Нина Резун
Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть
Глава восьмая
Когда очнулась, первое что ощутила – сильную боль справа на голове. Попыталась открыть глаза, но все кружилось, и я вновь их закрыла. О том, что я инстинктивно потянулась к источнику боли, поняла, когда кто-то схватил мою руку и прижал ее к месту, на котором я лежала. Где я? Что произошло?
Болела не только голова, левая нога ныла, будто ее вывернули наизнанку. Слышала голоса, но не могла разобрать речи. Что со мной? Я умерла? Но разве чувствовала бы я боль, будь я мертвой? Вероятно, жива. Но отчего болит все тело, а особенно голова? Я попыталась что-то произнести, но кроме как пошевелить губами, ничего другого не смогла.
– Лежите, не шевелитесь. Мы везем вас в больницу.
И я снова провалилась в беспамятство.
Проснулась я в больнице, лежа на спине, голова на левом боку. Я подняла руку и притронулась к ней. Ее перебинтовали, хвост распустили. Пульсирующая боль справа стала слабее, но не ушла совсем. Нога стянута эластичным бинтом, не гипсом, а значит, не перелом. В руке капельница, на плечах ссадины. Что произошло? Почему я в больнице?
Аккуратная чистая палата с выкрашенными в светло-зеленый цвет стенами, деревянным окном и выбеленным потолком дышала свежестью. Будто ее только что вымыли и сбрызнули освежителем воздуха. На окне – прозрачный тюль, призванный создать домашний уют. Он колышется от легкого ветерка из приоткрытой форточки, но прохлада не ощущается. Слева от кровати белая металлическая тумбочка и моя сумка сверху, в ногах – квадратный столик на стальных ножках с придвинутыми к нему двумя стульями. На противоположной стороне маленький холодильник, на нем – электрический чайник. Кроме входной двери в палате мною обнаружена еще одна. Видимо, в санузел. Расположилась с комфортом. Еще бы телевизор, и как в санатории.
Хотелось в туалет. Но капельница не позволяла этого сделать. Увидела около кровати кнопку для вызова медсестры. Нажала. Через несколько секунд вбежала молодая хорошенькая сестричка в белом халатике. На лице радушие. Она мне сразу понравилась.
– Вы проснулись, – подтвердила она очевидный факт. – Как самочувствие?
– Лучше, чем было. Хочу в туалет.
Она посмотрела на капельницу, поправила ее.
– Вам пока лучше не вставать. Могу дать «утку».
– О нет. Потерплю тогда. Как вас зовут?
– Мария.
– А я Лиза.
– Да, я знаю. Скоро подойдет ваш лечащий врач, он вам все расскажет.
– Мне что-то делали? – указывая на голову, спросила я.
– Олег Васильевич вам все расскажет, – повторила она.
– Хорошо. Ко мне можно на «ты».
Мария улыбнулась и вышла. Не слишком разговорчивая оказалась у меня медсестра. Олег Васильевич действительно пришел «скоро». На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. Такой же радушный и улыбчивый, как медсестра. Они всем пациентам так улыбаются?
– Как ваше самочувствие? – спросил он, представившись.
Он не стал садиться, а, положив мою карту на стол, подошел к моей кровати. Достал из кармана халата фонарик и, раздвинув поочередно одной рукой мои глаза, второй посветил им во внутрь.
– Немного кружится голова, и тошнит.
– При травме головы такое бывает. Вы помните свое имя?
– Да, Лиза… Елизавета Костолевская.
– Верно, мы нашли ваши документы в сумке. И предупредили вашего отца, что вы у нас.
– Вы его знаете?
– Я же врач.
– Да, разумеется. Что случилось? Почему я здесь?
– Вы не помните?
Я в который раз попыталась напрячь свою память. Я знала свое имя, значит, должна помнить и события, приведшие меня на больничную койку. Но… я не помнила.
– Вас сбила машина. Вы переходили дорогу в неположенном месте.
– Где это произошло?
– На Ставропольской. Около университета.
Пазлы, рассыпавшиеся в моей голове, вдруг собрались в единую картинку. Я вспомнила. Но лучше бы мне это забыть.
– Двери в отделение атакует мужчина, который вас сбил. Он очень интересуется вашим самочувствием. Боится, что ему предъявят обвинение. Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Он не виноват. Скажите, пусть идет домой. Я не имею к нему претензий. Я просто задумалась.
– И часто у вас такое?
– Нет. Впервые. Что с моей головой?
Оказалось, у меня черепно-мозговая травма. При падении на асфальт я ударилась головой. Мой хвост смягчил удар, без него последствия могли оказаться более удручающими. Мне назначили препараты и терапию, которую я буду проходить в ближайшие семь дней. Если через неделю я буду чувствовать себя удовлетворительно, меня выпишут под домашний контроль. В течение трех недель мне запрещено читать, смотреть телевизор, слушать музыку, больше лежать и отдыхать. Ограничить посещения родственников и друзей, либо сократить их визиты до нескольких минут, чтобы не напрягать головной мозг. Если будут беспокоить головные боли, головокружения, обмороки и тому подобное сообщать медсестре. Когда «лекция» закончилась, я поинтересовалась, как скоро смогу вставать и самостоятельно передвигаться.
– Ваш отец обещал достать вам костыли, чтобы вы могли перемещаться по палате, в коридор пока не выходите, все необходимое у вас есть здесь.
– Что с моей ногой?
– Обычный вывих, но передвижение может быть болезненным, а так как прыгать сейчас нежелательно, то с костылями вам будет удобнее. А пока отдыхайте. Как капельница закончится, медсестра поможет вам дойти до туалета. Скоро вам принесут обед.
Вечером примчались родители. Оба в белых халатах, с тревогой и беспокойством на лице, сканируя глазами мое тело точно рентгеновский аппарат. От мамы сыпались один вопрос за другим, и я не успевала на них отвечать. Отец принес костыли, а мама – фрукты, домашнюю еду, пижаму, тапки, и я с удовольствием скинула больничную сорочку, облачившись в свою одежду. От резких движений у меня закружилась голова, и, покончив с переодеванием, я опустилась на подушку. Мама уселась возле меня на кровати, без конца теребя мои кисти, щупая голову и не переставая охать.
Когда первые переживания прошли, она принялась отчитывать меня за неосторожность, повлекшую к таким последствиям. Разве не учила она меня в детстве, как надо переходить дорогу? Почему я проигнорировала светофор и пешеходный переход, которые находились в нескольких метрах от меня? О чем я думала и куда шла, почему не смотрела по сторонам? И где виновник происшествия, почему он не наказан? И все в этом духе. А что я могла сказать в свое оправдание? Только «так получилось». А что еще скажешь? Не правду же.
Папе пришлось вступиться за меня, прервав поток маминых упреков и назиданий. Что толку причитать? Беда случилась, и теперь главное, чтобы все обошлось. Травма головы – вещь серьезная, и последствия от нее могут дать о себе знать даже спустя годы. Но он проследит, чтобы мне предоставили необходимый медицинский уход и сделали все необходимые обследования. Любую угрозу для будущего мы должны пресечь сейчас. В этом весь папа. Но я ему доверяю, и готова соблюдать все его рекомендации.
Они пробыли у меня еще какое-то время, и когда ушли, я вдруг поняла, как прав оказался врач, рекомендуя мне полный покой. От маминых возгласов и переживаний у меня разболелась голова, и я оказалась рада остаться в одиночестве.
Вот так и потекли, а точнее поползли мои дни в больнице. Запрещалось все, что могло бы меня отвлечь и скоротать дни до выписки. Оставалось лежать и смотреть в потолок. Иногда в окно. Для этого я вставала с кровати очень осторожно, чтобы не вызвать головокружение, брала костыли и передвигалась по палате.
Через два дня голова практически не болела, болели подмышки от костылей. Мне сняли повязку с головы, и я смогла заплести косу, мыть волосы пока не разрешали. Просили подождать несколько дней.
Днем ко мне приезжала мама, вечером приходил отец. Мама приносила из дома всякие булки и печенья, супчики и гарниры, участливо держала меня за руку, спрашивала о моем самочувствии и надеялась, что мое состояние позволит мне уйти из больницы хотя бы на выходные. Но отец не поддерживал ее в этих надеждах. Он считал, что лучше мне провести эти дни в больнице под присмотром врачей. Мне было все равно, где встретить свой день рождения. Оно не сулило мне радостных моментов, и я перестала ждать его. В какой-то степени меня привлекало мое состояние. Оно позволяло скрыться за ним, спрятав истинные причины недуга.
– Ты что-то неважно выглядишь, – сказал отец, когда пришел ко мне в среду вечером.
– Разве? По ощущениям как раз наоборот.
– Правда? Голова больше не болит?
– Немножко. Но уже не так часто. Даже могу лежать на правом боку.
– Расскажешь, как тебя угораздило попасть под машину?
Я сидела на кровати, опираясь спиной о ее изголовье, ноги подогнула в коленях и обхватила их руками. Ступня уже не тревожила, и я старалась обходиться без костылей. Вопрос отца заставил меня посмотреть ему в глаза.
Мы больше не были близкими людьми, как раньше. Между нами стояла другая женщина, и я чувствовала, что отец до сих пор с ней встречается. Его выдавал взгляд, когда он возвращался с работы. Он торопился его отвести и как будто бы смущался. Я четко могла определить, в какие дни он был с ней. Мы не говорили о Ларисе, но я незримо ощущала ее присутствие в нашей жизни. Иногда мне казалось, что только я и удерживаю его от решительного шага. В его отношении к маме я чувствовала смирение и снисходительность. Как раньше не будет уже никогда. Даже если отец расстанется с этой женщиной. Он больше не идеальный мужчина, каким виделся мне долгие годы. И как оказалось, идеальных вообще не бывает.
– Я уже рассказывала, что задумалась и не заметила, как оказалась на проезжей части.
– О чем были твои думы?
– Обо всем и ни о чем. Ничего конкретного.
Я отвела глаза и уставилась на свои колени.
– Ты заставляешь меня нервничать. Я в детстве переживал за тебя меньше, чем сейчас. Думал, ты уже в том возрасте, когда страхи за твою безопасность не будут меня беспокоить. Боюсь, ты не договариваешь. Что-то произошло, чего я не знаю?
Он потянулся ко мне, взял за руку. Наверное, случись это три месяца назад, я бы открылась отцу без всяких недомолвок. Я бы упала ему на грудь и плакала навзрыд, делясь своим душевным потрясением, первой неразделенной любовью. Но сегодня что-то останавливало меня от откровений, уже не хотелось плакаться в его «жилетку».
– Поделись со мной. Что тебя тревожит?
– Папа, все хорошо. Просто я переутомилась. Сессия, практика… Это был нелегкий семестр, ты же знаешь, у меня было две конференции. Столько напряжения в последнее время. Но теперь все позади. Отдохну, и буду как огурчик. Обещаю внимательно следить за дорогой.
Я выдавила из себя улыбку и, не моргая, посмотрела отцу в глаза.
– Ну… если так, то слава богу. Но если тебя действительно что-то тревожит, только скажи. Ты знаешь, чем могу, тем помогу.
– Конечно, папочка.
Я обхватила его руку двумя руками и еще шире улыбнулась.
– Может, ты хочешь поесть? Мама принесла столько еды, что мне одной не осилить.
– Сама ешь, а то глядя на тебя кажется, будто ты за эти три дня несколько килограммов скинула.
– Я практически не ела в понедельник. Меня тошнило.
Отец собрался уходить, и я вышла прогуляться по коридору, желая проводить его. Здесь же прохаживались другие больные, и еще нескольких я заметила около поста медсестры. Там стоял диван и пару кресел, а напротив них телевизор. Показывали новости и больные, кто с перебинтованной ногой, кто с гипсом на руке, смотрели их, вставляя свои комментарии, в основном неодобрительного характера.
Почти на выходе отец вспомнил новость, с которой шел ко мне, но из-за тревоги за меня, позабыл о ней.
– Ты знаешь, кто ко мне сегодня приходил?
– Приходил куда? В больницу?
– Да.
– Наверное, это кто-то необыкновенный, если ты говоришь таким тоном. Неужели сам губернатор?
– О, как ты высоко берешь!
– Мэр?
Отец рассмеялся.
– Нет, все гораздо прозаичнее. Юрий Слобода. Знаешь такого?
Я остановилась, перенеся тело на здоровую ногу.
– Зачем он приходил?
– Говорит, – тоже останавливаясь, сказал отец, – у вас была на сегодня назначена встреча, а ты не пришла. Он стал беспокоиться. Ни телефона, ни адреса он твоего не знает, но при этом ему известно, где я работаю. Позвонил на мой рабочий с вахты, и я к нему спустился. Я не стал по телефону пугать его своими вестями.
– Ты ему все рассказал?
– Разумеется. Он был очень встревожен. И вызвался навестить тебя. Я, конечно, отговаривал его, сказал, что тебе нужен покой. Но он обещал, что не будет долго занимать тебя своим визитом. Ты не против, если он тебя навестит? Кстати, Марк и Денис тоже хотели тебя проведать. Их еще не было?
– Нет.
– Может быть, придут в пятницу. День рождения все-таки.
– Что он говорил?
– Кто? Юра?
– Да.
– Сказал, что обязательно придет к тебе. Спросил, пустят ли его. Я заверил, что пустят. Я договорился, чтобы к тебе пропускали посетителей. Разумеется, ненадолго. Он так волновался о тебе.
Я снова сделала шаги к выходу. Отец последовал за мной.
– Ты как будто бы не рада, что он придет.
– Нет, – улыбнулась я, – отчего же? Я рада. Неудобно получилось. Я даже не знала, как его предупредить.
Хотя я, конечно, лукавила. Я могла попросить отца, чтобы он передал информацию обо мне через Дениса Слободе. Но я совсем забыла о запланированной на сегодня встрече.
– Он сказал, когда придет?
– Нет. Я просил его дать тебе восстановиться три дня. Может, в пятницу…
– Да, наверное.
Когда отец ушел, я вернулась в палату и стала думать о Шандоре. Я пыталась вспомнить, как покинула его квартиру, не выдала ли я своих истинных чувств. Я запуталась в замках, говорила незнакомым мне голосом, кажется, и попрощаться забыла. Заметил ли он мое состояние? Не заподозрил ли в неравнодушие к нему? Не для того ли желает меня увидеть, чтобы убедиться в своих подозрениях? Но, наверное, тогда бы ему лучше уехать и не показываться мне на глаза. Чтобы страсти улеглись. Однако он выразил желание меня навестить, и был весьма встревожен.
Ох, как бы я хотела отсрочить эту встречу. Я совсем к ней не готова. Что говорить? Как себя вести? Смогу ли я как прежде быть с ним дружелюбна и безмятежна? У него есть девушка, но он о ней промолчал. Может ли быть речь о доверии, когда он скрыл от меня ее существование? Почему? Боялся моего осуждения? Глупость! Он знал, что я за отношения, в которых присутствует любовь, и мне они близки и понятны. В отличие от тех, которые складываются у цыган. Тогда что удерживало его от доверительной беседы? Узнаю ли я об этом, когда он придет ко мне? Расскажет ли он мне о своих отношениях с Екатериной Сергеевной? И что будет со мной, когда узнаю всю правду? Как жить с ней, с этой правдой? Но как сказал Марк, еще не поздно удалить опухоль, которая подобралась к моему сердцу, и я снова задышу полной грудью. Да, еще не поздно. Если Шандор любит Лисицкую, я должна оставить всякие иллюзии относительно него. Если? Разве есть какие-то сомнения? Если не любовь, тогда что это?
Я плохо спала ночью, мне снились непонятные тревожные сны. Утром я не могла вспомнить, о чем они были, но однозначно в них присутствовал Шандор. Как будто бы мы с ним выясняли отношения… ссорились? Возможно… Кажется, он хмурился. Я проснулась с больной головой, и не знала причина этому травма или беспокойная ночь. Выпила назначенные таблетки, и через полчаса боль утихла.
Я стояла у окна и смотрела на улицу. Там протекала жизнь, а здесь в больнице она словно остановилась. Светило солнце, весело щебетали птицы, из приоткрытого окна дул легкий ветерок, который не приносил прохладу, но и не запускал жару. Я открыла дверь в палате, и сквозняк способствовал проветриванию помещения. Я наблюдала за прохожими и машинами и фантазировала, куда они могли спешить. Это занятие стало для меня самым увлекательным за эти три дня, потому что позволяло отвлечься от скучной одинокой палаты и мыслей личного характера.
Я не могла видеть тех, кто приходил в больницу – мое окно находилось на противоположной стороне от входа, и поэтому появление Шандора в моей палате стало не то, чтобы неожиданным, ведь я знала, что он собирался меня навестить, и все же я удивилась его визиту.
Он постучал в открытую дверь и привлек мое внимание. Я обернулась, и наши взгляды встретились. Он все тот же – с хвостом, в голубых джинсах, в белой футболке и серых кедах с перфорацией. И в то же время другой. Совершенно мне не знакомый. Или это белый халат, наброшенный на плечи, создал иллюзию перемен в нем? Но нет, что-то неуловимое и новое появилось в его взгляде. Или мне это только кажется?
– Привет. Можно?
Сердце завелось с пол оборота и принялось лихорадочно молотить в груди. Какой у него все-таки притягательный тембр голоса! Как он ласкает мой слух и будоражит кровь! А эти черные глаза… Ох, только бы опять не улететь в бездну. Но я сделала глубокий вдох и заставила себя успокоиться. Прочь, эмоции, я настроена провести с ним время без вас.
– Привет. Конечно. Заходи. И закрой дверь, пожалуйста… – но тут же поправилась: – Если твоему воспитанию не претит остаться со мной наедине за закрытыми дверями.
Шандор оглядел палату, ничего не ответил и закрыл за собой дверь. Мгновенно стало душно. Или меня бросило в жар от его присутствия? Я проковыляла к столу и тронула чайник. Он уже успел остыть.
– Будешь чай?
– О, я даже не рассчитывал…
– Брось. Мама столько всего мне привезла, что ты просто обязан составить мне компанию, и попробовать ее выпечку.
О, оказываются я умею владеть собой и говорить так, словно ничего не произошло. Будто мы расстались вчера, и сегодня собираемся пить чай не в больнице, а на моей кухне дома.
Я включила чайник, а Шандор поставил пакет, с которым пришел, на стол.
– Как твое самочувствие?
Его взгляд выразил тревожность и озабоченность, о которой говорил отец.
– С каждым днем все лучше.
– Твой отец сказал, что ты повредила голову. Насколько это серьезная травма?
Я указала ему на стул, а сама стала расставлять чашки и вынула из пакета булки, ватрушки и печенье, принесенные мамой. Шандор опустился на предложенное место (без всяких колебаний и размышлений), не отрывая от меня беспокойных глаз.
– Как видишь, я без повязки. Но вот здесь, – я повернулась к нему затылком, – еще есть следы. Но они меня практически не беспокоят. Обошлось без наложения швов и тому подобных манипуляций.
– Значит, идешь на поправку? Когда тебя выпишут?
– Наверное, в понедельник, – и, предваряя его возможные вопросы, пояснила: – Папа звонил Денису. Тот сообщил на практике о моем случае, и я буду закрывать ее в сентябре.
– Да, твой отец мне говорил.
Я положила в чашки пакетики чая и залила кипятком.
– Я принес немного фруктов. Тебе их можно?
– Да. Спасибо.
Я не задерживала на нем надолго свой взгляд. Особенно на его глазах. В них было столько участия и сопереживания, что если бы я не видела… того, что видела, то подумала бы, что он в меня влюблен и сильно волнуется за мое здоровье. Но ведь это не так. Нет, конечно, он переживает. Мы же друзья. Но только этим его волнение и продиктовано.
– Знаешь, я ведь слышал от соседей, что сбили какую-то девушку недалеко от моего дома, но, разумеется, не вник в подслушанный разговор. И даже когда шел в больницу к твоему отцу, волнуясь, что могло случиться, и почему ты не пришла, я и не предполагал, что той девушкой оказалась ты. Но все же какая-то тревога поселилась внутри, и я не находил себе места. Ты должна оставить мне свой адрес и телефон. Я чувствовал себя ужасно, когда не знал, куда пойти тебя искать.
Я опустилась на стул и невольно встретилась с Шандором глазами. Ох, лучше бы он не смотрел на меня этим проникновенным и страдальческим взглядом и не говорил таким волнительным тоном! В душе снова зарождалась надежда, что я все не так поняла, что увиденное мною не более чем удачно разыгранная трагикомедия одного актера.
Я назвала ему адрес и номер домашнего телефона. К сожалению, ручки ни у меня, ни у него не оказалось, поэтому ему пришлось их запоминать.
– Извини, я не подумала, что мое отсутствие может быть тобой воспринято с тревогой. Вернее, я вообще забыла о нашей встрече. Иначе бы попросила Дениса прийти вместо себя и все тебе рассказать. Время в больнице воспринимается иначе, чем за ее стенами.
Я пододвинула к Шандору тарелку с выпечкой, потому что он сам никак не решался ее взять. Он улыбнулся и потянулся к булочке. Я взяла печенье и стала его есть, запивая чаем.
С минуту мы молчали. На моих губах висел вопрос, который я не решалась задать. Я надеялась, Шандор сам заговорит на волнующую меня тему, но он продолжал таиться и вел себя так, словно Лисицкой в его жизни не существовало.
– Что произошло? Как случилось, что ты попала под машину?
– Папа не объяснил? Я задумалась. Сама не знаю, как это произошло.
Я уставилась в чашку с чаем и выдавила из себя виноватую улыбку. Под пристальным взглядом Шандора было нелегко сохранять спокойствие. И как будто бы случай был подходящий, чтобы задать свой вопрос, но что-то останавливало меня. Возможно, этот взгляд, каким он на меня смотрел. В нем как будто бы стало больше расположенности и привязанности.
Шандор съел одну булочку и допил чашку чая, поблагодарил за приглашение и похвалил мамину выпечку. Он взглянул на часы, и этот знакомый жест поднял волнение в глубине моей души. Сейчас он уйдет, и я так и не узнаю о том, что меня беспокоит. Придет ли он завтра? Смогу ли я еще сутки терзаться волнующими меня вопросами? Спроси, Лиза, спроси…. Развей сомнения и выброси его навсегда из головы.
- Я пойду. – Он поднялся со стула. – Тебе надо отдыхать. Твой отец просил не утомлять тебя.
– Шандор, подожди.
Невольно я коснулась его руки, которой он опирался на стол, когда вставал.
– Не уходи, пожалуйста. Ты не представляешь, какая здесь скука. Давай еще поговорим. Как твой отчет?
Слобода вздохнул, но опустился обратно на стул. Он как будто бы не обратил внимания на мою руку, накрывавшую его кисть, но я все равно отпустила его.
– Отчет готов. Ты бы удивилась, если бы я ответил иначе.
– Жаль, что я не смогу услышать, как ты проведешь экскурсию.
– Я повторю ее для тебя, когда вернусь с каникул.
– Почему не сейчас?
Бровь Шандора взлетела вверх.
– Здесь нет экспонатов, тебе придется их воображать… А впрочем… Давай воспользуемся тем, что есть.
Он поднялся со стула и окинул палату взглядом. Он протянул руку к холодильнику, и начал свою экскурсию. Указав его название и год выпуска, он поведал историю его изобретения, начав с цели его создания. Шандор описал его главные функции и устройство холодильного шкафа. Его экскурсия сопровождалась демонстрацией «внутренностей» и мне пришлось встать, чтобы увидеть описываемые им принадлежности. От холодильника он перешел к столу и стульям. Слобода назвал завод-изготовитель, материал, из которого они сделаны и в каком году. Затем он удостоил своим вниманием чайник, кровать и тумбочку. На ходу придумал какую-то невероятную историю их проникновении на территорию больницы, и впервые за эту неделю я смеялась искренне и заливисто.
– Боже, Шандор, ты здорово меня посмешил. Производители техники и мебели действительно те, которых ты указал, или ты все придумал?
– Частично. Мне известно, где делают такие холодильники, но с производителями мебели я незнаком. Конечно, в экскурсии нужно предоставлять достоверные факты, либо очень близкие к ним предположения, но давай представим, что все рассказанное мною правда. Во всяком случае, если мне зададут какой-нибудь каверзный вопрос, я смогу быстро найти на него ответ. Буду надеяться, что он будет близок к правде.
– Да, тут главное, не растеряться.
Я тронула чайник, и предложила Шандору еще чай.
– Мне неловко нарушать слово, данное твоему отцу.
– Я ему ничего не скажу.
Наши взгляды встретились, и на губах Шандора появилась улыбка. Как же она преображала его лицо! Сердце снова заходило ходуном.
– Но если тебе нужно идти… – опуская глаза на стол, сказала я. – Если тебя кто-то ждет… То, конечно, я не буду тебя задерживать.
Он должен был понять, что я говорила о Лисицкой. Кто бы еще мог его ждать, кроме нее?
– Нет, я совершенно свободен.
Он опустился на стул.
– Попробую печенье. Его тоже пекла твоя мама?
– Да. У нас не бывает дома покупной выпечки.
Я разлила по чашкам воды и бросила новые пакетики чая. Я села на свое место, и наблюдала, как Слобода пробовал печенье. Ему определенно понравилась мамина выпечка. Было бы замечательно похвастаться собственной, но в данных обстоятельствах это представлялось невозможным. Хотя у меня были мысли приготовить себе на день рождения торт самостоятельно. Ведь я думала, что встречу его дома. И ко мне придет Шандор. Однако…
– Очень вкусные печенья. Твоя мама отменный кулинар.
– Наверняка, то же самое ты можешь сказать и о своей маме.
– О да. Нам с братом всегда казалось странным, что нам удалось сохранить фигуру на маминой выпечке.
Я улыбнулась. Как это похоже на мою ситуацию!
Невольно Шандор опустил глаза на свои часы, и этот жест вызвал мое раздражение. Значит, не так уж он и свободен, как сказал. Зачем поддался на мою провокацию? Жалеет меня? Ох, только не это…
– Шандор, расскажи мне о Екатерине Сергеевне, – услышала я.
Господи, откуда у меня появился второй голос?
Мимолетный взгляд на меня, и он снова опустил его в чашку. Сделал глоток, не поднимая глаз. Я заметила капельки пота на его открытом лбу. Значит в палате действительно душно. Да еще горячий чай.
– Что ты хочешь знать? – спокойно спросил он.
– У вас с ней отношения?
Это самый глупый вопрос, который я могла задать. Я ведь не об этом хотела спросить.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты любишь ее… – скорее, как утверждение, чем как вопрос прозвучали мои слова. – Ты готов пренебречь своей семьей ради нее…
Скажи «да» и я навсегда вырву тебя из своего сердца, пока ты в нем не укоренился. Я пристально за ним наблюдала. Он не поднимал глаз, и напряженные скулы выдавали его нервозность.
– Ты все не так поняла…
– Не так? Она вышла из твоей ванной совершенно голая, у вас была расправлена постель… Разве это не указывает на то, что вы вместе… спали до моего прихода? Как это иначе можно трактовать?
Сердце застучало в ушах. Надежда открыла в нем дверь и пристроилась на самом краешке. Я приготовилась выслушать какую-то нелепую историю, подобную той, что сочинила сама, и она бы объясняла, почему Екатерина Сергеевна оказалась в его квартире обнаженной, да еще с расправленной постелью.
– Это ты все верно поняла. – Ох, пляшите, демоны, на моей могиле. – Но с чего ты решила, что за этим скрывается любовь?
– А чем тогда это продиктовано? – снова кто-то заговорил моими губами.
Он поднял на меня глаза. На его переносице появилась складка. Во взгляде легкое недоумение, растерянность и… усмешка?
– Мужчины не всегда делают это по любви, – сказал Слобода, – и женщины тоже.
Он думает, я совсем наивная дурочка?
– Я знаю, – с легким раздражением сказала я. – Но мне показалось, ты невысокого мнения о таких женщинах…
– Я – мужчина. А мужчинам нужно периодически… удовлетворять свои инстинкты. Нам не избежать… встреч с такими женщинами.
Боже, что я слышу?
– Погоди, ты хочешь сказать, что не только не любишь Лисицкую, но… и не уважаешь ее?!
Ох, лучше бы он признался, что любит Екатерину Сергеевну. Это бы я приняла с большим пониманием, чем то, что слышала на самом деле. Да, я знала, что так бывает. Мужчины спят с женщинами, которых не любят и не уважают. Бывает и наоборот. Но по рассказам Шандора, я сложила о нем мнение, как о человеке, который выше таких низменных страстей.
– Тебе меня не понять. Для этого надо быть мужчиной.
Я разозлилась не на шутку.
– Чем ты лучше Кулагина?
– Не сравнивай меня с ним! – Подался в мою сторону Шандор. – Он без разбора ведет всех в постель…
– А ты значит разборчив?!
– Пойми, Лизавета, – уже менее эмоционально произнес он, снова откидываясь на спинку стула, – есть женщины, на которых мужчины женятся. Они надёжные, верные, им доверяют, с ними хотят создать семью и растить детей. У цыган к таким девушкам особое отношение. От них ждут невинности, послушания и учтивости по отношению к мужу и его семье. А есть женщины, с которыми мужчины… проводят время, чтобы…
– …удовлетворить свои инстинкты, – закончила я за него, так как он замолчал, подбирая слова. – Как животные! Без любви, без уважения, руководствуясь только своей похотью.
Если бы взглядом можно было убить, Шандор упал бы замертво.
– А где любовь, Шандор? Или может быть существует еще третья категория? Женщины, которых любят! Здорово, когда к ним относится хотя бы одна из вышеназванных групп. Только в твоей жизни такой нет и не будет. Ведь ты не любишь ни свою будущую жену, ни свою любовницу.
Он еще плотнее свел брови к переносице.
– Ты все перевернула с ног на голову.
– Вот как?! Разве я не права?! Ах, погоди. Кажется, ты не упомянул еще одну категорию женщин. Женщин, с которыми… дружат. Хотя Марк сомневается, что такая категория женщин имеет место быть в мужском мире. Потому что рано или поздно один из этой пары влюбляется во второго…
О, Господи, Лиза, что ты несешь?! Если он и не догадался о твоих чувствах раньше, то сейчас ты прямо об этом заявила…
Я встала из-за стола и как могла быстро отошла к окну, уставилась на улицу невидящими глазами. Будучи не в силах выносить более его общества, я сказала:
– Извини, у меня разболелась голова. Тебе лучше уйти.
Я потянулась рукой к голове, подтверждая свои слова действиями. Он резко подскочил со стула, так что тот с грохотом упал навзничь. Я чуть обернулась и заметила, как он сделал пару шагов в мою сторону, попытался заглянуть в мои глаза, протягивая ко мне руки, но не касаясь.
– Тебе плохо?! Вызвать врача?
– Нет, просто уйди! – отвернулась я.
Я накрыла уши своими ладонями, свела локти друг к дружке и зажмурила глаза. Если он скажет еще хоть слово, мой мозг просто взорвется.
– Хорошо, я уйду. Но все-таки скажу на посту, что тебе нехорошо.
Я не ответила. Когда дверь за ним закрылась, я легла на кровать лицом к стене и закрыла глаза. Их жгли слезы, но не знаю, чем они были вызваны. Вероятно, меня ранило очередное развенчивание мифа о мужской моногамности.
Пришедшая медсестра удовлетворилась моими ответами, что у меня ничего не болит, что я просто устала, и оставила меня в покое, пообещав заглянуть ко мне через полчаса, либо просила меня вызвать ее к себе раньше в случае необходимости.
Я все-таки заплакала. Тихо и тоскливо. Мне не быть женщиной, на которой Шандор женится. Эта роль отведена цыганке Раде. Мне не быть женщиной, с которой Шандор спит. Место занято аспиранткой Лисицкой. Да и нужно ли мне это место? Мне не быть женщиной, которую Шандор любит. Такого понятия, как любовь вообще нет в цыганском словаре. Мне позволили быть другом, но и эту роль я не удержала. Я влюбилась, и наверняка за моим поведением он это разглядел. В его праве порвать со мной дружбу. И, пожалуй, это было бы правильно. Нам не быть вместе. Да у него и нет таких мыслей. И он не станет внушать мне надежду. Это конец. Он больше не придет.
