Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
– Тебя будут звать Люкас Уорд. На самом деле, первое, что в голову пришло, но, по-моему, неплохо. Люкас Уорд и Салли Смит захватят власть в ночном баре! – воодушевленно произнесла дочь гангстеров, вновь принявшись за свой обед.
Оливер широко улыбнулся, узнавая в этой энергичной и безумной девушке свою лучшую подругу, которую безумно любил.
– Кстати, Люк, если на то пошло, то нам стоит подумать о нашей безопасности.
– К чему ты клонишь, Сэл?
– К тому, мой дорогой Люк, что нам следует притвориться парой, чтобы никакие джентльмены и дамы не позволяли себе лишнего.
Расмуссен нахмурился, слегка испугавшись странных слов Лексы. Может быть, в ненастоящих отношениях и правда был какой-то смысл, потому что таким образом Люк и Салли смогут помочь друг другу выбраться из не самой приятной ситуации, но Оливер вообще никогда не встречался с девушками. Он даже слабо представлял, как это делается. К тому же, разве это не предательство Молли?
– Ну что ты напрягся? – фыркнула Лекса. – Мы же просто будем играть на публику. Ты будешь играть роль Люка, а я роль Салли. Люк и Салли – это не Оливер и Лекса. Это наши герои в нашем собственном театре.
И правда, чего юноша так разнервничался. Люкас Уорд – это даже не Оливер Расмуссен. Кто сказал, что бармен не может полюбить симпатичную официантку Салли Смит?
– В этом есть смысл. Я думаю, ты права, – вздохнул парень.
– Ну и отлично! – воскликнула Лекса, поднимаясь со скамейки. – Тогда Салли, как хорошая девушка, поможет своему парню с деньгами. Тшш! – подруга приложила указательный палец к губам Оливера, когда тот захотел возразить, из-за чего юноша сильно смутился. – Уберешь мой поднос, солнышко? Мне еще перед уроком нужно забежать к мистеру Мёрфи, у меня есть к нему пара вопросов по поводу проекта. Встретимся на уроке, – девушка оставила быстрый поцелуй на щеке Расмуссена и тут же скрылась из вида.
А Оливер так и остался сидеть на своем месте, быстро хлопая глазами и совершенно не понимая, что только что произошло. Иногда Лекса была похожа на настоящую бурю, потому что одним своим присутствием создавала самый настоящий переполох.
•••
Когда Йоханесс в следующий раз слышит заливистую трель очнувшегося в кромешной темноте телефона, он стойко уверен, что больше не позволит так жалко вытереть об себя ноги. Эрика Ричардсон прекрасна сотни тысячи раз, но если всё действительно будет продолжаться таким образом, то Ольсен просто-напросто сойдёт с ума. Он давно уже начал осознавать, что едет крышей, обожествляя эту жесткую женщину. Путался, пытаясь понять, стоит ли искать ей оправдания.
И всё же не мог взять и по щелчку пальцев перестать любить, как и не мог спрятаться от её общества. Йенс для Эрики – должник, верный раб, которому некуда деться. Как скоро Ольсен ей надоест? Как скоро прогонит поганым веником? Мужчина ждал этого и боялся, словно смертной казни. Без неё есть шанс спастись, но с ней жизнь приобретает краски и смысл. По крайней мере, явно Ричардсон ещё не наигралась, раз после того раза вновь возжелала увидеть свою «игрушку» на пороге. Йенс сжал пальцы в кулаки: он больше не станет ей прислуживать, не станет повиноваться каждому приказу. Пускай видит, что никакой он не раб. Да, их связывают обязательства, но разве Ольсен их не выполняет? Он не клялся в том, что будет делать всё, что она скажет. Он ведь не один из её подчинённых гангстеров.
Йоханесс просто хотел, чтобы Эрика увидела в нём не безликую покорную игрушку, а человека, личность.
Он сжал пальцы в кулаки и с остервенением бросил телефонную трубку, ударив ей по аппарату. Даже сейчас, пытаясь отвоевать независимость, Ольсен думал не о том, как сам себя позиционирует, а о том, как выглядит в глазах Эрики. Это раздражало до невозможного. Неужели он уже настолько подсел на иглу, что становится зависимым не только от самой Эрики, но и от её мнения? Да, блядь, теперь он боялся, каким неприглядным казался в глазах Ричардсон. Жалким, трусливым, несчастным? Разве может такая сильная женщина увидеть в подобном мужчине хоть толику чего-то интересного? Йенс вообще не понимал, почему именно его Эрика обрекла на такую судьбу. А может, не только его?
Может, таких, как он, было много? Сегодня Ричардсон велела привезти одного, завтра – другого, по средам, быть может, ради разнообразия проводила ночь с мужем. Йоханесс принадлежал Эрике – действительно, словно игрушка. А сама мафиози владела всем городом, но не повиновалась никому. Мерзкие представления, в которых другие мужчины целуют Ричардсон, ползали по разуму, словно муравьи по коже. Раздражающие, мелкие, их не скинуть, потому что их великое множество. Ещё, блядь, кусаются, а места укусов горят и чешутся.
Это жалко. Это и вправду жалко. Йоханесс понимал, что у него нет и малейшего шанса на то, чтобы состроить нормальные отношения с Эрикой. Он её не знал, она – не знала его, да и не хотела узнавать, в то время как Ольсен цеплялся лишь за то, что ему дано увидеть – за шрамы, за порывы эмоций, за короткие фразочки. И пытался составить пазл, разгадать загадку. Нихера не выходило. Они из разных миров, буквально – из разных стран. Йенс понимал, что никогда не будет с Эрикой, но, сука, вскакивал среди ночи, словно ужаленный, с тупой счастливой улыбкой на лице, когда во снах Ричардсон его просто о б н и м а л а.
Вскакивал, а потом жалел, что вообще проснулся.
Может быть, Эрика вообще своего мужа любит? Иначе нахера с ним всё ещё. Просто любовь у неё такая странная, ненормальная. Да и Кристиан наверняка по ней сохнет, раз прощает всё. Соревнуются, ругаются, Ричардсон своему мужу мстит, тот, в порыве ревности, обещает город разнести, а потом они мирятся. Наверняка бурно и страстно. Йенс зажмуривает глаза до цветных кругов: он не хочет об этом думать. Не хочет, потому что от этих мыслей тошнота к горлу подходит, от этих мыслей хочется напиться в говно и пойти прыгать под поезд.
Эрика ничего не обещала и сразу обозначила, что секс – это всего лишь секс. Никакой романтизации. А Йенс не умел не романтизировать. Творческое мышление? Хуй разберёшь. Просто Ричардсон хочется к себе канатом толстенным привязать. Хочется её любить и оберегать, хочется видеть её улыбку – искреннюю, сука, искреннюю! Для Йенса её улыбка была бы лучшим подарком.
Но Эрика не такая. Она пошлёт нахуй и не будет чувствовать сожаления. Потому что Ольсен ей не нужен.
Йоханесс клянется и божится себе в том, что больше не будет унижаться перед ней, потому что Ричардсон не видит в этом ничего милого, она лишь наслаждается чужой слабостью и подчинением. Клянется и божится, а потом вытаскивает из книги аккуратно сложенный очередной рисунок карандашом. Потому что Эрика прекрасная, потому что он её красотой восхищается, и потому что Ричардсон должна об этом знать.
Он чувствует себя последним лопухом, когда садится в гангстерскую машину и молчит, пока из магнитолы звучит тихий джаз. Йенс знает, что будет унижаться перед Эрикой. И сегодня, и потом, и всегда. Он жалкий и ничтожный, но это не вина Ричардсон.
На этот раз его привозят в отель. Не слишком дорогой и слегка отдалённый от города. Всего три этажа, обстановка внутри не блестит роскошью, что Ольсена слегка удивляет. Немного темно и очень безлюдно, лишь одинокая девушка стоит на ресепшене и без слов улыбается вошедшему вместе с Йенсом Адаму. Тот машет ей рукой, а затем за рукав куртки небрежно тащит за собой.
– С каких пор гангстеры отшиваются в отелях? Причём дешёвых, – спрашивает Ольсен, озадаченно озираясь по сторонам. Что-то с этим местом не так.
– А твоё какое дело? – отрезает Адам. – Ты вообще, небось, в отелях никогда не был. Вот и радуйся предоставленной возможности.
– Да блядь… просто… разве это безопасно? – тихо добавляет Йоханесс.
Адам кидает на него насмешливый взгляд, слегка приподнимая одну бровь.
– Правда беспокоишься о своей безопасности, попав в руки к гангстерам? Поздновато.
– Для Эрики. Для Эрики это безопасно?
Теперь лицо идущего рядом гангстера искажается ещё сильнее, изображая какую-то ядерную смесь эмоций. Йенс ждёт ответа, немного нервничая. Что он такого сказал?
– Во-первых, не фамильярничай тут, – сквозь зубы цедит Адам. – Хотя бы… хотя бы мисс Ричардсон. Имей хотя бы какое-то уважение. Во-вторых, – голос гангстера становится чуть мягче, – не волнуйся, для неё это безопасно.
Он останавливается возле одной из дверей, после чего внимательно оглядывается по сторонам и громко стучит пять раз с определенными промежутками. Видимо, какой-то шифр. Йенс слегка приподнимает брови: система безопасности на уровне. Через пару мгновений дверь открывается, и на пороге возникает хрупкая маленькая фигурка. Сегодня она в коротком чёрном платье-рубашке в белую полосу с ремнём на поясе верхние пуговицы не застёгнуты, обнажают шею, ключицы и тонкий кружевной топик. Ноги облачены в чулки с цветочным рисунком, на входе стоят высокие бархатные сапоги выше колена. Йоханесс давится воздухом: казалось бы, однажды он должен привыкнуть к эпатажному и вызывающему стилю Эрики – обычные женщины точно так не одеваются, но… эм… неужели глава мафии действительно в таком виде ходит на деловые встречи? Ричардсон красива, слишком красива, и все вокруг это тоже точно видят. Наверняка ей достаточно было иногда лишь слегка наклониться и свести локти вместе, чтобы какой-нибудь конченый ублюдок согласился на все условия сделки.
Сука. Ольсен сейчас сгорит от злости. Ещё Адам этот. Стоит, довольный, улыбается. Пялится? Он на неё пялится? Он тоже о ней фантазирует? Он выполняет любой приказ и постоянно ругается с Йенсом, потому что тоже хочет Эрику?
– В шпиона поиграть решил? – тянет Ричардсон, и теперь Йенс замечает в её руках ещё и бокал мартини, который она медленно попивает.
– Это для пафоса, – хмыкает Адам.
– Пафосный ты мой, – издевательски ухмыляется Эрика, после чего взлохмачивает волосы гангстера, тот смущённо отводит взгляд, и Йенс теперь точно уверен, что у Адама есть виды на е г о женщину.
Так взбесился, когда по имени Эрику назвал. Всегда её честь тщательно защищает. Раздражался жутко, когда Йенс много вопросов про неё задавал. А теперь ещё и смущается. Вокруг Ричардсон слишком много мужчин, которые её хотят заполучить, разве может Ольсен всем им быть конкурентом? Во всяком случае, не с этим Адамом Эрика сейчас проведёт ночь. А с ним. С Йенсом. И стонать будет под ним. И пускай вся эта падаль, все эти мошки завидуют и давятся от ревности. Йоханесс несчастный кусок дерьма, но он в лепешку разобьётся, потому что любит Эрику.
– Попроси притащить кого-нибудь ещё мартини. Мне было скучно, и я почти всё выпила, – она складывает губы трубочкой и качает головой, на что Адам просто кивает и сразу же разворачивается, чтобы уйти и выполнить своё задание.
Sufjan Stevens – Futile Devices (Doveman Remix)
Затем большие глаза Эрики фокусируются на Йенсе. Она криво усмехается и затаскивает его в номер за воротник куртки, после чего запирает дверь и, продолжая держать в руках бокал, обнимает мужчину за шею. Эрика пьяная – это и дураку понятно. Неужели у главы мафии ещё и проблемы с алкоголем? А разве не говорят, что женский алкоголизм не лечится? Йенсу нужно поговорить с Эльфридой об этом.
По телу разливается тепло из-за прикосновения женщины, но вместе с тем ему чертовски больно. Слова, сказанные в прошлый раз, бьют по голове обидным напоминанием. Смотреть на Эрику тоже тяжело – сразу представляешь, как другие мужчины любуются её нежным телом и мерзко облизывают жирные губы в похотливом жесте. Йенс никто, чтобы осуждать её вкус в одежде и просить одеваться иначе. Но неужели Кристиана Эдвардса всё устраивает? Хотя, может, ему вообще нравится то, что на жену все вокруг облизываются, кто-то на неё дрочит, а кто-то и вовсе трахает, а про его ревность говорят чисто для прикрытия. Грёбанный Эдвардс. Слишком много мужчин в окружении Эрики, и Ольсен ловит себя на мысли, что уже мечтает о том, чтобы все они исчезли в один момент.
– Какой-то кислый, – недовольно произносит Эрика. – Не рад видеть?
Йенс переводит на женщину измученный взгляд. Она надула губы и скривилась, убрала от него руки и сложила на груди – слегка похожа на ребёнка. А он разве не похож? Ревнует, словно мальчишка, чужую женщину ко всему остальному миру. Злится из-за правдивых слов, за которые Эрика не должна извиняться. В конце концов, в чём в тот вечер она была не права?
– Очень рад, – сдаётся Ольсен.
Видимо, для неё это нормально – в один день наговорить кучу гадостей, а в другой с порога полезть обниматься. Клялась в том, как сильно ненавидит, а теперь дует губы из-за того, что Йенс не выглядит счастливым из-за встречи. Эрика полна противоречий, и Ольсен её не понимает отчаянно. Но смысл в том, что искренне хочет понять.
Он вытаскивает из кармана куртки сложенный рисунок, после чего небрежно протягивает его Ричардсон. Ну нравится Йенсу наступить на одни и те же грабли тысячу рад – разве можно его за это обвинять? Нет никакой вероятности, что она не порвёт рисунок. Да даже если порвёт – похуй. У каждого человека ведь есть слабости, даже от сердца Эрики можно найти ключик. Может быть, ей просто не нравятся цветы?
Ричардсон с искренним (возможно) интересом берёт в руки листок бумаги и быстро его разворачивает, а затем сдавленно ахает, округляет глаза так, словно увидела что-то ужасное, и делает небольшой шажок назад, едва не оступаясь и не падая на пол – Йоханесс успевает придержать её за локоть. Он так и остаётся возле женщины, придерживая её за руки, с недоумением в глазах пытаясь понять, что так шокировало Ричардсон. Да он в жизни не поверит, что Эрику никто никогда не пытался нарисовать.
– Ты нарисовал меня? – спрашивает мафиози, и теперь её голос звучит нежно.
Йоханесс округляет глаза. Нежно? Или ему послышалось? Или она специально сказала эту фразу таким тоном, чтобы потом сделать больнее?
– Ну да. Я нарисовал тебя, – хрипло отзывается Ольсен. – Тебе не нравится?
Эрика не отвечает, она подходит к небольшому туалетному столику в углу комнаты и садится на стул напротив большого зеркала. Одной рукой продолжает сжимать рисунок, медленно переводит взгляд с него на зеркало и обратно. Ольсен искренне не понимает, что сейчас происходит.
Он стаскивает с себя куртку, вешает на вешалку возле входа и медленно подходит к Эрике.
– Эрика, всё хорошо? – тихо спрашивает Йенс.
– Ты запомнил расположение родинок на моём лице, – отзывается Ричардсон.
Ольсен смущённо опускает взгляд в пол. Что она сейчас подумала о нём? Что мужчина только и делает, что пялится на неё, пытаясь запомнить каждую мелочь? Он только и делает, что позорится перед Эрикой. Сейчас мафиози рассмеётся, порвёт рисунок и скажет, что он ничтожен, смотреть противно – тупой влюблённый мальчишка.
Проходит минута. Две. Ричардсон не смеётся. Просто продолжает смотреть на рисунок, но Йенсу не видно, что выражает её лицо. Он неуверенно подходит ещё ближе и кладёт руки на острые плечи. Эрика вздрагивает, но не поворачивается и не стряхивает.
Ольсен прокашливается и набирает воздуха в лёгкие, после чего начинает говорить очень тихо и неуверенно:
– Просто ты… ну… очень красивая. Эээ… мне очень нравится на тебя смотреть, наблюдать за тобой. Не подумай, что я какой-то ёбнутый? Просто… ну… ты меня вдохновляешь очень. И я решил тебя нарисовать. Я никогда ещё таких красивых женщин не видел, а ты прям… ну охеренная. Пиздец, прости. Наговорил хуйни какой-то, – Йенс убирает руки с плеч женщины и чуть отходит, закрывая лицо ладонями.
Щёки горят от стыда. Эрике наверняка каждый день тысячи комплиментов говорят, и Йенс со своими попытками – инвалид полный. Пускай она его выгонит за этот позор. Прямо сейчас. Жестоко и с криками, может даже бросить что-нибудь вслед. Это будет справедливо и заслуженно.
Но вдруг Ольсен чувствует, как его руки убирают от лица, он видит перед собой Ричардсон, которая совсем не кажется злой. Её бирюзовые глаза совершенно пустые, смотрят куда-то сквозь Йенса. Женщина тянет Йенса на себя и мягко целует в губы, поглаживая небритые щёки.
Почему? Ольсен понятия не имеет, возможно, даже никогда не поймёт, но Эрика целует его трепетно и мягко, безо всякий страсти, едва касаясь губами и успокаивающе поглаживая по щекам. Она пьяная. Она просто выпила целую бутылку мартини в одиночестве. Йенс не слышит голос рассудка, он тянется к ней ближе, хочет утонуть в её прикосновениях. Эрика, очевидно, лучшее, что случалось в его жизни. Дотронуться до невиданного сокровища, до чуда света – как много людей может этим похвастаться?
Поцелуй заканчивается, когда в дверь снова стучат. Эрика открывает и довольно улыбается, замечая на пороге девушку с подносом, на котором стоит новая бутылка и тарелка с фруктами.
– Спасибо, милочка, очень кстати, – лепечет Ричардсон, после чего запирает дверь.
– Решила напиться? – уточняет Йоханесс, наблюдая за тем, как женщина наливает мартини в бокал и выпивает всё тут же, после чего снова наполняет хрустальную посуду.
– О, прости, я забыла предложить тебе, – хихикает Эрика.
– Не волнуйся, я всё равно такое не пью, – вздыхает мужчина, присаживаясь на край кровати.
Ричардсон забирается с ногами на туалетный столик, явно теперь заинтересованная в мартини куда сильнее, чем в Ольсене. Что между ними происходило? Йенс словами не мог описать те отношения, в которые попал. Она хороша до невозможности, и мужчине не приходится сомневаться в собственных чувствах, но что с самой Эрикой? Бросается на шею, потом злится, угрожает, смеётся и ведёт себя беспечно. Йенс не понимал Ричардсон. А суждено ли ему вообще осознать, какой хаос творится в её красивой голове? О чём Эрика на самом деле думала? Чего на самом деле хотела? Почему её постоянно бросает из крайности в крайность?
Она больная на голову, и Йенсу явно стоит остерегаться. Не может. Не хочет. Она мучает, пытает, режет душу, а потом целует – сладко и трепетно, так, что все раны сами по себе зарастают. Ольсен хочет быть с ней. До дрожи, до боли хочет, только разве это возможно? Только во снах. Красавица. Какая же она красавица, даже когда корчит рожицы, качает длинными ногами, свисающими со стола, хихикает без причины и потягивает свой дурацкий мартини.
Йенсу страшно. Он не понимает, как себя вести, чтобы не спугнуть, чтобы попытаться хотя бы улучшить отношения. В один момент она такая беспечная, на всё согласна, всё ей нравится, в другой – злится, каждая ерунда злит ужасно. Кто такая Эрика Ричардсон? Мафиози, убивающая каждого, кто посмотрел криво-косо? Неверная жена, пытающаяся спрятаться от бескрайнего одиночества в чужих объятиях? Девушка со шрамами на руках?
Она всё и сразу. Она Вселенная, а Йенс – крохотная молекула, которую в пространстве и времени заметить невозможно. Ольсен взгляд оторвать не может от её искрящихся бирюзовых глаз. Забавная. Любуется своим бокалом так, словно это сокровище. Что-то под рёбрами отчаянно сводит. Хочется обнять её и никогда не отпускать. Никому больше не отдавать.
– Эрика, – позвал Йенс.
– М? – она перевела на него свои красивые огромные глаза.
Ольсен замялся. Он понятия не имел, зачем позвал. Просто захотелось. Да и имя у женщины такое прекрасное – её хочется звать.
– Эрика, как у тебя день прошёл? – спросил первое, что пришло в голову, Йоханесс.
Эрика приподняла одну бровь и тихо прыснула. Так тихо, почти фыркнула – словно котёнок. Йенс растерянно моргнул несколько раз. Что-то с ней сейчас не так. Неужели из-за алкоголя? Ричардсон со своим опытом вряд ли должна быстро и стремительно пьянеть от мартини. Хотя, учитывая сколько выпила… да всё равно странно.
– Кое-кому кишки выдрала – считай, что хорошо, – мило улыбается она, заправляя локон за ушко. Йенс кривится. – Да чего ты? Шучу-шучу. Мне нравится то, что про мафию ходит настолько много всяческих слухов, что люди в каждый новый готовы поверить, даже без доказательств, – она хихикает. – Представь, если бы полиция сажала без доказательств?
– Полагаю, полиция – последнее, что тебя волнует, – качает головой Ольсен.
– Нет-нет, что ты. Не подумай, я ни в коем случае не считаю, что полиция – это уроды и сволочи, – машет головой Эрика, после чего делает глоток мартини. У неё красные щёки и застывшая улыбка на лице. – Полиция нужна. Столько всяких людей, достигших социального дна. Поверь, я, в силу своей работы, многих повидала. Разных. И такие должны сидеть в тюрьме.
Эрика, наконец, ставит на столик бокал, но теперь берёт в руки всю бутылку. Йенс с интересом наблюдает за тем, как женщина подходит к кровати, на которой он сидит, и плюхается на неё спиной рядышком с ним.
– А полиция наверняка считает, что такие, как вы, должны сидеть в тюрьме, – хмыкает Ольсен.
– В идеале, котик, когда полиция и мафия сотрудничают. В Детройте, кстати, всё именно так и есть, – лениво тянет Эрика. – Полежи со мной.
Йенс послушно ложится рядом с женщиной. До чего докатился? В прошлый раз Ричардсон разбила ему сердце в дребезги, и мужчина был уверен, что даже в глаза ей просто посмотреть не сможет – умрет. А сейчас лежали на одной кровати и обсуждали полицию. Ну пиздец. Впрочем, Йоханесс не жаловался. Ну да, сорвалась. Подумаешь? Может, день плохой был? Она ведь не всегда такая.
– У тебя всё под контролем?
– Конечно! – хихикает Эрика. – Каждая мразь, действующая не в соответствии с моими моральными принципами, окажется за решёткой. Ну или в гробу. В зависимости от обстоятельств.
– А у тебя есть моральные принципы? – усмехается Йенс.
– Совсем меня за злодейку держишь? – Ричардсон пихает мужчину локтем в бок, и тот сдавленно ойкает. – Будешь знать, котик.
– Прости-прости, – ворчит мужчина. – Буду теперь держать тебя за самого доброго человека в мире. Устроит? – он поворачивается на бок, чтобы лучше видеть женщину.
– Держи меня за самого красивого человека в мире, – смеётся Эрика, после чего слегка прикусывает губу, бросая быстрый взгляд на мужчину.
– Я и так держу тебя за самого красивого человека в мире, – вздыхает Йоханесс. – Но ты ведь не только красота.
– А что же я ещё? – она тоже переворачивается на бок, заинтересованно глядя Ольсену в глаза.
– Ты всё, Эрика. Всё самое восхитительное, что есть в этом мире, – он отводит взгляд и хмурит брови. – И яркое солнце, и бушующий шторм, на который смотришь с опаской, и разряд ослепительной молнии, и рыдающее небо, и разноцветная радуга, и плывущие по небу мягкие облака.
Йенс прикрывает глаза, снова чувствуя себя запредельно глупо. Он не может, как ни пытался, перестать быть таким отчаянно влюблённым. А когда влюблён, молчать почти невозможно. Пускай потом будет больно, пускай она растопчет, каблуком своим острым наступит и раздавит, но если сейчас улыбнётся, хотя бы в душе – значит, всё не зря.
Но Ричардсон не улыбается. Она подползает чуть ближе и кладёт руку мужчине на спину, прижимается щекой к груди и пропихивает коленку между его сведённых ног. Обнимает. Как во сне. Обнимает. Йоханесс распахивает широко глаза и сдавленно ахает. Он чувствует себя подстреленным зверем. Только вместо дикой боли в груди от смертельного ранения ощущает эйфорию. Обнимает в ответ, утыкается носом в шелковистые волосы – пахнет всё теми же розами. Прикрывает глаза и чувствует, что ещё немного – и расплачется. Эрика. Э р и к а. Е г о л ю б и м а я.
– Нарисуешь мне ещё что-нибудь? – бормочет Ричардсон, потираясь щекой о его грудь.
– Нарисую. Всё, что захочешь, нарисую, – сдавленным голосом тихо отзывается Йоханесс, не открывая глаза. Он целует её в макушку, прижимает ещё сильнее, словно боится, что сейчас всё исчезнет.
Плевать, если завтра пошлёт нахуй его. Плевать, если обматерит и опять назовёт ничтожеством. Плевать даже, если перестанет выходить на связь. У Ольсена в груди всё болит и ноет, место, к которому она прижимается щекой – горит. Чувств так много, что физически больно. Значение имеет лишь этот момент. Один момент, ради которого можно жить дальше.
– Я не хочу сегодня спать с тобой, – хнычет Ричардсон. – Можем просто полежать?
– Конечно, – шепчет Йенс в ответ.
– У тебя так быстро бьётся сердце.
Ольсен больно сжимает веки, чувствуя, как мокнут глаза. Конечно, у него быстро сердце биться будет. Потому что влюблён до невозможного. Потому что когда ещё будет такая возможность – просто сжимать в объятиях любимую женщину и представлять себя любимым тоже?
– У меня тахикардия просто, – смущённо ворчит мужчина, снова целуя Эрику в макушку, и женщина заливисто смеётся.
•••
– Мистер Эдвардс, так нельзя, мисс Ричардсон будет очень злиться, – лепечет тоненькая девушка с регистратуры, на своих высоченных каблуках едва поспевая за широким шагом высокого мужчины.
Кристиан в ответ лишь махнул рукой. Плевать ему хотелось на то, что любимая жена будет злиться, сейчас его волновала лишь собственная агрессия, растекающаяся ядовитым соком по венам. Эрика – женщина талантливая и крайне аккуратная, если, конечно, она того захочет. Ей не трудно сделать так, чтобы муж никогда в жизни не узнал о её бесконечных изменах, о любовниках, о местах, в которых она с ними встречается. Ричардсон хитрая и непредсказуемая, держит полицию на длинной звонкой цепи, её идиоты-мафиози дышат только по её приказу. И Кристиан и впрямь должен поверить в то, что его драгоценная жена не способна скрыть измену?
Впрочем, разумеется, если бы и Эдвардс хотел это прекратить, то давно бы уже это сделал. Была бы его женой какая-нибудь другая женщина, то приструнить и подчинить её было бы куда проще, но Крис понимал, что подобного и не могло случиться: его супругой было суждено стать именно Ричардсон. И терпел. Терпение – вещь не постоянная, иногда тоненькая ниточка рвалась, и приходилось её восстанавливать. Благо, вариантов сорвать злость было полно.
Сейчас мужчина тоже чувствовал, как ниточка терпения начинала рваться. Иногда у Кристиана возникало ощущение, что некоторые мужчины Эрики – это насмешка над самим Эдвардсом, попытка его задеть. Конечно, в таких случаях гангстер весьма охотно отвечал на провокацию: злился, бесился, раздражался и взрывался от переполняющих его эмоций. А Ричардсон словно этим наслаждалась.
Но когда её измены смещались с изначального ракурса и целиком и полностью утрачивали идеи насолить мужу, Кристиан становился предельно холодным. Потому что больше не до агрессии было. Правду говорили, что Эдвардс безумно ревнив. Ревнивым в подобных отношениях быть крайне тяжело, но Крис не позволит никому на свете свою семью разрушить.
Чтобы не допустить подобного, всё нужно держать под контролем.
– Этот номер? – спросил Эдвардс, остановившись возле одной из дверей.
– Мистер Эдвардс! Я так не могу! – продолжала пищать девушка с регистратуры. Она остановилась возле мужчины и теперь тяжело дышала от быстрой ходьбы.
– Что ты не можешь? – он повернулся к ней лицом и больно схватил за руку, подтащив к себе ближе. – Не можешь выполнить приказ своего босса? Ты знаешь, моя жена не лишена некоторой доли сентиментальности, она бы просто тебя уволила. Но я прикажу твои кишки по всему Детройту раскидать. Открывай быстро. Не откроешь – я всё равно дверь выломаю.
Девушка тряслась от страха и поджимала тоненькие губы. Явно размышляла над тем, как следует поступить. С одной стороны, разумеется, доном была Эрика. Ослушаешься – пожалеешь. С другой, про Кристиана, её, между прочим, мужа, ходила весьма дурная слава, его боялись, его тоже предпочитали слушаться. Иногда их приказы разнились, и для подчинённых это всегда заканчивалось плохо. Конечно, девушка с регистратуры об этом знала. Конечно, Кристиана это нисколько не парило, ведь он был лишён всякой эмпатии.
– Ты глухая или соображаешь туго? – Кристиан сжимает сильнее тонкую руку, и девушка едва слышно пищит.
– П-простите. Сейчас-сейчас, – она вытаскивает из кармана ключ, и, наконец, мужчина отпускает руку девушки, предоставляя возможность нормально открыть дверь.
Кристиан нетерпеливо проходит внутрь. Одеяло на кровати лежит неровно, на туалетном столике – бокалы и пустые бутылки. В номере явно находились не слишком долго, даже не нужно было думать, для каких целей он использовался. Эдвардс стиснул зубы, не желая и секунды потратить на размышления о том, как какой-то жалкий кусок дерьма трахал в этом номере его, блядь, жену.
Он медленно прошёл до туалетного столика. Мартини. Женушка тащится от странных напитков, её любимое – это, разумеется, коктейли. Однако через мгновение Кристиан заметил кое-что куда более интересное, чем алкоголь и бокалы. На туалетном столике лежал помятый листок. Мужчина поднял его и удивлённо приподнял брови: рисунок.
Рисунок, надо сказать, весьма качественный. Линии карандашом хорошо передавали все черты лица Эрики, и талантом художника можно было только восхищаться. Никаких красок, исключительно графические строгие линии.
– Художник, значит? – хмыкнул себе под нос Кристиан, доставая из кармана зажигалку. – На те же грабли прыгаешь, дорогая?
Он щёлкнул зажигалкой и подставил под огонёк листочек, с усмешкой наблюдая за тем, как рисунок под пламенем превращается в пепел. Смотреть за тем, как горит лицо жены на листке, конечно, немного жутко, но оставить рисунок в живых Кристиан, конечно, себе позволить не мог.
