Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
– Олли, ну ты дурачок? – смеётся заливисто Лекса, ущипнув юношу за бок. Он недовольно вскрикивает и пытается отпихнуть от себя девушку, но та цепляется только сильнее. – Никому я такого не предлагала. Ты первый, так что можешь считать себя избранным.
Девушка звучала слишком серьёзно и искренне, и малейший намек на смех исчез из её голоса. Оливер, конечно, подозревал, что это одна из очередных их уловок, но всё равно замер на месте и повернулся лицом к Лексе, наблюдая за ней очень внимательным взглядом. Девушка улыбалась, но не насмешливо, как мгновение назад, а очень нежно и ласково, и в красивых голубых глазах можно было согреться даже поздней осенью холодным вечером.
– Почему это? – с явным подозрением в голосе спросил Оливер.
Лекса улыбнулась ещё шире и мягко потрепала Расмуссена по щеке, слегка пристав для этого на носочки.
– Такой ты очаровашка, – хмыкнула девушка. – Потому что ты мой лучший друг, конечно, и я, как твоя лучшая подруга, всегда готова тебе помочь!
Она заливисто рассмеялась и снова бросилась вперёд, а Оливер вдруг отчего-то почувствовал себя разочарованным. Он тяжело вздохнул и бросился вдогонку. Они так и неслись друг за другом по улице, играя в догонялки и пытаясь согреться, иногда останавливаясь, чтобы переброситься бессмысленными фразочками, и Олли ощутил, как ему вдруг стало свободно и легко, а всякие переживания покинули голову.
Почему он совсем не понимал, как правильно вести себя с Молли, но рядом с Лексой даже не приходилось думать? Глупая и смешная, она мчалась вперёд и рассекала ночную тишь своим заливистым голосом, не волнуясь о том, что находится за очередным тёмным поворотом. С ней переставал бояться и Оливер, который вообще-то никогда не любил ночь. Как бы Лекса иногда не пугала его своим поведением, парень всё равно понимал, что безгранично её любит. Его единственного друга, его самую лучшую подругу – её блеск в глазах, ярче звёздного, её улыбку, подобную распускающимся весенним цветам.
Наконец, держась за руки, они подошли к дому Оливера и тут же озадаченно остановились. Лекса вырвала свою кисть из хватки друга и слегка отошла в сторону, после чего посмотрела на него с искренним беспокойством. Расмуссен тоже почувствовал себя неуютно, увидев на пороге дома своего отца. Сколько там время?.. Ещё же нет девяти, верно?..
Йоханесс, который мгновение назад почему-то выглядел растерянно, перевёл взгляд на сына и тут же недовольно нахмурил брови, пускай и некоторое беспокойство не пропало с его лица. Сейчас точно не девять, а гораздо позже. Отец злился и ругал достаточно редко, несмотря на то, что был человеком достаточно импульсивным. Всё, что он говорил, когда якобы сердился, было скорее похоже на шутку. Но сейчас папа точно не собирался шутить, и Оливер тяжело вздохнул, пытаясь смириться со своей судьбой.
Рядом с отцом стояла незнакомая женщина, которая выглядела не менее угрожающе. Она сложила руки на груди и с блестящими от гнева глазами смотрела в сторону приближающихся детей. Незнакомка была небольшого роста, но выглядела весьма пугающе. А ещё Оливер увидел висящий на ней длинный кардиган отца, который юноше всегда казался… несколько странным.
– Это моя мать, – приглушённо произнесла Лекса. – Нам пиздец.
И Расмуссен округлил глаза, чувствуя себя предельно виноватым. Он помнил, что подруга говорила о своей семье и прекрасно понимал, что эта женщина здесь из-за того, что уже точно далеко не девять, и отец начал волноваться.
Когда они подошли ближе, отец открыл рот, пытаясь что-то сказать, но незнакомка оказалась быстрее.
– И где ты шлялась? – грозно спросила она, испепеляюще смотря на дочь.
– Я гуляла! И я отпрашивалась у папы, так что ты не можешь меня ругать! – вероятно, лучшая защита – это нападение. По крайней мере, так думала Лекса.
– У папы? – зло усмехнулась мама подруги. – То есть ты теперь считаешь, что ставить в известность следует только отца, а я так, дополнение к вашему прекрасному тандему, к моему мнению не следует прислушиваться?
Оливер испуганно смотрел на женщину, боясь даже пошевелиться и пытаясь притвориться, что его здесь нет. Папа тоже выглядел потерянным и явно решил отложить свои планы на сына. Конечно, юноше отчасти было некомфортно, он понимал, что должен быть на стороне Лексы, но сердце вдруг неприятно кольнуло.
Почему Лекса поступала по отношению к своей матери так жестоко? Почему не предупреждала её, почему не слушалась и отчаянно давила на то, что уже считает себя взрослой? Мальчик помнил, что отчасти подруге всё же не хватало внимания мамы из-за её работы, и это сильно повлияло на их отношения, но… она у неё была.
Самая настоящая мама. Пускай, кажется, она была гангстером, пускай, возможно, убивала людей и делала прочие пугающие вещи, но Оливер видел, что в горящих от гнева голубо-зелёных глазах было и искреннее беспокойство. Ему даже показалось, что женщина смахнула со щёк застывшие на них слёзы. В этом она чем-то напомнила юноше его собственного отца: тоже пытался казаться сильным, бесчувственным, но в душе всегда глубоко переживал. И ведь Оливеру тоже часто не хватало его в своей жизни, но юноша всё равно знал, что папа его любит, просто у него работа и кучу забот, просто он такой сам по себе.
Может, Лекса и её мама просто не понимают друг друга? Да, это было глупо – пытаться понять незнакомую женщину, пытаться её оправдать, но сердце ныло и стенало от зависти. У Лексы была мать, которая волновалась о ней, которая приехала поздно вечером одна, в одежде, совершенно не подходящей для осени, чтобы понять, где её дочь, которая явно волновалась и нервничала. И что-то юноша совершенно не видел здесь такого прекрасного и идеального отца Лексы.
– Ты бы меня не отпустила! Завалила тупыми вопросами, пытала бы, может, ещё бы гангстеров своих тупых приставила, чтобы следили за мной! – продолжила держать стойкую оборону девушка. – А папа меня просто берёт и отпускает, потому что он понимает, что я уже взрослая.
– Господи, да я верю, что ты взрослая, – вздохнула женщина. – Но разве ты не понимаешь, где живёшь, разве не понимаешь, чья ты дочь? Я приставляла гангстеров не для того, чтобы они следили за тобой, а чтобы с тобой ничего не случилось. Да, я хочу знать, с кем и куда ты пойдёшь, но лишь для того, чтобы быть уверенной, что ты в порядке.
– Ты просто помешана на контроле! – вспыхнула Лекса ещё сильнее. – Ты просто хочешь отслеживать каждый мой шаг так же, как делаешь это со своими подчинёнными! Тебе плевать на меня на самом деле – признай! Ты равнодушная… черствая… и я не верю, что ты меня любишь! Мне кажется, что в этой семье по-настоящему обо мне беспокоится только папа!
Незнакомка застыла на мгновение, она сжимала губы в тонкую линию, и Оливер смотрел на это с трепетом. Пыталась сдержаться? Лекса, казалось, не замечала, что только что сильно обидела мать, она топталась на месте и сжимала пальцы в кулаки, хмуря брови и раздувая от гнева ноздри. Это всё выглядело глупо и странно. Оливер не мог представить, чтобы они с отцом когда-нибудь ругались настолько сильно, но, кажется, для этих двоих это было привычно.
– Садись в машину, – наконец, тихо произнесла женщина.
– Я на автобусе доеду, – процедила сквозь зубы Лекса, и Олли тяжело вздохнул: вот ведь упрямая.
– Лекса, пожалуйста, сядь в машину. Обещаю, я не буду тебя ругать, – казалось, слова ей давались тяжело.
Девушка осмотрелась по сторонам, раздумывая, потом кивнула головой Оливеру и залезла на заднее сиденье машины, громко хлопнув дверью. Женщина тяжело вздохнула, после чего развернулась, чтобы тоже отправиться к своему автомобилю и уехать домой.
– Эр… мисс Ричардсон, – тихо позвал отец, сделав несколько шагов по направлению к незнакомке. Она остановилась и обернулась, бросив на Йоханесса полный гнева взгляд.
– Мистер Ольсен, избавьте мою семью от влияния вашей семьи. Я больше не хочу никогда вас видеть, – после этого, не дожидаясь ответа, она вновь быстрым шагом направилась к своей машине.
Отец застыл на месте, пустым взглядом наблюдая за тем, как автомобиль покидает улицу, он ещё долго смотрел в сторону, куда уехали Лекса с её мамой, и Оливер буквально ощущал во всём происходящем что-то неладное. Как будто бы до их прихода оба взрослых успели сильно поругаться, но при этом на плечах этой мисс Ричардсон висел отцовский кардиган.
А ещё Олли чувствовал, что безмерно замерз. После некоторого ожидания он наконец решился подойти к папе ближе и тихо его позвать. Йенс обернулся и совершенно безразличным взглядом посмотрел на сына поверх очков.
– Где твоя куртка? – сипло спросил он.
– Отдал Молли, она замерзла.
– Ладно. Иди спать.
– А ты?
– Иди спать, Оливер. Поговорим завтра.
Юноша ничего не оставалось, кроме как зайти в дом, Йенс же остался снаружи, а через некоторое время достал из карманов домашних штанов сигареты и зажигалку, сел на крыльцо дома и закурил. Без забранного Эрикой кардигана было холодно, но мужчина словно не обращал внимания на ледяной ветер, потому что на его сердце царили лютые морозы.
Лютые морозы, которые своими колючими руками прикасались к рваным ранам, и становилось в тысячу раз больнее.
Йоханесс никогда не встречался ни с чем подобным. Он был знаком с разными людьми и разными женщинами, и многие вызывали отвращение, непонимание, казались странными или даже конкретно поехавшими головой. Но ни у кого на руках никогда не было красных кровавых полос, оставленных самостоятельно. Мужчине до сих пор становилось не по себе, когда перед глазами возникала та страшная картинка, а она возникала снова и снова.
Он вспоминал и полосы, торчащие из-под пояска на талии. Их Эрика тоже оставила себе… сама?
Почему? Ричардсон ощущала себя несчастной? Это помогало ей сохранять трезвость ума? Связано ли это было с Йенсом и с тем, что произошло в тот ужасный день на заводе, когда Адам вдруг поехал крышей? Тогда Эрика была в пиджаке, и кожа её рук не была видна. Может, уже в тот день она прятала под тканью страшные порезы? Адам ещё сказал, что Ольсен сделал ей больно…
Чем дольше мужчина думал об этом, тем хуже становилось. Йенс определённо не играл в жизни Эрики какую-то важную роль, но отчего тогда было так много совпадений? И почему она плакала, когда говорила об Эльфриде и слушала его признания в любви? Может быть Ольсен на самом деле неосознанно причинял ей боль, делал ей хуже, может, им правда больше не следует встречаться?
От этой мысли стало ещё поганее. Йоханесс не смог бы без Эрики, он просыпался и засыпал с мыслями о ней, он в течении дня постоянно возвращался к ней, он мучительно ждал каждую новую встречу и вообще-то очень хотел помочь. А если окажется, что делает только хуже…
– Кажется, Ричардсон совсем крышей поехала, – раздался рядом знакомый скрипучий голос, и Ольсен тяжело вздохнул: только этого не хватало.
– Ты всё видел, что ли? Нормально тебе подсматривать за другими, да? Весело, наверное? Как сериал смотреть. Сука, – озлобленно фыркнул Йенс, после чего бросил под ноги сигарету и задавил её ботинком, вновь доставая из коробки новую и щёлкая зажигалкой.
– Чего ты сразу додумываешь-то? Как девица, – тяжело вздохнул Энтони, и Ольсен, наконец, его увидел. Он валялся недалеко в ползучих кустах за пределами участка. Выглядел так, словно только что проснулся, вероятно, ловил приход от действия наркотиков. Ну или правда спал. Хуй его разбери.
– Тебе дрыхнуть что ли негде? – сморщился Йенс.
– Детройт – мой дом, – он развёл руками и усмехнулся, потом чуть не упал, вовремя успев опереться рукой о землю. Затем Энтони медленно стал подползать ближе к Ольсену. Йоханесс чувствовал себя настолько убитым, что даже сил на то, чтобы прогнать это чудовище, у него не было. – Так что сплю, где хочу. Но если ты спрашиваешь о конкретном месте жительства, то оно у меня имеется. Так мило, что ты беспокоишься, – он улыбнулся, обнажив свои полусгнившие жёлтые зубы, половина из которых уже отсутствовала. Йенс проигнорировал этот выпад. – Ну чего ты такой мрачный? Всё из-за Ричардсон что ли?
– Отвянь.
– Да что сразу отвянь-то, я ведь и обидеться могу, – недовольно запричитал Тони, но Ольсен снова его проигнорировал. – Да ладно тебе! Подумаешь, послала. Ну это же к лучшему только, а. Она же с головой не дружит, видно же. Эти дамочки с разрезанными руками представляют из себя большую опасность, особенно когда они главы мафии, – усмехнулся бродяжка, но Йенс снова не ответил. – Ну слушай… в своё время у меня была такая, – Ольсен перевёл на него слегка удивлённый взгляд, явно не веря в то, что у этого наркомана когда-то была девушка. – Руки резала, в истерики впадала – всё такое. Я был влюблённым дебилом и думал, что спасу. Не спас. И ты не спасёшь. И никто не спасёт. Зато она всё из тебя выест, изнутри пожрёт. Ей в психушку по-хорошему дорога, да кто же затащит?
– Если надо будет, я затащу, – со стальной ноткой в голосе отозвался Йоханесс. Энтони слегка округлил глаза в лёгком удивлении. – Я хочу ей помочь, как ты не понимаешь? Когда человек… так себя изводит, ему нужна помощь. И помощь не только специалиста, а того, кто рядом будет и любой примет. А я её любую принимаю. Я боюсь за неё.
– И что же? Тебя её порезы нисколько не напугали?
– Напугали, конечно. Потому что я понятия не имею, что теперь делать! Неужели этот гандон Эдвардс не видит, что с его женой происходит? Неужели он не пытается ей помочь? Урод смазливый… только и может, что кичиться: «Моя жена да моя жена», а тут… толку-то нет от него, оказывается.
То ли Энтони не нашёлся, что ответить на это высказывание, то ли ещё что-то, но на некоторое время от замолчал. Йенсу, впрочем, было насрать, он только и ждал, когда этот странный тип съебет куда подальше. Хотя может не съебывать. Плевать, на всё теперь плевать, кроме её бледных худеньких рук, покрытых ранами. Как ей теперь помочь? Что делать? Ольсен точно чувствовал, что чертовски боится оставлять Эрику одну где-то там, рядом с дочкой, каждое слово которой режет больнее ножа, рядом с мужем, который не делает совершенно нихуя полезного, может только изводить её. Йоханесс провёл рукой по лицу и тяжело вздохнул.
Энтони вытащил чёрт знает откуда свои сигареты и тоже закурил. Ольсен вяло усмехнулся, это даже в какой-то степени было забавно. Этому человеку даже наркотиков не хватало? Казалось, он весь состоял из зависимостей, может, он вообще являлся одной сплошной зависимостью.
– Знаешь, а я ведь её такой… не видел, – тихо произнёс Энтони вдруг.
– Ты говорил, что вообще её не видел, забыл? – хмыкнул Йенс.
– Ха-ха… да? Да, я это и имел ввиду, – Купер почесал засаленные длинные волосы. – Я говорил, что некоторые думали, что она мужик? Ха-ха, я смотрю… вполне себе баба. Слушай, вообще-то я тебя даже отчасти понимаю. Любуясь её гладкими красивыми ножками, можно забыть и о её придурковатостях, – Тони громко рассмеялся, а Йенс округлил глаза и поднял с земли первый попавшийся под руку небольшой камешек, который тут же кинул в Купера.
Энтони перестал смеяться и громко и жалостливо ойкнул, после чего принялся отползать подальше от Ольсена, пряча голову руками.
– Ты чего, дружище?!
– Ты там в кустах валялся и на её ноги пялился, да, собака? – гаркнул Йенс.
– А ещё ей под юбк… ай, да хватит! – почувствовав, как очередной камень прилетел ему в плечо, Тони принялся отползать усерднее. – Да шучу я, шучу! Чего ты сразу, Отелло грёбанный! Думаешь, наркоман с дырками на руках твою бабу увести сможет?!
– Пока я жив – не сможет! – Ольсен поднялся с крыльца и медленно подошёл к Тони, который, осознав, что деваться ему некуда, сжался в клубочек, закрыв голову руками. Йенс усмехнулся и слегка наклонился. – И никакая она не баба.
– Прости-прости, буду говорить о ней исключительно как о мисс Ричардсон, – проскулил Энтони. – А хочешь, сразу миссис Ольсен, а? Лучше же звучит? – он слегка выглянул из-за своих рук, бросив на Йенса заинтересованный взгляд.
– Не переусердствуй. А лучше свали-ка ты отсюда поскорее.
– Хорошо-хорошо, как прикажешь! – Энтони шустро поднялся на ноги и попятился назад с участка, приподняв руки в примирительном жесте. Когда он отошёл достаточно далеко, то резко развернулся и бросился наутёк, крикнув напоследок: – а задница, кстати, у неё тоже что надо!
– Сука ты последняя! – прохрипел Ольсен вслед, бросив в его сторону ещё несколько камней, но ни разу не попал.
•••
The Beatles – P.S. I Love You
Лекса чувствовала себя преисполненной обиды и никуда не могла деться от этого. Она сидела на заднем сиденье машины матери, прижав к груди коленки и полностью наплевав на то, что на диване потом останутся грязные следы от ботинок. Хотелось сделать что-нибудь плохое. Не до конца ужасное, но что-то, что заставило бы мать чувствовать себя некомфортно. Хотя, конечно, это глупо, она ведь не моет сама машину, это делают за неё на мойке… да плевать! Лексе всё равно, что вредитель из неё никудышный, просто хочется куда-нибудь излить свою злость.
Мама, как и обещала, молчит, не пытается ругаться и читать лекции, это девушке кажется странным. Они много шутят с папой над взрывным характером матери, и даже отцу становится иногда страшно в её присутствии, но в последнее время Эрика явно сбавляет повороты. Какая-то по странному молчаливая и слегка отстранённая, раньше она не позволяла никому другому выйти из спора победителем.
Лексе, впрочем, глубоко наплевать. В её сердце скопилась огромная обида, настолько тяжёлая, что даже непосильная. Она постоянно думала о том, каким отвратительным то представление показалось Оливеру и его отцу. Не в таком свете Эдвардс хотела появиться перед глазами родителя лучшего друга в их первую встречу. Наверняка теперь думает, что Лекса из семейки душевнобольных (хотя где он не прав будет), вдруг запретит ещё Оливеру гулять с девушкой или ещё чего похуже? Тогда этот несносный высоченный мальчишка… променяет её на Молли.
Лекса кривится, пытаясь отогнать мерзкие мысли, прилипающие к мозгам. А что мать успела наговорить мистеру Ольсену в их отсутствие? Ничего хорошего – это уж точно. Девушка только начинала остывать, как вновь закипала от злости. Эта жестокая самовлюблённая женщина всех людей вокруг считала себя недостойными, на всех смотрела свысока, вряд ли она способна понять горе семьи Оливера – бедной семьи, живущей в маленьком съёмном домике.
Конечно, в большей степени Лексу мучило не агрессивное поведение матери на глазах у других людей, к тому же, девушка признавала, что и сама была хороша. Просто сама ситуация в целом бесила. Эрика строила из себя занятую леди, глава мафии же, чёрт её подери. Она была прекрасным руководителем, но, если честно, отвратительной женой и ужасной матерью. Лексе даже было немного смешно: как часто девушка пыталась добиться внимания от мамы, но та лишь сухо игнорировала каждую попытку, ссылаясь на работу, а теперь вот так вот ярко выказала своё волнение. Да кого она пытается обмануть? Эдвардс в жизни не поверит, что Эрике правда не плевать на неё. Для чего был весь этот спектакль? Приехала на другой конец города в каком-то затрёпанном кардигане к отцу Оливера лишь для того, чтобы убедиться, что её драгоценная доченька в порядке.
Да пошла она к чёрту! Лекса ощущала себя на грани истерики, каждый её нерв прожигал кожу, был натянут до предела. Девушка, конечно, любила свою мать, но уже не верила, что когда-нибудь сможет выстроить с ней хотя бы нормальные отношения. Она не верила, что Эрике действительно не плевать, что та вообще умеет любить и что та, уж тем более, любит свою дочь. Любить сильно, отчаянно, но не взаимно было больно.
И чтобы хоть как-то вымесить свою боль, Лекса истерила, трепала нервы, в общем и в целом – вела себя как маленький ребёнок. Эдвардс самой подчас становилось стыдно за своё поведение, но она продолжала. И никак не могла остановиться. Давить, срываться, бросаться колючими фразами. Надеяться задеть посильнее, чтобы убедиться в очередной раз, что мать – не обычная женщина, а машина без сердца и без чувств.
Наверное, ещё хуже было только отцу. Кристиан для Лексы был примером того, каким бы она хотела видеть своего будущего мужа. Спокойный, рассудительный, вдумчивый. Он очень старался для семьи, устраивал ужины и праздники, причём сам, без чьего-либо вмешательства, всегда успокаивал мать после её истерик, всегда вставал на её сторону и терпел всю боль, что она бесконечно ему причиняла. Эрика относилась к своему мужу совсем не так, как он заслуживал. И тому было всего одно тупое объяснение: она просто не умела любить. И даже такой заботливый, понимающий и нежный мужчина не мог растопить её ледяное сердце.
Лекса никогда не понимала, как они вообще сошлись. Никто, собственно, и не пытался посвятить её в эту историю. Наверняка разочаруется ещё сильнее, если услышит.
Наконец, машина остановилась возле большого викторианского дома с множеством окон. Лекса тут же выскочила из машины и, открыв кованную калитку, помчалась в сторону дома по выложенной камнем дорожке. Но на середине пути остановилась и обернулась, не услышав рёва мотора. Мать, кажется, не спешила открывать ворота и загонять автомобиль в гараж. Она вообще из машины не вышла. Лекса фыркнула, но всё же направилась обратно.
Только тогда Эрика, наконец, вышла на улицу. Выглядела она странновато, но из-за темноты было тяжело понять, что именно смущало Лексу.
– Иди домой, Лекса, я попозже приду, – тихо попросила мама.
– Почему это? Ты же замерзнешь и заболеешь.
Девушке хорошо было известно про слабый иммунитет матери. Стоило ей прогуляться в тоненьком пальто, съесть холодное мороженое в мороз или, например, съездить на другой конец города в трухлявом кардигане – и сразу заболевала. Папа всегда очень бережно относился к маме, когда та болела, но почему-то не позволял Лексе помогать. Обычно в такие моменты Эрика просто целый день находилась в родительской спальне, куда заходить было строго-настрого запрещено. Отец никогда не вызывал врачей, но приезжал с огромным количеством всяких разных таблеток и сладостей. В последнее время мама болела всё чаще и чаще, и Лекса чувствовала себя из-за этого встревоженной. Когда она спрашивала об этом у папы, тот отмахивался: «Как всегда, обычная простуда».
– Не заболею, обещаю, – пробормотала Эрика.
– Мам, мне папу позвать, чтобы он тебя на руках домой занес? – Лекса поставила руки в боки и сурово посмотрела на женщину. – Иди домой. Пожалуйста, – нехотя добавила девушка.
– Лекса, – вздохнула мать, и девушка увидела, как та слегка дрожала на холодном осеннем воздухе, обнимая себя за плечи. Кошмарное зрелище, и Эдвардс сама была готова уже затащить мать в дом. – Я правда очень о тебе беспокоюсь.
Лекса сдавленно ахнула, явно неготовая услышать нечто подобное прямо сейчас. Зачем она это сказала? Пытается помириться? Чего она вообще хочет? Какой ждёт реакции? В глазах предательски защипало, но Лекса сжала пальцы в кулаки, чтобы не разрыдаться прямо здесь и сейчас, словно маленький ребёнок.
– Ага. Я о тебе тоже, поэтому пошли домой, – очень постаравшись прозвучать как можно более равнодушно, ломающимся голосом произнесла девушка, после чего резко развернулась, дабы не позволить матери увидеть непрошенные слёзы, и уверенно зашагала в сторону дома. Уже больше не оборачиваясь.
С сердца упал огромный камень, когда за спиной раздалось цоканье каблуков.
Ужинать, несмотря на все уговоры отца, Лексе не хотелось. Она поднялась в свою комнату и заперла дверь. Нужно было обдумать слишком многое. Достав из шкафчика большую виниловую пластинку, наверняка очень дорогую, Лекса поставила её в проигрыватель. В комнате тут же заиграла одна из любимых групп девушки – «The Beatles». Они были ещё совсем молодыми, но Лекса уже их обожала, их музыка успокаивала её, когда было совсем грустно.
Проигрыватель, как и шкафчик для пластинок, как и сами пластинки девушке регулярно дарила мама. Это у Эрики выходило: угадывать, какой подарок преподнести, чтобы заставить Лексу улыбаться или даже визжать от восторга. Девушка не представляла, сколько мама на всё это потратила денег, в тяжёлые времена только за счёт этого Эдвардс и не теряла надежды на то, что всё ещё может быть нужна Эрике.
Отец подарки дарить не умел. Вероятно, он очень старался, выбирая в магазине какие-нибудь драгоценности или наряды, и Лекса очень мило улыбалась, целовала папу в щёку и сердечно благодарила, но никогда не носила то, что дарил он. Кристиан был очень красивым и опрятным мужчиной, он хорошо одевался и явно имел вкус в одежде, но почему-то не понимал, что его дочери нравится совершенно другое. И, опять же, у мамы даже наряды для Лексы выбирать получалось гораздо лучше. Да ладно уж, иногда Эрика приносила такие платья и рубашки, которые девушке даже и не снились. Слишком уж красивые.
Может, и вправду? Может, есть надежда, что маме всё же не плевать? Лекса упала на кровать спиной, раскинув руки в стороны и уставившись в потолок, уклеенный блестящими звёздочками. Оливер жил в маленьком домике, и, честно говоря, Эдвардс совсем не горела желанием туда заходить, хотя очень любила своего друга и прекрасно понимала их ситуацию. Просто… неприятно. Холодно ли ему по ночам? А зимой как? Не болеет ли зимой слишком часто из-за окон, пропускающих морозный ветер? Оливер часто носит одну и ту же одежду, он работает по ночам не ради веселья и не для того, чтобы что-то доказать отцу, а из-за необходимости.
И как будто бы он во многом несчастнее, но его отношения с единственным родителем словно… теплее.
Может, потому что они – это всё, что есть друг у друга.
Лекса свернулась в клубочек. Она завидовала. Когда видела, как дети делились секретами с родителями, когда проводили время вместе, когда вместе готовили, вместе смеялись. Завидовала и чувствовала себя страшно одинокой. Иногда она чувствовала себя одинокой даже тогда, когда рядом был отец – и никак не могла найти причину.
Ещё больше чувствовала себя одинокой, когда мыслями снова возвращалась к Оливеру. Однажды и он её оставит ради девочки с медовыми глазами и двух розовых бантиков в волосах. Это неизбежно, потому его щёки становятся пунцовыми, зрачки увеличиваются и глаза блестят, а о том, что её сердце разбивается на тысячи осколков, знать не должен никто.
Она ведь, как в тупых книгах, могла бы рассказать об этом маме. Но не станет, потому что маме не до неё, потому что у неё у самой слишком много забот.
А рассказывать эдакую ересь отцу ещё глупее.
В дверь постучались, и Лекса тут же села в кровати. Она долго думала над тем, стоит ли открывать, но всё же отворила дверь. На пороге стоял папа, и почему-то девушка почувствовала себя слегка разочарованной.
– Что-то хотел, пап?
– Пустишь? Хочу поговорить, – мягко улыбнувшись, попросил Кристиан. Он всё ещё был в своём домашнем фартучке – может, готовил что-то на завтра? Отец часто готовил маме обед на работу, который она то ли из принципа, то ли не специально забывала.
Лекса не слишком хотела сейчас болтать с кем-нибудь, но с работой «расстроить папу» и так прекрасно справлялась мама, так что девушка кивнула и зашла в комнату, снова плюхаясь на кровать. Кристиан вошёл следом, прикрыв дверь и сев за письменный стол лицом к дочери.
– Развлекаешься? – хмыкнул отец, кивнул головой на проигрыватель.
– Почти.
– Ладно, прости, что пытаюсь оттянуть. Но… что у вас произошло с мамой? Ты отказалась есть, она тоже, так ещё и выглядела как-то… не очень.
Девушка тяжело вздохнула. Ожидать подобных вопросов стоило, потому что Эрика Кристиану никогда не скажет, что её гложет. В такие моменты отец всегда прибегал к хитрому плану и шёл к дочери.
– Помню, ты просила меня взять трубку, если будет звонить отец твоего друга, но, вероятно, именно в этот момент мне пришлось уехать по работе, – смущённо добавил папа. – Прости, я не думал, что Эрика приедет раньше меня.
– Да ладно уж. Как вышло.
– Она разозлилась, да? Ругала тебя? Наказала? – обеспокоенно спросил Кристиан. – Если наказала, то я постараюсь поговорить с ней, так что не волнуйся. Ты же знаешь её: она очень вспыльчивая.
– Нет, всё хорошо, пап, она меня не наказала, – помотала головой Лекса.
– Странно, – он нахмурился. – Она ездила забирать тебя? Как она тебя нашла?
– Ну, кажется, она узнала от отца Оливера, что я ушла с ним в парк аттракционов. Поехала к нему, чтобы вместе нас найти, я не знаю. Я понятия не имею. Она была очень злой, когда мы вернулись к дому Оливера.
– Она ругалась на тебя прямо при твоём друге? – тяжело вздохнул Кристиан.
– Да ладно уж, кажется, тем самым она спасла Оливера от гнева его отца, – хихикнула Лекса.
– То есть там был ещё и отец Оливера? – папа нахмурил брови, кажется, ему не сильно понравилась шутка. – Это неправильно: ругать тебя при ком-то.
– Я думаю, он собирался делать тоже самое с Оливером, – помотала головой девушка.
– Ну как скажешь, – вздохнул отец. – К слову, а кто родители этого твоего Оливера? Может быть, я видел их на собраниях, нужно же мне знать, на кого стоит производить хорошее впечатление, – он усмехнулся, и Лекса по-доброму закатила глаза.
– У Оливера нет мамы, только отец, – отозвалась девушка. – Не помню, как зовут, какое-то… не американское имя. Кажется, мистер Ольсен или что-то такое. У Оливера другая фамилия, он Расмуссен, – пояснила Лекса. – От мамы.
Кристиан поджал губы, о чём задумавшись, а потом вдруг резко распахнул глаза и закивал головой.
– Да-да, что-то такое помню… ладно, спасибо, Лекса, ты мне очень помогла, – он резко поднялся со стула и направился к выходу из комнаты.
– В чём?
– О, да так. Пойду к маме, узнаю, как она там. Спокойной ночи! – с этими словами отец ушёл.
– Спокойной ночи, – тихо проговорила вслед девушка.
У всех в этом мире были свои тараканы и, кажется, папа не исключение. Лекса хмыкнула, после чего сделала музыку громче и снова плюхнулась на кровать, пытаясь прислушиваться не к своим мыслям, а к словам из песни.
•••
Ещё одно ебаное воскресенье, и Йенс с ненавистью отрывает очередной календарный листок. Да лучше бы планета вообще остановила своё движение. Никакой там метеорит не планирует упасть на Америку? Ольсен бы не отказался подохнуть под осколком.
Воскресенье – это самый мерзкий день недели. Казалось бы, выходной, но следующий день – это понедельник. А по понедельникам желание жить уменьшается втрое. И пускай это утро у Йенса наступило аж в двенадцать часов дня, он всё равно был злой, раздражённый и совершенно потерянный.
Воспоминания о вчерашнем дне заставляли голову раскалываться на двое от безумной боли. Почему каждый сраный раз, когда Ольсен думал, что всё потерянно, что он уже на дне, становилось в тысячу раз хуже?! Он перевёл уставший взгляд на кучку бумажек, лежащих на кофейном столике. Так уж вышло, что Ольсен вчера напился и всю ночь рисовал. Кто его винить будет, а? Может, наркоша с улицы, смеющий читать лекции о морали?