Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Госпожа и господин Ольсен сдаваться не собирались. По крайней мере, первое время. Сватали красивых девушек, уговаривали найти кого-нибудь даже после рождения сына, потому что мужчине без женской ласки нелегко, потому что сыну нужна нежная и любящая мама.
Оливер никогда не жаловался на отсутствие материнской любви, на всех потенциальных женщин отца смотрел искоса и немного недовольно, стесняясь признаться, что жутко ревнует. Йоханессу тоже женская ласка была нужна не особо, разве что моментами, главное, чтобы во что-нибудь серьёзное она не вылилось.
Отец и мать постоянно ругались, оба – те ещё холерики. Вечные скандалы, ссоры из пустяков. Они друг с другом себя нормально вести не умели, что тут говорить про достойное воспитание в тепле и уюте. Йенс не хотел забивать голову всем этим. Не хотел снова разочароваться, не хотел снова штопать месяцами зияющую дыру в сердце, не хотел делить с кем-то быт, мириться с чьими-то особенностями и желаниями. Ему было достаточно своего сына и очень даже было достаточно ссор с матерью.
У матушки бы наверняка челюсть отвисла, если бы увидела, до чего докатился сын. Постоянно говорила, что после их смерти подохнет и сам, потому что нет у него никого. Его, такого упрямого и упёртого, никто терпеть не станет. Ни одна нормальная женщина, а ненормальная – только скорее в могилу сведёт. В голове матери был чётко выстроен план об идеальной жизни сына, разумеется, она бы жутко разозлилась, если бы увидела, что Йоханесс вообще кукухой ехал окончательно и бесповоротно. А Ольсену злить мать нравилось.
Киномеханик злорадно ухмыльнулся, но все предыдущие мысли тут же свернулись в клубочек и укатились прочь, стоило только Йенсу вспомнить, что произошло прошлой ночью. Длинные волосы спадали на острые плечи, такие мягкие и непослушные, к ним хотелось прикасаться, их хотелось расчёсывать, на них хотелось повеситься. Бархатное платье совсем не скрывало выпирающие ключицы, созданные для поцелуев и ярко-красных отметин. Худые пальцы грациозно терзали кольца. По бледной коже с подбородка стекала бордовая капля вина. Вы серьёзно называете кино искусством? Лично Йоханесс считал, что ни у режиссёров, ни у музыкантов, ни у писателей нет шансов, потому что настоящий шедевр, лучшее, на что было способно человечество, уже создано. Эрика Ричардсон – это блядский идеал, достичь которого невозможно.
Наконец-то сеанс подошёл к концу. Люди начали собираться и подниматься со своих мест, чтобы выйти из кинозала. Ольсен криво улыбнулся, предвещая скорое возвращение домой. Дурацкий «Чарли» – это последний фильм, который Йенс должен был показать за свою сегодняшнюю смену.
Конечно, никто не говорил, что теперь Эрика будет приходить в гости, звонить каждый день, чтобы услышать пару слов о самочувствии, звать к себе. Нет, Ольсен не настолько наивен, чтобы думать, что жизнь кардинально изменится. Ричардсон замужем, и ей явно есть от кого прятаться, однако Йоханесс постарается сделать так, чтобы мафиози почувствовала себя более свободной.
Хотя с чего это Йенс взял, что Эрика сейчас «взаперти»? Забавно думать о таких вещах касательно главной мафиози города, которая запросто может застрелить всех, кому не нравится то, что она делает. Может быть, Ричардсон вовсе и не прячется, просто художник не знает ничего ни о том, что происходит вокруг Эрики, ни о том, что происходит внутри неё.
Мужчина вышел из кинотеатра, вдыхая в себя свежий воздух. Йоханесс провел руками по отросшим волосам и спрятал в ладонях лицо. Ольсен определённо сходил с ума. С какого момента его вообще начала волновать судьба Эрики? Художник с ужасом осознавал то, что все его мысли за этот день сводились к Ричардсон. Это ведь неправильно? Это ведь… болезнь!
Ольсен не прав. Мать бы не осуждала сына, она бы испугалась. И его связь с Дортой родители не осуждали, они просто боялись, что девчонка доведёт Йенса до ручки. И ведь правы оказались. Мужчина ринулся со своего места и резко побежал вперёд, не обращая никакого внимания на мимо проходящих людей. Не думать. Забыться. Недуматьнедуматьнедуматьнедумать.
Дома Йоханесс появился достаточно поздно, потому что в порыве эмоций свернул не в ту сторону, отчего опоздал на свой троллейбус. Пришлось ждать последнего рейса, нервно измеряя шагами улицу, на которой находилась остановка. Ближе к ночи воодушевлённое настроение Ольсена полностью исчерпало само себя. Теперь мужчина был погружён в глубокое отчаяние, полностью запутавшись в своих мыслях и чувствах.
Low Roar – Help me
– Где ты был так поздно? – раздался слишком писклявый даже для Оливера голос, который Йенс услышал, когда вошёл в коридор собственного дома.
Мужчина перевёл уставший взгляд на Эльфриду, растерянно хлопающую глазами. Художник нахмурил брови, искренне не понимая, почему глубоко обиженная недавно девушка решила первой сделать шаг к примирению. Из-за такого ее поступка Йоханессу даже стало стыдно: он действительно не имел никакого права оскорблять человека, который желал Ольсену добра. И может быть, мужчина действительно хотел проводить с подругой, которой обязан многим, больше времени, однако в последнее время художник чувствовал себя выпавшим из жизни.
– Я опоздал на троллейбус, – тихо отозвался Ольсен, делая неуверенный шаг вперед. – Олли спит?
– Да, – кивнула головой Фрида. Кажется, ни в тоне ее голоса, ни в ее глазах не было враждебности. – Оливер сказал, что сегодня утром ты вел себя странно.
Йоханесс тихо простонал. Господи, в какого омерзительного человека он превращался, если уже позволял себе срывать свою злость на родном сыне, который и так был чересчур шуганным и стеснительным. Мужчина виноватым взглядом посмотрел на подругу, ища в её лице пощады. Пауэлл лишь сконфуженно улыбнулась.
– Пойдём в гостиную, дорогой? Мне кажется, нам есть о чём поговорить, а будить Оливера я не очень хочу. Он и так был… не спокоен.
Ольсен согласно кивнул и зашёл вслед за Эльфридой в гостиную. Девушка робко присела на шатающийся стул, в то время как мужчина разместился на диване, причем на почтительном расстоянии от подруги.
– Во-первых, Гловер вчера разозлился и не сказал тебе, но… но вообще-то у него есть нужная сумма для того, чтобы расплатиться с Эрикой. Он ведь не глупый… он хотел сказать это вчера, но так разозлился на тебя… Он расплатится с Ричардсон, всё будет хорошо.
Йоханесс рассеянно моргнул. Потом ещё раз и ещё. Смысл сказанных Эльфридой слов никак не хотел доходить до мозга. То есть, по сути, все их проблемы изначально были решаемы? То есть Йенсу даже не обязательно было ехать к Эрике и ввязываться в какие-то неприятности? Почему тогда она прислала за ним машину? Ладно, не удивительно, что Ричардсон узнала обо всём так скоро – наверняка все жители Детройта у неё буквально на мушке, в особенности – клиенты. Нужно знать, от кого ожидать нож в спину или обман, чтобы успеть походить шахматной фигуркой заранее.
По сути, она ведь просто воспользовалась тем, что Йенс слишком боялся и ничего не знал. Ну а ещё тем, что он был одурачен и одурманен и постоянно пялился туда, куда не следует. Ольсен сжал пальцы в кулаки: Эрика просто взяла и воспользовалась его тупостью. Коварная, хитрая и жестокая женщина. По сути, Йоханесс согласился на всё совершенно добровольно, и Ричардсон даже не обманула его.
Йенс сжал пальцы в кулаки. Нужно было попытаться успокоиться, чтобы не выдать себя Эльфриде. Подумаешь, разве он в минусе в данной ситуации? Лекарство будет, значит, от астмы не помрёт, так ещё и красивая девушка в постели. Подумаешь, немного ходит по лезвию ножа, если будет осторожным, то всё будет хорошо. Ведь с какой-то стороны Йенс был даже рад такому исходу событий. Эрика действительно была ему симпатична.
Самое главное – не спалиться перед Эльфридой и Гловером. Им подобный расклад точно не понравится.
– Во-вторых, у меня есть некоторые сбережения. Мне не жалко, могу отдать всё до последней монеты. Я хотела купить квартиру, но сейчас это совсем не важно, потому что ты и Гловер, безусловно, гораздо важнее, чем какая-то там квартира, – бешено затараторила Пауэлл, опустив глаза вниз и слегка покраснев. – Я готова отдать всё, честное слово. Я отдам вам обоим всё, что нужно, чтобы помочь. Не злись на Гловера, пожалуйста, он просто… ты же знаешь его? Нарубит дров, а потом жалеет.
Йенс вздохнул: уж он точно знал то, как Томсон любил совершать необдуманные импульсивные поступки. Многим людям был свойственен идиотизм на эмоциях, Ольсен в их числе, только грустно, что от этого идиотизма потом страдают другие. Злиться на брата, впрочем, Йенс не планировал. Гловер даже оказавшись в полной жопе всё равно подумал о том, чтобы помочь Ольсену, да и изначально он ведь даже не обязан был заключать сделку с самой главой мафии ради какого-то там лекарства от астмы. Как ни прискорбно было осознавать подобное, но, кажется, виноват только сам Йоханесс.
– Фрида, – мягко отозвался Ольсен. – Я не злюсь, всё нормально. Не произошло ничего страшного, мы со всем справимся.
– Не говори так уверенно, – испуганно отозвалась Пауэлл, бросив быстрый взгляд в окно, словно ожидала что-то там увидеть. – Я родилась в Детройте, ты всего лишь турист здесь по сравнению со мной. Ричардсон не прощает долгов. Будь уверен, она первая узнала о банкротстве Гловера. То, что она всё ещё не дала о себе знать – определенно какой-нибудь из её очередных гениальных планов. Люди в плащах явятся, когда ты будешь ожидать их меньше всего.
Фрида говорила так, словно рассказывала какую-то страшную историю про демонов или вампиров, в которую сама до дрожи верила и которую боялась даже произносить вслух. Йоханессу даже стало жалко свою подругу. Может быть, она крайне скандальная и тревожная личность, но зато Пауэлл всегда была искренняя в своих чувства и мыслях, в чём Ольсен всегда находил сходство с самим собой. Она умела бояться, она умела любить, она была живым человеком. Но в чём-то Эльфрида была определённо права. Йенс узнает, отчего жители города так боятся «Нацию розы», только если сам переживёт все те трагедии, которыми в течение многих лет щедро «одаривала» их Эрика Ричардсон. Если некоторые даже боятся произносить вслух имя «демонессы из преисподней», то с чего Ольсен взял, что он вне опасности? Права Пауэлл и в том, что мафиози, если не первой, то одной из самых первых узнала о банкротстве Томсона. Иначе почему она так быстро среагировала?
– Я понимаю, что я кажусь тебе параноиком, – нервно усмехнулась девушка, – но ты даже не представляешь, насколько опасен может быть гнев этой стервы, – последнее слово Эльфрида буквально выплюнула.
Одна часть Ольсена прекрасно понимала смысл сказанных подругой слов и подписывалась под каждой мыслью девушки насчёт Ричардсон. Выходит, что Йоханесса просто взяли в сексуальное рабство в обмен на лекарство вместо денег, словно последнюю шлюху с переулка. Но другая, уже полностью поражённая страшной и быстро распространяющейся болезнью, отчаянно спорила с этим мнением, потому что никто не может знать, что на самом деле творится в голове Эрики. Она ведь не такая, каким её видит окружающий мир. Ричардсон, вопреки всеобщему мнению – человек, а не монстр. Ведь так?
– Ты сама сказала, что у Гловера есть нужна сумма. Он просто расплатится с ней, и всё будет хорошо, – соврал Йенс, прекрасно понимая, что скоро правда всплывёт наружу, потому что рано или поздно он запутается во всём дерьме, которое говорит.
– Да, я понимаю, но, – покачала головой Эльфрида, – но мне всё равно страшно. Я изначально не одобряла этого плана. Мне страшно, что Ричардсон вас так просто не выпустит из своих сетей, что потребует что-то ещё…
Голос девушки задрожал, она обняла себя руками, словно пытаясь успокоиться.
Все мысли Ольсена совершить чистосердечное признание исчерпали сами себя.
Вероятнее всего, Пауэлл не станет легче, если она узнает страшную правду. Наверное, ложь, пускай и не такая уж и сладкая, иногда безопаснее.
Йоханесс поднялся со своего места и встал на колени перед Эльфридой, осторожно взяв её за руку, нежными движениями поглаживая мягкую кожу. Невольно в голову залезли мысли о прикосновениях к Эрике, которые Ольсен тут же постарался отогнать куда подальше.
– Хей, перестань, – хрипло произнёс Йоханесс. – Мы выкрутимся, ладно? Не забивай себя так. Всё будет хорошо.
Пауэлл согласно кивнула и спрыгнула со стула прямо в объятия к мужчине, крепко прижимаясь к его груди. Ольсен осторожно поглаживал девушку по спине, осознавая, что впервые за несколько дней почувствовал себя почти нормальным.
– Я люблю тебя, – сиплым голосом сказала Фрида.
– Я тоже люблю тебя, – отозвался мужчина.
•••
После ухода Эльфриды Йоханесс вторую ночь подряд не мог заснуть. Он пустым взглядом смотрел в стену, уже ни о чём не думая и ничего не желая. Пару раз Ольсен находил себя разглядывающим мирно покоящийся телефон. Устройство предательски молчало, не собираясь подавать хотя бы какие-нибудь признаки жизни. Мужчину жутко раздражало то, что, несмотря ни на что, он продолжал ждать звонка от определённого человека.
Она ведьма. Таких девушек не существует, только она одна. Улыбается своими мягкими губами, а потом вьёт сети, пронзает глазами, а затем – холодным лезвием. Ожидание тяготит и пугает. В какой момент Эрика возникнет снова, чего она потребует? Как ему себя вести, чтобы не оказаться умирающим со вспоротым животом? Томимый мучениями, Йенс прикусил губу. Что она вообще в нём нашла, чем он смог привлечь её внимание? Ольсен никогда не считал себя особенным или ослепительно красивым, более того, он прекрасно знал о своих недостатках, и рядом с этой грациозной женщиной мужчина был похож на обезьяну.
Она разочаруется, передумает и убьёт его.
Гловер был прав. До Эрики Йенсу как до космоса, думать о ней глупо и наивно. Ричардсон как героиня из фильма, в которую влюбляются подростки-мальчишки. Как модель с обложки журнала. Любуйся сколько хочешь, но подобраться ближе не сможешь никогда.
Как чувствуют себя люди, у которых медленно съезжает крыша? Им так же душно и тесно, как Йенсу? Им кажется, что контроль над телом и разумом захватывает кто-то другой, посторонний и лишний? В их голове появляются мысли о том, что они тем самым предают близких людей?
Впрочем, конечно, Ольсен знал, что иногда действительно мог заинтересовать какую-нибудь симпатичную женщину, но лишь из-за того, что умел заговаривать зубы, включать что-то, что называли харизмой, и выбрасывать очень много глупых шуток, от которых дамы громко хихикали. Однако к нему никогда не относились как к чему-то серьёзному. На утро, извиняясь, жали плечами и благодарили за хороший вечер, да Йенс, впрочем, и сам никогда не противился, не пытался узнать номер телефона или выпросить второе свидание. Когда-то раньше Ольсен даже вляпывался в подобия отношений, которые никогда не длились долго. «Извини, я встретила другого парня, и, кажется, он подходит мне больше». «Прости, но я задумалась о том, что у тебя есть сын – я не готова примерять на себя роль матери». Иногда даже было и подобное: «Не думаю, что мы подходим друг другу. В смысле, думаю, что я достойна чего-то лучшего».
Раньше Ольсена это задевало, теперь он научился забывать имя женщины уже на следующее утро. Да, он обычный и ничем непримечательный, да, у него ничего нет, да, в зеркале по утрам, когда чистит зубы, на него смотрит далеко не самый привлекательный мужчина. Зато он хотя бы не девственник. В тридцать пять думать о любви было уже странно.
Несмотря ни на что, было у Ольсена однажды очень даже красивое чувство, которое приносило не боль, а воодушевление и ощущение крыльев за спиной.
Её звали Дорта Лайне. Обворожительная чертовка с взрывным характером и дикой тягой к приключениям. К слову, тогда интересы ещё девочки-подростка и юного Йоханесса были очень схожи. Однако и Вивьен, и Ульрик сходились во мнении, что Дорта разрушает их сына. Интересно, что бы они сказали, если бы узнали, каким уничтожением болен их сын сейчас?
Но вообще-то Ольсен скучал по родителям. После их смерти, кажется, вся жизнь мужчины покатилась с горы вниз, в бездну. Хотя бы этот идиотский переезд в Детройт. Как Йоханесс вообще додумался до этого бреда? Господи, это худшее, что могло прийти в его голову!
В дверь, ведущую на улицу, кто-то постучал, и Ольсен быстро посмотрел на часы. Три ночи – поздновато для того, чтобы встречать гостей. Он тихо подошёл к двери и посмотрел в глазок. Широкая шляпа, надменный вид. Сердце в груди загрохотало быстрее, и Ольсен дрожащими руками открыл дверь, столкнувшись лицом к лицу с зевающим Адамом.
– Чё так долго? – фыркнул гангстер.
– Цыц, у меня сын спит, – прошипел Йоханесс, выходя из дома и прикрывая за собой дверь. Не хватало ещё, чтобы Оливер что-нибудь услышал. – Чего надо?
– Как чего надо? – возмутился Адам. – Собирайся и поехали. Босс тебя ждёт.
Ольсен удивлённо ахнул. Он даже и не предполагал, что может понадобиться Эрике так скоро. Теперь он окончательно поддался панике, понимая, что тот момент, которого он ждал и боялся, совсем скоро настанет.
Он снова оставил записку сыну и последовал за Адамом. Время в дороге одновременно тянулось бесконечно долго и шло слишком быстро. Йоханесс слышал биение сердца у себя в голове. Он с ужасом понимал, что сладкий момент страсти отчаянно хотел оттянуть. Не из-за того, что не грезил о её теле (всё как раз наоборот), а потому что для начала хотел лучше узнать, что нравится Эрике, понять, что она любит и из-за чего может расстроиться, о чём мечтает и о чём сожалеет. В самом деле, это были идиотизм. Йенс предпочитал даже не запоминать имён женщин, с которыми проводил время, а тут, понимаете ли, мечтал залезть в душу. Ольсена это бесило до тошноты.
В этот раз Йоханесс чувствовал себя куда свободнее. Ему не связывали глаза, не угрожали пистолетом и не заставляли выполнять приказы грубым тоном. Адам вообще сегодня был предельно молчалив, а Боб, видимо, вообще по жизни говорил не особо много. Ольсен вышел из машины, когда ему велели, и последовал за Адамом в очередной дом с неприглядной наружностью – но, очевидно, это было какое-то другое место.
Charles Bernstein – A Nightmare on Elm Street Theme
Большое кирпичное здание, судя по всему, находящееся в дали от города. Оно было окружено забором с проволокой, где-то на территории лаяли собаки. Несмотря на всё это, здание всё равно казалось заброшенным – выбитые окна, кое-где заколоченные, кое-где просто зияющие чёрной дырой в кирпичной стене. Виднеющиеся стройматериалы на площадке, поросшие травой, плиты. Место походило на заброшенный завод. Только валящий чёрный густой дым из огромной трубы говорил о том, что внутри кто-то находился.
Йенс невольно поёжился. Если честно, то вряд ли у простого нормального человека заброшенный завод мог ассоциироваться с местом, где можно миленько и весело провести время. Черная Chevrolet вдруг резко двинулась с места и куда-то стремительно умчалась, унося с собой и единственный источник света – фары. Ольсен рассеянно смотрел за ней вдаль. Хотелось прямо сейчас броситься вслед. Почему он уехал, чёрт подери?
Стоящий рядом Адам усмехнулся и зажёг сигарету зажигалкой. Теперь темноту освещал только слабенький огонёк окурка.
– Закурить хочешь? – спокойно спросил гангстер.
Да какое, мать вашу, закурить? Его привезли чёрт знает куда и чёрт знает зачем. Кругом никого, кроме Адама и воющих на луну собак. Темнота, шелест листьев, стрекотание сверчков, а самое главное – пустота. Ни одного дома в округе, даже ебучая машина уехала, и куда теперь деваться, если что-то пойдёт не так? Ольсена точно привезли сюда не для того, чтобы четвертовать? Быть может, Эрика передумала и решила, что этот дряхлый больной старик ей нахрен не сдался, и теперь она хочет убить его?
Ольсен бы не удивился подобному исходу, потому что однажды, как минимум, она уже запудрила ему мозги. Только вот Йоханесс как-то не рассчитывал на подобный исход событий. Он буквально не мог пошевелиться от страха, каждую конечность парализовало, и только сердце билось настолько громко и отчётливо, что, возможно, его биение даже Адам слышал. Мужчину словно облили керосином, и теперь разглядывали, держа в руках спичечный коробок. Одна вспышка – и огонь сожжёт кожу на руках, на груди, на ногах, сожжёт кости, мясо и сосуды. Сожжёт отчаянно бьющееся в груди сердце и сожжёт последнее, что останется от Йенса.
– Куда уехал твой друг? – тихо спросил Ольсен, хотя слова давались очень тяжело. Сквозь непроглядную тьму Йоханесс видел лишь слабый силуэт Адама, который казался излишне расслабленным.
Он, будучи личным подчинённым Эрики, наверняка бывал тут не первый раз. Он наверняка насмотрелся и на кровь, и на вываливающиеся кишки, и на слёзы, и на страдальческие стоны. Он видел, как его начальница вырезала чужие сердца, как жевала чужое мясо, видел, каким холодным и безжалостно жестоким было её лицо – наверняка наслаждающимся. Ольсен почувствовал, как к горлу подходит тошнота.
– Я не думал, что он тебе нравится, – удивлённо отозвался Адам. – Ладно, пойдём. Холодно как-то.
И это на самом деле было самое что ни есть безвыходное положение. Как хитро и жестоко. Адам был один, он не держал его и не угрожал, просто позвал за собой. И Йенс мог не подчиниться, мог попытаться сбежать, чтобы сохранить свою жизнь. Только исход будет точно таким же. Ольсен понятия не имел, где находится, понятия не имел, кто находится внутри завода. Его тут же найдут, обнаружат, ему даже не дадут убежать. Внутри ждёт Эрика, натачивая свои и не без того острые ножи, за спиной – лишь мнимая свобода, темнота, в которой никогда не получится скрыться.
Потому что даже если Ольсену получится затеряться в деревьях и полях, то Оливер всё ещё находился в их общем доме. И гангстеры это знали. Эрика это знала.
Что было бы, если бы Йенс сказал, что они заплатят за лекарство, что у них есть деньги? Что ему есть чем платить? Дали бы ему просто так уйти? Исчезла бы мафия из его жизни? Да ни за что! Ричардсон, очевидно, была из тех, кто всегда добивался своих целей. Его бы скорее убили, чем отпустили на волю. С того самого дня, когда Эрика решила, что хочет заиметь очередную игрушку, он уже был в клетке под замком, ключ от которого только у главы мафии.
Единственное, что может Ольсен – постараться вести себя разумно, чтобы не разозлить Ричардсон. Постараться её не раздражать, тогда, возможно, она сжалиться. Если бы хотела, то убила бы сразу? Наверное…
Он вслед за Адамом заходит на территорию завода через тяжёлые проржавевшие ворота, пытается смотреть под ноги, но всё равно ничего не видит. Постоянно спотыкается, так и норовясь свалиться носом в грязь. Адам постоянно цокает языком и оборачивается, видимо, тоже переживая, что сейчас приведёт товар в ненадлежащем виде и получит по самое первое число.
Ольсен резко вздрагивает, когда где-то совсем близко раздаётся громкий лай собаки. Гремит цепь, и Йенс замирает на месте. К одному лаю прибавляется ещё несколько, кажется, что они бегут прямо на них.
– Чё встал? Они на цепи, – раздражённо фыркает Адам. В какой-то момент времени лай действительно перестаёт приближаться, словно что-то мешает собакам броситься вперёд. – Как думаешь, скоро бы сюда припёрлись подростки и бомжи, если бы не псины? Обычно мы на цепи их не держим. Ради тебя босс приказала прицепить, – фыркнул гангстер. – А ты знаешь, как она псин этих любит? Самое лучшее мясо им скармливает.
Голос Адама звучит так едко и зловеще, что перед глазами Ольсена тут же рисуется картина, в которой Эрика топором отрубает руку от одного из своих должников, а потом, не позволяя тому упасть в обморок от болевого шока, прямо на его глазах скармливает своим драгоценным собачкам. Кожу словно покрывает толстой коркой льда, и Йенс даже боится дышать, вновь тихо и почти незаметно следуя за Адамом.
Гангстер подходит к большой тяжёлой двери и достаёт связку ключей из кармана, отпирает и пропускает Ольсена вперёд, закрывает её за собой.
– Что насчёт фонаря? – тихо спрашивает Йенс. – Ничего не видно.
– Да тут пройти всего-то, не бойся. Я хорошо в темноте вижу и не ношу с собой фонарь. Просто иди за мной, – кивает Адам.
Они поднимаются по старой грязной лестнице, и делать это вслепую гораздо труднее. Свалиться и сломать шею не хочется, слишком глупая смерть. Да ещё и впустую, получается. Чем дальше они поднимаются, тем более отчётливо Йенс понимает, что на следующем этаже есть какой-то источник света, причём достаточно яркий и напоминающий огонь. Если бы не отсутствие запаха дыма и спокойствие Адама, то он бы вообще подумал, что кто-то устроил пожар на втором этаже.
Лестница была ограничена стеной, в которой, видимо, когда-то предполагалась дверь, но теперь от неё осталось лишь подгнивающая деревянная арка. Она вела в другую комнату – то было большое пространство, в центре которого находилась чёрная чугунная печь, откуда исходил ярко-оранжевый свет, вырисовывая на стенах причудливые и немного пугающие фигуры. Людей, находящихся в зале, было видно не слишком хорошо, но Ольсен сумел рассмотреть человека, сидящего на стуле. То был достаточно крупный мужчина. Судя по всему, он был обмотан верёвкой.
Адам прошёл в зал и кивнул головой, здороваясь с находящимися там. Возле печи стояло несколько рослых мужчин, чьи руки, сжимающие пистолеты, были направлены на сидящего на стуле. В любой момент они были готовы выстрелить, лишь ждали одного простого приказа. Йенс находился словно в трансе, все происходящее воспринималось как какая-то иная реальность. У него уже не было сил на страх. Мужчина просто отсчитывал последние моменты своей жизни, пытался концентрироваться на рисунках на стенах, на выпирающих камнях, на большой печки, из которой исходил жар и яркий свет.
Muse – Stockholm Syndrome
– Прелесть моя, неужели тебе нравится, когда к тебе так относятся? – раздался мягкий нежный голос, и Йенс окоченел.
Этот голос он мог узнать из тысячи, но никак не решался поднять глаза, чтобы посмотреть на его обладательницу. Голос нежный и мягкий, словно шёлк, словно журчание ручья, словно робкая ласка любимой девушки, но вместе с тем с вкраплениями холодной жестокости, похожей на прикосновение стального меча, похожей на удар по голове тупым предметом.
– Миссис Эдвардс, клянусь, я больше ничего не знаю! – взвыл сидящий на стуле мужчина. Сломленный голос, жалкий, отчаянный, пропитанный насквозь слезами.
Раздался громкий звук удара, который эхом разнёсся по всему заводу. Мужчина пристыженно выдохнул.
– Миссис Эдвардс? – прекрасный женский голос лишился нежности, стал ледяным – почти свирепым. Она говорила подобно разъярённому зверю, готовящемуся растерзать добычу. – Как посмел ты оскорбить меня этим именем? – выплюнула она. – Поставить метку принадлежности, пометить, привязать к себе навсегда, орать, раздирая глотку, о том, что эта красивая вещица – твоя и только твоя. В этом весь ваш грёбанный смысл. Как же меня от этого… тошнит. Думаешь, что я слабая, поэтому твой босс накажет тебя сильнее, если решишь рассказать мне правду? Признайся, сволочь, ведь именно такие мысли сейчас в твоей голове.
Голос стал немного тише, но теперь походил на замогильный шёпот, который слышишь, когда бредёшь домой через кладбище в полнолуние.
Йоханесс не выдержал и поднял глаза, пытаясь вглядеться в происходящую картину. Незнакомый мужчина, привязанный к стулу, весь дрожал от страха, его лицо было испачкано влагой и изуродовано страданием. К его шее был приставлен острый конец трости Эрики, а сама она, слегка наклонившись, стояла к нему в опасной близости и смотрела, как дикая кошка на охоте. Красивое худое лицо освещалась лишь блеском Луны и горячими языками пламени, вызывая диссонанс. Она казалась одновременно мертвенно-бледной, словно сама смерть, и сияющей и яркой, как Солнце. Обжигающей и ледяной.
Сердце в груди яростно забилось, и теперь рёбра изнутри сдавливал не только распирающий лёгкие страх, но и что-то совершенное другое, что не поддавалось объяснению. Разум стал куда легче, и Йенс застыл, задыхаясь, не отрывая взгляда.
– Я п-просто н-н-ничего больш-ш-е не зн-н-аю, – едва слышно отозвался мужчина, привязанный к стулу.
– Думаешь, моё сердце полно сочувствия? – также тихо пробормотала Эрика. – Думаешь, я любого пожалеть готова, даже того, кто посмел предать моё доверие? Кто собирал информацию и рассказывал её постороннему лицу? Кто клялся в том, что служит мне, а сам прогибался под другим? Думаешь, твой босс жесток и беспощаден, а я готова простить любой проступок, лишь бы удержать людей рядом с собой?
– П-п-простите…те… п-простите…
– Я даю тебе последний шанс, солнышко, – вкрадчивый шёпот вновь стал мягким. – Последний шанс, чтобы ты мог всё исправить.
– М-м-миссис Эдвардс…
Заострённый конец длинной чёрной трости пронзил кожу и твёрдый хрящ, вторгаясь в горло. Глаза мужчины округлились и стали похожими над два блестящих огромных блюдца, он захрипел, а из его шеи струйкой полилась кровь. Но Эрика не остановилась, продолжая яростно надавливать на трость.
Йоханесс резко отвёл взгляд и покачнулся, сделав небольшой шаг назад. Ольсен не знал этого мужчину, и жалеть его было лицемерно, но никогда ещё не видел, как один человек убивал другого. Были фильмы, конечно, но вот так вот вживую узреть, как зловещая жестокость цепляется маской на лицо убийцы, как руки крепнут, как чужую плоть пронзают, как из раны начинает хлестать кровь. Голова кружилась, и Йенс чувствовал подходящую к горлу рвоту.
– Цыц, – тихо произнёс Адам, исподлобья глянув на Ольсена. – Ты же не идиот, верно? Просто не смотри. Нельзя шуметь.
– Г-г-грязная шлюх-х-ха, – прохрипел мужчина с проткнутым горлом. – Во г-г-лаве маф-ф-фи ник-к-когда не было б-б-бляд-д-ди… и н-н-н буд-д-дет!
– Вот ты и показал своё истинное лицо, дрянь! – рассмеялась Эрика. – А я ждала, не поверишь, как я ждала! «Шлюха», «блядь» – неужели в вас нет и грамма оригинальности?
– С-с-сдохни!!!
– Я-то, может быть, и сдохну, но явно позже, чем ты, – она криво усмехнулась. – Подумал о своей жёнушке, тварь? – Ричардсон низко нагнулась и едко улыбнулась, продолжая удерживать трость. – На кого её оставишь? Не боишься за её судьбу? Или она тоже блядь и шлюха, которая после твоей смерти запрыгнет на член другого мужика? Так ты думаешь? Представь. Ты умрёшь, а она найдёт другого. Может быть, это будет твой товарищ? Или твой босс? Может быть, твой напарник? Найдёт и забудет про тебя. Даже не станет ходить на могилу. Представь, сволочь, потому что так и будет. Ты нахуй никому не сдался. Даже своему боссу, раз он позволил тебе попасться в мои руки. Особо ценный, блядь, сотрудник. Думаешь, никто не знал, нафига ты трёшься возле меня?