Нина Резун
Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть
Я чуть улыбнулась.
– Не буду. Спасибо.
Шандор чуть отступил, протянул руку к звонку и нажал его.
Мама открыла дверь, и в коридор вырвался аромат свежеиспеченной выпечки. Я вошла в дом, но мама не спешила отступить от порога, и поэтому заметила движение в подъезде. Она выглянула наружу и увидела Шандора, он поздоровался. Мама ответила надменным: «Здрасьте!», а потом, не успев закрыть входные двери, обронила:
– Ты же сказала, что пошла в театр с девочками.
Я захлопнула дверь.
– Мама! Это можно было не говорить в коридор?!
– Подумаешь, велика персона!
Я разулась, разделась и сразу в ванную комнату. Эмоций мне хватило с Шандором, и продолжать плодить их с мамой не хотелось. Вволю порыдав под душем, и, дождавшись, когда глаза придут в норму, я вышла из ванной.
– Что ж вы с Марком творите? – уже не впервые услышала я. – Связались непонятно с кем…Ну вот что он в ней нашел? Кукла, да и только. Ногти во, ресницы во! Того и гляди взлетит. Ты тоже хороша. Явилась, бог весть откуда, с цыганом! Как тебе по улице-то с ним не страшно ходить! Еще и в золоте. А как взглянул на меня! Не глаз, а огонь!
– Мама, я спать. Завтра у меня практика.
– Ну конечно. Зачем мать слушать? Ой нахлебаетесь вы оба с этими… И не говорите потом, что вас не предупреждали.
Я вошла в комнату и закрыла дверь. В последнее время стала действовать по папиному методу. Не вступала в конфликт. От слова «совсем».
Глава одиннадцатая
На следующий день я воспрянула духом и вернула себе былое радушие. Как и обещала Шандору. Если бы он и дальше видел мою кислую мину, то навряд ли бы мы могли продолжать наши отношения. Я напомнила себе, что впереди у нас больше семи месяцев, и лучше провести их в приятном дружеском общении, чем в сокрушении о несбыточных мечтах с моей стороны и испытывая чувство вины и сожаление со стороны Слободы. Он не оттолкнул меня от себя, и за это я была ему крайне благодарна.
У нас началась педагогическая практика, и мы с Шандором проходили ее в одной школе. Мне достались старшие классы, и это оказалось для меня тяжким испытанием. В этом возрасте мальчишки становились юными мужчинами и у них появлялись определенные потребности, и почему-то они решили использовать их на мне. Возможно, потому что я была молода, красива и привлекательна. Нашлись в каждом классе смельчаки, которые дерзили, заигрывали и делали мне пошлые комплименты. Однажды один из них пригласил меня в кино, при этом недвусмысленно намекнул, что только просмотром фильма наше свидание не ограничится. Мне стоило немалых усилий сохранять спокойствие и отвечать смельчакам достойно и сдержанно, не позволяя забывать, что я для них учительница и вести себя со мной они должны соответствующе моему статусу. Это было нелегко. А практика длилась четыре недели!
В течение этого месяца я зачитывала им школьный материал, а на следующем уроке со всей строгостью спрашивала домашнее задание. И даже ставила двойки тем, кто не подготовился. Я старалась быть беспристрастной и ко всем относилась одинаково. Никакие ухаживания и заискивания передо мной не влияли на мое оценивание их знаний, разве что немного веселили и скрашивали нелегкий труд учителя, но по окончании практики я сделала для себя вывод, что школа – это последнее место, куда пойду работать после окончания университета. Даже несмотря на то, что попасть в ее штат проще, чем, например, в музей. Работа с детьми требует особой выдержки и сдержанности, а я в себе подобных свойств не наблюдала. И хоть из возникающих с подростками ситуаций я выходила с достоинством, но терпеть такое постоянно не смогла бы. Но один месяц можно было и потерпеть.
У Шандора с седьмыми-восьмыми классами отношения сложились лучше, он смог расположить их к себе, хотя дети этой возрастной категории тоже заявляли себя как личность и могли показать на уроках свой характер. Но он нашел подход к каждому ученику и добился их внимания и послушания. Едва мы заходили по утрам в школу, как его ученики узнавали его и громко с ним здоровались. Было забавно слышать, как они называют его Юрием Георгиевичем, будто он взрослый степенный дядечка, а не молодой парень двадцати одного года. Но такого обращения требовала субординация, и мы вынуждены были ей подчиняться.
Все также по субботам я посещала курсы гончарного ремесла. Но с некоторых пор Шандор стал давать мне больше возможности работать самостоятельно. Уже дошли с ним до кувшина. Мой арсенал к этому времени пополнился несколькими мисками и тарелками, чашками и горшком. И горшок мы с мамой уже поэксплуатировали – приготовили в нем плов в духовке. И она призналась, что я занимаюсь полезным делом. Не мешало бы нам обзавестись еще вазой и кувшином. К чему я и стремилась.
В конце ноября Шандор уезжал на конференцию, которая проходила в Москве. В это же время отсутствовала Екатерина Сергеевна, и мне потребовалось собрать все свое мужество, чтобы не представлять их вместе, прогоняя из воспоминаний ее обнаженный вид и мокрые волосы.
Пока Шандор отсутствовал, Денис познакомил меня со своей Люсей, и мы посидели с ними в кафе. Рядом со здоровяком Кравченко она выглядела хрупкой Дюймовочкой, и с первого взгляда мне показалось, они совсем друг другу не подходят. Во мне говорила обида за несостоявшиеся отношения между Денисом и Юлей, и поэтому я оценивала Люсю ревностным взглядом. Но в процессе общения, я прониклась к ней симпатией и уважением. Девушка тепло отзывалась о своих родителях, о брате и сестре, обожала свою кошку и приходила в восторг от обычных вещей, на которые мы бы и не обратили внимание. Ее доброты хватило бы на десятерых человек, а милой наивности на целый детский сад. И не было ничего удивительного, что Люся выбрала профессию учительницы начальных классов, и сейчас училась на четвертом курсе педагогического института. У нее был потрясающий голос и заразительный смех, и когда она смеялась, невозможно было не улыбнуться в ответ. Она наполнила жизнь Дениса любовью и заботой, и под конец вечера, глядя на него, я перестала сожалеть, что у них с Юлей ничего не вышло. Она не сделала бы его более счастливым, чем он выглядел сейчас. И мне оставалось только порадоваться, что такая замечательная девушка встретилась на его пути и раны от неразделенной любви быстро затянулись.
К концу подходил декабрь, когда мы решили с отцом встретиться в кафе. В «Варенике». Зал был украшен к Новому году: на стенах фотографии с зимним пейзажем, под потолком нитки с новогодним дождиком, на подоконниках декорации из ваты и небольших скульптур Деда Мороза, оленей и снеговиков, а на входе небольшая елка, украшенная шарами и гирляндой. Приближался главный праздник всех жителей России, начиная от детей и заканчивая стариками, и каждый верил, что год будущий будет лучше года уходящего, что все мечты сбудутся, и придет счастье к тем, кто его ждет.
Отец скинул темно-серое пальто и остался в голубой рубашке и своей излюбленной кофте на пуговицах. Сколько ей уже лет? Мне кажется, я училась в начальной школе, когда ее купили, и с тех пор она его вечная спутница. Черные брюки, поддерживаемые ремнем, сидели на нем свободно, как если бы отец немного похудел. Или это новые брюки? Но зачем покупать новые брюки, которые не подходит по размеру? Нет, очевидно, первая версия подходит больше. Может ли его похудение быть связано с Ларисой? Он думает о ней? Страдает? Скучает? Укол совести был недолгим, я быстро отогнала мысли об этой женщине из своей головы.
Пока ждали заказ, отец поведал мне об одном из своих маленьких пациентов, которому сейчас посвящает много своего времени. У мальчика когда-то была пересадка костного мозга, а сейчас у него рецидив. Мать в отчаянии, думает, что это приговор, излечения нет и не будет. Она уже не молода, и мальчик ее единственный сын. И поэтому его жизнь ей дорога вдвойне. А, впрочем,… будь у нее двое детей, разве страдала бы она меньше? Мой отец делает все от него зависящее, но понимает, что не бог.
Слушая его, я сознавала свою глупость. Что такое моя безответная любовь на фоне настоящего горя, которое настигает матерей в стенах отцовского отделения? На карту поставлена жизнь ребенка. Вот где беда. А у меня просто неразделенная любовь. Невозможная любовь. Но от нее никто не умрет.
– Папа, ты такой сильный! – протянув руку к отцу, в сердцах сказала я. – Как мне научиться быть такой же?
Отец пристально посмотрел в мои глаза. Он давно не постригался, и челка падала ему на глаза. Он откидывал ее со лба и прижимал рукой к виску.
– Рассказывай, что случилось? – догадался о моем состоянии отец, беря меня за протянутую руку.
– Я влюбилась, папа. Но не в того.
Нам принесли обед, и мы разняли руки. Я заказала себе суп с фрикадельками, а отец – комплексный обед. Когда официант ушел, мы продолжили беседу:
– И снова Юра Слобода тому виной?
– Он. Другого такого нет.
– Я давно ждал этого разговора, Лиза, и рад, что ты наконец-то решилась мне открыться. Рассказывай.
И я рассказала. О семье Шандора, об их обычаях, о его невесте. Даже поведала отцу, что долгое время использовала Марка как прикрытие. Закончила нашим с Шандором разговором после театра. Что послужило причиной моей невнимательности на дороге, я умолчала. Это отцу знать ни к чему.
– Что посоветуешь, папа?
Отец протер губы салфеткой, выдержав тем самым паузу.
– Когда отношения невозможны, их нужно порвать. Даже если любишь.
Жестко, твердо и категорично. Внутри у меня все оборвалось. А я так ждала, что он скажет: «Надо бороться за свою любовь до конца, идти напролом, несмотря ни на что».
– Прости, Лиза, но другого выхода нет. Даже если он тебя полюбит, в чем ты не уверена, спроси себя, сможешь ли ты́ любить человека, который предал свою семью? Сможет ли о́н тебе простить это? Эгоизм плохой помощник. Отпусти его. Это больно, тяжело, кажется, что невозможно. Но со временем все пройдет. Ты научишься жить без него. Встретишь другого. И сегодняшние переживания покажутся тебе глупыми и пустыми. Ведь ты еще так молода. Первая любовь она такая…безрассудная. Наделаешь ошибок, всю жизнь будешь жалеть.
– Почему у меня такое чувство, что ты делишься личным опытом?
– Потому что я прожил жизнь, и лучше ее знаю. Но это не значит, что я о чем-то жалею. Мне не в чем упрекнуть судьбу. Ведь она дала мне тебя.
– И, если бы не было меня, ты бы оставил маму ради этой Ларисы, да?
– Зачем ты снова поднимаешь эту тему? Я сделал свой выбор, и ни о чем не жалею. Семья – это важная составляющая моей жизни, и однажды ты это тоже поймешь. Когда у тебя появится своя семья. И я уважаю твоего Юру за его отношение к своим родным и к их обычаям.
– И ты будешь уважать его, даже зная, что его пренебрежение мною в угоду своей семье делает меня несчастной?
– Но он ведь не любит тебя!
– А если полюбит… И оставит их ради меня. Как ты будешь к нему относиться?
Отец снова протер губы салфеткой, отложил ее в сторону и, глубоко вздохнув, взял меня за руку. Улыбнулся, но в этой улыбке было больше грусти, чем радости.
– Лизонька, ты знаешь, что я всегда забочусь о твоем счастье и благополучии, и, если такой поступок Юры сделает тебя счастливой, я приму его любым. Но, пожалуйста, подумай хорошо, каким ты хочешь видеть рядом с собой человека, которого выберешь в спутники жизни. С принципами или без.
Последняя суббота уходящего года и последнее занятие в мастерской в этом году. Пока мы добирались до нее, я поинтересовалась у Шандора, как цыгане отмечают Новый год. Оказывается, Новый год у них не такой масштабный праздник, как у нас, и отмечают они его только потому, что живут в непосредственном соседстве с русскими. Цыгане – народ веселый, с душой, требующей праздника, поэтому они переняли обычай его празднования на себя.
Большее значение цыгане придают Рождеству. Они отмечают его всем табором, обходя все цыганские дома и угощаясь традиционными блюдами. И все это сопровождается песнями, танцами и хорошим настроением. Гулянья длятся несколько дней, и могут закончится только к Крещению. На Рождество у них крестят всех детей, которые родились за прошедший год, а также ходят на кладбище и поминают усопших родственников.
На улице сегодня было слякотно, в небе ходили тучи, дул холодный пронизывающий ветер, и я плотнее куталась в шарф, повязанный вокруг шеи. На моей голове была шапка, но настолько тонкая, что совсем не согревала при резких порывах ветра. Мне хотелось прижаться к Шандору и ощутить его теплую заботливую руку у себя на плече, но он словно не замечал моего продрогшего состояния и не предлагал взять его под руку. При этом сам был одет и того легче – в тонкую куртку и без головного убора, но не подавал признаков ощущаемого им холода.
Снова подул холодный ветер, и я вжала плечи в шарф. На моих руках были перчатки, но они не спасали от холода.
– А елки у вас ставят? – спросила я.
– Да, но не все. В нашем доме елки никогда не было.
– Почему?
– Отец считал, что это совсем по-русски.
– За что он не любит русских?
– Не то, чтобы не любит. Просто считает, что наши культуры должны идти отдельно друг от друга.
Когда мы, наконец, добрели до мастерской, я с радостью оказалась в помещении и стала разминать свои озябшие пальцы. Им предстояло работать, и нужно было вернуть им подвижность.
– Замерзла? – заметив мои действия, сказал Шандор. – Сейчас возьмешь глину, станешь ее мять и вмиг согреешься.
В этот раз мы были в мастерской одни. Все уже готовились к Новому году, и занятия отменили. Но Шандор уезжал только завтра, и сегодня мы работали в привычном режиме. С утра посетили лекцию и семинар в университете, а затем направились сюда.
Он был в темных джинсах и синей футболке с цветным принтом, на ногах новые черные кроссовки, на которых остались следы грязи с улицы. Я по субботам тоже старалась одеться попроще, чтобы не портить хорошие вещи результатами своего труда. На мне была легкая трикотажная кофта серого цвета и темно-синие джинсы, на ногах белые кроссовки, которые я предпочла протереть тряпкой, когда мы вошли в мастерскую. Косу я закрутила в пучок и стянула широкой резинкой, чтобы она не мешала работе.
Прежде чем мы надели фартуки и приступили к занятию, я решила вручить Шандору свой новогодний подарок. Я открыла свою сумку и вынула из нее подарочный пакетик, повязанный синей лентой. После всего услышанного о цыганских обычаях вручение подарка казалось не вполне уместным, его стоило бы преподнести позднее, но я все же решила сделать это сегодня. Шандор с любопытством наблюдал за пакетиком у меня в руках и скромно улыбался.
– У меня для тебя подарок.
Я подошла к Шандору и протянула ему упаковку. Она была непрозрачная, и он нерешительно взялся за ленточку.
– Пусть этот подарок принесет тебе удачу в Новом году… Да, ты можешь посмотреть.
Шандор вскрыл пакет и вынул из него глиняную подкову. Его губы растянулись в широкой улыбке. По китайскому календарю наступал год Лошади. И хоть китайцы будут праздновать его только в феврале, мы, русские, уже торопились всех поздравлять с годом Лошади.
– Подкова – верный спутник лошади, – сказала я, – а лошадь имеет большое значение в твоей семье. Поэтому я смастерила тебе ее своими руками. Повесишь ее в своем доме, чтобы приносила счастье и удачу. Тебе она потребуется на следующий год. В учебе, в работе, во всех твоих начинаниях… в семье.
– Когда ты успела?
– Иногда я могу быть очень проворной. Сделала ее дома, обожгла в обычной духовке. Надеюсь, этого достаточно. Если нет, можешь у себя обжечь ее в муфельной печи.
Он поблагодарил и сказал, что тоже приготовил мне подарок. Знал, что у русских так принято. В его глазах играли смешинки. Я увидела привычный формат коробки. Где он их берет? Красная лента. Я развязала ее и открыла. Секундное замешательство, а затем смех. Шандор тоже сделал мне подкову из глины, но крупнее моей. У него она вышла ровнее и четче, но не в этом суть. Когда смех утих, захотелось плакать. Почему он не любит меня, ведь у нас даже мысли одинаковые?
– Спасибо. Тоже повешу ее над дверью в доме.
Я упаковала свою подкову обратно в коробку, положила в сумку.
Мы планировали создавать кувшин, и глины нам требовалось больше, чем обычно. Ее мы обминали на столе. К концу года сил у меня прибавилось, и я довольно легко справилась с этой задачей. Далее следовали по накатанной схеме. Когда дошло время до вытягивания стенок сосуда, Шандор включился в работу. Снова его пальцы на моих, но уже не так напористо, просто контролируют процесс. Пошла волна наверх. Тянем, тянем, тянем… Выравниваем, собираем в центр, пошли плечики…
И вдруг я ощутила, как его пальцы сконцентрировались на моих руках, стали их поглаживать. В следующую секунду я совершила резкое движение в глубине сосуда, и он порвался. Часть куска отлетела за пределы круга, и от неожиданности я вскрикнула. Шандор отпрянул от меня и широко раскрытыми глазами смотрел на то, что осталось в чаше. Я остановила круг и посмотрела на Слободу. Он пребывал в шоке, уставившись на станок.
– Шандор, – тихо позвала я.
Он перевел взгляд на меня, а потом резко встал и широкими шагами покинул мастерскую. Я сидела в недоумении, не зная радоваться мне или огорчаться. Изделие было безнадежно испорчено. Это огорчало. Придется начинать все с начала. Но то, что этому сопутствовало, обволакивающим теплом прошлось возле сердца. Спустя четыре месяца абстракция не помогла. Он не просто меня касался, он меня ласкал.
Это происшествие вновь возродило во мне надежды. С моими чувствами легко бороться, а как со своими, Шандор, справишься? В животе запорхали бабочки.
Я подняла разбросанные куски глины, помыла руки. Слобода не вернулся, и я пошла его искать. В коридоре его не оказалось. Не на улицу же он выскочил без верхней одежды?! В окно его не увидела.
Он вышел из туалета с фартуком в руках. Лицо мокрое, волосы около лба тоже. Он поравнялся со мной, нахмурил брови.
– Сотри улыбку со своего лица, – сказал он и зашел в мастерскую.
О, я даже не заметила, как растянула губы в улыбке. Ах, дурацкие бабочки!
Я вернулась в мастерскую. Шандор стоял около раковины и вытирал лицо полотенцем, от своего фартука избавился, бросив его в корзину.
– Мы продолжим или…
– Нет, Лизавета! – резко сказал он. – Мы закончили. Совсем закончили. Больше заниматься не будем. Со мной во всяком случае.
Он прошел до стола, как будто хотел что-то на нем взять, но, подняв поочередно несколько маленьких горшочков и пиал, покрутил их в руке и вернул на место.
Я сняла с себя фартук и повесила его на свой стул.
– Почему мы не будем заниматься? – спросила я.
– Я не могу относиться к тебе объективно.
Я заметила злость на его лице. На кого он злится – на меня или на себя? Он отошел от стола и, продолжая что-то искать взглядом, замер посреди комнаты, сжимая руки в кулаки. Я подошла к нему очень близко.
– А кто сказал, что я жду объективности?
Шандор сосредоточил свой взгляд на мне и пуще нахмурил брови.
– Все также живешь иллюзиями?
– Разве это до сих пор иллюзии?
– Ты снова вообразила то, чего нет, – чуть наклонившись ко мне, сказал Шандор. – И путаешь два разных понятия.
– А может это ты запутался? – Я протянула к нему ладонь. – Сделай это еще раз, и ты поймешь, что со мной – не то же самое, что с ней.
Он не пошевелился, продолжая сжимать кулаки, и только его взгляд бегал от моих глаз к руке.
– Как ты не понимаешь, Лизавета, что это шаг в пропасть? Ты падаешь вниз и тянешь меня за собой. Мы обречены…
– Местоимение «мы» мне нравится больше. Я рада, что уже не одна на этом пути.
Это осознание окрылило меня и сделало смелее. Я забыла все обещания и шагнула вперед, уткнулась ему лбом в грудь и обняла его. Знакомый приятный аромат ментола взбудоражил кровь и меня бросило в жар.
Как же бьется его сердце! Какой он горячий! Он не худощавый, как мне всегда казалось. Под моими руками его спина, и она крепкая и широкая. Его учащенное дыхание обжигает мою макушку, он весь горит, и я жду, что он откликнется на мое объятие. Я повернула голову влево и прижалась к нему щекой. Его руки не поднялись ни на сантиметр, кулаки не разжались. Обними, пожалуйста, обними!
- Ты веришь в знаки? – спросила я, не отрываясь от него.
– Что? Какие знаки?
– Думал ли ты когда-нибудь, что твои неудачи с невестами, это знак… откуда-то свыше?
Он молчал, и я продолжила:
– Если бы твоя первая невеста не умерла или вторая не сбежала бы с другим парнем, то сейчас бы ты уже был женат, и если так не произошло, то это для чего-то было нужно. Кто-то руководит твоей судьбой и отодвигает от тебя брак.
Шандор хмыкнул. Думает, это мистика?
– Веришь в такое? – спросил он.
Я, продолжая его обнимать, отстранила от него голову и посмотрела ему в глаза.
– Иногда. Но согласись, что доля правды в этом есть. Ведь неудача с невестой, это не единичный случай в твоей жизни. Это произошло дважды. Для чего?
Шандор поднял глаза и посмотрел перед собой. Словно над чем-то размышлял.
– Может быть, для того, чтобы я поступил в университет.
– Если бы ты женился раньше, этого бы не случилось?
– Не знаю. Наверное, у меня бы появились дети, и мне нужно было бы думать, как их прокормить, а не учебой заниматься.
– Можно учиться и работать. Ты ведь работаешь сейчас.
Он снова посмотрел на меня, и, как будто только сейчас обнаружив, что я его обнимаю, взял меня за плечи и отстранил от себя.
– Лизавета, мы уже говорили об этом. У нас нет будущего… вместе. Ты красивая девушка, и я немного увлекся. Я мужчина и это естественно. Но это не любовь. Я не хочу обманывать тебя.
– Тогда что любовь? – высвобождаясь из его рук, спросила я.
– Я не готов тебе ответить. Если узнаю, скажу.
– Шандор, зачем ты меня обманываешь? – с надрывом сказала я. – Зачем мучаешь? Тебе совсем меня не жаль?
– Ты хочешь, чтобы я испытывал к тебе жалость?
Меня передернуло. Словно ударило током.
– Нет, конечно, нет.
Я села на стул. Сердце снова щемило. Я не верила, что им завладела только страсть. Прежде же не было такого. Почему она появилась сейчас?
Шандор подставил напротив меня другой стул и сел на него, облокотившись на колени, пальцы рук сцепил замком.
– Лизавета, давай расставим все точки над i. И больше не будем друг друга травмировать разговорами об этом. Ты удивительный друг, смелая и отзывчивая девушка. Ты не побоялась подружиться со мной, с цыганом, которого многие презирают. И я ценю это. Мы много времени проводим вместе, и вполне естественно, что меня стало влечь к тебе. Но я не люблю тебя. Я настолько запрограммировал себя против любви, что не могу открыться навстречу твоим чувствам. Ни к чему хорошему это не приведет. Моя семья ждет от меня брака на цыганке. Я не могу пойти против их воли. Так жили мои предки, такая же участь выпала мне. Ты обещала понять и принять наши традиции. Они таковы – я женюсь на Раде. Еще раз прошу – не питай напрасных иллюзий.
Он в который раз отвергал меня. Даже не смотря на возникшую в нем слабость, он отказывался пойти на поводу у своих желаний. Его семья ему дороже. Он не верит, что я способна сделать его счастливым. Без меня он сможет прожить, без них – нет. Да, это разумно. С ними он уже больше двадцати лет и привязан к ним сильнее, чем ко мне. А я лишь краткий миг. Его влечет ко мне, потому что он мужчина, но это ничего не значит. Точно также его может увлечь его жена, и тогда он обретет такое же счастье, какое выпало на долю его брата. И те знаки свыше, о которых я говорила, на самом деле ведут его не ко мне, а к ней, к Раде. Может судьба берегла его именно для нее? Да, наверное, это так.
Я заставила себя улыбнуться.
– Я вынуждена снова попросить у тебя прощение.
– За что? Ты не виновата. Это я внес хаос в твою душу.
– Да, наверное. Тебе тоже надо быть сдержаннее.
Мы изобразили некое подобие улыбки, но веселее не стало. Я поднялась и подошла к вешалке, на которой висела моя куртка.
– Я, пожалуй, пойду. Еще нужно столько дел перед Новым годом сделать. А тебе удачной дороги и счастливых праздников в кругу семьи.
– Конечно, спасибо, – поднимаясь на ноги, поблагодарил Шандор. – Что ты решила с занятиями? Будешь продолжать? Я могу тебе посоветовать другого мастера.
– Буду, но давай обсудим это в следующем году.
Я надела куртку, застегнула молнию, Шандор подал мне сумку и, бросив на него прощальный взгляд, я ушла.
Отец в этот день не работал. Я попросила его повесить подкову над входной дверью концами вверх, чтобы «счастье не выпало». Он поинтересовался, где я ее взяла, и я не стала скрывать, что это подарок Шандора. Маме об этом мы не сказали, и она решила, что эту подкову я сделала сама. Тем более что она видела меня за ее изготовлением несколько дней назад. Но она ее не рассматривала и не смогла заметить разницы между двумя разными изделиями. И слава богу.
Тридцать первого декабря мы ждали в гости тетю Марину, Марка и Ольгу. Это уже стало нашей традицией – встречать Новый год вместе с Савельевыми. Мама ворчала весь день, недовольная тем, что Марк будет не один, и злясь на подругу, что та до сих пор не отвадила эту девицу от своего сына. Будто ее все устраивает, и Ольга достойная замена ее любимой крестницы. Но это ведь вздор! Как может крашеная кукла с силиконовыми формами превосходить достоинствами натуральную красоту ее дорогой дочери?
И поэтому она особо тщательно продумывала мой образ. По мнению мамы, облегающее синее платье, высокий каблук, собранные в гладкий пучок волосы и открытая шея должны сразить Марка наповал. Да-да, шея обязательно открытая, чтобы была видна пульсирующая вена. Это особенно возбуждает мужчин. Не знаю, откуда она это взяла и каким образом проводила исследования, но я соглашалась со всем. Явный признак безразличия к происходящему.
По итогу моего преображения я не узнавала себя в зеркале. Чем не кукла? Мама хотела, чтобы я походила на Ольгу? Не мой образ. Хотелось распустить волосы, заплести косу, стереть яркий макияж. Но маме нравилось. Она не раз повторила, какая же я у нее красавица.
– Не родись красивой, а родись счастливой, – сказала я.
– Ерунда, это придумали дурнушки, чтобы найти оправдание своей непривлекательности. С такими данными нельзя быть несчастливой.
Старания мамы не пропали даром. Марк пожирал меня глазами, и даже не постеснялся присутствия своей подруги, расцеловывая в обе щеки, но как бы случайно попадая на мои губы. Я сделала вид, что не заметила его промахов, расточая улыбки и приветствия прибывшим гостьям.
Ольга мило всем улыбалась, обнажая свои безупречные белоснежные зубы, говорила торопливо, выдавая свое волнение, нервно одергивала узкое красное платье, которое при каждом шаге норовило оголить ее и без того открытые ноги, и из кожи вон лезла, чтобы понравиться моей маме. Она подарила ей сувенирного светящегося оленя, нахваливала ее блюда, спрашивала рецепты, восхищалась новогодним декором и даже зачитала стихи собственного сочинения. Поэзию мама не оценила, не преминув указать на банальную рифму и напыщенный слог, а за все остальное сдержанно поблагодарила.
Отношение тети Марины к подруге сына было очевидным. Она называла ее «милочкой», улыбалась ей, постоянно хотела слышать ее мнение или совет, как будто бы они для нее что-то значили, даже смеялась над ее шутками, но в интонации голоса порой угадывались язвительные нотки, а в улыбке фальшь и наигранность. Ольга определенно не нравилась моей крестной, и мне было любопытно, замечает ли девушка скрытое глумление к своей персоне? Но она не подавала признаков обиды и потерянности, и принимала участие в любом диалоге, оставляя свои комментарии.
Я не узнавала Марка, сидевшего напротив меня рядом с Ольгой. Он медленно скользил по мне взглядом своих дымчатых глаз, словно стягивая с меня платье и наслаждаясь открывавшимися обнаженными формами. И я действительно начинала чувствовать себя голой. И, наверное, кровь в той самой вене поистине бешено билась о стенки сосуда и выдавала мое волнение.
– Лиза, а почему нет Юры? Я ожидала, что он тоже придет.
Слова Ольги. Все посмотрели на нее, потом на меня.
– Какого еще Юры? – удивленно спросила мама. – Лиза, ты хотела пригласить этого цыгана в наш дом?
По ее тону Ольга поняла, что сказала лишнее, но сказанного не воротишь. Она сконфузилась, виновато посмотрела на меня, на Марка. Но в его глазах только легкая усмешка. Похоже, его забавляла возникшая ситуация.
– Нет, мама, я не собиралась приглашать Юру. Он уехал домой.
– Ну и слава богу, туда ему и дорога. Ну а что мы заскучали? Давайте проводим старый год!
Я взяла стакан с водой и сделала несколько глотков. Все хорошо. Ничего не произошло. Мама просто злится из-за Ольги.
Проводив Старый год, встретили Новый. Алкоголь снял напряжение за столом, стало больше шуток и смеха. Даже Ольга перестала раздражать маму. Она начала делиться с ней рецептами своих фирменных блюд, и более благодарного слушателя за столом не нашлось. Со стороны казалось, что добиться расположения моей матери для Ольги не менее важно, чем расположение моей крестной.
Пока отец беседовал с тетей Мариной, Ольга – с моей мамой, Марк улучил момент поговорить со мной. В комнате работал телевизор, где шел новогодний концерт, и его звуки приглушали нашу беседу. Марк пересел ко мне ближе.
– Марк, – пошла я в атаку, – мне не нравится, как ты на меня смотришь. Тебе не кажется, что неприлично приходить в гости с одной девушкой, а пялиться на другую?
– Заметила, да? – усмехнулся Марк.
– Конечно, я же не слепая. Что за игры ты ведешь? Хочешь, чтобы это заметила Ольга, и устроила тебе сцену ревности?
– Нет, я просто забавляюсь. Люблю, когда ты краснеешь.
– А разве я краснела?
– Еще как.
– Ерунда, тебе показалось, – но моя рука потянулась к воде, чтобы охладиться – изнутри я и в правду горела. Что точно Марк умел, так это вгонять меня в краску.
– Да ладно, расслабься, – произнес Марк. – Расскажи лучше, как прошло объяснение с твоим цыганом касательно развенчанного мифа о женихе.
– Марк, у него есть имя.
– Оно слишком сложное для моего запоминания.
– Ты можешь называть его Юрой.
– Так что ты ему сказала? – перешел Марк к волнующей его теме.
С момента нашей неожиданной встречи в театре, мы с ним не виделись и общались только по телефону. Я не могла ему рассказать всего по средствам связи, потому что мама находилась дома и наверняка подслушивала наш разговор. В такие минуты она убавляла звук у телевизора или начинала сновать по коридору из комнаты в комнату только бы слышать, о чем я говорю.
– Мне дали понять, что зря стараюсь, нам не быть вместе.
– Он не любит тебя?
– Сказал, что не любит.
– Но ты не веришь?
– Это ничего не значит, Марк. Точки над i расставлены. Его семья ему дороже меня.
