Нина Резун
Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть
В голове возник образ Шандора и его «ни сегодня, ни завтра, ни в этой жизни…». Меня осенила догадка. Я думала, у него есть девушка… А что если это не девушка, а… жена? Вдруг я отчетливо вспомнила слова цыганки, которая гадала мне когда-то, о том, что цыгане рано женятся. Шандор женат? Поэтому любое сближение со мной его так пугает? Вспомнила разговор в кафе, что у цыган не принято говорить о своих женах. Почему – я так и не узнала. Наверное, именно потому, что не принято. Он не носит кольцо, но вдруг у них нет таких обычаев. Может ли наличие жены быть основанием всех странностей, что связаны с ним? Как будто бы да. Это многое бы объяснило.
– Лиза! – Щелкнул Марк пальцами перед моими глазами. – Ты куда пропала?
Я вернулась мыслями к Савельеву.
– Прости, задумалась… Странные обычаи. Хорошо, что у нас все по-другому.
Когда мы встретились с Леной, она прожужжала мне уши рассказом о том, как Егор подвозил ее домой после кино. И, конечно, это послужило поводом для прекращения игры «в молчанку». Юля отошла в деканат, Егора тоже не было – он опаздывал на семинар из-за тренировки – и восторженные дифирамбы Тимирязевой я выслушивала одна. Она нахваливала его «классную машину», его «крутое вождение», и его «фантастические поцелуи». Но когда она начала рассказывать, какого размера его «дружок» в штанах, я прервала поток ее откровений. Господи, как можно рассказывать такие вещи постороннему человеку? Даже подруге. А как же сокровенность любовных отношений?
– Какая же ты дура, Лизка, – подвела она итог, – упустила такого парня. Ты знаешь, что осенью он поступает на заочное отделение на эконом? Подумать только, он будет экономистом! Куда лучше, чем историком. Зачем он вообще сюда пошел?
– Кажется, он провалил экзамен на юрфак, – напомнила я. – Почему на эконом, а не на юриспруденцию?
– Его отец говорит, что юристов у него хватает, ему нужен толковый экономист. Ой, Лизка, да какая разница – юрист или экономист? Всяко лучше какого-то историка. Завидный жених, не находишь?
– Кому как. Значит, вы теперь вместе?
– Типа того.
– Поздравляю, – равнодушно сказала я.
– Что-то не слышно радости в твоем голосе. Неужели ревнуешь?
Я фыркнула.
– Ты же знаешь, он никогда меня не интересовал.
– Ну, конечно, у тебя же есть Марк. Тоже ничего вариантик, и любит тебя по уши.
Да, Лена тоже прониклась нашей с Маркой игрой перед Егором, и поверила, что между нами любовь. Для собственного спокойствия разубеждать ее в этом я не стала. Она и без того ревновала меня к Кулагину, а наличие Марка хоть как-то ее остужало.
– Марк звал тебя замуж?
– Да, буквально на днях.
– Здорово, и ты согласилась?
– Ну… да, только мне надо сначала доучиться.
– Ну разумеется, у тебя же все по плану. А как он тебе в постели?
– Лена! Перестань. Я не стану обсуждать с тобой такие вещи!
– Ну скажи хоть, хорош? – толкнула она меня в бок, расплываясь в игривой улыбке.
– Тебя это не касается.
– Нет, но я же за тебя переживаю. Сейчас тебе кажется, что тебя в нем все устраивает, а потом замуж выйдешь и поймешь, что он тебя не удовлетворяет. Вот будет разочарование. Ну я же подруга, скажи, как у вас с ним?
– Лена! – насупила я брови. – Я не буду с тобой говорить на эту тему.
К счастью, в этот момент в кабинет вошел Кулагин со спортивной сумкой на плече, и Лена быстро ускользнула с моей парты, побежав встречать его. Она повисла у него на плече и вытянула шею, подставив губы для поцелуя. И Егор поцеловал, но прежде убедился, что я это вижу. Да уж, эта парочка друг друга стоит.
С того дня Лена и Егор стали неразлучны. На лекциях и семинарах сидели вместе, постоянно о чем-то шептались, на переменках целовались на глазах у всех, и ребята окрестили их влюбленной парочкой. Я не понимала этих отношений, но уже за то, что Лена отвлекла внимание Кулагина от меня, я была ей весьма благодарна. И ей приятно, и мне полезно.
Наступил май и приближались зачеты. По некоторым предметам не были написаны работы, и, закончив с докладом к конференции, я снова стала посещать библиотеку. Иногда встречала там Шандора, но мы не пересекались и не здоровались. Я с нетерпением ждала двадцатое мая, чтобы прервать молчание между нами. Очень рассчитывала, мое участие в конференции станет для него приятным сюрпризом.
Однажды вечером перед сном я зашла в ванную, чтобы помыться. До меня здесь был отец, принимал душ, и поэтому зеркало запотело. Пока я чистила зубы, успела протереть его сухой тряпкой, а также удалить загрязнения с раковины и кафеля около нее. Увлеклась и вымыла обе мыльницы, висевших на присосках. Одна под туалетное, другая под хозяйственное мыло. О, Господи, становлюсь как мама – нет бы заниматься тем, за чем пришла, а вместо этого взялась за уборку.
Я отбросила в сторону тряпку и стала раздеваться. Сняла с себя майку и шорты и повесила их на крючки, служащие для одежды. Сняла с себя белье и бросила в корзину. На глаза попалась отцовская белая рубашка. В памяти всплыл разговор с мамой и ее подозрения касательно аромата женских духов на одежде отца. Я взяла сорочку и боязливо поднесла к носу. Было стыдно за недоверие к отцу, но не могла мама спутать запах порошка с духами. Я солгала ей, сказав, что тоже чую порошок на своей одежде. Я лишь хотела отвести подозрения от отца. Принюхалась. Чувствовался запах пота и что-то больничное, возможно запах лекарств, но только не духов. С облегчением вздохнула и бросила рубашку обратно в корзину. Но вдруг заметила какие-то красно-бордовые полосы на воротнике и снова взяла ее в руки. Размазанные следы могли принадлежать, как женской помаде, так и крови. Поднесла к носу. Никакого запаха, выдававшего тот или иной след, не было. Я взяла кусок мыла и застирала пятно, оно легко поддалось трению моих рук. Слишком легко для крови. Ополоснула воротник водой, отжала и бросила рубашку в машинку. Решила, что с утра поставлю стирку вместе со своим бельем. Надо только опередить маму.
Глава четвертая
В день самоподготовки я пошла в библиотеку пораньше. Нужно было подготовить реферат или эссе по истории культуры. Я выбрала реферат. Тема была понятна и проста, и трудностей с написанием работы не возникло. Я взяла три источника литературы, нашла нужные разделы, откопировала материалы на ксероксе (большую часть времени пришлось провести в очереди к копировальному аппарату) и через час собралась покинуть библиотеку. На выходе из читального зала столкнулась с Шандором.
– Привет, – сказал он. – Уже уходишь? Проблем не возникло?
Он теперь всегда будет низкого мнения о моих способностях?
– Привет. Нет, спасибо. Все хорошо.
И мы разошлись. Это были его первые обращенные ко мне слова с того памятного дня, когда я пригласила его в кино. Мой внутренний мир уже успокоился, и я перестала гадать о странностях характера этого цыгана.
Я долго не могла уснуть накануне, думая о пятне на рубашке отца. Отказывалась верить, что это была губная помада, но подозрения мамы добрались и до меня. Отец не стар, хорошо выглядит, интересный мужчина, и способен привлечь внимание женщин к себе. Но насколько он способен тоже увлечься кем-нибудь? До сих пор мне казалось, что это не про него.
Я не могла жить с этим недоверием, поэтому направилась в больницу. Мне нужно увидеть его там, посмотреть в глаза его коллег, найти улики или убедить себя, что мои подозрения напрасны.
В клинике меня все знали, охрана давала пропуск, а медсестры зазывали на чай. Те, кто работал в клинике долгие годы, угощали меня конфетами, как в детстве. Шествуя в белом халате, непременном атрибуте этого отделения, до кабинета отца, находившегося в конце коридора, я обменивалась приветствиями и собирала комплименты. Все были приветливы и радушны, и ничто не предвещало беды. Только санитарка, выходившая из служебного помещения, посмотрела на меня с тревогой.
– А ты куда? – спросила тетя Дуся. – Ах, конечно, к Андрею Александровичу. А он, наверное, на обходе.
Она огляделась, словно ища поддержки у окружающих.
– Теть Дусь, и вам не хворать, но уже полдень, обход окончен, – напомнила ей я и ворвалась в кабинет отца.
Он стоял в белом халате, опираясь на свой стол пятой точкой, а к нему льнула незнакомая мне блондинка. Отец обнимал ее и целовал. Когда я вошла и застала эту картину, они резко отпрянули друг от друга, словно их ударило током. Она довольна симпатичная. Лицо квадратное с широкими скулами и впалыми щеками, на них румяна, аккуратные изогнутые брови, миндалевидные глаза, из-за подводки кажущиеся большими, прямой тонкий нос, пухлые губы. Длинные волосы собраны в хвост и заплетены в косу. Она без каблуков и ростом с отца. Одета как врач, только на ней медицинский брючный костюм и шапочка белого цвета.
Я замерла в пороге, не отпуская ручку двери, и потеряла дар речи. Мне кажется, я даже перестала дышать. Значит, все правда…
– Андрей… Александрович, я пойду, посмотрю, как… Матвей, – сказала молодая женщина.
Непривычно низкий голос с хрипотцой. Курит? Женщина быстро вышла из кабинета. Даже не взглянула в мои глаза. Стыдно? Я не заметила признаков раскаяния на ее лице. Отец, тяжело вздохнув, подошел, разжал мои пальцы, чуть сдвинул меня в сторону и закрыл дверь.
– Давай сядем и поговорим, – сказал он.
Ноги стали ватными, и если бы отец не взял меня за руку, я бы, наверное, упала. Он провел меня к дивану, на который я взглянула новыми глазами. Ложе, где наверняка вершилось преступление. Преступление против семьи. На нем он изменял маме? Он снял с моего плеча сумку и поставил ее на спинку.
– Я не сяду на него!
Я вырвала свою руку и посмотрела на отца исподлобья. Как этот милый человек с добрыми чертами лица и открытым взглядом мог так поступить со своей женой?
– Прости, что тебе пришлось это увидеть, – сказал он.
А где раскаяние? Почему я не вижу вины в его глазах?
– Ты спишь с ней?
Пауза, которую отец выдержал, не отводя взгляда, сказала мне больше слов.
– Тебе нужно прийти в себя. Ты сейчас не способна мыслить адекватно.
Я не в себе? Это он хочет сказать? Ох, Марк, как я тебя понимаю! Тут и правда крыша поедет.
– Просто ответь!
Он опустил глаза, вздохнул, а потом снова посмотрел на меня. О, а вот и проблески вины в глазах.
– Да, но это ничего не значит.
– Ничего не значит?! – Меня передернуло. – Для кого, папа? Для тебя? Для мамы?!
Меня затрясло, в глазах возникло жжение, но самих слез не было. Во мне кричала злость, а когда я злилась, я не могла плакать.
– Лиза, давай сядем.
Отец протянул ко мне руки, но я отступила. Эти руки были осквернены касанием к другой, посторонней женщине, и я не хотела, чтобы он дотрагивался до меня после нее.
– Как же так, папа? Как ты мог? Изменить маме с другой женщиной?! И это даже не любовь?!
Он продолжал стоять с протянутыми руками, смотреть в мои глаза виноватым взглядом и подыскивать слова, которые я точно знала не смогут оправдать его поступка. Мне было больно видеть эту беспомощность, и я отвернулась. Передо мной оказался стол, я налила себе воды и залпом выпила целый стакан.
– Лиза, – наконец проговорил отец, – что бы ни происходило между нами с мамой, тебя это не касается. Ты моя дочь и это навсегда.
Слезы брызнули из глаз. Не от злости, а от обиды. Обиды за маму.
– За что ты так с ней? – сдавленно спросила я. – Она же тебя любит. Она крутится как белка в колесе целыми днями, обеспечивая тебе уют и комфорт, а ты спишь с другой и… это ничего не значит.
– Ты знаешь, как с мамой бывает непросто…
– А с этой… просто? – Отец молчал. – Кто она? Я ее раньше здесь не видела.
– Это наш педиатр. И гематолог. Она работает у нас несколько месяцев. Очень грамотный специалист и хо…
Я резко обернулась и закончила за отца:
– Бесстыжая дрянь!
– Лиза! Что за слова?!
Отец нахмурил брови и осуждающе посмотрел в мои глаза. Он хочет вступиться за нее?! Разве я не права? Какая порядочная женщина станет встречаться с женатым?
– Она знает, что ты женат?
Я взяла правую руку отца, кольцо было на месте. Значит, знает. Дрянь и только!
– Она же намного младше тебя!
– Возраст тут ни при чем, Лиза. Лариса очень интересная женщина. Она относится к работе с такой же ответственностью, как и я, у нас много общего.
– А с мамой из общего только я?
К горлу подкатил ком. Значит, все-таки их брак был по «залету». И любви не было. Неужели мама права и все мужчины изменяют?
– Это не так, Лиза.
Я снова отвернулась от него, чтобы налить воды. Внутри все горело, и мне нужно было потушить этот пожар. Самый близкий и родной человек оказался предателем, и я не знала, как принять эту правду жизни. На столе стояла какая-то фотография, и я повернула ее к себе, думая, что увижу на ней маму. Вершить такое зло на ее глазах – подлость несусветная. Но это моя фотография. Крупный план, улыбаюсь. Других фото нет. Словно мамы и не существует.
– Я любил твою маму. Она была такая юная, непосредственная, живая. А какой у нее был звонкий заливистый смех! И эти лисьи глазки… Я влюбился как мальчишка, хотя в ту пору мне было уже двадцать восемь лет. Но что-то с годами с ней произошло. Она как будто из бабочки снова превратилась в гусеницу. Забралась в свой кокон и не хочет выбраться наружу. Она зациклилась на доме, на порядке, на своих сериалах. Ее перестали интересовать мои дела, и говорить с ней стало невозможно – любое мое слово обращается против меня.
– А рядом молодая и красивая женщина, которая и выслушает, и приласкает, и слова поперек не скажет.
– С ней я словно помолодел и стал живым.
Я не выдержала, развернулась и выплеснула воду из стакана отцу в лицо. Он выпучил глаза и воскликнул: «Лиза!» Пока он вытирал лицо, менял рубашку (запасные всегда были в его кабинете в шкафу), я заставила себя успокоиться. Выплеснув свои эмоции, мне как будто стало легче, и уже спокойным тоном произнесла:
– Не могу поверить. Ты всегда был для меня идеальным мужем и отцом, и так подло поступаешь с мамой… со мной! Какая-то девка стала тебе дороже мамы, с которой ты прожил больше двадцати лет! Сколько длится эта связь?
Отец застегнул последние пуговицы на рубашке, заправил ее в брюки, сверху накинул белый халат. Он тоже намок, но другого на замену ему в кабинете не нашлось.
– Пару месяцев.
– Ты собираешься уйти от мамы? – спросила я.
– Я не думал об этом.
– Если ты не любишь эту женщину, для чего все это?
– А если бы любил, ты бы меня лучше поняла?
– Хотя бы было оправдание твоему поступку. А ты – без любви… имея жену… от скуки?
– Я не знаю, что это, но меня влечет к этой женщине. Я понимаю, что нельзя в одно мгновение разменять двадцать лет на два месяца, возможно, завтра наваждение пройдет, и я пойму, что игра не стоит свеч… Мне надо разобраться в себе, Лиза. Мне надо время…
– А что ты предлагаешь мне? Тоже обманывать маму?
Я понимала, что если мама все узнает, мир, в котором я жила двадцать лет, рухнет навсегда. «Возможно, завтра наваждение пройдет» и, устыдившись своей слабости, отец захочет вернуться, но доверие мамы будет подорвано, сможет ли она простить и принять его обратно? Какой есть выход? Смогу ли я смотреть ей в глаза, зная правду и умалчивая о ней? Будет ли это честно?
– Не обманывать, – сказал отец, – просто не говорить всей правды.
Тот ли передо мной человек, который всегда учил меня говорить правду? Какой бы горькой она не была. Он ли тот идеал мужчины, на который я равняла всех парней? До сих пор равняла. И ни один из них не дотягивал до установленной планки. Но при всех своих достоинствах отец тоже оказался неидеальным. И теперь он делает меня своим сообщником, таким же предателем, как он. И для чего? Чтобы сохранить иллюзию счастливого брака.
– Папа, ты меня разочаровал. Я не выдам тебя, но насколько меня хватит, не знаю. Разбирайся с собой, пожалуйста, скорее.
Я взяла сумку и двинулась на выход.
– А ты зачем приходила?
Я обернулась. С грустью усмехнулась.
– За правдой.
Я вышла на улицу. Думала, что на воздухе мне станет легче – приятный весенний ветерок развеет дурные мысли, и тяжесть в груди пройдет. Но не случилось. Дошла до Екатерининского сквера. На мне было голубое муслиновое платье с коротким рукавом, V-образным вырезом в зоне декольте. Низ юбки клеш – все как я люблю. Поверх наброшен легкий темно-синий жакет, по нему струится длинная коса, переброшенная через правое плечо, на ногах черные туфли на низкой платформе. Ветер колыхал мой подол, и пару раз мне приходилось прижимать платье к бедрам, чтобы взору прохожих не предстало то, что им видеть не обязательно.
Я дошла до аллеи сквера со скамейками и села на одну из них, не откидываясь на спинку. Она была на солнце, и мне пришлось опустить глаза, чтобы не щуриться. Погода располагала к прогулкам, а мне хотелось зарыться под землю и никого не видеть. Ни птиц, кружащих в небе и радостно щебечущих, ни молодых мамочек, гуляющих с колясками по аллеям сквера, ни случайных прохожих, спешащих по своим делам.
Домой ехать не хотелось. Не понимала, как буду смотреть в глаза маме, зная о предательстве отца. Я никогда не умела лгать. «Просто не говори всей правды» – вспомнила я слова отца. Попробовала себя поставить на ее место. Однозначно сама бы я выбрала горькую правду сладкой лжи. Но такова ли мама? Готова ли женщина, жизнь которой крутится вокруг дома и семьи, остаться одна, без мужчины, с которым прожила полжизни? Обманутая и отвергнутая. Нет ни работы, которая могла бы ее отвлечь, ни какого-то серьезного хобби, которое бы успокоило ее страдания. Всё, чем она живет, уйдет в один миг. Нет, нельзя ей знать правду. По крайней мере, сейчас. Нужно ее подготовить. Найти ей интересное занятие. Вытащить из кокона, которым она обросла.
Я подумала, что она могла бы заняться репетиторством на дому или вернуться на работу в школу. Она давно не преподавала, но можно предложить ей пройти курсы по повышению квалификации, восстановить свои знания и устроиться работать в школу. Тетя Марина точно не откажет ей в помощи во всех ее начинаниях. Тем более что моя крестная неоднократно предлагала маме такой вариант. Но она почему-то отказывалась. Может, потому что не видела с нашей стороны поддержки? Ведь нам с отцом было комфортнее, когда мама дома. И косвенно мы сами виноваты, что загнали ее в кокон, который стал смыслом ее жизни. Но еще не поздно все исправить. Мама молода и владеет профессией, которая востребована на рынке труда, а потому есть возможность посвятить себя более увлекательному и многообразному занятию, чем домашнее хозяйство. Ей это точно понравится.
Я помню, как скрупулезно она проверяла мои домашние работы по русскому языку и литературе, и как ей было важно, чтобы я не допускала ошибок и хорошо владела текстом произведений школьной программы. А стихи – это вообще отдельная тема. Она с детства играла со мной в разные игры, направленные на развитие моего воображения, которое является основой для лучшего запоминания стихотворных строк, и одну из таких игр я помню до сих пор. Я должна была менять сюжетную линию в известных сказках. Так многострадальный Колобок выжил в хитрой «схватке» с лисой и даже стал ее закадычным другом, репка превратилась в карету для Золушки, а Маша навела в доме трех медведей порядок, сварила им новую кашу и поправила все смятые постели. Стихи действительно быстро запоминались, откладываясь в голове воображаемыми образами, а произведения великих классиков с печальным концом переписывались, пусть даже мысленно, до хэппи энда. Так что имейте в виду – Муму не утонула, а была спасена Золотой рыбкой, а Владимир Дубровский и Маша Троекурова все-таки поженились. Правда, спустя много лет, когда ее супруг умер.
Я снова подумала об отце. Можно ли его понять, простить и принять? Я трезво взглянула на их с мамой жизнь. Как он изо дня в день, из года в год приходил домой, мама его встречала – когда с упреками, что задержался на работе; когда с раздражением, что снова забыл о какой-то памятной дате, в редких случаях молча или с радостью. В ее заботе о нем сомневаться не приходилось – рубашки всегда были выстираны, выглажены, ужин приготовлен, дом убран. Отцу оставалось только поужинать и лечь спать. Ласка и нежность в их отношениях с годами стала менее заметной. Они мало разговаривали. Маму утомляли рассказы о больных детях. Она считала, что у женщин, которые соблюдали здоровый образ жизни во время беременности, ребенок никогда не заболеет раком. Отец не разделял ее мнение, статистика ему говорила о другом. Мама не сомневалась, что эта статистика притянута за уши самими мамашами, которые не сознавались в злоупотреблении алкоголем или курением на этапах беременности. К согласию в этом споре они не приходили и с годами перестали говорить про работу.
В свободное время мама смотрела сериалы, хотела обсуждать их с отцом, делиться своими переживаниями за героев, но его больше волновала история болезни его маленьких пациентов, чем выдуманные истории «киношных» персонажей. Он часто мыслями находился вне дома, не слышал, что ему говорят, о чем просят; мог отвечать невпопад или обычное «угу», когда требовался конкретный ответ. Маму раздражало это его «отсутствие во время присутствия». Она просила его отключаться мыслями от работы хотя бы дома, хотя бы на вечер, но его гиперболизированное чувство ответственности за своих пациентов не позволяло ему расслабиться, особенно когда были дети на последних стадиях развития заболевания. Он не уходил в отпуск надолго, максимально на две недели, иногда разбивал отпуска на несколько коротких, не желая отлучаться из клиники на длительное время. Мне кажется и этого бы он не делал, если бы мама постоянно его не пилила, что он уделяет своей дочери времени меньше, чем чужим детям.
Конечно, так было не всегда. Случались и спокойные времена, когда отец приходил вовремя, и не было тяжелых пациентов. Мы ездили в отпуска, вместе смотрели какой-нибудь фильм, папа смиренно слушал мамино щебетание и отвечал на вопросы «впопад». Но стоило ему задержаться или совершить любую оплошность, так раздражавшую маму, как все хорошее мгновенно забывалось и наступало время несовершенств. Отец не был скандальным человеком, поэтому страсти быстро утихали, и в отношениях наступал штиль. Но мама какое-то время еще продолжала обижаться на него.
Может ли все это быть оправданием поступку отца? Я представила, как в клинике появляется молодая симпатичная женщина, умная и грамотная, специалист в своем деле. Она сопереживает пациентам, разделяет отцовские чувства и готовность помочь каждому из них. Она не пилит его каждый день вопросами, почему он опоздал на работу, почему раньше с нее уходит. Они проводят вместе много времени, много говорят о работе, которую оба любят, живут одной целью. Это ли не счастье – найти родственную душу?
– Привет, – вдруг услышала я.
Это заставило меня вернуться из размышлений. Я не заметила, как ко мне подошел Шандор и замер около лавки.
– Привет, – обратив на него взгляд, сказала я. – Но мы сегодня уже здоровались.
Он щурился на солнце, но сквозь узкие щелки его глаз я сумела разглядеть беспокойство. Хотя нет, оно прописано не в его глазах. А в двух бороздках, пролегших между его бровей. Что случилось? Чем вызвана его тревога? Ах… Я все поняла. Я ведь плакала, и должно быть тушь размазалась.
Я отвернула голову от Шандора и стала утирать под глазами. На пальцах оставались черные следы. Это и разжалобило его? Ох, лучше бы ты шел своей дорогой. Меньше всего сейчас я расположена выносить твой переменчивый характер. Я открыла сумку и стала искать платок. Но его не оказалось на месте. Вот так всегда – когда он нужен, его нет.
Шандор подошел ближе и протянул свой платок. Мужской, белый в синюю клетку. Отступил на несколько шагов и поставил на скамейку свой портфель.
– Спасибо, – сказала я.
– Выглядишь расстроенной, не смог пройти мимо. Что-то случилось?
Я стала вытирать его платком под глазами. На нем сразу появились черные разводы.
– Случилось, – сказала я, – рухнул мой карточный домик.
– Хочешь поговорить об этом?
Я задумалась. Поговорить с ним о моем отце? С посторонним человеком? Правильно ли это – доверить тайну малознакомому парню, который не особо стремиться к общению с людьми? Но с другой стороны, этот аргумент как раз в его пользу, и эта тайна останется между нами. А мне действительно хотелось с кем-то об этом поговорить. На ум приходил Марк, ведь он пережил подобное, и мое состояние ему знакомо. Но нет, я не могу говорить об этом с людьми, которые хорошо знают моего отца. Это все равно что унизить его в их глазах. А я не готова…
– Не хочу тебя отвлекать, – начала я. – Ты куда-то шел…
– Домой. Хорошая погода, и я решил пройтись пешком.
Он продолжал стоять. Я восприняла это как желание уйти:
– Если тебе нужно идти – иди. Со мной все будет хорошо.
Он не двигался. Я мяла в руках его платок. Может быть, он ждет, что я его верну, поэтому не уходит?
– Ты прости, я испачкала твой платок. Я постираю и завтра отдам.
Он сел на лавку на расстоянии от меня. От неожиданности я повернула голову в его сторону. На нем была легкая синяя фуфайка, синие джинсы и темные кроссовки неопределенного цвета. Волосы собраны в хвост. Он уперся локтями на колени и посмотрел на меня.
– Иногда, – сказал Шандор, – чтобы стало легче, нужно кому-то рассказать о своих проблемах.
Я перевела взгляд на платок. Судьба снова направила Шандора ко мне, и дала шанс узнать его лучше, так стоит ли гнать его от себя, если он сам расположен поговорить? Но – с чего начать?
– Расскажи мне о своей семье, Шандор.
Это были не те слова, которые он ожидал услышать, и, конечно, он удивился.
– Я думал, мы будем говорить о тебе.
– Я хочу понять, какие отношения в твоей семье между родителями. Они живут вместе? Не в разводе?
– У нас не приняты разводы. Браки создаются раз и навсегда.
Я резко повернулась к нему.
– Совсем не приняты, или только в твоей семье?
– Совсем, – и заметив мое недоверие, поправился: – Конечно, где-то цыгане разводятся, но у нас в селе с этим строго. Бывает, что пара поругается, разбежится, но потом снова сходится.
– А если муж изменил жене, это может быть причиной для развода?
– У нас измена мужа не считается большим грехом, – сказал он. – Погуляет и вернется.
– А если женщина изменила мужу?
– Жена обязана хранить верность мужу, – строже сказал Слобода, – она должна быть преданной ему. Позор той женщине, что осквернит своего мужа с другим мужчиной.
– А если женщина полюбила другого?
– Она должна любить только своего мужа. Таков цыганский закон. И каждая девушка, выходя замуж, его знает.
– Хорошо, это ваши обычаи, не буду спорить. Я поняла главное, твои родители не в разводе. Сколько лет они вместе?
– Около тридцати.
– Они любят друг друга?
– Почему мы говорим о моей семье?
Я услышала в его голосе тревожные нотки. Я извинилась и поспешила объясниться:
– Сегодня я узнала, что мой отец изменяет маме. А я так верила, что нашу семью это минует. У нас не считается нормальным измена мужа. Это также неприемлемо, как и измена жены для вас. И у нас обычно это заканчивается разводом. Так неприятно, что человек, которому ты доверял, предал другого близкого тебе человека. Возможно, ты не поймешь этого, но мне очень горько.
На мои глаза снова навернулись слезы, и я отвернулась, чтобы Шандор их не заметил. Похлопала ресницами и заставила себя успокоиться.
– Твоя мама знает?
– Нет, и я не понимаю, как смотреть ей в глаза, словно это я ее обманула.
– У твоего отца все серьезно с другой женщиной?
– Он и сам этого не знает. Говорит, это какое-то затмение. Может быть, оно пройдет.
– Тогда почему ты думаешь, что их ждет развод?
– Это так не похоже на отца. Он бы не смог предать ради минутной слабости. Он выше этого. Но если это произошло, значит, там все серьезно. Просто он боится себе в этом признаться.
И снова боль сдавила сердце. Неужели какая-то женщина станет отцу ближе и роднее, чем мама? Чем я? И, посмотрев на Слободу, я сказала:
– Глупо спрашивать, что бы ты сделал на моем месте… И все же… Ты любишь свою мать?
– Конечно. Мама близкий мне человек. Что бы сделал я, узнай, что у отца связь с другой женщиной? Я бы знал, что это ненадолго, и он вернется в семью. Семья – это главное для него. Семья, ее традиции и обычаи. Я не был свидетелем отцовских измен, и надеюсь, что он был верен матери.
– Они женились по любви?
Шандор усмехнулся.
– Любовь – это редкое явление в браках цыган.
– Как тогда происходят ваши браки?
Но ответ я уже знала.
– По решению родителей, – сказал Шандор. – Как правило, родители девушки и парня договариваются о браке, когда дети еще малы. Они едва научились ходить, а им уже нашли пару. Родители решили, что они будут вместе, и это не подвергается обсуждению. Они просто живут в ожидании того дня, когда повзрослеют, чтобы стать мужем и женой. Обычно браки совершаются в пятнадцать-шестнадцать лет. Но бывало и раньше.
– Ты уже женат?
Шандор усмехнулся. Я не поняла, была в этой усмешке радость или сожаление.
– Нет, я не женат.
– Тебе еще нет шестнадцати? – пошутила я.
Шандор улыбнулся.
– Мне двадцать один.
– Ты не цыган?
– Цыган. Но зачем мы опять говорим обо мне?
Чем больше я узнавала от Шандора, тем сильнее я желала выведать все о нем и его семье. Стала приподниматься завеса тайны, нависшая над ним, и я не хотела вспугнуть удачу и потерять нить возникшего доверия со стороны Слободы.
– Мне интересно узнать, – сказала я, – как у вас все устроено.
– Ты все равно не поймешь. У вас тут все по-другому.
– Думаешь, я глупа?
Он пристально посмотрел в мои глаза. Понял, что задел меня.
– Я так не думал. Просто наши обычаи вызывают у русских недоумение и отрицание. А мы так жили веками. И гордимся, что сохраняем самобытность.
– Я попробую тебя понять. Расскажи мне.
– Что ты хочешь знать?
– Почему ты до сих пор не женат?
– У меня есть невеста.
Шандор замолчал. Я не могла понять, он подбирает слова, чтобы ответить, или ищет предлоги, чтобы избавить себя от моих вопросов. И пока он молчал, я поспешила спросить:
– Она еще недостаточно повзрослела?
– Эта длинная история.
– Я никуда не тороплюсь.
– Тогда начну с самого начала.
Я чуть развернулась в сторону Шандора и приготовилась слушать. Меня охватило волнение, словно я узнаю страшную тайну, которую никто не мог разгадать, а мне преподнесут ее на блюдечке с голубой каемочкой.
– Мне было лет пять, когда отец нашел для меня невесту. Ее звали Жанна, и жила она где-то в другом регионе. Отец познакомился с ее родителями, когда ездил на свадьбу наших родственников. Нас тогда не взяли с собой, и мы остались дома. Я не очень отчетливо помню тот период, только запомнил, что вернулся отец в добром расположении духа, взял меня за плечи и, глядя в глаза, сказал: «Сынок, я нашел тебе самую лучшую невесту, какую только может иметь цыган». Я не понимал, что это значило, но вероятно, она была из зажиточной семьи, и за ней обещали хорошее приданное. Кажется, она была моложе меня на год или два.
