Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Йоханесс никак не мог выбросить из головы её слова. «Я сожру тебя. Вопьюсь зубами в шею и выпью твою кровь». Дело только в том, что Эрика хотела в очередной раз напугать и оттолкнуть, как делала это обычно? Может быть, дело не в этом? Может быть, ей просто нравилось видеть, как Ольсен всякий раз, несмотря ни на что, не просто принимает каждый удар, нанесённый тонкой рукой, а начинает целовать, будто бы благодаря за причинённую боль? Может быть, ей нравилось видеть, как он готов буквально на всё, поэтому вытягивала всё больше и больше, купаясь и поглощая чужие эмоции и чувства?
Мужчина сидел на коленях на полу в центре комнаты, пока вокруг него лежало множество набросков. Её руки, её глаза, её губы, её лицо. Йоханесс не хотел быть рядом с Эрикой, он хотел стать её частью. В самых мучительных видениях мужчина представлял, как Кристиан Эдвардс и все-все её любовники умирают от ран, оставленных крошечным остром ножом-бабочкой в хрупкой руке с тонкими пальчиками.
Почему она такая холодная?! Почему такая жестокая?! Йенс ничтожен, он слабый и жалкий рядом с ней и около неё, но он любил её так, как никто на свете любить не умел. Он уже не был цельной личностью, он стал этим чувством.
Когда Эрика была добра, Йоханесс чувствовал себя полноценным человеком, но стоило ей отвернуться – и он превращался в жалкие обломки и путался в своём помрачённом сознании. То, насколько остро Йоханесс чувствовал каждое изменение в её отношении и в её настроении, было определённо неправильным. То, насколько сильно он от этого зависел.
От неё нужно было сбежать. Её хотелось забрать себе и никому не отдавать. С ней нужно расстаться раз и навсегда. Её хотелось целовать до тех пор, пока не онемеют губы. От неё нужно было избавиться. С ней хотелось никогда не расставаться.
Он лег на пол, притянув к себе один из набросков, и мучительно вздохнул, любуясь её лицом, смотрящим на него с бумажного листка.
– Я люблю тебя, – прошептал Йоханесс. – Даже если ты заберёшь мой разум. Я люблю тебя. Не бросай меня.
Неужели все те дни, когда Ольсен чувствовал себя хорошо, были всего лишь обманкой? После них стало ещё хуже, словно абстинентный синдром после резкой отмены препарата. Всё в его жизни теперь было связано с Эрикой. Но сможет ли он хоть один ебаный день после того разговора почувствовать себя хорошо?! Больше нет. Ведь теперь Йоханесс всё прекрасно понял.
Он так и заснул на полу в окружении своих рисунков, очнулся лишь тогда, когда в прихожей скрипнула входная дверь. Вернулся Оливер. Мужчина принялся судорожно собирать наброски в одну стопку, он едва успел запихать их в ящик перед тем, как сын появился на пороге комнаты.
– Пап, ты в порядке? – неуверенно спросил Оливер, разглядывая взлохмаченного и дёрганного отца, словно бы его только что застигли на месте преступления.
– Эээ… да. Ты уже вернулся со школы? – Йенс, словно ни в чём не бывало, уселся на диван, задвинув ногой стопку с рисунками за кофейный столик, и попытался пригладить волосы, но, как и обычно, от этого не было никакого толку.
– Ну да, – благо, обмануть сына всегда было слишком просто. Безумно наивный ребёнок. Иногда Ольсен, правда, искренне переживал из-за того, что с Оливером будет в будущем. Вдруг ему на уши присядет какая-нибудь требовательная девица?
Мальчик улыбнулся и прошёл в комнату, присел рядом с отцом. У Олли на лице было крайне мечтательное выражение, и до каких-то там листов ему явно не было никакого дела.
– Пап… можно я на выходных… ну, погуляю? – вдруг пробормотал юноша, и его щёки загорелись румяным цветом.
– О, – Ольсен удивлённо округлил глаза, внезапно позабыв о собственных проблемах. По крайней мере, Йенс бы не хотел, чтобы мальчик забивал себе голову всякой ерундой типа тревог о своём старом отце. Было не трудно догадаться, что сын говорил не просто о прогулке, а о прогулке с девушкой, которая ему не безразлична. – С этой… как там её… с Милли?
– Она Молли, пап! – возмущённо фыркнул Оливер.
– Так значит с ней? – хмыкнул Йоханесс.
– Я этого не говорил, – мальчик смущённо надул щёки и притянул коленки к груди, поставив стопы на диван. – В общем, можно или нет?
– Ну, Оливер, в идеале я хотел бы знать, куда вы пойдёте, как всё-таки зовут твоего д р у г а, с которым ты собрался на прогулку, чем вы планируете заниматься и куда мне звонить, если ты не вернёшься до вечера, – наигранно-строгим тоном произнёс Ольсен, сложив руки на груди.
Расмуссен, как уже говорилось выше, без очень наивным. Он тут же испуганно посмотрел на папу и тихо ойкнул, потом состроил задумчивую мину. Вообще-то, разумеется, Йенс никогда не был против прогулок сына, более того, он очень хотел, чтобы у мальчика появились друзья и… девушка. Ольсен возвращался с работы гораздо позже, чем Олли со школы, и, вероятно, всё же был какой-то шанс, что после уроков Расмуссен мог где-нибудь пошататься. Йенс бы не был против и даже бы не ругался, если бы узнал. Его сын в общем-то уже достаточно взрослый, как бы сильно не хотелось этого признавать. Но на выходных Оливер предпочитал сидеть дома. Читать книжки, делать уроки. А тут что-то изменилось.
Йенс задал так много скорее из вредности, чем из-за реального волнения, но всё же ему правда было интересно узнать, с кем водится его сын и с кем стоит быть поприветливее на родительском собрании. Да и город Детройт всё же не казался родным ни для него, ни для Оливера. Мужчина и вовсе помнил лишь несколько дорог, по которым чаще всего ходил, иногда ориентироваться получалось только по картам. Да и… опасно как-то, учитывая обстановку в городе.
Ладно, Ольсен нервничал. Говоря честно: он даже запаниковал. Пока мальчик размышлял над ответом, Йенс успел уже несколько раз стащить с носа очки, протереть их и надеть обратно. А если этот ребёнок заблудится? А если попадет не в то место не в то время? А если эта Милли окажется той ещё стервозной девчонкой? А если ограбят? Боже, ему шестнадцать! Сам Ольсен в шестнадцать… лучше не вспоминать. В Дании из-за надзора и контроля бабушки Оливер и так вырос необщительным и стеснительным ребёнком.
– Мы… мы пойдем в парк аттракционов, – наконец, прервал молчание Расмуссен. – Я посмотрел по карте, где это! И моя подруга там уже была, она точно знает, куда идти. И я уже посмотрел, как туда добраться и на каком транспорте. И я вернусь в девять домой!
– Так всё-таки это подруга? – мягко улыбнулся Йенс, почувствовав укол вины. В конце концов, всё, чего он действительно хотел – чтобы Оливер был счастлив. Он не будет счастливым без друзей, без прогулок, без наделанных самостоятельно тупых ошибок. Да, мужчина будет нервничать, пока не увидит сына дома живым и здоровым, да, скорее всего, он сойдёт с ума. Но мальчик рос, становился парнем, красивым, умным и жаждущим свободы.
Йенс надеялся, что хотя бы жизнь этого ребёнка сложится иначе. Что он найдёт работу, которую полюбит, что женится на прекрасной женщине, которая не станет его отвергать, обманывать и мучить, что заведёт детей, которым подарит счастливое будущее. На себе мужчина уже фактически поставил крест, он свято верил в то, что скоро или сойдёт с ума, или сопьётся. Но для начала нужно успеть поставить Оливера на ноги.
– Две… мои подруги, – смущённо пролепетал Расмуссен, и Йоханесс нервно усмехнулся. Так, это уже было немного странно. – Пап, не смотри на меня так! Подруги!!! А не то, что ты там придумал себе.
– Помнится, ты говорил, что Милли тебе небезразлична, – прищурился Йенс, и лицо Оливера побагровело, мальчик цыкнул языком и закрылся ладонями. – Нехорошо дурить девочек, сынок. Нравится одна – гуляй с одной.
Вообще-то это было достаточно забавно. Имел ли Ольсен право говорить о том, как правильно вести себя рядом с представительницами прекрасного пола? Он после Дорты вообще никогда не искал серьёзных отношений, бежал от них, словно напуганный до чёртиков, пытался отмазаться со всем данным природой талантом. Может, именно за всё это в качестве наказания Йоханесс и встретил Эрику? Ёбаная насмешка судьбы: сначала бежал от серьёзных отношений, а теперь, блядь, мечтал о них, глядя на Ричардсон.
– Молли! – взвыл, всё ещё прячась за ладошками, Олли. – Мне н-н-нравится Молли, но она об этом не знает. А Л-л-лекса – моя лучшая подруга, мы с-сидим за одной партой. Д-давно! И она позвала м-меня в парк аттракционов и р-разрешила взять с с-собой Молли, п-потому что мне очень н-неловко… я н-не могу даже разговаривать н-н-нормально рядом с ней. И вообще… т-ты же дружишь с тётей Фридой? – Оливер вдруг убрал руки от лица и с подозрением посмотрел на отца.
Ладно-ладно, возможно, это было немного грубо. Ольсен действительно дружил с Эльфридой, хотя та была женщиной, кажется, оба сто процентов не испытывали друг к другу никаких романтических чувств. Вероятно, дружба между мужчиной и женщиной может существовать, по крайней мере, доказательства ведь есть. Возможно, и у Олли с этой Лексой именно так. Будут потом пиво вместе пить. Хотя нет, пускай лучше сын никогда не пробует алкоголь. Потом ещё заделает с пьяни какой-нибудь дуре ребёнка и будет жалеть всю оставшуюся жизнь.
С другой стороны, а если Молли всё же нравится Оливер, то ей, как стороннему человеку, может быть не совсем понятно, в каких отношениях предмет воздыхания находится со своей подругой. В конце концов, это нормально. Даже Эрика, будучи вроде как уверенной в себе женщиной, предположила, что дружба Йенса и Фриды может быть… особенной. Хотя обстоятельства, конечно, другие.
Думая обо всём этом, Ольсен почувствовал себя ещё более подавленно. Эльфрида. Он ведь, как сопливый мальчишка, так и не объяснился с ней. Забрал ключи и отказался отвечать на вопросы, ссылаясь на кучу дел. Мудак. Ольсену от самого себя противно было, но, на самом деле, он просто не решил ещё, что скажет Фриде. Она иногда звонила, и мужчина брал трубку, слушал её рассказы, говорил что-то и сам. Пару раз девушка пыталась спросить, но почти сразу перестала пытаться: слишком тактичная. Вероятно, ждала, когда Йоханесс сам созреет. В гости тоже не приходила. Конечно, догадалась, что это всё не просто так.
А Йенс – трус и моральный урод.
– Молли может неправильно трактовать вашу дружбу с Лексой. Да и самой Лексе может быть некомфортно, она может чувствовать себя лишней.
– Лекса сказала, что всё нормально, – буркнул Оливер. – Что такого в том, что я хочу провести выходные со своими близкими людьми? Я буду уделять внимание им обеим. И… и я хотел бы, чтобы Молли и Лекса дружили!
– Но такое бывает редко, – задумчиво отозвался Йенс. – Когда ты женишься, твоя жена вряд ли будет рада, что ты общаешься с другими девушками.
– Нельзя, да? – вдруг тихо и обреченно спросил Расмуссен.
Ольсен зажмурился. Сам же пообещал себе, что должен позволить сыну совершать ошибки самостоятельно. Да, может быть, он поступает не совсем правильно, но оценку его действий должен делать явно не алкоголик отец-одиночка. Йенс может лишь посоветовать, он не может запретить или пресечь.
– Можно. Конечно, можно, – вздохнул мужчина, после чего поднялся на ноги и вытянул из сумки кошелек, оттуда – деньги. – На, возьми. Угостишь своих подруг и покатаешь их на качелях каких-нибудь.
– Пап, не надо! – воскликнул испуганно Оливер.
– Возьми, я сказал. Не позорь отца.
Разумеется, мальчику пришлось взять деньги. Он запихал их в карман школьных брюк и понуро опустил голову.
– Спасибо.
– Не за что. И всё же, я хотел бы знать хотя бы домашние номера телефонов родителей твоих подруг. Это возможно?
– Хорошо, я попрошу. Спасибо! – ещё раз повторил мальчик, после чего поспешно смылся.
Йенс снова опустился на диван и схватился за голову. Он не справляется. Он нихуя, блядь, не справляется.
•••
Атмосфера в машине показалась слишком уж загадочной, словно бы даже… траурной. Адам и Боб на передних сиденьях подозрительно молчали и постоянно переглядывались, одна лишь тихая музыка разбавляла тишину. Йоханесс, впрочем, почти даже этого не заметил. Сердце в груди болело из-за предвкушения очередной встречи с Эрикой. Он одновременно хотел увидеть её и боялся, потому что… в какую крайность она заведёт его в этот раз?
Его вообще разрывало на куски из-за тревоги и волнений. Йенс думал об Оливере, думал об Эрике, думал об Эльфриде, думал о том, что происходит с его дряной жизнью и понимал, что окончательно запутался. Ольсен уже не знал, как ему следует поступить правильно. Как только Эрике разбавила своим люминесцентным светом его мрачные будни, мужчина понял, что из стал терять совершенно всё. Эта любовь стоила ему слишком дорого. Йоханесс терял близких. Он уже почти потерял подругу, он боялся, что однажды потеряет сына – перестанет понимать, что происходит в его жизни. Вдруг Оливер ввяжется в какие-нибудь проблемы? Это было глупо, но мужчина продолжал волноваться и мучиться. Ему казалось, что он всё делает не так.
И, несмотря ни на что, Йоханесс не хотел бы лишаться этой любви. Она вдохновляла и наполняла лёгкие кислородом. Жизнь раньше казалась не жизнью вовсе, а мерзкими попытками существовать среди грязи и мусора, попытками выползти на свет из вонючей отходной ямы. Эрика ломала и разрушала его, но Ольсен знал, что без неё не сможет. Он ярко осознавал, что просто позволяет некоторым вещам идти своим чередом, даже если на самом деле они катятся вниз. Йенсу было безмерно стыдно перед людьми, которые за него волновались или которые его любили, но Эрика… блядская Эрика Ричардсон… она являлась полноценной личностью, произведением искусства, а сам Ольсен уже стал ошмётком, который приклеился к ней без возможности существовать без неё.
С ней никогда не построить счастья. Потому что Ричардсон никогда не будет принадлежать ему в том объёме, в котором Йенсу было нужно. А нужна она была ему вся без остатка. Эрика никогда не ответит взаимностью, более того, кажется, ей нравилось причинять боль. Ольсен игрушка в её руках? Кто он в её глазах, блядь?! Почему она не позволяет подойти ближе, но не отпускает, ревнует?!
Потому что смеётся. Потому что ей весело. «Награда»… как в ебучей спортивной игре. Йенс её любил и ненавидел одновременно. За то, что всё портила. За то, что благодаря ней многие вещи обретали смысл.
– Послушай, Йоханесс, – наконец, вздохнул Адам, после чего повернулся, чтобы посмотреть на художника. Его взгляд казался встревоженным.
– Первый раз меня по имени назвал, – тихо отозвался Ольсен.
– Тебе мисс Ричардсон не кажется странной?
Йоханесс растерянно моргает. Как это «странной»? Нет, в смысле, не считать Эрику странной было невозможно, она даже не странная, тут скорее слово «ебанутая» подходит. Только с каких это пор её верные пажи позволяют так плохо говорить о своей королеве в присутствии постороннего человека?
– Я расскажу Эрике, как вы её за глаза называете, – фыркает Йоханесс, пытаясь не выдавать своего замешательства. Более того, ему не слишком-то и хочется обсуждать свои чувства и переживания с этим мерзким Адамом, который перед Эрикой пляшет на задних лапках.
– Ты охуел?! А я тогда расскажу, как ты расспрашивал про неё, блядь, чокнутый одержимый! – тут же вспылил гангстер, сжав пальцы в кулаки.
– Адам, – послышался укоризненный голос Боба. – Мы не имели ввиду ничего плохого. Но нам кажется, что её состояние ухудшилось.
Адам расстроенно цокнул языком, после чего раздражённо махнул рукой.
– Ты меня бесишь безумно, блядь, как и все, кого мы в этой машине ранее возили к ней, но, в отличие от остальных… ты кажешься более вовлечённым, – пыхтит гангстер. – Поэтому, пожалуйста, постарайся проследить за тем, как изменилось её поведение, – с большим трудом сквозь зубы попросил Адам.
В груди загудел целый ворох противоречивых эмоций. Беспокойство, ревность, недоумение, страх. Что значит «состояние ухудшилось»?
– Вы о чём? – тихо спросил Йоханесс.
– Боб, давай его нахуй вытолкнем из машины на скорости?! – взревел Адам.
– Адам, – спокойно произнёс Боб. – Мисс Ричардсон тебе этого не простит.
– Да похуй уже! Как же он бесит неимоверно!
– Иногда мисс Ричардсон берёт на себя слишком много, – продолжил за товарища пояснять водитель машины. – И её поведение меняется. Мы просто просим тебя обратить на это внимание. Мы не можем спросить её прямо, мы ведь всего лишь подчинённые. Но у тебя есть шанс.
– Мне кажется, у вас шансов всё же побольше, – мрачно заключил Йоханесс.
– Боб, прекрати, я ведь говорил! Его наверняка всего лишь её бабки да сиськи волнуют! Такой же, как и все, – раздражённо плюнул Адам.
– Да за кого ты меня принимаешь! – возмутился художник. – Раз уж вы настолько нихуя не можете, то ладно, я… я постараюсь понять, в порядке ли она.
Хотя как вообще можно понять, в порядке ли Эрика? Казалось, что она в каждую их встречу определенно была не «в порядке». Может быть, если Ричардсон кажется нормальной, то именно это говорит о каких-то проблемах в её жизни? С этой женщиной… невыносимо сложно. Но Йоханесс не мог отрицать того очевидного факта, что в груди вдруг возникло тревожное чувство. Эрика казалась крайне нестабильной, и тяжело представить, на что она способна в своём самом худшем состоянии.
А ещё Йенса крайне терзала случайно брошенная фраза Адама про других мужчин, которых гангстеры возили на этой машине к его женщине. Подозревать – одно, догадываться – совсем другое. Он стиснул зубы, ненавидя себя за подобные мысли. Только что же сказали, что у Эрики, вероятно, какие-то проблемы, а он тут растрачивается на бессмысленную ревность к неизвестно кому.
– А вы возите сейчас к Эрике ещё кого-то… кхм… кроме меня? – сорвалось с губ само собой. Блядь. Теперь эти гангстеры вообще хуй знает что о нём подумают. Адам тут же снова повернулся к Йоханессу, и на его лице было такое красноречивое выражение… что художник тут же отвернулся. Это была смесь презрения, удивления, насмешки и неуместного восторга.
– Ага, – самодовольно усмехнулся гангстер. – У неё есть расписание, с кем и когда она будет… запираться номерах с одной кроватью. Сегодня с тобой, завтра с другим, послезавтра с третьим.
Йоханесс всё же резко перевёл испуганный взгляд на Адама, и тот громко засмеялся.
– Ты бы видел его лицо, Боб! – чуть ли не задыхаясь от смеха, проголосил гангстер. – Какой же ты придурок!
– Адам, это неприлично.
– Прости-прости, Боб… тяжело удержаться, – он вытер нос рукавом плаща и снова посмотрел на Йенса, громко цокнув языком. – Мисс Ричардсон тебе не проститутка, ясно? Проститутка тут только ты. Бежишь к ней по первому звонку, смотреть противно.
Он снова выпрямился на своём сиденье, а Йоханесс тяжело вздохнул. Когда дело касалось Эрики, он был готов поверить всему самому плохому на свете, потому что отчаянно боялся, что всё плохое однажды окажется правдой.
– Ты просто не понимаешь, – пробормотал себе под нос Ольсен.
– Конечно, ведь ты гангстеры не умеют чувствовать, не умеют любить, – усмехнулся Адам. – Так ты думаешь? И ревновать мы не умеем. И вообще, всё, для чего мы созданы – это убийства, наркотики и пытки над такими, как ты. А, Ольсен? Так ты думаешь? Всё я понимаю, – голос гангстера вдруг стал серьёзнее. – Но как много ты о ней знаешь? Она ведь не какая-то обычная женщина. Мне кажется, ты не совсем понимаешь, на что хочешь пойти.
Йоханесс смущённо опустил взгляд. Он и не думал, что со стороны кажется настолько очевидным, учитывая то, что с этими двумя общался не так уж и часто. А Эрика… был ли он очевидным для неё? Иногда Ольсену казалось, что она прекрасно всё видит и понимает. А иногда… что не хочет видеть.
– Почему она такая? – едва слышно спросил Йенс.
– Я не знаю, – просто ответил Адам.
Встреча снова была назначена в отеле, но в другом. Улица казалась знакомая, и Ольсен с искренним недоумением пришёл к выводу, что машина остановилась в центре города. А как же скрытность и осторожность, присущая Эрике? Неужели не боится, что их увидят вместе, что их засечёт ревнивый муженёк или же кто-то из армии его пешек?
– Глава сегодня после светского раута, – тихо пояснил Адам, подмигивая дамочке на регистратуре, которая протянула ему ключи от номера. Он шлёпнул пачкой денег по столу, с усмешкой посмотрев на округлившиеся глаза девушки, после чего поманил Йенса за собой к лестнице. – Думаю, она ещё не приехала, – гангстер бросил быстрый взгляд на наручные часы. – Посидишь тихо, ага?
– Разве на светские рауты ходят не в сопровождении мужа?
– Да в душе я не ебу, но скорее всего, – махнул рукой Адам, выждав, пока мимо пройдёт какая-то влюблённая парочка. – Слушай, я понимаю, ты от ревности бесишься, словно блохастая псина. Меня тоже её муж бесит безумно, долбаёб он какой-то. Но ей нужно таскаться с ним туда-сюда. Они значимая пара в городе. Это не значит, что ей на него не похуй.
– Мне показалось, или ты попытался меня успокоить? – мрачно хмыкнул Йоханесс, плетясь следом за гангстером.
– Меня достала твоя кислая мина, – вздохнул Адам. – А ещё мне тебя жалко. Ну правда, нашёл бы кого-нибудь… себе подходящего.
Ольсен промычал в ответ что-то невнятное себе под нос. Как объяснить постороннему человеку, что никто другой в нём столько трепета и чувств не вызывал, как то получалось у Эрики? Одним, блядь, взглядом.
Двухместных номер с одной широкой кроватью был преисполнен роскоши. Люкс какой-нибудь что ли? Что вообще на Эрику нашло, раз она решила встретиться именно здесь? Йоханесс задумался: всякий раз, когда Ричардсон появлялась рядом, она выглядела как богатая и властная женщина. Одевалась соответствующе, красилась, да даже говорила и вела себя так, что незнающий человек сразу всё понимал. Какой она была в обычной жизни, в своём доме, когда завтракала по утрам? Носила ли пушистые тапочки эта роковая женщина? Одевала ли свитера в холода, пока её никто не видит? Грелась ли возле камина? Наверняка у неё дома был камин. Какую музыку она любила? Танцевала ли когда-нибудь под радио? Ольсен вдруг почувствовал себя опустошенным, осознавая, что совершенно ничего об Эрике не знает. Лишь то, что она позволяет ему видеть. Имена собак – кажется, это большее, чего Йенс достоин.
Он безумно завидовал Кристиану, который наверняка видел свою жену разной, любой. Спящей, смеющейся, плачущей, танцующей, уставшей, сонной, разбитой, слегка неряшливой. Почему этот урод с раздутым самомнением, которого ненавидят все приближённые Эрики, имеет эту драгоценную возможность? Урод.
– В общем, я пойду. Думаю, она скоро придёт, – кивнул головой Адам на прощание, после чего потерялся за дверью номера.
Йоханесс подошёл к мягкому креслу, стоящему возле окошка, зажёг тусклую настольную лампу на кофейном столике, и просто сел. Ещё эти двое. Адам и Боб. Вели себя совершенно странно. То ли хотели намекнуть, чтобы держаться подальше, то ли иногда даже сочувствовали. Ольсен мечтал завалить их вопросами, мечтал узнать как можно больше об их таинственной главе. Но гангстеры, прекрасно понимая, чего хочет Йоханесс, молчали и лишь кидали на него недоуменные взгляды. И всё же, им правда не понять.
За своими мрачными мыслями Ольсен и не заметил, как заснул на том дурацком кресле. Также он не заметил, в какой момент времени дверь в номер отворилась, и сюда вошла Эрика. Он лишь вздрогнул, когда она опустилась на его колено, полы её длинного бордового платья с разрезом коснулись его ног. Йоханесс открыл глаза лишь тогда, когда алые губы оставили след от помады на его небритой щеке.
Sydney Valette – Please
Эрика засмеялась, когда Ольсен перевёл на неё испуганный взгляд. Как и всегда, женщина была очаровательна. Он попытался вспомнить, видел ли хоть раз, чтобы её наряд повторялся. Не смог. Вероятно, для Ричардсон было важно приковывать взгляды и впечатлять. Платье блестело в темноте – хочешь не хочешь, а посмотришь на неё. И увидишь точёную женственную фигурку, спрятанное под тканью обтягивающего платья, глубокий разрез декольте, белую манжетку на плечах, коралловое ожерелье на тонкой шее. Такая, как Эрика, точно разбила тысячу сердец. Тысячи. Она относилась к тем, кто имел право выбирать. И Йоханесс знал, что его не выберут никогда.
И всё же как бы Ольсен не пытался, он не мог её ненавидеть. Просто его любовь была невыносимо сильной, настолько, что причиняла боль и мешала в себе сразу несколько противоречивых эмоций.
– Как прошёл вечер? – тихо спросил мужчина.
– О, котик, это было так скучно и долго, – капризным тоном уведомила она. – Ненавижу. Со всех сторон льстят, облизываются с ног до головы, пытаются впечатлить. Я и так знаю, что прекрасна. Их комплименты не убедят меня сделать им скидку или заключить договор с ними.
Йоханесс был почти уверен, что она врала, когда говорила, что чужое внимание ей не нравилось. Пускай голос Эрики и был напыщенно недовольным, глаза блестели. Она не казалась опустошённой и уставшей, она была похожа на розу невиданной красоты, ради цветения которой покупались самые дорогие удобрения. Ричардсон определённо нравилось чужое внимание, иначе сейчас она была бы злой и раздражённой. Но она улыбалась и казалась расслабленной. Из-за слов Йенса Эрика никогда не выглядела такой счастливой. Может быть, дело в том, что одного ей никогда не будет достаточно? Может быть, этой женщине нужно держать на поводке сразу нескольких мужчин, знать, что сразу несколько готовы ради неё умереть? Может быть, именно по этой причине замужняя Эрика Ричардсон заводила себе любовников? Потому что Кристиана Эдварда ей никогда не будет достаточно. Йоханесс, в конце концов, художник, а говорят, что творческие люди любят иначе. Например, пишут картины. Может быть, Эрика надеялась именно на это? Что ей будут не просто восхищаться, что она сможет стать чьей-то Музой? Но для чего ей это?
Ольсен нахмурил брови. Может ли такое быть, что Эрика не уверена в себе настолько, что ей постоянно нужно было подтверждение её красоты, силы и великолепия от других людей? Бред. Ричардсон – яркая звезда на небе, самая властная женщина в городе. У неё точно не может быть проблем с самооценкой.
– Думаю, они восхищаются тобой не только ради договора или скидки, – произнёс Йоханесс, а глаза Эрики опасно заблестели. Её взгляд стал жадным, очень пытливым.
– А почему же они восхищаются мной? – требовательно спросила Ричардсон.
Эрика наверняка знала, что мужчина имел ввиду. Неужели, наслушавшись комплиментов целый вечер, ей было мало? Лёгкая манипуляция ради того, чтобы снова кто-нибудь сказал, как она прекрасна? Для чего ей это?
– Потому что каждый мужчина хочет удержать на себе внимание той женщины, которую считает прекрасной. А ты прекрасна, Эрика. И многие считают также, – чётко произнёс Йенс, не отрывая от неё взгляда, внимательно следя за реакцией. Он нежно обнял её за талию, прижав чуть ближе.
Губы Ричардсон растянулись в довольной улыбке. Ей действительно нравилось, когда её хвалили. И, вероятно, это было вполне нормально, ведь каждому хочется слышать, какой он хороший и классный, но с Эрикой дела обстояли несколько иначе. Неужели ей, главе мафии, не должно быть плевать на то, кто и зачем её там назвал восхитительной? Нет, в самом деле, может ли такое быть, что Ричардсон воспринимает себя прекрасной только благодаря чужим словам?
– Помоги мне снять платье, оно такое тяжёлое, – прошептала Ричардсон прежде чем снова оставить поцелуй на щеке мужчины.
Йоханесса не нужно было просить дважды, когда дело касалось обнажения Эрики. Однако в этот раз в его голове крутилось слишком много вопросов, ему вдруг начало казаться, что он может быть близок к пониманию хотя бы части мыслей и поступков Ричардсон. Более того, она казалась расположенной к разговору, в отличие от нескольких прошлых встреч. Может быть, так на неё влиял алкоголь. Может быть, такой её делал избыток чужого внимания, которое ей было необходимо, чтобы расцветать. Может быть, всё вместе.
Ольсен изо всех сил пытался подавить в себе ревность, хотя, разумеется, его бесило и то, что Эрике кто-то там делал комплименты, и то, что ей это нравилось, и то, что с ней весь вечер, вероятно, был Кристиан Эдвардс. Ситуация была неоднозначной, и нельзя было позволить эмоциям всё разрушить. Ольсен должен научиться её понимать. Должен. Сцены ревности и жгучая боль тому не могли поспособствовать. Эрике было плевать на его чувства.
Её мягкие губы требовательно вонзились в его, даруя нежную ласку и ощущения разливающейся горечи в груди. У Ричардсон, разумеется, были совершенно иные планы, и в них не входили разговоры о личном. Йенс ощущал себя на грани отчаяния. Разумеется, ему нравилось целовать Эрику, нравилось сжимать руками её талию, нравилось то, как она цеплялась пальцами за его шею, тянулась ближе. И Ольсен был совсем не против дать ей то, в чём она нуждалась. Но, с другой стороны, его терзало ощущение, будто бы они застряли на одном месте. Как когда читаешь книгу и никак не можешь перейти на следующую страницу, потому что, утянутый своими мыслями, постоянно перечитываешь одно и тоже предложение, пытаясь его понять. Иногда их и вовсе волной откидывало назад, приходилось с огромным рвением идти вперёд, но лишь для того, чтобы вернуться к этому проклятому месту – грёбаный бермудский треугольник, из которого нет выхода. Впереди словно непреступная крепость, которую невозможно обойти. Она настолько высокая, что и лезть можно бесконечно – на крышу не попадёшь.
Йенс находит пальцами застёжку её платья сбоку, осторожно расстёгивает, а затем тянет вниз прозрачные рукава-фонарики. Эрика грациозно обнажает свои руки, разрывая на мгновение поцелуй. На её губах обворожительная улыбка. Платье сползает с пышной груди, и Ольсен проводит по мягкой коже костяшками пальцев. В воздухе – родной аромат розовой розы. Немного вина. Пальцы натыкаются на лёгкую неровность – это небольшой шрам от конца ключицы от грудины. Мужчина наклоняется, чтобы остановить поцелуй прямо на нём.
– Откуда у тебя этот шрам? – неуверенно спрашивает Йоханесс, поднимая на Эрику глаза. Женщина слегка хмурит густые брови. Он снова ходит по лезвию, лёгкое дуновение ветра – и она разозлился. Ольсен, словно извиняясь, снова прикасается губами к её шраму, целует несколько раз, будто бы пытается залечить.
– Мужчин украшают шрамы, а женщин наоборот. Верно? – горько усмехается Эрика.
– Нет, – уверенно отзывается Йенс. – Шрамы не украшают и не портят. Они лишь рассказывают историю, являются напоминанием о тех событиях, что произошли давно. Иногда вызывают тоску, иногда – улыбку. Что вызывает у тебя этот шрам?
Ричардсон тихо смеётся в ответ, а затем легонько треплет Ольсена по волосам.
– Мне нравится, как ты рассуждаешь, – уведомляет она. – Говорят, у художников иное мышление?