Нина Резун
Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть
– А ты бы смогла предать свою семью ради него?
Я отпила из стакана воды и серьезно сказала:
– Да, Марк, я бы могла оставить всех ради него.
– О, даже так, – невесело сказал Марк, отводя глаза в сторону, – крепко он тебя зацепил. Неужели так хорош?
– Я люблю его, Марк.
Марк невесело улыбнулся, покрутил в руках салфетку и снова посмотрел на меня.
– Хочешь, я соблазню его невесту, и тогда он откажется на ней жениться? У цыган ведь предпочитают девственниц.
Я отпрянула от него.
– Марк! Что за глупости! Алкоголь плохо на тебя действует.
Авария, которая однажды случилась с Марком, произошла именно под влиянием алкоголя. Только чудом ему удалось сохранить водительское удостоверение… или благодаря огромным связям тети Марины.
– Может быть. Но иногда алкоголь может сослужить хорошую службу. С его помощью создался ни один брак.
– По-твоему такие браки прочные?
– А это уже зависит от тебя.
– Предлагаешь мне опоить Шандора?
– Почему нет? Может быть, он станет менее разборчив, и в результате ты получишь своего Шандора навеки. Если повезет, то и ребенка от него.
– Марк! Ты думаешь, я на такое способна?!
– Неужели ты не думала об этом?
– Нет, Марк, не думала. Я планировала сделать это по обоюдному согласию.
– Я предложил тебе вариант, а дальше думай сама.
– Спасибо, Марк, но это не мои методы.
– Подумай.
Когда я пришла на экзамен, Шандор его уже сдал. Никаких сюрпризов – на пять. Я заняла очередь и погрузилась в тетрадь. Не все успела выучить, и поэтому нервничала. Шандор подбадривал меня, предлагал рассказать те вопросы, которые не подготовила, но я отказалась. Завела себе правило номер четыре: «Учиться жить без него» и хотела ему следовать.
Настала моя очередь заходить. Мне пожелали «ни пуха, ни пера», я послала всех «к черту» и вошла в аудиторию. Над билетами корпели Денис Кравченко, Таня Сизых и еще один парень с параллельной группы. По каким-то личным обстоятельствам сдавал с нами. Протянула зачетку. Билет номер 13. Хоть я и родилась тринадцатого числа, удача мне не улыбнулась. Второго вопроса не знала, но первым владела в совершенстве. Я решила не продлять себе муку, и села отвечать без подготовки. Рассказала все по первому пункту, ответила на дополнительные вопросы. По второму призналась честно, что не готова. Дмитрий Сергеевич Король, а именно он принимал экзамен, удивленно посмотрел на меня:
– Как же так, Костолевская? Может быть, надо было посидеть и подумать? Вдруг что-то вспомнилось бы.
– Перед смертью не надышишься.
Король полистал мою зачетку.
– Прекрасная учеба – ни единой тройки. На какую оценку вы рассчитываете сейчас?
– Мне все равно. Что поставите, то и приму.
– На пятом курсе так не рассуждают.
– Я не иду на красный диплом. Оценка ничего не решает.
– Как у вас с математикой, Костолевская?
– Не поняла вопроса.
– За первый пункт вам ставлю пять, за второй два. Какая средняя выходит?
– Три с половиной.
– Да, действительно. Что ж мне с вами делать? Не хочется портить вам диплом. По законам математики я должен округлись в большую сторону, но вы не ответили второй вопрос билета. Обычно я ставлю три.
– Мне все равно, – повторила я и немного тише добавила: – Мне намного важнее, чтобы вы «дожали» Слободу, и он поступил в аспирантуру.
Король удивился. Наклонился над столом ближе ко мне и изрек:
– Приятно осознавать, что у меня есть союзник. Но разве прекрасной девушке не проще склонить его к этому, чем престарелому преподавателю?
Он шутил. На вид ему было лет пятьдесят, совсем не старик.
– Женское слово ничего для него не значит.
– Почему?
– Вам известно о его происхождении. Там у них своих порядки. То, что мы с ним познакомились, большая… удача для нас.
– Хорошо, ответьте мне еще на один вопрос, и я поставлю вам оценку, – откидываясь на стул, громче сказал Дмитрий Сергеевич.
Он озвучил его. Вопрос не имел отношения ни к первому пункту билета, ни ко второму, и был несложный.
– Четыре.
– Спасибо. Только не говорите Юре про наш разговор. Ему это не понравится.
– Хорошо. Желаю удачи на следующих экзаменах. И подготовьтесь лучше.
На выходе я обернулась к Денису. Он смотрел на меня и, вероятно, все слышал. Я подставила указательный палец к губам, призывая к молчанию. Он согласно моргнул.
Следующие экзамены были после Рождества. До них я посетила мастерскую и познакомилась с Оксаной Тимофеевной. На вид ей лет сорок пять, с грушевидной фигурой и не по-женски крепкими руками. Она с энтузиазмом взялась за мое обучение, постоянно хвалила, хвалила Шандора, как педагога, который научил меня правильной постановке рук и привил чувствительность к глине, и я, очарованная ее теплыми отзывами о Шандоре, быстро к ней расположилась.
Остальные экзамены я сдала на пять. Один из них принимала Лисицкая. Если в начале учебного года она сохраняла ко мне пристрастность и всячески пыталась «завалить», то после педагогической практики вообще перестала меня замечать. На экзамене она вспомнила о своем неравнодушии ко мне и попыталась придраться к ответу, но я ей так искусно парировала, что даже вызвала ее восхищение. В итоге она поставила мне «отлично», поинтересовалась темой моего дипломного проекта, и, когда услышала, что я пишу о правлении Екатерины II, похвалила за выбор. На прощание она улыбнулась мне такой очаровательной улыбкой, что со стороны могло показаться будто мы расстались с ней как самые близкие подружки.
После экзаменов нас ждали недельные каникулы. Шандор снова уехал домой. Словно бежал от меня. Я остро ощутила, что в наших отношениях возник раскол, ушла былая беспечность. Я чувствовала контроль во всем, что Шандор делал и говорил. Контроль над собой. Он был решительно настроен убить во мне все надежды, и четко следовал своему настрою.
Театры, выставки и «Арбат» остались в прошлом. Мы встречались только в университете и после учебы разбегались по домам. Иногда могли встретиться в библиотеке, но разве там пообщаешься? Я понимала, что все движется к логическому завершению, на сердце становилась тяжелее, но я не теряла оптимизма и… надежды.
Приближался его день рождения, и я долго думала, что ему подарить. Хотелось что-то такое, что было бы с ним всегда, что напоминало бы обо мне, когда он уедет, и служило бы ему продолжительное время – лучше всю жизнь. Я перебрала тысячу вариантов, но остановилась на двух. Первый – часы. Те, что он носил сейчас были старыми, с трещиной на стекле, и заменить их на новые выглядело как само собой разумеющимся. Часы не долговечны, но при бережном обращении могут прослужить несколько лет. Он будет носить их на руке, и каждый раз глядя на время, вспоминать меня.
Второй вариант не такой практичный и необходимый, но будет с ним и днем, и ночью, и летом, и зимой, и в болезни, и в здравии и так далее и тому подобное. Это золотая цепочка, лучше с подвеской. Она может порваться, потеряться и кануть в Лету, но есть вероятность сохранить ее на долгие годы. И видеть каждый раз, подходя к зеркалу, или касаясь шеи. И выглядеть на цыгане такая вещь будет вполне уместно.
Я прошлась по ювелирным магазинам и магазинам часов в поисках той уникальной вещицы, которая соединит нас с Шандором навеки – пусть не физически, но духовно. И остановилась на втором варианте. Я выбрала цепочку с довольно прочным плетением, некрупную и длиной пятьдесят сантиметров. К ней так и напрашивалась подвеска, и я вместе с продавщицей подобрала подходящий золотой крестик. Он не был вычурным и дорогим. Его гладкая узкая поверхность не имела распятия, надписей и каких-либо других символических элементов, и вместе с цепочкой смотрелся просто и гармонично.
Но Шандор отказался принять мой подарок. Сказал, что он слишком дорогой. И как я не пыталась его убедить, что дело не в цене, а в желании оставить ему память о себе, он все равно его не взял. Он подчеркнул, что мы не в тех отношениях, чтобы обмениваться подобными подарками. Ему было бы достаточно приготовленного моими руками торта или иной выпечки, которые бы он принял с удовольствием. Обиду я проглотила, цепочку забрала. Но не отказалась от мысли вручить ему ее позже. При каких-нибудь иных обстоятельствах. Может быть тайно.
Но его советом я не преминула воспользоваться спустя неделю. Когда наступило 23 Февраля. Я взяла мамину кулинарную книгу и испекла песочное печенье. Мама сидела рядом и контролировала весь процесс. Мне пришлось сказать ей, что это подарок всем нашим парням, а потому я испекла двойной объем, чтобы моя легенда выглядела правдоподобной.
На этот раз Шандор остался доволен, и для себя отметила, что мне и самой понравилось делать ему подарок такого рода. В этом было что-то душевное и домашнее, и то, как Шандор на него реагировал, переполняло меня нежностью и теплом. Мне все-таки удалось угостить его своим блюдом. Пусть даже и выпечкой.
Он не остался в долгу, и на 8 Марта тоже сделал мне подарок. Кроме желтой розы, которая меня уже не удивила, он подарил мне сделанную собственными руками чайную пару, покрытую белой глазурью. Идеально круглая поверхность чашки, сужающаяся к основанию, искусно соединенная с ней ручка с изогнутыми концами, волнистое блюдечко и устойчивое дно вызвали у меня дикий восторг. Они были безупречны и ничем не отличалась от магазинной посуды.
Хотя нет, отличались. Они были сделаны специально для меня и доведены до совершенства руками любимого мною мужчины. И теперь каждое утро я буду представлять, как его пальцы касались этой чашки, и как он думал в тот момент обо мне. Я знала, что эта чайная пара станет моей любимой, и я буду дорожить ею, как если бы это была последняя посуда в нашем доме. Нет, во всем мире.
Однажды Шандору потребовалось распечатать доклад, но принтер, которым он обычно пользовался на кафедре, сломался. Я предложила ему воспользоваться моим. Он сначала отказался, но позднее безвыходное положение заставило его принять предложение. Были определенные правила оформления доклада, и только он сам мог отредактировать его в соответствии с этими требованиями и только на той машине, с которой будет производиться печать.
Пока мы добирались до моего дома, Шандор молчал, и складка на его переносице выдавала его задумчивость. Я ждала, что он раскроет мне свои мысли, но он, приоткрывая рот как будто бы для того, чтобы что-то сказать, снова его закрывал, когда замечал мой выжидающий взгляд. Когда мы вышли из автобуса, я не выдержала и спросила его, в чем дело. Он ответил не сразу, и я успела подумать, что может быть он не расслышал моего вопроса и хотела его повторить, но он меня опередил:
– Твоя мама… Как она воспримет мое появление?
Так вот что его беспокоит. Я вспомнила инцидент на лестничной клетке, когда мама неоднозначно дала понять Шандору, что я ей солгала, скрыв, с кем ходила на спектакль.
– Ты ведь не просто так сказала ей, что идешь в театр с подругами?
– Шандор, дело не в тебе. Это из-за ее отношения к Марку. Она не желает никого видеть рядом со мной, кроме него. Но ты не переживай. Сейчас она на работе. Мы не застанем ее дома.
– Дома никого нет? – еще больше напрягся Шандор.
– Не бойся, я не буду к тебе приставать, – усмехнулась я.
Мы вошли домой. Слобода с любопытством рассмотрел коридор. Я показала ему гостиную. Он тепло улыбнулся, увидев две семейных фотографии на стенах, на одной из которых родители меня целуют.
– Родители тебя очень любят. Вы здесь счастливые.
– Тогда Ларисы еще не было в нашей жизни.
Я предложила Шандору чай. Он отказался. Ему хотелось поскорее сделать, зачем пришел, и уйти.
– Я все же поставлю чайник. А ты пока разбирайся с компьютером.
Я проводила его в свою комнату. Когда он вошел, она сразу показалась мне низкой. Шандор выглядел смущенным и это меня забавляло. Вид кровати прошиб пот на его лбу, и если бы я не была свидетельницей его «свидания» с Лисицкой, то решила бы, что он девственник.
Я ушла на кухню. В животе заурчало, и я подумала, что и подкрепиться было бы не лишним. К сожалению, вчерашний ужин готовила мама, и похвастаться было нечем. Однако я все же предложила Шандору поесть.
– Нет, Лизавета. Пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом.
– Хорошо, тогда чай.
Я поставила чайник, выложила на блюдо печенье и слойки и вернулась в комнату. Шандор уже запустил компьютер, вставил дискету и вносил правки к своему докладу. Я села на кровать и стала сверлить спину Шандора взглядом. В голове проносились одна мысль безумнее другой. То мне хотелось подойти и обнять его, то просто лечь на кровать, то распустить его хвост и зарыться лицом в его волосах, а то плюхнуться ему на колени. Но я лишь посмеялась над ними, представив, как Слобода выскочил бы из дома без обуви, только бы избежать соблазна. Он и так еле дышал, пока я находилась рядом, не хватало еще, чтобы соседи увидели, как из нашей квартиры бежит перепуганный цыган.
Вдруг в замке повернулся ключ. Это стало неожиданностью для меня, что уж говорить о Шандоре. Мама?
– Сиди! – почти приказала я подскочившему Слободе.
Я вышла из комнаты и прикрыла дверь. Пришла мама.
– О, ты дома, – обронила она.
– Почему ты так рано?
– В школе аварийное отключение холодной воды, всех распустили. Взяла тетради домой, буду проверять, что эти бездари написали.
Мама разулась, сняла пальто, поправила волосы и озабоченно посмотрела на меня.
– Ты почему такая бледная? С тобой все хорошо?
Она подошла ко мне, потрогала лоб. И вдруг мы услышали скрип полов за дверью. Она подозрительно посмотрела в мои глаза.
– Кого ты прячешь?
Она оттолкнула меня в сторону и открыла дверь в мою комнату.
– Мама, это Юра. Юра, это моя мама, Елена Ивановна.
Он по-прежнему стоял около стола. Мне показалось, что побледнел.
– Приятно познакомиться, – сглатывая слюну, проронил Шандор.
Мама вошла в комнату, посмотрела на мою кровать. Она была смята.
– Мама, Юре нужно распечатать доклад. Позволь нам, пожалуйста, закончить, и мы придем выпить с тобой чай.
Она рассмотрела его с ног до головы. На Шандоре были синие потертые джинсы и черная выцветшая футболка с потрескавшимся принтом. Волосы собраны в хвост.
– Молодой человек, вас не учили, что неприлично входить к девушке в комнату в отсутствие родителей?
– Мама, его зовут Юра! И я не вижу ничего неприличного в его нахождении здесь. Я взрослая девушка.
– Вы правы, Елена Ивановна. Мне не стоило так поступать.
– Мама, пожалуйста. Дай нам закончить с докладом.
Хмыкнув, она ушла.
– Лизавета, я, наверное, пойду. Твоя мама недовольна.
– Шандор, перестань. Маму я беру на себя.
Я закрыла дверь.
– Закончи со своим докладом, – усаживая его на стул, сказала я. – Ты не уйдешь, пока все не сделаешь.
Шандор был напряжен, но все же продолжил заниматься докладом. Волнение добавило ему скорости, и он быстрее застучал по клавишам. Чтобы не смущать его своей близостью, я отошла к кровати и стала разбирать сумку.
Когда он закончил, мы пустили доклад на печать.
– Где ты будешь писать дипломную работу? – тем временем спросила я.
– Там же где и все свои работы. На кафедре.
– Если будет нужна печать, ты знаешь, где меня найти. Будем пить чай, пока идет распечатка?
– Нет, Лизавета. Я не пойду туда. Не хочу быть причиной ваших с мамой ссор.
– Я могу чай принести сюда.
– Мне правда неудобно тут находиться. Не мучай меня, пожалуйста.
– Хорошо, сжалюсь, – улыбнулась я. – Давно хотела спросить твоего мнения. Куда мне пойти работать после университета?
– Я понял, что учителем ты не хочешь, – получив утвердительный кивок, продолжил: – Тогда музеи или туристические агентства. Везде, где ты сможешь работать экскурсоводом. Мне кажется, у тебя получится. Ты коммуникабельная, с хорошей дикцией, привлекательная, что тоже не маловажно для этой профессии. В Краснодарском крае она очень востребована. Твоя бабушка живет в курортном поселке, в летний сезон можно было бы работать там.
– Да, ты прав. Я прежде не думала о том, чтобы искать работу за пределами Краснодара, но это хорошая мысль. Если не получится устроиться на работу в какой-нибудь музей, то, пожалуй, я попробую переехать на побережье. Спасибо за совет. Попробую двигаться в этом направлении.
Когда печать закончилась, Шандор собрал все свои бумаги, дискету и ушел. После этого я выслушала от мамы лекцию про нечистоплотность цыган. Нечистоплотность во всех смыслах этого слова. Она просила проверить, не пропало ли что-нибудь в комнате.
– Десять листов бумаги, мама, не более того, – съязвила я.
Я заперлась в своей комнате и не выходила оттуда, пока не появился отец. Мама рассказала ему, что произошло.
– Андрей, это безобразие, я захожу в ее комнату, а там этот цыган! Весь потрепанный, потертый. Как бич какой-то. Кровать смята. Оба бледные как смерть.
– Мама, как ты можешь так говорить? Шандор не бич! И между нами ничего не было. К сожалению, в моей комнате только стул и кровать. Поэтому мне пришлось сидеть на ней. Или ты бы предпочла, чтобы я сидела у него на коленях?
– Боже упаси! Страшно подумать, что произошло бы, не приди я домой раньше. А если бы он изнасиловал тебя?
– Мама, не говори чушь. Он просто печатал свой доклад.
– Удобно устроился.
– Лена, я, пожалуй, соглашусь с Лизой, – нахмурив брови, сказал отец. – Юра вполне приличный молодой человек, а если он и одет не броско, это не дает тебе права оскорблять его. И впредь будь осторожнее в своих высказываниях. Я уже сыт ими по горло.
Мама ничего не ответила, поджала губы и ушла на кухню. Послышались знакомые напевы начинающегося бразильского сериала, и только он сейчас и мог ее успокоить.
Глава двенадцатая
Это случилось после Восьмого марта. Мы группой стояли около аудитории в ожидании преподавателя, который нам ее откроет. Приближались зачеты, и мы обсуждали, у кого каких лекций не было, чтобы иметь возможность откопировать тетрадь у тех, у кого они были. Разумеется, у Слободы имелись все лекции, но взяться за расшифровку его почерка никто не решался. Даже я. В результате проведенных исследований нашлось три других человека, у которых можно было позаимствовать недостающие лекции, и кто-то предложил сделать сразу несколько ксерокопий, чтобы не передавать тетрадь из рук в руки.
Вдруг мое внимание привлекли Кулагин и Тимирязева. Они стояли в холле второго этажа и тоже что-то бурно обсуждали. Их голоса звучали приглушенно, но сопровождались активной жестикуляцией и разъяренной мимикой. Лена то била Кулагина в грудь, то раз ударила по лицу, но и он не оставался в долгу. Он заламывал ей руки и что-то угрожающе шипел в лицо. Она вырывалась из капкана его рук, затем снова начинала молотить по его торсу. Потом я увидела, как он что-то вынул из кармана джинсов и сунул в лиф ее кофточки. Но видимо, на ней снова не было бюстгальтера и это что-то выпало снизу. Деньги?
Я сделала несколько шагов в их направлении в тот самый момент, когда Кулагин оттолкнул Лену и, выкрикнув: «Избавься от него, иначе тебе хуже будет», стремительно понесся к лестнице. Лена бросилась собирать деньги, на ее глазах я заметила слезы. Я уверенно направилась к ней. С другой стороны холла собралась публика, которая лицезрела эту сцену скандала, но после ухода Егора они потеряли интерес и загудели о чем-то своем.
– Лена, что случилось? – спросила я, приблизившись к подруге. – Тебе помочь?
Я присела рядом и, подняв с пола одну купюру, протянула ей. Она посмотрела на меня полными слез глазами и скривила губы. Тушь текла по ее щекам, и она часто шмыгала носом.
– О! Наконец-то для меня нашлось время! – ехидно процедила она.
Она собрала купюры, преимущественно зеленого цвета, выхватила ту, что я протягивала, из моих рук, и поднялась на ноги. Я тоже встала.
– Лена, что он сделал? Он тебя обидел? Скажи мне. Я могу чем-то помочь?
Она стала запихивать деньги в свою сумку.
– Отстань от меня! Ничего мне от тебя не нужно. Вчера было нужно, а сегодня уже нет. Проваливай к черту!
Вчера было нужно… Как же я забыла? Накануне она действительно подходила ко мне, хотела о чем-то поговорить, но мы с Юлей торопились, и я просила отложить разговор до завтра. Лена согласилась, и мы ушли. И я ни разу не вспомнила об этом, и не пыталась размышлять, что подруга хотела мне сообщить или что обсудить. В последнее время мы мало с ней общались, перестали интересоваться жизнью друг друга, и я не придала какой-либо значимости ее просьбе.
– Прости, Лена. Ты хотела о чем-то поговорить…
– Уже не хочу!
Она смерила меня ненавистным взглядом и побежала на выход. Я не стала ее преследовать, теряясь в догадках о странности ее поведения. Ко мне подошла Юля, а следом и Шандор.
– Что это с ней? – спросила подруга.
– Я не знаю. Они с Кулагиным ругались. А теперь оба ушли.
– Думаешь, стоит за нее переживать?
– Что-то произошло. Ты видела, в каком она состоянии? Но она не захотела мне ничего объяснить. Я впервые вижу ее такой.
– Не бери в голову. Милые бранятся, только тешатся.
– Нет, Юля. Это не просто перебранка.
– А что ты можешь сделать? Пойдем, уже аудиторию открыли.
На следующий день Лена не пришла в университет. Не было и Кулагина. Меня это тревожило больше, чем кого-либо. Тимирязева не славилась отличной учебой, но тем не менее редко ее пропускала. Даже умудрялась приходить на утро из ночного клуба. Что такого произошло между ней и Егором, из-за чего она плакала, и второй день не появлялась в университете? Или ее отсутствие никак не связано с их ссорой?
Я поделилась своими переживаниями с Шандором, и он предложил сходить к Лене домой, если мне известен ее адрес. Да, я знала, где живет Тимирязева. В Черемушках, недалеко от университета. Слобода хотел пойти вместе со мной, но я напомнила ему о занятиях в гончарной мастерской, которые у него были в этот день по расписанию, и заверила, что нет надобности идти со мной к Лене.
На улице шел дождь, но это меня не остановило. Я вообще о нем не думала. И даже не замечала. Было безветренно, и особого дискомфорта он мне не доставлял.
Дома не оказалось ни Лены, ни ее мамы. Я звонила несколько раз, но дверь так никто и не открыл. Была вероятность, что меня просто проигнорировали, но знать это наверняка я не могла. Я посматривала на двери соседей, но могут ли они быть в курсе местонахождения Лены, я сомневалась. И все же рискнула, и позвонила во все три двери по очереди. Ответа не последовало.
Не пришла Лена в университет и на следующий день, и через день тоже. Зато появился Кулагин. И мои ноги сами понесли меня к нему, едва он появился в пролете второго этажа. Он шел ленивой походкой, взъерошенный и помятый точно с похмелья. Через плечо у него была переброшена черная спортивная сумка.
– Егор, где Лена?
Он поднял глаза и с удивлением посмотрел на меня.
– Боже, кто снизошел до разговора со мной!
– Егор, я задала вопрос. Что произошло? Где Лена? Она не появляется уже с понедельника.
– А то, что меня не было с того же дня, тебя не беспокоит?
Егор не остановился, а продолжал идти по коридору к аудиториям. Я семенила рядом. Шандор хмуро наблюдал за нами со своего места около закрытых дверей кабинета.
– Тебя я вижу целым и здоровым. А Лена где?
– Откуда мне знать? Я не видел ее всю неделю.
– Но что-то между вами произошло? Где она может быть?
– Понятия не имею. Я ей не телохранитель.
Я схватила Кулагина за плечо. Его безразличие меня раздражало.
– Если с Леной что-нибудь случилось по твоей вине, ты лично мне ответишь.
Кулагин остановился и с усмешкой уставился на мою руку, сжимавшую его плечо.
– Считай, что я напуган. У тебя все? Отпусти меня, а то твой дружок решит, что ты ко мне пристаешь. А достанется мне.
Я разжала пальцы, и Кулагин пошел дальше. Ко мне подошла Юля и Шандор.
– Что он сказал? – спросила подруга.
– Ничего. Я сегодня опять пойду к Лене. Если никого не будет, снова буду стучаться к соседям. Может быть, они что-то знают.
– Лиза, может твои переживания яйца выеденного не стоят? Это же Лена. Встретила какого-нибудь богача в клубе и загуляла. Ты же ее знаешь.
– Если бы она в понедельник не была вся в слезах, я бы тоже так подумала. Кроме того, она хотела со мной о чем-то поговорить, а я ей отказала. Помнишь, она к нам подходила?
– Я пойду с тобой, – поддержал меня Шандор. – Мы вместе все узнаем, даже если нам придется обойти всех соседей.
– У тебя занятия…
– Я позвоню с кафедры и отменю их.
– Шандор, это твой хлеб… Я могу…
– Перенесу на другой день. Не спорь. Я так решил.
– Ребята, подумайте сами, если бы что-то случилось, разве мы бы об этом ничего не знали? Наверняка, мать Лены сообщила бы в университет.
– Мне приходила такая мысль в голову, – согласилась я, – но я должна убедиться лично.
– Лену не очень-то встревожило твое отсутствие летом, когда ты попала под машину, – заметила Юля. – Она хоть раз пришла к тебе в больницу? Она ведь была в городе.
– Это не значит, что мне должно быть все равно.
Появился преподаватель, и мы зашли в аудиторию. Юля села со мной за одну парту.
– Ладно, – сказала она, – с тобой бесполезно спорить. Пойду с вами. Ты не возражаешь?
– Как хочешь.
После занятий мы втроем отправились к Лене. Сквозь кучевые облака проглядывало солнышко, дул небольшой ветерок, и прогулку можно было бы считать вполне уместной, если бы не цель, с которой мы шли. На нас с Юлей легкие плащи, которые не согревали, но защищали от ветра, вокруг моей шеи повязан шелковый пестрый платок, призванный добавить яркости моему незамысловатому образу, а на Шандоре бежевая хлопковая куртка, в которой он ходил со мной в кафе год назад.
Он шел между нами, и Юля, спросив разрешения, взяла его под руку. Если бы я не знала Юлю, то решила бы что она заигрывает с ним – так лучезарно она улыбнулась, обхватывая его предплечье. Шандор повернул голову в мою сторону и виновато проронил:
– К сожалению, не могу предложить тебе вторую руку, – и он взглядом указал на свой портфель, который держал подмышкой.
– Не бери в голову, я все равно хотела перевешать свою сумку на правое плечо. Было бы неудобно тебя держать.
И я демонстративно сделала то, о чем говорила. Я всегда носила сумку на левом плече и никогда на правом, а потому это было весьма некомфортное для меня положение, и зачем я так поступила – не понятно. Какое-то глупое ребячество. Как будто бы я обиделась на то, что мне не довелось взять Шандора под руку, и я всем своим видом показала, что такого намерения у меня и не было. И я не расстроена.
Я мало разговаривала, больше было слышно Юлю, которая завлекала внимание Шандора, рассказывая ему случаи из нашего детства, многие из которых я и сама забыла. Вот одни из тех, что я помнила. Нам было лет десять, когда мы выхаживали голубя, на которого напала кошка и повредила ему крыло и ноги. Он не мог летать, да и ходил с трудом. Мы устроили ему гнездо на дереве, каждый день его навещали и приносили еду. Я даже дала ему имя. Сизый. Так продолжалось две недели. Но однажды мы пришли, а голубя не было. Мы так и не узнали, куда он пропал, но я тогда горевала больше всех. Я еще долгое время приходила к дереву, где жила птица в надежде его там увидеть, но все было тщетно.
Юля предположила, что его умертвил дворник и выбросил в мусорные баки. Чтобы птица не мучилась. А я считала, что голубь выпал из своего гнезда и его съела какая-нибудь собака или кошка. Мы обнаружили около дерева одно перо, но принадлежало ли оно нашему подопечному, мы не знали. Я потом долго приглядывалась ко всем хромающим птицам, но своего Сизого среди них не узнавала. Их крылья повреждены не были.
Тем временем мы свернули со Ставропольской и пошли дворами, чтобы скоротать путь. На земле уже проглядывала сочная трава, на деревьях набухали молодые почки, птицы радостнее щебетали со всех сторон, и то и дело дорогу нам перебегали всех цветов и оттенков кошки, которых с наступлением весны стало в несколько раз больше.
Между тем Юля вспомнила историю, когда мы ходили с ней сдавать бутылки, чтобы купить себе мороженое, и я, выручив деньги за свое мероприятие, не стала тратить их по прямому назначению, а отдала какой-то беженке, сидевшей прямо на земле с младенцем на руках.
– Это было так… благородно, – сказала Юля, – и я просто не посмела не повторить ее поступок. И тоже отдала женщине свои монеты.
– Ее ребенок выглядел таким худым и голодным, – словно оправдываясь, сказала я, – что мне совесть не позволила купить мороженое, когда другие голодают. Отец всегда учил меня заботиться о тех, кому в этой жизни повезло меньше.
– А помнишь, как ты разорвала на себе футболку, когда в походе Лешка попал ногой в капкан?
– О, Юля, эту историю можно было и не вспоминать.
– Почему? – и, посмотрев на Шандора, Юля пояснила: – Мы тогда ходили в поход впервые, никакого опыта, не взяли с собой аптечку, и один из парней попал в капкан. Кто его там поставил и для какой цели непонятно, но кровищи было – мама, не горюй! Бедный Леха так орал! Не представляю, что было бы со мной, угоди в этот капкан я. Бррр! Жуть. Парни еле его разжали, Леха чуть не прибил их всех, пока они ему помогали. Девчонки в панике, да и я тоже, а наша Лиза, как истинная дочь врача, недолго думая, сняла с себя футболку и оторвала ее край так лихо, словно каждый день это делала. Этим лоскутом мы тогда и обмотали ногу пострадавшего. Поход пришлось свернуть, мы испугались, что может начаться заражение, поэтому вернулись в город. Парни его тащили на себе, мы даже не подозревали, что так далеко ушли от дороги. Все были встревоженные и злые одновременно. Единственным утешением для парней был полуголый стан нашей Лизы, открывавший все ее прелести.
– Перестань, Юля, – смутилась я, – все, что нужно, было прикрыто. И, кроме того, на мне был купальник.
– Да уж. Мы только в автобусе вспомнили, что с нами были полотенца, и можно было их использовать в качестве повязки. Потом по этому поводу было много шуток. И как понимаешь, Юра, весьма пошлых. Не буду травмировать твой слух подробным пересказом.
– Да, Юля, пожалуйста, – взмолилась я.
Мы перешли дорогу, и Юля махнула рукой, показывая Слободе, куда нам двигаться дальше.
– А что стало с парнем?
– С Лехой? Слава богу, все обошлось. Через две недели мы снова пошли в поход.
Шандор тихо усмехнулся.
Все рассказанное было правдой, но почему-то в устах Юли звучало, как преувеличение. Я никогда не относилась к этим случаям как проявлению героизма, но сейчас эти истории прозвучали, как некое восхваление моему милосердию. Могло ли мне так показаться, потому что ее слушателем был Шандор? Смущали бы меня эти рассказы, будь на его месте кто-то другой – Денис, например? Что она задумала? Что за неуместные дифирамбы? Неужели она все-таки решила вести свою игру и «заставить» Слободу полюбить меня? Не дай Боже, чтобы он догадался о ее намерениях. Надо бы добавить ложку дегтя в бочку с медом…
