Вот и доигрался…

С одной стороны, Джеррет понимал, что избавил город от мрази, которая тянула Талаар на дно, с другой – совесть все-таки давала о себе знать. Они с Престоном поступили по-скотски, и вряд ли это можно было оправдать войной.

Вот только сейчас было совершенно не до этого…

– Ладно, – Джеррет почесал подбородок, на котором начала пробиваться щетина, – Пойдем. А то вдруг без нас начнут…

*

Селин не знала, сколько времени тишины ей осталось. Уже несколько часов она сидела на постели в своей каюте, прижав колени к груди и дрожа от страха и тревоги. День обещал выдаться солнечным и теплым, но выбираться на палубу не было никакого желания – с самого утра там из стороны в сторону носились моряки, что-то кричали и вытаскивали из трюма бочки с порохом.

Несколько раз девушка слышала голос Рауда, хотя не могла понять ни слова из гвойнского языка, больше похожего на отрывистое рычание, чем на человеческую речь. Капитан раздавал приказы своему экипажу и явно пребывал в отличном расположении духа – он ждал этого боя всей душой, если у этого Змея она, конечно, была.

После вчерашнего разговора Селин начало казаться, что душа у капитана все-таки прослеживалась – хоть и обугленная, и загрубевшая, но она была. Должно быть, он просто был человеком – не хорошим и не плохим – обычным, со своими недостатками и странностями. Как ни странно, девушка поверила ему, когда Рауд пообещал, что не отдаст ее Чудовищу. Разве может такой, как он, нарушить свое слово?

Стены каюты начинали давить все сильнее, и без того маленькое помещение словно уменьшилось раза в два, дышать стало почти невозможно. Уткнувшись лицом в колени, Селин обхватила голову руками и позволила слезам выкатиться из глаз, ни разу при этом не всхлипнув.

В голове было пусто – ни мыслей, ни чувств, один только страх. Девушка все чаще пыталась убедить себя, что бояться смерти глупо. Смерть – это покой, а вот жизнь гораздо страшнее. Жизнь не принесла ей ничего хорошего, кроме моря, но даже оно не могло искупить все страдания, выпавшие на ее долю. Смерть подарит ей свободу – еще лучше, если смерть эта будет мгновенной. Селин заставляла себя ждать смерти.

Но другая половина ее души верила, что в этом бою можно выжить. Вдруг Рауд был прав?

*

До Талаара оставалось всего ничего, да и ребята управились быстро. Каргурд все еще раздавал последние приказы, на палубе все еще стоял топот и дикий ор, но внутри у Рауда уже успело накрепко засесть сосредоточенное спокойствие. Такое настроение обычно приходило к нему только перед битвой.

Погодка к битве располагала – на небе ни облачка, солнце светит ярко, дождя не предвидится. Был в этом, конечно, и очевидный минус – природа благоволила не только им, но и кирацийцам.

Застать их врасплох точно не получится. Во-первых, потому, что не заметить гвойнские корабли на подступах к городу было просто невозможно, а во-вторых, Флетчер с Хельдером дураками явно не были, а значит, готовы к бою были явно не хуже, а может, и лучше.

Раньше Рауд всегда думал, что судьба благоволит ему. Он вспоминал свои первые баталии – тогда они казались чем-то грандиозным, а сейчас выглядели бы смехотворными. Те нелепые галеры, что встречали его у берегов северного Оствэйка, теперь казались не страшнее старых рыбацких лодок, а дикари-язычники, что сражались против них дубинами, копьями, а иногда и веслами, и вовсе были обыкновенным сбродом, который не смог победить бы разве что последний идиот или девчонка вроде Селин.

Теперь же капитан “Черной змеи” вдруг понял, что впереди его ждало первое настоящее сражение – не с дикарями на дырявых суденышках, ничего не смыслящих в войне, а с равными – с подготовленными солдатами под командованием настоящих капитанов, а не безграмотных идиотов-язычников.

А значит, права на ошибку у него не было.

Рауд Орнсон был легендой северных морей, но стать ей никакого особого труда и не составляло. Покуситься на величие он может только сегодня, и сделать это будет сложнее, чем ему казалось на первый взгляд.

Кирацийцы были на своей территории – за их спиной стоял подготовленный к обороне город и неизвестное (но явно немалое) количество солдат и пушек. Этот факт практически обнулял гвойнское преимущество в один галеон, тем более, что “Серой скалой” и “Копьем милосердия” командовали люди, которых Рауд даже сносными капитанами мог назвать с натяжкой. Вряд ли они смогут противопоставить Флетчеру с Хельдером хоть что-то, кроме количественного преимущества.

Но ждать до зимы зиеконского подкрепления Рауд не собирался. Нужно было принимать бой одному, и он был к этому готов.

Два кирацийских корабля наконец показались на горизонте. Рауд не заметил, как вцепился в борт с такой силой, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Все, что ему оставалось – это считать минуты до начала боя. Боя, от которого зависит все.

Все звуки за спиной казались далеким фоном, Рауд жестом подозвал к себе Каргурда и потребовал дать ему подзорную трубу. Старпом не заставил себя ждать, и вот уже Рауд любовался двумя “распрекрасными” пятимачтовиками, которым позавидовал бы даже самый богатый торгаш Зиекона.

– Заряжайте пушки! – Проорал он, повернувшись к экипажу, – Первое слово будет за нами!

*

Джеррет опустил подзорную трубу. Разглядывая подходящий все ближе гвойнский галеон и еще два корабля, что тянулись вслед на ним, адмирал совсем позабыл о застывшем рядом адъютанте.

– Ударят издалека, – Зачем-то сказал он Атвину, – Захотят проверить, каковы мы из себя.

Юная громадина с умным видом кивнула, но не сказала ни слова. Джеррет покосился на “Печаль Релы” и вновь поднес подзорную трубу к глазам. На корабле Престона царил привычный порядок – даже его моряки двигались, как идеально слаженные механизмы, а не живые люди.

– Что думаешь? – Продолжил беседу с адъютантом Джеррет, – По ним или по нам?

– Думаю, их капитан знает, против кого сражается, – Атвин исподлобья уставился на гвойнский корабль, – Он ударит по тем, кого боится больше.

– То есть, по нам? – Улыбнулся Джеррет.

– Я не хотел обидеть адмирала Хельдера…

– Он и сам знает, что я опаснее, – Джеррет выловил глазами крохотную фигурку Престона, что стоял возле борта, сцепив руки за спиной, – Да и есть за мной еще один грешок…

До первого удара оставалось всего ничего, так что начинать что-то делать нужно было прямо сейчас, а то, глядишь, и гвойнец не промажет.

Джеррет сорвался с места и прошелся по палубе, останавливаясь взглядом на каждом воодушевленном лице. Эти люди пойдут с ним до конца. Даже в ад, если понадобится.

“Может ты и король, Тейвон, но твои люди так на тебя смотреть не будут” – подумал Джеррет, прежде чем отдать приказ: