Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Глава 7. Почему он заслуживает уважения и заботы, а я нет?
В роднике твоих глаз и виселица,
и висельник, и веревка.
© Пауль Целан
Martin Jacoby & Philip Glass – Metamorphosis: Metamorphosis Three
В голубой шёлковой рубашке с широкими рукавами и высоким воротом, украшенным крошечными вшитыми камнями, в жилетке на повязках, в кристально чистых белых брюках и в сером фраке с меховым пушистым воротником на золотых пуговицах он походил на самого настоящего принца, выпавшего из средневековой прекрасной истории про храбрую и самоотверженную любовь. Походка его была грациозной, осанка – стальной и предельно ровной. Манеры, свойственные исключительно самому настоящему аристократу. Мягкая улыбка на устах практически всегда, даже когда строгие голубые глаза смотрят на недруга. А в сердце – доблесть, верность и бесстрашие. По крайней мере, именно это полагается в сердце рядом с портретом любимой дамы носить настоящему благородному господину.
Мужчина, обладающий высоким стройным станом, бросил быстрый взгляд на позолоченные механические часы, на цепи висевшие на груди, после чего, хмыкнув, постучал в массивную крепкую дверь. На улице было достаточно темно и холодно, но, честно говоря, он мог явиться на порог этого дома в любое время, не чувствуя себя при этом невоспитанным и нежданным. И дело не в том, что его всегда ждут в огромном богатом особняке, а в том, что мужчине просто-напросто было плевать осудят ли его за поздний визит или нет.
Дверь открыла худенькая маленькая женщина с очень недовольным выражением лица. В руках у неё была мокрая тарелка и тряпка. Дамочка явно была не слишком довольна тому, что её оторвали от важного занятия.
– А, мистер Эдвардс, – фыркнула горничная. – Я даже не сомневалась. Только вы можете припереться к умирающему родственнику в половину двенадцатого ночи.
– Собираешься меня за это осудить? Я плачу тебе деньги, так что молчи, Эбигейл, – фыркнул Кристиан, пихнув горничную рукой и проходя в просторный коридор.
– Вообще-то твоя жена, – проворчала себе под нос женщина, после чего вновь отправилась куда-то по своим делам. Наверное, на кухню.
Кристиан стащил с себя пальто и крайне бережно повесил на вешалку, разглаживая каждую складочку, чтобы случайно не помять. Тратить время на то, чтобы стянуть начищенные туфли, он не стал. Ведь в действительности, он же не просто так же платил деньги этой несносной горничной с отвратительным характером.
Мужчина как всегда грациозной и ровной походкой прошёл вперёд, надменно осматривая окружающую обстановку. Дом сильно изменился за несколько лет, Кристиан помнил его некогда как самое пугающее и мрачное место – буквально как замок Дракулы из сказок и легенд. Нет, особняк не был выполнен в готическом стиле, просто атмосфера в нём стояла такая – ужасающая, что в жилах кровь леденела. Прямо создавалось впечатление, что живёт здесь кто-то воистину зловещий и важный. Многочисленные слуги, всегда хорошо одетые и притихшие, ходят, опустив голову, потому что как раз и знают, кто именно здесь живёт, выполняют всякую просьбу и никогда даже не смеют пытаться нагрубить, кругом лоск и блеск, всё новое и изящное, ну или наоборот старинное и очень дорогое. Ни у кого в Детройте ничего похожего никогда не было и не будет.
Теперь же дом выполнял роль фактически заброшенного жилища. Да, здесь было по-прежнему чисто, но настолько чисто, словно обитает здесь одна лишь горничная, что днём и ночью трудится в поте лица. Никакого упоминания о том, что здесь может находиться кто-то ещё. Даже в большой прихожей на вешалке у двери только пальто Кристиана. Кругом кромешная тишина, воздух холодный, согреться можно лишь у камина, вся мебель кажется уже повидавшей свою жизнь, она старая, но не выглядит дорого, свечи горят лишь в определённых местах, а не во всем доме, видимо, лишь ради того, чтобы не выколоть глаза в кромешной темноте. Эдвардс вздыхает. Впрочем, раньше, возможно, он просто воспринимал всё иначе, ведь был ребёнком.
Мужчина проходит на второй этаж к массивной дубовой двери. Когда был мальчишкой, точно знал, что эту дверь всегда стоит обходить стороной. Ни в коем случае не пытаться пробраться внутрь, да и, впрочем, это было невозможно – она всегда была заперта. Сейчас же Кристиан, постучавшись два раза, тут же распахивает дверь и проходит вовнутрь.
Признаться честно, однажды со своей тогда ещё будущей женой они смогли проникнуть внутрь. Огромная спальня поражала своими размерами, количество ящичков в столе манило залезть в каждый, что, собственно, они и сделали, обнаружив и револьвер, и пули, и даже таблетки без названия. Множество странных бумаг, фотографий каких-то незнакомых людей. Покидая комнату, Кристиан и Эрика постарались выставить всё так, будто бы никого там не было, но каким-то образом её хозяин всё равно раскусил детей. Им обоим попало так, что больше никто из них и не задумывался о том, чтобы проникнуть за дубовую дверь.
Сейчас же в комнате пахло лекарствами и старостью. Кристиан без интереса оглядел помещение, заметив возле кровати таз с водой и разбросанную одежду. Стоит вычесть из зарплаты горничной пару десятков долларов. Лоботряска. Эдвардс недовольно фыркнул и прошёл дальше – прямо к массивной кровати.
Человек, спавший на кровати, тут же встрепенулся и распахнул глаза, нервно оглядываясь по сторонам. У него всегда был крайне чуткий сон, а сейчас, по словам личного врача, страдал какой-то тяжёлой степенью бессонницы, поэтому любые пару мгновений сна – радость и сокровище. Кристиан, правда, не пророк, чтобы предсказать, в какой именно момент мужчина на кровати решит заснуть.
– Крис… Кристиан, это ты? – хриплым вялым голосом спросил мужчина, лежащий на кровати.
– Да, это я, босс, – мягко отозвался Эдвардс, зажигая настольную лампу, стоящую на тумбочки, и присаживаясь на край кровати.
– Прекрати так меня называть. Я давно уже не твой босс, – тяжело вздохнул мужчина.
Он морщился от яркого света лампы, и сейчас его лицо выглядело ещё более состарившимся и больным, чем в последний раз. Морщины паутинкой стремительно расползалось по коже, синяки под глазами были похожи на бездонные океаны, да и сам он был ужасно бледным и исхудавшим. Кристиан помнил Ачиля Манфьолетти, бывшего дона «Нации розы», как крупного сильного мужчину с красивой смуглой кожей и тёмной копной жёстких волос на голове. Сейчас от этого величественного дона осталась лишь жалкая исчезающая тень.
– Я всё ещё считаю, что у «Нации розы» никого не было и не будет лучше, – улыбнулся Крис, заботливо поправив одеяло, укрывающее Ачиля, а затем резко одёрнул руку.
– Намекаешь на то, что моя внучка не справляется? – тяжело вздохнул Манфьолетти.
– Как мог бы я сказать такое про свою жену? – нахмурил брови Эдвардс, а затем слегка нагнулся и понизил голос: – но, конечно, мне кажется, что эта столь важная должность для неё слишком тяжела. Босс, как её подчинённый я должен преданно служить ей верой и правдой, вникать каждому приказу и слову, но как её муж я безмерно беспокоюсь. Не сведёт ли её это с ума? И наша дочь… видели бы вы, как сильно они ругаются. Я крайне взволнован из-за этого. Каждая женщина заслуживает полноценного женского счастья, так чем Эрика хуже? Вместо того, чтобы цвести и радоваться из-за внимания мужа и любви к дочери, ей приходится загибаться, являясь доном.
Ачиль внимал каждому слову пришедшего гостя, и лицо его искажалось от искреннего страдания. Он отвёл глаза и тяжело вздохнул, некоторое время не находя нужных слов для ответа. Бледное лицо приобрело серый оттенок, и Ачиль прикрыл глаза.
– Я до сих пор виню себя за то, что тогда пошёл на её уловки, – одними губами прошептал старик.
– Клянусь вам, босс, я тоже, – горько вздохнув, отозвался Эдвардс, покачав головой. – Перед её обаянием устоять невозможно, я столько раз добровольно цеплялся на эту удочку.
Манфьолетти вновь открыл глаза и мягко улыбнулся, глядя на мужчину перед собой.
– И всё же, это решение привело нас к тому, что сейчас вы женаты. Я искренне счастлив, что Эрика встретила тебя и вышла за тебя замуж. После того, как моя дочь сделала неправильный выбор, больше всего на свете я боялся, что и моя внучка повторит её судьбу.
– Она не повторила, всё хорошо, босс, – хмыкнул Кристиан. – Всё, чего боюсь я – чтобы она не повторила вашу судьбу. Я не хочу, чтобы она сгорела на своей должности. Или судьбу своего крёстного отца. Я хочу защитить её.
– Моей внучке не могло повезти с мужем больше, – тяжело вздохнул Ачиль. – Ей не повезло ни с отцом, ни с дедом, но с тобой – бесконечно.
– Я всего лишь беспокоюсь о ней, – Эдвардс слегка наклонил голову и вновь выпрямился. – К тому же, многие недовольны тем, что своей преемницей вы сделали женщину, пускай и вашу родственницу. Как бы это не закончилось для неё проблемой. Я пришёл к вам, потому что вы всё ещё стоите выше, вы всё ещё главнее, чем Эрика. Я пришёл к вам, потому что только вы сможете её образумить. Она слишком неспокойная, она ни с кем не считается и никого не слушает.
– Кристиан, я всего лишь дряхлый умирающий старик, что моё слово означает против слова настоящего дона? – тяжело вздохнул Ачиль. – Думаешь, я не пытался с ней говорить? После нашего последнего разговора она вообще перестала ко мне приходить! Я не видел её несколько месяцев! Даже её неблагодарная мать является чаще.
Манфьолетти сморщился и вытянул из-под одеяла свою большую руку, прикрывая ею глаза. Кристиана слегка передёрнуло, но он сдержался, продолжая держать обеспокоенное выражение лица. Старик вздрогнул несколько раз и шумно втянул ноздрями воздух, пытаясь успокоиться. Наблюдать за тем, как этот некогда величественный устрашающий мужчина теперь лил слёзы из-за того, что остался совсем один и больше не интересовал никого из своих ближайших родственников, было мерзко.
– Моя дочь, моя единственная дочь теперь всё время крутится возле этого инвалида, окутывая его теплом и любовью. Чем он лучше меня? Почему он заслуживает уважения и заботы, а я нет? Она и про него когда-то была не самого лучшего мнения! – хрипло и обреченно бормотал себе под нос Ачиль, и Кристиан заметил, как по щеке, не скрытой ладонью, стекла одинокая слеза. – А моя внучка… за которую я так переживал, которую хотел вырастить достойным человеком, теперь и вовсе открестилась от меня, получив всё, что ей нужно. Почему так?
– Дон, прошу вас, – тяжело вздохнул Кристиан, сжав пальцы в кулаки. – Ни миссис Батталью, ни Эрика просто не осознают того значительного вклада в их жизни, что вы внесли. Но ведь остались ещё люди, уважающие вас, считающие вас умным и справедливым, люди, надеющиеся на вас. Это я. И это многие из гангстеров.
– Почему Эрике плевать на меня? – словно умалишённый, продолжал повторять Ачиль. – Я настолько ей отвратителен? Я настолько не заслуживаю её внимания?
Эдвардс тяжело вздохнул, поднимаясь со своего места. Кажется, он немного переборщил, и теперь Манфьолетти вряд ли просто так возьмёт и успокоится. Кристиану здесь делать больше нечего.
– Простите, что посмел вас потревожить, – сухо произнёс Эдвардс, выходя из комнаты.
Старик настолько увлёкся своими причитаниями, что даже не заметил, как гость ушёл. Кристиан ощущал безмерное разочарование, но ничего страшного, он настойчивый и в следующий раз сможет добиться поставленных перед собой целей. Так вышло, что у Ачиля действительно никого больше не осталось кроме него, парочки навещающих время от времени врачей, сиделки, что приходила утром и уходила вечером, и горничной, живущей в особняке. Пускай Эрика действительно оплачивала все услуги и лечение, но сама она уже несколько месяцев не являлась на порог этого дома. Крис краем уха слышал, что жена поругалась со своим дедушкой в пух и в прах, но предпочитал не вмешиваться, более того, эта скрытная женщина не любила посвящать его в детали своей личной жизни, а Ачиль начинал захлёбываться слезами всякий раз, когда разговор заходил о его отношениях с внучкой.
В какой-то степени Эдвардса это искренне раздражало. Почему такой сильный мужчина, что всегда был для него примером для подражаний, стал размазнёй и полным ничтожеством? Он почти не мог без чьей-то помощи встать с постели и ел только тогда, когда его кормили с ложечки. А ещё постоянно жаловался на своё бескрайнее одиночество. Единственная дочь Ачиля иногда заглядывала, но тоже достаточно редко. Выходит, оставался только Кристиану, которому время от времени приходилось выслушивать стариковское нытье и привозить фрукты в качестве гостинцев. Дочь Эдвардса и Ричардсон вообще со своим прадедушкой общалась всего пару раз за жизнь, Эрика не позволяла им видеться чаще.
– Эбигейл, приготовь старику зелёного чая и снотворное, – крикнул мужчина, спускаясь с лестницы.
– Ладно, – нехотя отозвалась горничная.
– И за бардак в его комнате и вычту из твоей зарплаты двадцатку, поняла?
– Всё равно мне платишь не ты, – приглушённо пробормотала Эбигейл себе под нос, но Кристиан не обратил внимания.
Эдвардс надел своё идеально выглаженное пальто, застегнул на все пуговицы, а затем попрощался с горничной и вышел из особняка.
•••
NASTYONA – My September
Она сидела в своём пышном чёрном прозрачном халате до самого пола с меховым низом, накинутом на шёлковое длинное ночное платье на тонких бретельках, на огромном бархатном кресле возле камина, закинув ногу на ногу, и читала книгу с интересным названием «100 способов убить своего мужа». Кристиан фыркнул, и на накрашенных кровавых губах замерзла надменная усмешка.
– Моя королева, скажи, ты совсем с катушек слетела? – сквозь зубы проскрипел Кристиан, стаскивая с себя туфли и пальто и бросая его на пол, даже не удосужившись повесить на вешалку.
Мужчина прошёл в комнату и наклонился над женой, резким движением вырвав из её рук книгу и отбросив в сторону. Эрика задрала голову наверх, продолжая насмешливо улыбаться.
– И не стыдно тебе так с женой разговаривать? – прикусив нижнюю губу, усмехнулась женщина.
Кристиан стиснул челюсти, чувствуя разгорающийся в груди пожар злости. Он прекрасно понимал, что большую часть времени Эрика специально пыталась вывести его из себя, потому что, наверное, ей нравилось наблюдать за тем, как люди ехали крышей из-за неё. А Эдвардс крышей ехал ежедневно, потому что природа не придумала более невыносимой женщины. Красивой, конечно, до чертиков. Ричардсон привлекала взгляды и заставляла оборачиваться, чтобы посмотреть ей вслед, из-за чего Кристиан бесился ещё сильнее. Иногда ему казалось, что Эрика такая красивая только ему на зло.
– Ты взорвала мой бордель! – воскликнул Эдвардс, выпрямляясь и разъярённо взмахивая руками.
Эрика громко рассмеялась, явно удовлетворённая реакцией мужа. Крис отвернулся от неё и отошёл к горящему камину. Он представлял, как в пылающем огне сожжёт все её платья, дорогие украшения, всех её мужчин, всё, что ей вообще может быть дорого. Это успокаивало и возвращало разум в устойчивое положение.
Внезапно мужчина ощутил на своей талии теплое прикосновение. Эрика стояла сзади и обнимала со спины. Сердце в груди дрогнуло. Если не смотреть в её безумные глаза, то ведь и захлебнуться в этой красоте несусветной можно. Маленькие руки, обнимающие талию Кристиана, казались столь очаровательными, словно они принадлежали неземному волшебному созданию. Женщина была очень маленького роста, едва доставала лбом ему по ключицы, и чувствовать, как она лицом утыкается в лопатки, было восхитительно.
Иногда Кристиан вспоминал её той крошечной чудесной феей, в которую влюбился по уши и навсегда. Именно из-за той улыбающейся нежно феи он и сейчас ненавидел всех мужчин её окружавших, он и сейчас был готов потакать её прихотям, подчиняться её приказам. Когда он вспоминал её такой, то внутри все плавилось от нежного тепла.
– Эрика, станешь ли ты моей женой? – тихо спросил юноша, разглядывая хрупкое создание перед собой. Девочка тихо засмеялась так, словно вдали зажурчал кристально чистый ручей. На одной её щеке возникла крошечная ямочка, а лазурные глаза засверкали теплыми искорками.
– Нам всего по четырнадцать, разве не рано думать о свадьбе? – игриво отозвалась она.
– Разве рано? – нахмурился Крис. – Ну ладно, ничего. Я всё равно сделаю тебя своей женой, просто попозже.
И он ведь сделал.
– Ты в курсе, что есть пострадавшие? – мрачно спросил Кристиан.
– С каких пор тебе не плевать на человеческие жизни? – усмехнулась жена.
– С тех пор, что это были постоянные клиенты! – воскликнул мужчина. Он вырвался из объятий Эрики и развернулся, собираясь обрушить на неё весь свой гнев. Насмешка в чужих глазах его раззадорила бы ещё сильнее, и Крис, наконец, смог бы высказать всё, о чём думал сегодня весь день.
Однако Ричардсон смотрела на него совершенно спокойно, делая вид, что собирается выслушать всё, что он ей скажет. Крис мгновенно растерялся, потеряв весь запал. Тёмные брови на чужом лице находились в совершенно естественном положении, лазурные глаза ожидающе смотрели на мужчину, губы были спокойно сомкнуты. Ни намёка на издевку, ни намёка на насмешку. Кристиан отвернул голову. Зрелище невыносимое, знаете ли.
– При том, что все проститутки в порядке.
– Цветики не виноваты в том, что их хозяин совершил ошибку, – совершенно спокойно отозвалась Эрика. – Цветики не виноваты, что посетители твоих борделей – старые вонючие уроды, которые делают им больно, – она сжала бледные тонкие пальцы на челюсти Криса и заставила его посмотреть на себя и слегка наклониться. – Я никогда не лезу в твои детские игрушки. Мне плевать, в какие куклы и машинки ты там играешь, как ты развлекаешься. Строй из себя злого дона столько, сколько хочешь. Но не лезь во взрослые дела, малыш, – прошипела Ричардсон, и лицо её стало совершенно серьёзным. – Даже не думай снова лезть мне под руку и мешать, потому что в следующий раз дело одним только борделем не обойдётся, – она его отпустила и, презренно усмехнувшись, сделала шаг назад.
Кристиан поджал губы, чувствуя себя предельно униженным. Ни для кого в мафии секретом не было, что отношения между мужем и женой были полны сложностей и противоречий. Многие думали, что главенствующую должность всё-таки занимает Кристиан, будучи мужчиной. Однако даже он млел и падал на колени, стоило Эрике приказать. Даже он не смел перечить ядовитым лазурным глазам.
– И предупреди своих солдатиков, что если кто-нибудь опять решит поиграть в шпиона, то я без сожалений скормлю их Астарте, Лилит и Неге. И тебя, кстати, тоже, малыш.
Она развернулась и плавной походкой направилась к лестнице, а Кристиан ещё долго стоял на месте, прожигая взглядом её худую ровную спину.
•••
Coldplay – Yellow
Яичница, как и всегда, получается даже отдалённо не похожей на глазунью, и Йоханесс шипит себе под нос. Во всём виновата дурацкая скорлупа, которая попала на сковородку вместе с содержимым яиц, которую мужчина теперь пытался выковырять лопаткой. Все его самые лучшие побуждения всегда заканчивались как-то так, и Ольсен тяжело вздохнул. Оливер наверняка подумает о том, что лучше бы сам себе завтрак приготовил.
Однако Йенс не мог уснуть, размышляя обо всём случившемся. Его крайне тревожила ссора с сыном. Конечно, он любил этого глупого мальчишку, только выражать свои чувства умел крайне плохо, особенно через рот, поступками обычно получилось лучше. Но, наверное, не сегодня. По крайней мере, он чувствовал острую необходимость извиниться за грубость. Оливер не был виноват во всех тех проблемах, что обрушились на плечи мужчины.
Виновата, разумеется, была Эрика. Йоханесс сжал лопатку в руках и отшвырнул её в сторону. Нет, нет, нет и ещё раз нет. Он изо всех сил пытался блокировать любую мысль, приходившую в голову, в которой участвовала Ричардсон. Выходило не слишком хорошо, но Ольсен старался. Те странные чувства и ощущения, что вызывала в нём Эрика, пугали настолько, что Йоханесс терялся и путался каждый раз, когда вспоминал её красивое лицо. Он свято верил в то, что был сильнее одолевающих душу сомнений и привязанностей, вполне мог справиться со всем этим безумием в одиночку. Нужно было только успокоиться и переключиться на что-нибудь другое.
На яичницу, например. Он выключил старенькую плиту и соскрёб лопаткой нечто, называющееся завтраком, на тарелку. В целом, выглядело не дурно, если не присматриваться. Бекон, помидоры – что там ещё нужно вообще? С готовкой у Йенса было не очень хорошо, но, разумеется, некоторые самые элементарные вещи он был в состоянии создать. Гораздо больше в этом разбирался Оливер, которому и приходилось готовить, так как отец с работы возвращался гораздо позже.
– Чем пахнет? – раздался недоумённый голос сына, который, видимо, появился на кухне в тот момент, когда Йенс отвлёкся на лицезрение своего кулинарного шедевра.
– Глазуньей, блин, твоей, – проворчал мужчина, поворачиваясь в сторону растрёпанного недавно проснувшегося Оливера. – Вернее тем, что должно было называться глазуньей, – он снова перевёл взгляд, полный критики, на тарелку. – Короче, ешь.
– Зачем ты приготовил яичницу? – спустя время растерянно спросил Оливер.
– Оливер, что за тупые вопросы? – вспыхнул Йоханесс. – Ешь, я тебе говорю. Чайник закипел.
Мальчик несколько раз недоумённо хлопнул большими глазами, а затем всё же подошёл к плите, взял кружку и налил в неё чай, после чего сел за кухонный стол и принялся жевать то, что называлось яичницей. Йоханесс пристально наблюдал за каждым его движением, искренне надеясь хотя бы на то, что сын не подавится скорлупой. Получится очень… по-дурацки.
– Спасибо, – тихо пробормотал Оливер. Его лицо всё ещё не скривилось от отвращения. – Ты так пытаешься извиниться? – спустя небольшую паузу неуверенно и очень робко спросил мальчик, подняв глаза на отца.
Йоханесс взмахнул руками, от возмущения чуть не задохнувшись воздухом. Ему не за что было извиняться! Что вообще за мысли посещали эту растрёпанную вечно лохматую голову? Неужели он не мог просто приготовит своему единственному сыну завтрак перед тем, как тот отправится в школу вгрызаться в твёрдый гранит наук?
Ольсен тяжело вздохнул. Ладно, он правда в последнее время чувствовал себя особенно херовым отцом. Торчал на работе целыми днями, потом ночами ещё сматывался, о чём сын даже не догадывался. Йоханесс очень переживал из-за того, во что их жизнь может превратиться в скором времени, в груди расцветало плохое предчувствие. И Ольсен просто хотел, чтобы этот мальчишка помнил, что в случае чего у него рядом всегда будет отец. Да, самый кошмарный на свете, самый сухой, чёрствый, озлобленный и так далее по списку, но, глядя на Оливера, Йенс ощущал только одно – желание заботиться, желание уберечь мальчика от всего дурного и плохого, чего в мире было полным-полно.
Свою разрушительную связь он тоже считал чем-то крайне опасным. Честно говоря, Йоханессу было плевать, что подумает Гловер или Эльфрида, если узнают про Эрику, но вот разочарование или страх в глазах Оливера он бы пережить не смог. Да, Ольсен натворил глупостей, связавшись с мафией, но, быть может, хотя бы этого непутёвого мальчишку получится уберечь? Однако вместо того, чтобы заботиться и поддерживать, Йенс в их последний разговор нагрубил сыну. Было совестно.
– За что это мне, интересно, нужно извиняться перед тобой? – фыркнул Йоханесс. – С чего ты вообще решил, что я пытаюсь перед тобой извиниться?
– Ты всегда пытаешься приготовить глазунью, когда хочешь извиниться, – робко произносит Оливер. – И у тебя никогда не получается. Но ты старался! Я это ценю, правда, пап. Ты тоже… меня прости…
– Неужели я настолько очевидный? – вздохнул мужчина.
– Просто за шестнадцать лет я успел тебя немного узнать, – тихо хихикнул Оливер.
– Немного узнать он успел, – фыркает Йенс, после чего с нежностью треплет мальчика по волосам, запутывая его волосы ещё сильнее. – Ну эта яичница хоть немного-то съедобная?
– Немного да, – смеётся Расмуссен в ответ.
Йоханесс театрально фыркает, делая вид, что ответ на заданный вопрос его совершенно не удовлетворил, но потом расплывается в широкой улыбке, глядя на солнечные лучики в глазах сына. Как же ему не хочется рушить эту шаткую идиллию, воцарившуюся в этом самом отвратительном доме на самой отвратительной улице.
•••
Keane – Somewhere Only We Know
В кинотеатре последним сеансом показывали романтический фильм «Ещё раз про любовь», отчего и самому Ольсену хотелось долго размышлять и говорить именно о любви. Наверное, именно по этой причине он вспомнил одну коварную демонессу.
Осознавать свои чувства было невыносимо тяжело, и Йенс отмахивался от незваных мыслей, как от навязчивых жужжащих мух. Пытался концентрироваться на плёнке, на фильме, на проверке аппаратуры, но в женщине, улыбающейся своему мужчине на экране, в дамочке, что, сидя на кресле кинотеатра, легла на плечо своего спутника, Ольсен видел одну её – одну единственную. Зависть сжигала изнутри, и Йоханесс прямо сейчас возненавидел место работы ещё сильнее. Ни для кого не было секретом, что сюда часто ходили на свидания, особенно по вечерам, и вид влюблённых парочек иногда вызывал у Йенса сухую зависть, ведь бескрайнее одиночество нельзя залить алкоголем или растворить в бесконечных рабочих днях. Однако сейчас зависть была куда сильнее, Ольсен взглядом, полным омерзения, испепелял юных девушку и парня, что целовались, не замечая никого вокруг.
Эрика весьма чётко обозначила, что её в отношениях с Йоханессом интересует исключительно секс. Даже если не учитывать тот факт, что женщина была замужем, потому что, кажется, её саму это не сильно волновало, оставалось ещё несколько других крайне щепетильных моментов. Например, тот, что Ричардсон знать о Йенсе ничего не хотела лишнего, он был совершенно ей не интересен. Смотрела пустым взглядом, выделяла в своём плотном графике лишь считанные секунды.
Ольсен посчитал, что в данной ситуации он был победителем. В конце концов, его всегда привлекали именно такие отношения – без обязательств. Но почему тогда сейчас он чувствовал себя проигравшим? Как вообще это произошло, почему разлука казалась бесконечной и мучительной, почему постоянно возвращался разумом в то время, когда целовались на заброшенном заводе, почему постоянно представлял, как Эрика сидит рядом со своим мужем, и хотел убиться головой о стену?
Ричардсон его пугала, Йенс чувствовал в ней опасность и полную неопределенность, она могла его растерзать, уничтожить, стереть с лица. Эрика казалась человеком непредсказуемым, холодным и отстранённым, интересующимся исключительно своей работой. Ольсен про себя постоянно проговаривал, что женщина, если захочет, убьет не только его, но и всех близких.
И всё равно, блядь, это не помогало. Йоханесс, как бы ни пытался, не мог вытравить женщину из головы. Воспоминания о её бирюзовых глазах и тонких пальцах одновременно причиняли боль и ласкали сердце нежными касаниями. Она далеко, она совершенно чужая, замужняя, но недавно именно Йенс целовал её красные губы, сжимал её худую талию и пытался прижать к себе ближе, словно надеясь слиться в одно существо.
Ольсен боялся новой встречи с ней, но вместе с тем хотел увидеть Эрику до невозможности. Она была главой мафии, и спорить с её разрушительной силой и жестокостью было глупо, но Йоханесс стремительно глупел. В ней наверняка не только зло и жестокость были, что-то должно было скрываться за маской полного безразличия к человеческим жизням. Эрика не давала ни надежды, ни намёка на то, какой она может быть настоящей. И оттого Ольсену хотелось разгадать её страшную тайну ещё сильнее.
Хотелось до отчаяния заставить её улыбнуться, чуть приподняв вверх уголки кораллового рта, чтобы приоткрыла пухлые губы и обнажила небольшие белоснежные зубы, потому что в том смехе, коим одаривала Эрика окружающих, было что-то искусственное, ненастоящее.
Если влюблённость – это так красиво и безупречно, если сердце собирается биться, найдя источник питания в коротком, но сладкозвучном имени Эрика, то Ольсен даже счастлив, что стремительно летит прямиком в бездну. В конце концов, что плохого в падении, тем более, если дна не существует? Кто сказал, что вокруг обязательно должно быть темно? Может быть, лучи золотого солнца очень теплы, может быть, алмазы и бриллианты вокруг сверкают настолько ярко, что освещают все вокруг. Кто сказал, что ты падаешь? Может быть, ты наоборот летишь!
Чёрт подери, как же сильно хотелось избавиться от этой нескончаемой боли. Говорят, любовь – это счастье, это лёгкость, это когда на спине вырастают крылья, на которых можно долететь до самой Луны. Если опираться на эти высказывания, то Йоханесс точно болен. Внутри словно поселилось жуткое чудовище, которое заставляло думать об Эрике, заставляло желать её видеть, прикасаться к ней; которое, в случае непослушания, больно сжимало сердце шершавой рукой и пинало в живот.
Или же это инфекция, стремительно распространяющаяся по телу? Одна часть Йоханесса уже давно не имела шансов на выздоровление, а другая продолжала бороться, но уже не так активно и отчаянно. Кажется, скоро Ольсен окончательно сдастся и сойдёт с ума.
Незаметно даже для самого себя Йоханесс после работы словно на автомате дошёл до ближайшего цветочного магазина. Чудо, что он всё ещё был открыт. У Йенса не было ничего, совершенно ничего, зато у Эрики было всё, и нужны ли ей будут жалкие подачки фактически нищего мужчины, когда другие могли одарить её и золотом, и камнями? Но Ольсену хотелось, так хотелось найти для неё хоть что-нибудь. Самую жалкую малость преподнести, даже если и придётся потратить большую часть своих денег.
Йенс за всю свою жизнь дарил цветы, наверное, всего пару раз, и то несколько из них точно предназначалось матери. Он растерянно осмотрел прилавок с букетами: красные, белые, с широкими лепестками, с торчащими в стороны, как у полевых одуванчиков. Но взгляд резко остановился на самых обычных розовых розах. Йоханесс ощутил запах Эрики так, словно она находилась рядом и кривила губы в надменной усмешке. Розовые розы – это всегда Ричардсон. Он схватил все остатки из белой вазочки с водой и купил, даже не раздумывая.
Через каких-то полтора часа Йоханесс уже оказался дома. Он, сидя на своём диване, продолжал крутить в руках розы. Они пахли Эрикой, и это было невыносимо, настолько невыносимо, что Йенс едва боролся с желанием запихать себе лепестки в ноздри, в лёгкие. Дышать этими цветами всегда, целую вечность. Задохнуться из-за них.
Если этот никчёмный букет вручить Эрике, то она наверняка швырнет цветы с шипами прямо в лицо, но для Ольсена это была единственная часть прекрасной женщины, которой он мог обладать по праву. Йенс ещё раз вдохнул запах цветов, поднеся их к носу, и прикрыл глаза.