полная версия

Сия Кейс
Ветувьяр

Ничего знакомого расслышать он так и не успел – зрение почти полностью отказало ему, и в этот момент под ребра вонзилось что-то острое. Было больно, но не так сильно, как он рассчитывал.

Заклинание действовало, и уже через мгновение Ланфорд вместе с остальными камарилами провалился во тьму.

*

Джеррет отхлебнул пива из тяжелой кружки с отбитой ручкой и вытянул ноги под столом.

Твиндек “Живучего лосося” был забит до отказа – здесь было до того тесно и душно, что адмирал был даже не прочь бы выйти на палубу подышать свежим воздухом. Снаружи наверняка уже стемнело, а морской воздух наполнился приятной прохладой, но пробираться через собственных подвыпивших ребят к выходу не очень-то хотелось. Поэтому он не стал утруждаться и остался на своем месте во главе стола, с которого уже убрали все харчи и оставили лишь выпивку да игральные кости.

Настал черед Чева – смышленого молодого матроса, которого Джеррет нашел в крохотном, граничащем с Двисетом городке, где “доброжелательные” земляки намеревались казнить его за связь с дочерью местного купца. Он сделал свой ход, и едва кости приземлились на столешнице, как остальные моряки, включая Ноппера, который играл против него, взорвались в недовольстве.

– Нет, ну мухлюешь же, стервец! – Грохнул кулаком по столу старпом.

– Что!? – Возмутился Чев, – С чего бы мне дурить вас?

Моряки принялись неодобрительно что-то бормотать и пытаться вывести матроса на чистую воду. Каждый гнул что-то свое, отчего в гуле их голосов нельзя было разобрать ни слова. Из всего экипажа молчали только Джеррет и Престон – даже капитан Хетинг пытался что-то кому-то доказать.

Не желая участвовать в их перепалке, адмирал обернулся, чтобы взглянуть на Селин, что устроилась на скамейке в углу. Рядом с ней расположился совершенно завороженный и счастливый Атвин, рот которого не закрывался с самого начала их сегодняшнего веселья. Видимо, он так боялся, что девица заскучает, что развлекал ее историей всей своей жизни, с рождения и до сегодняшнего дня.

То ли слушая Атвина, то ли нет, Селин смотрела куда-то в пустоту, словно витая в своих мыслях. Джеррет не всегда понимал этот ее пустой взгляд – и без того нелюдимая, стеснительная и пугливая, девушка и вовсе отгораживалась от всего мира, размышляя о чем-то своем. Никто из них никогда не узнает, что она скрывает, но адмирал подозревал, что Селин пришлось пережить нечто поистине ужасное – а может, ужасной была вся ее жизнь…

Еще жальче было Атвина – парнем он был добрым и чутким, а потому Джеррету не хотелось, чтобы ему разбили сердце. Но Селин не врала – она и вправду была холодна к нему, как льдина, а значит, не чувствовала ничего, и вряд ли это можно изменить.

Наверное, надо будет поговорить с Атвином насчет девицы, может даже попытаться предостеречь…

Когда Джеррет вновь повернулся к столу, весь экипаж уже покатывался со смеху, Ноппер скрепя сердце пересчитывал свои проигранные гроши, а Чев довольно улыбался, принимая поздравления с победой. Даже Престон с усмешкой наблюдал за всем этим, медленно потягивая пиво из кружки.

Отдав матросу его законный выигрыш, старпом возмущенно поинтересовался:

– Что-то, наш капитан сегодня тих, как морской штиль. Не случилось ли чего?

Естественно, под капитаном он понимал не Хетинга, а Джеррета. Не успел адмирал сообразить и снова глотнуть пива, как вся взгляды обратились к нему.

– Случилось? У меня? Заканчивай пить, Ноппер, ты пьян!

Экипаж хоть и рассмеялся, но явно был согласен со старпомом.

– Так и не молчите тогда, – Заявил старый моряк, – Извольте уж порадовать!

Джеррет оглядел своих парней – не радовался разве что Хетинг, но ему улыбка, видимо, доставляла нестерпимую боль, или же он попросту не знал, что это такое.

– Давай уж, Джер, – Попросил Престон, ставя кружку на стол.

Ухмыльнувшись, адмирал встал из-за стола, протолкнулся между скамейками и отыскал небольшой клочок свободного пространства. Лица, подсвеченные масляными лампами, замерли в ожидании. Среди них была и Селин, не сводящая с него глаз, ставших сосредоточенными и осмысленными. Что ж, перед ней позориться придется впервые.

– Какую? – Спросил Джеррет.

– Про черта! Нашу любимую! – Хором заорали моряки.

“Да неужели я так хорошо ее пою? Даже “сестрица” Ремора всегда любила ее слушать” – подумал Джеррет, набирая в грудь воздуха. Выждав мгновение, он затянул первый куплет:

“Однажды старый черт морской

Приплыл на северный прибой

Чтоб там увидеть моряка

И то ему сказать:”

Не пропел он и пару строк, как кто-то из парней ритмично застучал по столу.

“Ты, милый мой моряк,

Ты должен волны покорять,

Ты должен старый клад искать

И грабить корабли”.

Со второго куплета уже и сам Джеррет начал хлопать в ладоши, задавая ритм своей песне. Хлопки и удары подгоняли его, заставляя петь незатейливую мелодию дальше:

“О, что ты, черт, я не пират” -

Моряк несмело повторял,-

“Не стану грабить я суда

И брать на абордаж”.

И возмутился было черт

И поднял волны черных вод,

Чтоб только парню показать,

Кто властен над судьбой.

Уплыл наш черт ни с чем назад,

Но годы шли вперед и в ряд,

И вот влюбился наш моряк

В красавицу одну.

Он приходил к ее отцу,

Просил руки и шел ко дну –

Ведь видной дочери купца

Не пара наш бедняк”.

Джеррет оглядел свою команду и понял, что хлопают, стучат и подпевают все без исключения, и лишь одна Селин смотрит так внимательно, что от этого даже становилось не по себе.

Как только адмирал вновь затянул припев, моряки запели вместе с ним в голос:

“Что ж, я найду корабль,

И буду я в морях блуждать,

Чтоб только рядом быть с тобой

Отныне и навек!

Он жег и грабил корабли,

Впотьмах мечтая о любви,

Команде преданной своей

Ни слова не сказав.

Ты, милая моя,

Ты сможешь полюбить меня!

Со мной ты будешь до конца,

Вернусь лишь я домой…”

Селин смотрела на него как завороженная, не отрывая взгляда. Джеррет и подумать не мог, что так очарует ее своими дурацкими воплями. Продолжая хлопать в такт мелодии, он попытался петь лучше, чем обычно:

“Но злобный старый черт морской

Любил смеяться над судьбой:

Не верил ведь ему моряк,

А выдумка сбылась…

И снова волны черных вод

Он поднял, чтобы бить о борт.

Попал наш парень в страшный шторм

С командою своей.

А молодая дочь купца

На берегу его ждала.

А, может, ждет и до сих пор –

Я так и не узнал…

Шел тот корабль ко дну –

Наш парень видел наяву

Как верно ждет его она,

И ждет, конечно, зря”.

Пропев последнюю строку, Джеррет резко замер на месте и с облегчением выдохнул. Парни разразились криками, свистом и аплодисментами, но адмирал смотрел только на Селин, на лице которой впервые за этот вечер появилась улыбка. Атвин что-то сказал ей, и она с опозданием отреагировала, на мгновение улыбнувшись и ему.

– Вот, как надо-то, а! И в бою хорош, и на пиру! – Провозгласил Ноппер, когда Джеррет вернулся за стол и хлебнул пива.

– Да не нахваливай, я тебе не девица, чтоб комплименты слушать! – Покосился на старпома адмирал.

А вот на него самого с завистью поглядывал Хетинг, и от этого взгляда захотелось отмыться. Джеррет внезапно ощутил, что сидели они здесь уже часа четыре, если не больше, а духота действительно вот-вот выведет его из себя.

– Давайте-ка расходиться, – Предложил он, поднимаясь из-за стола, – Битый час уже задницы тут просиживаем.

Кто-то согласился, кто-то – нет, но капитану все привыкли подчиняться, а потому твиндек быстро опустел. Моряки расползались по каютам, а сам Джеррет решил пока остаться на палубе. Он стоял у борта, позволив ветру юной осени охладить его разгоряченное тело. В той духоте он так взмок, что на лбу выступила испарина, а просторная льняная рубаха прилипла к телу.

– Доброй ночи вам, Селин, – Раздалось у него за спиной. Джеррету не надо было оборачиваться, чтобы понять, что его безнадежно влюбленный адъютант прощался там со своей зазнобой.

– И вам, – Тихо ответил ему женский голосок.

Селин уже неплохо говорила на кирацийском короткие фразы, но в длинных пока что путалась, хотя это должно прийти со временем. Джеррету в свое время тоже нелегко давались языки.

Тяжелые шаги Атвина постучали по палубе и затихли.

– Селин? – Джеррет чуть повернул голову, чтобы убедиться, что девушка все еще стоит на месте. Так оно и было, – Что-то случилось?

– Нет, – Почти неслышно ответила она на эделосском, подходя ближе, – Просто хотела сказать, что вы очень хорошо пели.

– Вздор, – Отмахнулся он, – Вы просто не слыхали хороших певцов.

– Всем понравилось…

– Это мои люди, Селин, – Он посмотрел ей в глаза. Чем чаще Джеррет это делал, тем реже девушка отводила взгляд, – Они не посмеют меня обидеть.

– А о чем была эта песня? – Вдруг поинтересовалась она.

– Да так, ерунда. В Кирации ее любят только дети да моряки.

Селин наконец встала рядом с ним – ветер трепал ее тонкие волосы, а в огромных глазах отражалось темное ночное море. Ручонки у нее были такие тоненькие, Джеррет даже удивился – сам он похвастаться мощью своих рук не мог, а вот у Атвина они были толще раза в три, просто уму непостижимо! Как же это хрупкое создание могло занести на войну? Что за жестокие твари ее сюда втянули?

Впрочем, Джеррет и сам был такой тварью – разве не так же он поступил двадцать лет назад с Калистой?

И именно поэтому он поклялся себе, что спасет эту беззащитную девочку, чего бы это ему ни стоило.

Глава 19. Эделосс. Пограничное предгорье. Кирация. Анкален

Знакомый голос продолжал что-то настойчиво бубнить, но только когда Ланфорд открыл глаза, он понял, что это был Биркитт. Дневной свет тут же резанул по глазам, вышибая из них слезы, а в голове все еще стоял тот звон, который он услышал в лагере.

Лагерь! Что там произошло?

Ланфорд дернулся, порываясь встать, и под ребра тут же ударила такая нестерпимая боль, что он вскрикнул.

Биркитт все это время стоял к нему спиной, но теперь повернулся и склонился над камарилом:

– Не двигайся, Карцелл.

Оказалось, что в небольшом шатре был еще кто-то, и когда он заговорил, Ланфорд узнал по голосу короля:

– Смотри-ка, и вправду очнулся! Сработало!

– Я бы не стал давать ему это снадобье, если бы не был уверен, отец, – Ответил ему тихий вкрадчивый голос. Этого человека Ланфорд не знал.

Камарил обессиленно таращился в потолок, силясь сказать хоть что-то, задать вопросы, которые не давали ему покоя, но голос почему-то не подчинялся, а слезы продолжали стекать из уголков глаз, попадая даже в уши.

– Вряд ли мы многое от него узнаем, – Предположил Биркитт, – Особенно, сейчас.

– Г-г-где, – С невероятным усилием выдавил из себя Ланфорд, – о-о-остальные?

Последнее, что смогла удержать его память – это падающие наземь камарилы. Они рухнули, как подкошенные, причем одновременно. Расскажи кто-нибудь Ланфорду о том, что такое возможно, он бы ни за что не поверил, но он видел этот необъяснимый ужас своими глазами, а потому практически не подвергал его сомнению.

– Тебе повезло, Карцелл. Скажи спасибо полковнику Мейолу. Если б не он, лежать бы тебе там с твоими ребятами вечно.

Боль ударила его с новой силой, но слова Биркитта все равно оказались больнее. Неужели камарилы погибли? Такого просто не могло быть!

– Роб-бин, – Выдохнул Ланфорд.

– Греслет мертв. Как и все остальные, – Сухо отозвался наставник.

У Ланфорда хватило сил только на то, чтобы закрыть глаза и позволить слезам литься по щекам ручьями. Он не мог ни говорить, ни кричать, ни ударить кого-то.

Робин погиб. От рук каких-то чернокнижников!

– Д-древне… древнекирацийский, – Набрался сил камарил, – Я… я не знаю, к-к-кто он-н-ни.

– Мы полагаем, что это были люди Нэриуса. К тому же, во время вашего отсутствия в лагере была совершена попытка покушения на Его Величество.

Ланфорд распахнул глаза и хватанул ртом воздух. Он еще никогда не чувствовал себя таким ничтожным.

– Черт со мной, – Небрежно бросил король, – Вот камарилов потеряли, это да…

Нестерпимая боль вновь пронзила ребра, и Ланфорд застонал, чувствуя, как тревожно сжимается сердце.

– Сколько ему нужно времени? – Поинтересовался у кого-то Биркитт.

– Не могу сказать точно, снадобье еще не проверено, – Ответил ему незнакомый голос, – Но передвигаться верхом он не сможет еще долго.

Эти слова больно ударили Ланфорда, хотя ему стоило бы благодарить богов, что они вообще оставили его в живых. Что, если он останется калекой на всю жизнь?

Нет, этого камарил не готов был вынести.

– Верхом, на телеге, мне плевать, – Заявил Биркитт, – Главное, чтобы он был здоров. Прошу вас, Ваше Высочество, помогите ему.

Если бы Ланфорд мог, он бы вздрогнул от неожиданности. Его лекарь – принц!? Поверить в это было даже сложнее, чем в то, что выжить в лагере удалось только ему.

– Непременно, – Голос у наследника престола был высокий, вкрадчивый, но, несомненно, уже мужской, а не мальчишеский, – Я сделаю все, что в моих силах.

– Все, Биркитт, хорош больного тревожить, – Скрипнул стул, и король поднялся на ноги, – Пойдем. А ты, Иллас, ни на шаг от него не отходи. Хоть какая-то польза от тебя.

Направленный в потолок взгляд Ланфорда увидел только их макушки. Король вместе с наставником вышли из шатра, и камарил погрузился в гнетущую тишину. Снаружи доносились привычные звуки голосов и шум лагеря, но они не могли отвлечь камарила от той боли, которая захватила его тело и разум.

Только сейчас он понял, что лежит на узкой кровати под толстым одеялом в одних лишь штанах и при этом все равно умудряется мерзнуть. Дрожь прошибала все сильнее, и через пару минут камарил перестал ей сопротивляться. Его трясло, словно в лихорадке, но заснуть не получалось.

– Что со мной? – Не выдержав, спросил Ланфорд. Слова сорвались с языка легко, но прозвучали как хрип умирающего.

Судя по секундной паузе, принц не ожидал, что с ним заговорят.

– Глубокая колотая рана. Жизненно важные органы не задеты, но процесс исцеления может затянуться.

Камарил попытался поднять голову, чтобы увидеть собеседника. Видимо, принц заметил это, и потому поднялся со своего места, судорожно схватив трость, и, стуча ей по утоптанному земляному полу, подошел к Ланфорду. Он протянул руку, чтобы поправить его подушку, и камарил заметил, что ладонь его трясется, как у немощного старика.

И все-таки парень помог Ланфорду лечь повыше, так, чтобы можно было глядеть на собеседника, а не в потолок шатра. Кашлянув, камарил вновь заставил себя заговорить:

– Почему именно вы? В лагере н-нет других лекарей?

Принц Иллас вернулся на свое место возле небольшого, заваленного книгами и склянками стола, поставил свою трость рядом и посмотрел на Ланфорда:

– Так пожелал Его Величество. Ваш командир просил поставить вас на ноги как можно быстрее, и отец решил, что эта задача мне по силам.

Вблизи парень выглядел старше, чем камарилу показалось в тронном зале – лицо у него было совсем взрослое, а подбородок явно не раз встречался с бритвой, но народные сплетни о его хворях тоже были правдивы. Хромой и трясущийся Иллас был абсолютным заморышем – бледный, тощий, с огромными светло-карими глазами и крупными жилистыми ладонями. Впрочем, желающие стать королевами курицы кинутся и на такого, если заметят на горизонте трон.

Другое дело – тот стыд, который, должно быть, испытывал король, глядя на своего единственного наследника. И как оставить на такого королевство?

– Что за снадобье вы мне дали? – Вернулся к расспросам Ланфорд.

Иллас сложил дрожащие руки на угловатых коленях:

– Можете не беспокоиться. Это моя личная разработка. Снадобье должно ускорить процессы восстановления ваших тканей. Оно безвредно.

С одной стороны, камарил понимал, что не должен этого делать, но с другой… Нужно было только попросить – этот сопляк ему не откажет.

– Я хотел бы… унять боль, – Прокряхтел он.

Принц нахмурил свои и без того сведенные к переносице брови:

– Это затуманит ваш разум…

Именно этого он и хотел. Просто рухнуть во тьму и не думать, не повторять самому себе, что ты потерял Робина и всех остальных, позволив себя одурачить.

С какой силой они столкнулись? Как какому-то мелкому отряду удалось лишить камарилов сознания с помощью языка ветувьярского колдовства?

Ланфорд поклялся себе, что разгадает эту тайну, как только его рана позволит ясно мыслить. А пока он давал себе право на слабость.

– Пусть, -Отмахнулся камарил.

Иллас медленно поднялся, опираясь на свою трость. Правая нога практически не помогала ему ходить – парень тянул ее за собой, словно бесполезный кусок кости и плоти. Он загибал ее под каким-то странным углом, видимо для того, чтобы ни в коем случае не перенести на нее вес тела.

Боль и озноб окончательно лишили Ланфорда тактичности, которой в нем и так-то было немного. Недолго думая, он выпалил:

– Ваше Высочество, как вы ездите верхом?

Держа в руке склянку из темного стекла, принц озадаченно повернулся. Долгое мгновение на его лице отражалось непонимание, но потом до него дошло.

– Ах, вы об этом, – Улыбнувшись, он дернул больной ногой, – Приноровился как-то. С годами ко всему привыкаешь.

То, с какой непринужденностью он об этом сказал, обескуражило Ланфорда – неужели можно влачить такое жалкое существование и радоваться этому? Камарил поймал себя на мысли, что если бы он был таким же калекой, как принц Иллас, то не продержался бы, наверное, ни дня…

– Маковое снадобье я тоже попытался улучшить, – Сообщил принц, – Но думаю, оно все еще требует доработки.

Ланфорд пропустил его слова мимо ушей и с готовностью глотнул горькой спасительной жидкости. Минуты две после этого он не чувствовал ничего, но потом голова стала становиться легче, а боль начала медленно отступать. Камарил больше ничего не спрашивал у наследника престола, да и тот не спешил что-то говорить.

Так, как этого забвения, Ланфорд не ждал ничего в своей жизни, и оно наступило даже раньше, чем он предполагал.

*

– Я делаю это только ради вас, Ваше Высочество, – Ферингрей чуть склонил голову в почтительном жесте.

Ремора переступила через порог и вышла к нему в коридор, озираясь по сторонам. В здании военного штаба было тихо, словно в склепе, лишь несколько факелов с легким треском пламени разрезали своим светом ночную тьму.

Капитан вел прочь из пустого, будто безжизненного здания, где принцесса провела последние несколько дней. Она не задавала вопросов, полагаясь на честь Ферингрея, хотя тревожное предчувствие не покидало Ремору с того самого момента, как она узнала, что в Анкален пребывает Лукеллес. Встретить его на подступах к городу и обеспечить должную защиту отправился комендант Фадел собственной персоной.

Если бы Джеррет появился сейчас..! Пока мятежники остаются без верхушки, их можно застать врасплох, имея хоть какую-то военную силу. Ремора решилась бы на это и сама, будь у нее в распоряжении хотя бы небольшой отряд подготовленных солдат, но у нее не имелось ни единой живой души, за чью верность она могла бы поручиться.

И все же надежда еще оставалась. У Эйдена должны быть преданные ему люди – как-никак, он столько лет провел на посту коменданта города. Но почему же он бездействует? Принцесса боялась делать какие-то предположения, но сильнее других ее пугала мысль о том, что граф Интлер мог оказаться обыкновенным трусом.

Сегодня она все узнает. Сердце бешено стучало в груди от предвкушения и страха, Ремора шла за Ферингреем, не замечая перед собой ничего. Выйдя на улицу, она натянула на голову капюшон и взглянула на безоблачное осеннее небо – звезды на нем больше не падали, зато наглая луна светила во всю силу.

Ферингрей подвел к принцессе оседланную кобылу Калисты, вскочил на своего жеребца и, по примеру Реморы, скрыл голову под капюшоном. Сегодня на нем не было гвардейской формы и, признаться, без нее он смотрелся совершенно другим человеком.

Особняк Вивер располагался недалеко отсюда, но путь по опустевшим на ночь столичным улицам показался принцессе едва ли не бесконечным. Они скакали быстро, но Ремора все равно успела разглядеть жуткие картины разгула грабежа и бандитизма, что захватил Анкален с приходом мятежников. Гвардейцы периодически попадались на глаза, но преступников никак не пресекали, видимо, делая вид, что их попросту не существует.

Принцесса не узнавала свой город. Или может, она просто ни разу не видела Анкален ночью? Неужели он всегда был таким?

Мог ли Эйден, ее Эйден, допустить такое?

Когда вдалеке показался особняк, больше похожий на замок, страх сделался еще сильнее. Какая-то часть Реморы и вовсе хотела повернуть назад и оставить эту затею, но Ферингрей неумолимо мчался вперед, и принцесса следовала за ним, подгоняя свою кобылу.

Дом Вивер издавна считался вторым по мощи кирацийским родом после Кастиллонов – история знавала множество советников и генералов, носящих эту фамилию, но за последнее столетие этот род сильно сдал свои позиции. На данный момент от великого дома осталась лишь одна несмышленая девчонка Мерелинда, ничего не понимающая ни в политике, ни в войне.

Как бы жестоко это ни звучало, но если бы Ремора могла выбирать, кому из ветувьяров – Ингерде или Мерелинде – оставаться в живых, она бы отдала свой голос за Ингерду. Хороших отношений у них с Реморой никогда не складывалось, но в любовнице брата принцесса видела отблеск былого величия дома Вивер – эта девица всем сердцем жаждала стать королевой. Хорошо, что у брата хватало ума временами остужать ее пыл.

Ингерда ни за что бы не поддалась мятежникам, а Мерелинда оказалась так внушаема и безропотна, что даже предоставила им свой дом в качестве крепости. И сейчас Ремора направлялась в самое сердце мятежа, в логово гнусных тварей, предавших свое королевство.

Принцесса не исключала, что помощь Ферингрея могла оказаться ловушкой. Вопросом оставалось только то, зачем нужно ловить ту, у кого не было ничего, тем более, если она и так сидела в тюрьме коменданта?

Во двор они въехали через узкие боковые ворота, больше похожие на уродливую дыру в каменной стене. Здесь дежурили стражники в темных плащах, воняло конским навозом и сырой землей. Слева возвышалась темная стена особняка – то самое крыло, где никогда не проживали хозяева дома. Говорили, что там всегда было сыро и холодно, и в таких комнатах заслуживали ютиться разве что слуги.

Пока Ферингрей подъезжал к одному из солдат, Ремора разглядывала окна – кое-где все еще мерцал слабый свет. Сколько мятежников скрывалось за этими стенами? Наверняка, большая часть тех наемников, которых Лукеллес притащил сюда из Хидьяса. Не держать же таких дорогостоящих воинов в холодных казармах вместе с остальными солдатами!

Сказав что-то охраннику, Ферингрей спешился и помог спуститься Реморе. Даже не дожидаясь, когда уведут их лошадей, капитан заспешил в сторону особняка, вынуждая принцессу подстраиваться под его быстрый шаг.

– Мне известно, где его держат, – Заговорил он, едва они отдалились от солдат настолько, чтобы они не смогли услышать, – Но времени у вас не так много. Полагаю, что до утра. С рассветом я приду за вами, извольте быть готовы.

До утра! Это часов шесть, не меньше. Ремора даже не помышляла о такой роскоши, ожидая, что Ферингрей позволит ей увидеться с Эйденом лишь одним глазком. Если это не ловушка, то она и вправду была благодарна ему.

Осталось только собрать разрозненные мысли воедино и вспомнить все, что она хотела сказать Эйдену. Сколько бы часов им не предоставили, принцесса все еще помнила о собственном шатком положении – эта встреча могла оказаться и прощанием.

Коридоры для слуг в этом особняке – впрочем, как и везде – были крутыми и узкими, Ремора подмела подолом своего платья всю пыль, что забилась по углам, а ее здесь было предостаточно. Ферингрей торопился и боялся быть замеченным, поэтому до верхнего этажа они добрались быстро.

Наверху коридоры сделались шире и чище, но вместо богатого убранства Ремора видела лишь голые каменные стены. Кто станет украшать крыло для слуг, пусть даже ненужным хламом вроде старых гобеленов и истоптанных ковров? Воздух здесь был свежим и прохладным, сквозь распахнутые настежь окна лился лунный свет. Ни свеч, ни факелов – они пробирались бы в темноте, если бы не луна.

Странно, но пленника никто не охранял. Ферингрей подвел Ремору к одной из неприметных дверей, вытащил из-под плаща ключ и уверенно провернул его в замке. Принцесса хотела бы насторожиться, но времени на раздумья у нее не хватило – дверь распахнулась, и в коридор из комнаты скользнул слабый свет от единственной свечи.

Подчиняясь глупому инстинкту, Ремора перешагнула через порог и оказалась в душной скудно обставленной каморке с жалким крохотным окошком и жесткой койкой у стены. Она беспокойно озиралась по сторонам, но голос окликнул ее раньше, чем она увидела его:

– Ремора?

Принцесса повернулась на голос. Где-то на краю сознания Ферингрей закрыл за ней дверь, оставив их наедине, но ей было совершенно не до этого. Весь остальной мир перестал существовать.

Эйден стоял у стены – белый, как полотно, в расстегнутой рубашке, с растрепанными волосами и небритым лицом. Не снимая капюшона, Ремора бросилась к нему. Она обнимала его так крепко, как только могла, стискивая руками непривычно худые плечи и тычась лицом ему в грудь. Руки Эйдена стащили капюшон с ее головы, она почувствовала, как он прижался лицом к ее волосам и не желал отпускать.

– Ты живой, – Выговорила Ремора самые очевидные и бесполезные слова, в которых не было смысла. Но для нее они сейчас были важнее всего на свете.

– Как ты меня нашла? Я думал, что Калиста…

Вопреки своему желанию стоять вот так, сцепившись руками, вечно, Ремора отстранилась от него:

– Я здесь только благодаря ей. Она вернула меня, оставив письмо…

Лицо Эйдена, поначалу испуганное, теперь стало мрачным, как туча, а ведь на него и без этого было больно смотреть. Он действительно казался больным, причем, серьезно – покрасневшие глаза его неестественно блестели, щеки провалились, а сквозь расстегнутую рубашку виднелись торчащие ребра. Золотые кудри, которые раньше казались Реморе ожившим солнцем, теперь походили на мятую солому. Принцесса оставляла живого человека, а вернулась к мертвецу – именного этого она и боялась многие годы.

– Прости меня, – Эйден закрыл лицо рукой и тут же устало принялся тереть воспаленные глаза, – Я не смог ничего сделать…

Он обессиленно опустился на стул в углу, избегая смотреть на Ремору. Но она желала знать:

– Почему?

Эйден покачал головой:

– Они… застали меня врасплох. Я получал предупреждения, пытался что-то сделать, но все безрезультатно. Я проиграл.

Ремору это разозлило. Почему она все еще боролась, а Эйден опустил руки?

– Прекрати вести себя как слабак, – С нажимом потребовала она, – Еще можно попытаться что-то исправить.

– Только не мне…

Ремора с трудом подавила желание отвесить ему пощечину за такие слова:

– Что за вздор ты несешь!?

Он резко поднял на нее глаза:

– Ты еще не заметила? Я умираю, Ремора!

В его глазах появилось что-то, чему принцесса не могла дать названия. Отчаяние? Страх? Безысходность? Она не находила слов, пока Эйден продолжал неотрывно смотреть на нее.

Это было жестоко с его стороны. Ремора сжала в руке край своего плаща.

– Ты ничего мне не говорил.

– Я не думал, что все зайдет так далеко. Но эта дрянь, – Он стиснул виски руками и поморщился, – не оставит меня.

– Мы можем найти лекаря…

– Я уже искал. Они все бесполезны, – Слова его казались тяжелыми и вымученными, – Все талдычат одно и то же, но легче не становится. С каждым днем она болит все сильнее.

Эйден еще никогда не казался Реморе таким слабым и уязвимым. Она не узнавала его, будто вместо ее возлюбленного ей подсунули кого-то другого.

Но больше всего ее пугало даже не то, что Эйден опустил руки, а то опустошение, которое сейчас повисло у нее в душе – словно долго-долго пыталась отпереть шкатулку, а та оказалась пуста.

– Скоро она лишит меня способности думать, – Закончил Эйден, поднимаясь на ноги.

Он был босиком, и оттого казался чуть ниже, чем обычно. Макушка Реморы доставала ему в аккурат до подбородка, и Эйден склонил голову, чтобы их глаза оказались почти на одном уровне.

– Я уже сделал этот выбор, – Прошептал он так тихо, что если бы Ремора не стояла к нему вплотную, она бы даже не расслышала.

Кончиками пальцев тронув ее за подбородок, Эйден прильнул к ее губам своими. Ремора не успела даже отреагировать. Губы Эйдена по-прежнему были такими же мягкими и теплыми, но от той страсти, с которой он обычно ее целовал, не осталось и следа.

Отстранившись от нее, он заглянул Реморе в глаза. Таким взглядом смотрят разве что осужденные на казнь, причем безвинно осужденные.

– Уходи, – Выпалил он, – И забудь меня.

Ремору словно ударили хлыстом. Еще минуту назад она не находила в себе сил сказать ни слова, но теперь с ее губ будто сорвали печать. Почувствовав вкус его поцелуя, она вдруг нашла что говорить и как действовать. А Эйден… должно быть, просто сошел с ума.

– Это твой выбор? – Уставилась на него принцесса, – Твое волевое решение? А ты не подумал, право выбора есть и у меня?

Он не мог с ней так поступить. Не мог оставить ее одну, когда она так сильно в нем нуждалась, а он сам как никогда нуждался в ней.

– Я никуда не уйду, – Отчеканила Ремора, – Ты мой. До конца этой чертовой жизни, когда бы он не наступил.

– Я умру, Ремора, – Исступленно повторил Эйден, – Не через месяц, так через год. Ты хочешь видеть мою смерть? Хочешь полюбоваться, как низко я паду? Пока я еще в своем уме, я тебе не позволю.

– Ты ошибаешься, – Качнула головой принцесса, – Ты плохо меня знаешь. Я ветувьяр. Я найду способ. Если будет нужно, я пойду просить у богов, как чертова королева Этида!

– Твоего отца они почему-то не услышали…

Ремора не хотела думать об этом. Не хотела вспоминать смерть их с Тейвоном матери, а между тем Эйден был прав – она угасала на руках у отца почти так же, как погибал сейчас сам Эйден на руках у нее.

Принцесса никогда не сомневалась, что именно смерть матери окончательно подкосила отца, лишила его желания жить и править Кирацией. С ней случится то же самое без Эйдена.

Нет, она не могла отдать его смерти.

Ремора вновь вцепилась в Эйдена, прижалась лицом к его груди и услышала судорожное биение его сердца.

– Ты не умрешь, – Прошептала она в ткань его рубашки, – Пока мы вместе.

Эйден обхватил ее за плечи, вынуждая отстраниться, и заставил смотреть себе в глаза:

– Зачем ты бежишь от правды? Зачем врешь самой себе? Я больше ничего из себя не представляю! Из-за меня Анкален взяли мятежники! Я сдался им в плен, я предал тебя, Тейвона, Джеррета. Всех!

Ремора не могла слушать это – слова Эйдена разрывали ей сердце, но он только этого и добивался. Он хотел, чтобы она ушла и оставила его навсегда, но догадывался ли он, что кроме него у нее никого больше нет?