Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Глава 11. Я люблю тебя. Не бросай меня
Я расскажу тебе о тьме внутри.
Продолжишь на меня смотреть ты, как на солнце?
© Александр Ермаков
Melanie Martinez ― Play Date
Молли нравились конфеты в форме сердечек в розовой обёртке. Оливер знал это лучше всех остальных, поэтому с самых первых полученных денег, вопреки данным себе клятвам, мальчик направился в магазин именно за ними. Он решил, что будет откладывать некоторую сумму денег в одном из учебников, чтобы в нужный случай вытащить деньги и отдать их отцу. Пока что обстановка дома казалась весьма тихой и спокойной, но Оливер прекрасно понимал, что это может быть и затишьем перед бурей, поэтому точно решил для себя, что продолжил работать. Разумеется, в тайне (что было организовать крайне просто из-за того, что отец сам ночью часто куда-то сваливал, а в другие дни засыпал крепким сном, умотанный после работы).
В общем, Молли нравились конфеты в форме сердечек в розовой обёртке. И прямо сейчас, придя в школу раньше остальных детей и внимательно оглядываясь по сторонам, чтобы не столкнуться со шпионом, Оливер аккуратно раскладывал их на полочке в шкафчике девочки. Дверца её шкафчика уже давно была сломала, и Фостер закрывала его с помощью обычной резинки для волос. Она не хранила там ничего ценного, поэтому не сильно волновалась из-за этой мелочи. Впрочем, подобная мелочь для Оливера оказалась крайне ценной.
Решиться подойти и поговорить он никак не мог. После того случая, когда Расмуссену пришлось отменить встречу с Молли из-за ссоры с Лексой, никак не удавалось нормально поговорить. Общение ограничивалось лишь неловким «приветом». Оливера к Молли тянуло, да и в груди зарождалось колючее чувство зависти, когда юноши и девушки вокруг за руку уходили из школы и обнимались на переменах. Не трудно догадаться, что у Расмуссена отношений никогда не было, он и знал-то о том, что это такое, только благодаря книгам. Отец, разумеется, никакого здорового примера не подавал. С детства Олли был окружен сухой любовью, а хотелось ласки, хотелось трепета в сердце и нежной заботы. Если бы мальчика спросили, о чём он мечтает больше – об отношениях или о том, чтобы у него была мама, Оливер не смог бы ответить.
– Мистер Расмуссен, мне придётся позвонить в полицию, – раздался рядом с ухом строгий женский голос, и юноша резко вздрогнул, одним движением закрыв шкафчик.
Он, словно ошпаренный, отпрыгнул от места своего преступления, с бешено стучащим в груди сердцем понимая то, насколько сильно влип. Звонкий женский голосок задорно рассмеялся – так льётся река ранней весной, – и Оливер недовольно фыркнул. Это была Лекса. Видимо, решила подшутить.
– Не обязательно было так пугать, – обиженно пробубнил юноша.
– Знаю-знаю, но ты так смешно трясся и оглядывался по сторонам. Шпионом тебе не стать, Олли, – хихикнула Лекса.
Подруга выглядела очень довольной. Улыбалась во весь рот, обнажив слегка заострённый правый клык – мальчику почему-то очень нравилась в ней эта деталька. Ослепительная, как яркое солнце после недели затянувшихся дождей. Оливер невольно начал улыбаться сам. Лекса своими руками умела раздвигать в стороны любые тучи, даже грозовые, чтобы выпустить из темницы ласковые солнечные лучи. Правда, когда взгляд подруги остановился на шкафчике Молли, она вдруг стала какой-то не слишком довольной.
– Мило, – сухо прокомментировала она. – Любимые конфеты твоей подружки?
– Ну мы же получили немного денег, – смущённо отозвался Оливер, опустив голову вниз. – Ты не подумай! Я не растратил всё впустую, я всё сохранил, чтобы потом отдать папе. Просто… потратил совсем немного…
– Да ладно тебе, – девушка театрально рассмеялась и больно похлопала юношу по плечу. – Я же не твоя мама, чтобы ты передо мной оправдывался.
Что-то в поведении подруги Оливеру показалось странным, но, глядя в её голубые сверкающие глаза, похожие на горящие в небе звёзды, юноша никак не мог обнаружить подвох.
– Ты не передумал? Деньги не возьмешь? – спросила Лекса, и Расмуссен тихо вздохнул. Она почему-то решила, что обязана помочь и отдать всё до последней капли Оливеру, но мальчик не видел в этом необходимости, упорно не поддаваясь на уговоры.
– Лекса, спасибо тебе огромное. Но я даже не знаю, нужны ли они вообще. В смысле, деньги… всегда нужны, да, но, мне кажется, они уже решили что-то с этим дурацким долгом.
– Ну, будем надеяться, – хмыкнула Лекса. – Тогда так поступим. Нам нужно отметить наши первые успехи, Олли! Поехали в парк аттракционов на выходных?
Расмуссен от удивления даже ойкнул. Парк… аттракционов? В голове остались смутные воспоминания, как отец водил кататься на каруселях мальчика в Дании. Это было так давно, что Олли уже не помнит деталей. Разумеется, в Детройте в парке аттракционов они не были ни разу. Мальчик вообще, когда отец предлагал сходить куда-нибудь, купить мороженое или сладкое, говорил, строя честные глаза, что уже вырос. Ему это всё не интересно. Йоханесс предпочитал ворчать о том, что современным детям никак невозможно угодить. Оливер безмерно ценил попытки отца его порадовать, но, будучи уже взрослым юношей, понимал, что всё на свете стоит денег. Пускай лучше папа думает, что его сыну действительно невозможно угодить, что ни сладким, ни игрушками, ни парком аттракционов его уже не возьмёшь, чем тратит деньги, отложенные на свои лекарства.
Тем более, он всё равно умудрялся это делать.
И Оливер безмерно хотел отблагодарить папу за всё. Он так привык к тому, что с детства каждый его каприз выполнялся, что иногда даже не обращал внимания. Бабушка и дедушка ко всем желаниям нежданного внука относились скептически, здраво оценивая, действительно нужна ли ему новая игрушка, или он может поиграть с палкой, найденной на улице. Йоханесс никогда не думал. Он просто видел заинтересованный взгляд сына на какой-нибудь машинке в магазине, и покупал. Потом выслушивал нотации бабушки, но умело пропускал их мимо ушей. Оливер всегда знал, что не был желанным ребёнком, но тёплый взгляд отца, его хриплый голос, читающий сказку на ночь, редкие, но крепкие объятия, забота заставляли мальчика верить, что папа хотел, чтобы у него был сын. Именно такой – непутёвый, робкий, неловкий. Именно Оливер, носящий чужую фамилию матери, которую никогда не видел.
Рождество было не за горами, и мальчик пришёл к выводу, что если деньги не потребуются на оплату долга, то он обязательно приготовит подарки папе, Эльфриде, дяде Гловеру, Лексе и Молли. Потому что Оливер тоже хотел быть полезным, он тоже хотел, чтобы люди улыбались, когда вспоминали его.
– Я бы с радостью, но я хотел бы оставить деньги для рождественских подарков, – смущённо отозвался Оливер. – Давай просто погуляем?
– Не глупи. Я бы не стала тебя звать впустую транжирить деньги, зная, что у тебя с ними проблемы, – закатила глаза Лекса. – Мы на прошлых выходных ходили туда с папой. Там так классно! А ещё папа просчитался с билетиками, переоценил мои возможности, – они хихикнула, – купил слишком много, в общем. Так что осталась ещё це-е-елая гора! В жизни не истрачу одна. Поможешь?
Самоотверженность и щедрость Лексы иногда выбивали Оливера из колеи. Иногда казалось, что она готова поделиться всем на свете со своими близкими, лишь бы те были счастливы. Расмуссен не устанет повторять: он искренне восхищался этой девушкой. Мальчик смутно представлял, каково это – жить в денежном достатке, ходить на выходных в кафе-мороженое, на аттракционы, в зоопарк. Лексе всё это было доступно, но, несмотря ни на что, сердце её оставалось добрым и любящим. Она умела и хотела делиться. Казалось, что вся эта роскошь и не нужна вовсе девушке, если её нельзя подарить кому-нибудь ещё.
– Олли, ну же, – она легонько пнула мальчика локтем в бок. – Даже папе понравилось. А ты же, ну, – она огляделась и слегка понизила голос, – ты же знаешь, кто он. Верещал на американских горках, словно резанный. Олли! Я хочу увидеть, как верещать будешь ты!
Расмуссен смущённо потупил взгляд. После таких уговоров отказываться уже совестно. А что сказать отцу? Что просто пошёл гулять, чтобы не заставлять его волноваться?
– Мне неловко, – пробубнил Оливер.
– Прекрати! Ты мой лучший друг, и я хочу провести с тобой время! Ве-се-ло!
Её улыбка снова стала правильной – яркой и солнечной, какой она бывала обычно. Залюбовавшись на это восьмое чудо света, Оливер даже не заметил, как робко кивнул головой. Когда Лекса так улыбается, Расмуссен может согласиться на всё, что угодно.
– Круто! Олли, я тебе обещаю, тебе понравится, ты не пожалеешь! – девушка на радостях сжала друга в крепких объятиях, и тот испуганно пискнул в ответ, пытаясь выкарабкаться. Лекса лишь смеялась и сжимала его ещё сильнее, словно хотела задушить.
Расмуссен никогда не переживал о том, что может пожалеть. Он волновался лишь из-за того, что пожалеть может сама Лекса. Когда она поймёт, что в Оливере нет ничего особенного? Неужели не видит, что иногда без чужой помощи он даже слова сказать не может – настолько теряется? Когда розовые очки спадут с её прекрасного носика, и Лекса поймёт, что заслуживает рядом с собой другого друга? Прекрасного, храброго, смелого, с которым будет действительно интересно. Который не будет бояться идти на все её маленькие авантюры, который не будет таким скучным, как Оливер. Расмуссен до сих пор не понимал, каким образом подружился с Лексой – с этой крутой яркой девчонкой. С Молли было просто – мягкая, робкая, покладистая. Она напоминала брошенного на улицу под дождь котёнка. Достаточно всего лишь отогреть, чтобы ты в крошечных глазках теперь стал героем. Лекса же сама по себе и есть герой, и никакой Супермен ей был не нужен. А если ей не нужен даже Супермен, то нафига Оливер?
– Извините, что помешала, но можно я пройду к своему шкафчику?
Лекса, наконец, отпустила Расмуссена, а тот сделал большой шаг в сторону, уступая дорогу подошедшей Молли. За разговором он даже позабыл о своём глупом плане с конфетами. Захотелось исчезнуть, спрятаться, удрать. Но если Расмуссен прямо сейчас бросится наутёк, то Фостер точно поймёт, кто подложил конфетки. Оставалось лишь героически принять свою судьбу, пытаясь состроить равнодушное лицо. Впрочем, Оливер не умел, потому что по его красным щекам всегда можно было прочитать всё, что угодно. Юноша с ужасом во взгляде наблюдал за тем, как Молли отвязывает резинку для волос от ручки и распахивает дверцу. Затем слегка привстаёт на носочки, чтобы дотянуться до верхней полки за карандашами, и тут же вновь опускается на полную стопу. В её глазах непонимание и даже лёгкий испуг, но затем он сменяется на удивление, а ещё через пару мгновений нежные молочные щёки начинают алеть. Молли выуживает с верхней полки одну из конфет в форме сердечек, открывает из фантика и с запихивает в рот целиком. На её миленьком лице – блаженство и наслаждение, и губы Оливера трогает тень улыбки. Нет, нельзя. Он заставляет себя отвернуться, корча незаинтересованный вид. Ссора старшеклассников возле окошка явно очаровательнее, чем стоящая рядом Фостер. Сто процентов.
– Это мои любимые, – лепечет Молли. Оливер всё ещё делает вид, что сосредоточен на том, почему тот парень в красном свитере вчера гулял с другой девушкой, а не с той, что в белом платье. – Олли, это ведь ты их положил?
– Что? – тянет парень в ответ на вопрос, переведя взгляд на Молли. Девочка смотрит на него с надеждой в глазах. Наверняка уже обо всём догадалась, просто ждёт подтверждение. Расмуссен чувствует, как горят его щёки, наверняка со стороны он и вовсе похож на варёного рака. Сердце в груди бьётся как бешеное, и Оливеру требуется несколько долгих минут, чтобы составить в своей голове подходящий ответ. – Нет, извини, я не знаю, кто это сделал.
Кажется, получилось даже правдоподобно. Ни разу не заикнулся. Оливер и под дулом пистолета не признается!
– А, ладно, прости, – разочарованно мямлит Фостер, опуская взгляд. Она расстроилась? Быть такого не может…
– Олли, хватит притворяться, – вдруг встревает Лекса, которая всё это время просто тихонечко наблюдала за разговором. Её лицо похоже на фарфоровую маску – ни за что не угадаешь, о чём думает. Кажется излишне спокойной и сдержанной. Она мягко хлопает Молли по плечу, привлекая её внимание. Девочка недовольно хмурит брови. – Это он тебе конфеты подложил, а теперь притворяется, что нет, потому что стеснительный до невозможного.
– Лекса! – испуганно пищит Расмуссен.
У него сердце в груди замирает от ужаса. Ну зачем сказала?! Оливер прячет лицо в ладонях, даже не смея посмотреть на Молли – вдруг её прекрасные губки сожмутся в тонкую полосу отвращения? Нет, Расмуссен этого не переживёт! Он поворачивается, собираясь поскорее исчезнуть из коридора, но тут маленькая рука ложится на его плечо, несильно сжимая. Это точно не ладонь Лексы. У неё длинные пальцы и крепкая хватка. Неужели… Молли? Оливер замирает, словно пронзённый ударом молнии.
– Олли, спасибо, – мягко лепечет девочка. Её голос полон нежности и ласки. Неужели… ей понравилось? Неужели… Лекса своим прямолинейным поступком сейчас помогла ему продвинуться на шажок вперёд?
Оливер неуверенно отнимает руки от лица и опускает взгляд на Фостер. Она действительно светится, как зажжённая в тёмном коридоре лампочка.
– Н-не з-за ч-что, – отзывается юноша.
– Как ты узнал, что это мои любимые конфеты?
– З-замет-тил, ч-что ты с-собой в школу их ч-ч-часто берёшь, – юноша растерянно тупит взгляд. Её маленькая ручка всё ещё сжимает его плечо.
– Это очень мило, – Молли тихо хихикает. – Мне очень приятно. Спасибо!
– Н-н-ну ладно, я п-п-пойду, скоро урок, – пробормотал Оливер, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и у него из ушей повалит дым. Но Фостер не убрала руку с его плеча, словно всё ещё не собиралась отпускать.
– Олли, а что ты делаешь на выходных? – вдруг спросила девочка.
В этот момент Расмуссен окончательно потерял способность нормально говорить. Да что там говорить! Он мыслить разучился вообще. Всё, что отныне мог делать Оливер, – это просто стоять на месте и тупым взглядом смотреть на Молли, беспомощно моргая глазами. Он никогда не думал, что их отношения могут зайти настолько далеко. Даже та попытка помочь Фостер с литературой ведь оказалась провальной.
– Олли на выходных вместе со мной идет в парк аттракционов, – снова влезает в разговор Лекса. Она говорит совершенно спокойно, но всё же с её тоном снова что-то не так. Молли переводит на неё взгляд, который тут же перестаёт быть нежным и ласковым. Она словно чем-то недовольна.
– Парк аттракционов? Как здорово, я давно не была в парке аттракционов, – сладким голосом лепечет Фостер, снова переводит взгляд на Оливера, снова её глаза теплеют. Ей в зрачки словно засыпали розовых блёсток. – Олли, а можно я пойду с вами? – теперь её голосок и вовсе напоминает сахарную вату. Такую воздушную и сладкую, на языке – сахар, который стремительно тает во рту.
В общем, Оливер окончательно пришёл к выводу, что некоторые девушки из его окружения определенно имеют над ним некоторую власть. Достаточно лишь улыбнуться и мягко попросить, чтобы мальчик бездумно кивнул головой.
•••
Воздух спёртый, раскалённый до предела. Йенс едва-едва успевает отдышаться, как Эрика вскакивает с кровати и начинает стремительно одеваться. В последнее время она всегда такая, и это безумно бесит. Холодное бесстрастное выражение лица, колючий взгляд. Во время секса – лишь парочку томных вздохов. Теперь она не заинтересована в прелюдиях, хочет быстро и по делу. И это тоже бесит, потому что Ольсену и нескольких десятилетий не хватит, чтобы насытиться её телом, её запахом, её голосом.
Гонит прочь, во двор, как провинившуюся собаку. Каждый чёртов раз. Никаких лишних разговоров и пустой траты времени. И Йоханесс рад бы извиниться, лишь бы эта мука закончилась, только хуй разберёшь, за что вообще извиняться нужно. А в груди болит и ломит, словно раскалённой кочергой с размаху по рёбрам ударили. Ему её тела недостаточно, он её душу, чёрт подери, хочет. Заглянуть, ощупать, убедиться, что она вообще есть.
Но Эрика, словно прекрасно всё осознавая, выстраивает вокруг себя стальную броню. Ощутила пальцы Йенса в опасной близости к своей душе – тут же защиту усилила. Только что она так скрывает бережно? То, что душа искалеченная, живая, слабая и ищущая любви, или её отсутствие?
– Собирайся. Машину сейчас подадут, – небрежно бросает Ричардсон, после чего выходит из гостиничного номера. Того самого, в котором первый раз позволила себе слабость. Эта постель, вероятно, всё ещё помнила их тела, прижимающиеся друг к другу с опасной жадностью. Может, Йоханесс романтизирует, но он точно тот день навсегда запомнит.
Её. Немного пьяную, слегка потерянную, восторженную из-за дурацкого рисунка. Её. Слабую, жаждущую обычного тепла. Её. Его любимую женщину. Ту, которую Эрика отчаянно пыталась спрятать. Ту, без которой Ольсен уже существовать не мог. Он давил в себе желание схватить её за руку, прижать к стене и просто приказать: «Верни». Она не вернёт. Она убьёт за подобное.
Йенс скучал каждую секунду расставания, но при встрече не чувствовал себя удовлетворённым её присутствием. Эрика была рядом, но словно только физически. Словно на деле возле присутствовала лишь её прекрасная оболочка. Пустая. Клон без души, созданный Ричардсон, чтобы никто не посмел вторгнуться в её внутренности и узнать, есть ли в её груди сердце или его безжалостно вырвали.
Ольсен одевается. Раздосадовано, неохотно. Что Эрике нужно? Захотела, чтобы у Эльфриды ключей не было – он забрал. Захотела, чтобы на порог не пускал – не пускает. Но Ричардсон недовольна. Что этим женщинам вообще нужно? Йоханесс стиснул зубы от обиды и злости. Нет, на Эрику он злиться не мог. На себя. Очевидно же, что дело в нём. Эта прекрасная женщина просто его не любит, любой поступок, любая попытка сблизиться ей безразличны. Он игрушка, которая должна следовать чётко заданной программе. Сломается – будет выброшена. У Йоханесса нет права на ошибку, он не имеет права требовать слишком многого. Потому что тогда Эрика просто от него отвернётся. Навсегда. А без неё, даже без этой бездушной оболочки, Ольсен не сможет.
Ричардсон возвращается всего через пару минут, когда Йенс уже собран. Её лицо непроницаемо. Цокает каблуками, бьёт своей тросточкой по полу. О чём она думает? О том, как Ольсен ей противен, как хочет поскорее, чтобы он ушёл, как корит себя за то, что легла с ним в постель? Почему всякий раз, когда Йоханессу начинало казаться, что он чуточку приблизился к пониманию Ричардсон, его отбрасывает назад с необратимой скоростью? Ебаный рикошет.
– Давай-давай, – подначивает Ричардсон, хмыкая. – Адам уже заводит машину. Не хочешь же, чтобы он разнервничался?
Да поебать Йенсу на то, разнервничается ли этот кусок высокомерного дерьма. Он поднимается с кровати и замечает, как Эрика делает небольшой шажок назад – ближе к туалетному столику, но дальше от мужчины. Её лицо всё также нечитаемое, бирюзовые глаза с надменным интересом изучают ночной пейзаж за окном. Это наказание за то, что Ольсен посмел попытаться приблизиться к ней. Не физически, а душевно.
– Что замер? – бросает Эрика.
Simon Curtis – Super Psycho Love
И у него всего пару секунд на размышления, дальше действовать будет уже странно. Йенс стискивает зубы. Пошло оно всё нахуй. Пристрелит – и ладно. Пускай горничные потом мозги с обоев соскрёбывают и рвотные позывы в себе давят. Только Ольсен от неё уже необратимо зависимый, и пускай уж лучше собственными руками убьёт, чем ими же оттолкнёт. Он стремительно сокращает расстояние между собой и Эрикой, решительно хватает за запястье и притягивает к себе.
Всего на секунду с лица Ричардсон слетает маска, и бирюзовые глаза распахиваются от удивления. Она задирает голову и внимательно смотрит на Йоханесса, словно пытаясь разгадать, что он задумал. Не пытается сопротивляться, даже позволяет прижать себя к груди. Не шевелится. Только смотрит. И взгляд её – самая мучительная пытка.
– Скажи. Что. Я. Сделал. Не. Так, – чётко проговаривая каждое слово, произносит Йоханесс.
Лицо Эрики становится невообразимо спокойным. Она улыбается уголком губ и задумчиво хмыкает. Йоханесс одной рукой держит её за запястье, притянув к своей груди, другой обнимает за талию. Она если захочет, то выберется без проблем. Ольсен молится всем богам, чтобы не захотела.
– Хочешь, чтобы я начала перечислять с самого твоего рождения? – с издёвкой спрашивает Эрика.
– Почему последние недели ты меня избегаешь?
– Разве избегаю? Наоборот, я бегаю за тобой, – она хмыкает. – Это я звоню тебе, это я посылаю за тобой машину. Как будто бы охочусь на тебя. Разве это избегание?
– Я бы звонил тебе каждый день, если бы ты мне позволила, – страдальчески вздыхает Ольсен. – Позволь мне. Позволь мне охотиться.
– На меня достаточно охотников, – улыбается Эрика. – Вероятно, за мою голову назначена огромная сумма денег, да? Каково это: держать в своих руках мешок с деньгами? Как поступишь, Йоханесс? Пойдёшь за наградой?
– Ты и есть награда, – сквозь зубы отвечает мужчина. – Высшая награда. Что мне нужно делать, чтобы её получить? Скажи. Скажи, пожалуйста. Я всё сделаю. Всё, что скажешь.
– Боюсь, эта награда уже принадлежит другому. Тебе придётся убить моего мужа, – издевательски смеётся Ричардсон, жадным взглядом вонзившись в глаза Ольсена.
– Не правда. Ты не принадлежишь ему. Ты не та, кто позволила бы мужчине себя забрать и тобой владеть. Ты та, которая сама решает, с кем пойдёт дальше.
– Ты так думаешь? – удивлённо тянет Эрика. – И что же? Хочешь, чтобы я пошла с тобой? В твой гаденький домик?
– Дело только в моём гаденьком домике? – фыркает Йоханесс.
– За всё есть цена. Какую цену ты готов заплатить? – снова издевательский тон.
– Любую, – резко отвечает Ольсен.
– Я поглощу тебя, милый, – игриво хмыкает Эрика. – Я сожру тебя. Вопьюсь зубами в шею и выпью твою кровь.
– Делай, что хочешь. Только не отталкивай, – решительный голос вдруг робеет, начинает подрагивать. Глаза Ричардсон слегка округляются, её взгляд становится… жадным. Манящая бирюза темнеет, зрачки становятся больше. Эрика смотрит так, как изголодавшийся хищник, наконец, настигнувший свою жертву и теперь оттягивающий сладкий момент, когда вонзит клыки в податливую плоть. Йоханесс держит её в своих руках, но она, тем временем, сжимает в тонких пальцах его сердце. И Ольсен знает, что ей ничего не стоит сжать руку в кулак. Раздавить. Он на цепи. Правда, в отличие от собаки, фактически добровольно. Сам надел на себя ошейник. Ричардсон выглядела так, словно прямо сейчас исполнит данное пару минут назад общение. – Прошу, не отталкивай, – продолжает молить Ольсен, смотря прямо в её потемневшие от кровожадного голода глаза. – Хочу быть с тобой, рядом с тобой, около тебя. Вместе с тобой. Настолько, насколько позволишь. Прошу. Я больше не буду лезть дальше положенного, не буду пересекать черту, только не отдаляйся от меня.
– Да ты безумец, милый, – зловеще хихикает Ричардсон. – Я сломаю тебе пальцы на руках. Я воткну в себя тысячу ножей. Я заставляю Лилит обглодать твою ногу.
– Делай, что хочешь. Только не бросай меня, – словно умалишённый шепчет Ольсен.
– Я буду спать с другими. Тебе на зло.
– Только не бросай, только не бросай меня, – хватка на её тонком запястье ослабла на мгновение, но потом Йоханесс снова сжал её с ещё большей силой. Разноцветные глаза смотрели в бирюзовые со всей искренностью и безумным страданием.
Вероятно, Ольсен и сам не всегда осознавал того, насколько сильно зависит от Эрики. Он задыхался, когда рядом её не было, умирал, когда Ричардсон вела себя отстранённо. Вероятно, сама Эрика не осознавала того, насколько Йоханесс от неё зависим. Может быть, видела в этом игру или притворство? Мужчина не мог прочитать Ричардсон, как бы сильно не старался. Он смотрел в её красивое ухмыляющееся лицо и понимал, что безвозвратно упал в глубокую тёмную пропасть. Понимал, что каждое её слово резало прямо по сердцу. Он превращался рядом с ней в жалкого паразита, не способного существовать без организма хозяина. Без Эрики.
Вся решимость канула в небытие. Осталось лишь одно. «Не бросай меня». Оно звенело в ушах, и Йоханесс не осознавал того, насколько был жалким, умоляя эту беспощадную женщину остаться рядом, рассыпаясь в клятвах, что вытерпит всё на свете, лишь бы видеть её. Заяц, умоляющий волка сжать себя посильнее в цепких когтях, – это нонсенс.
– Скажи, что мне нужно сделать, чтобы всё стало так же, как прежде? Чтобы ты перестала меня избегать? – тихо спросил Йоханесс, глядя в её прекрасное лицо.
– Это не зависит от тебя, – пожала плечами Эрика. – Я так захотела. Хочу – избегаю. Хочу – не избегаю. Понимаешь? В этом смысл. Во вседозволенности. Умоляй меня, и я подумаю. Или не подумаю. Это всё равно не зависит от тебя.
– Так не может быть, – он судорожно затряс головой, чувствуя себя обдуренным. Эрика пудрила ему мозги и, вероятно, даже чувствовала некое наслаждение от этого. Она хотела запутать его, хотела сделать так, чтобы он вообще её не понимал.
– Ты слишком серьёзно к этому относишься, – она сухо усмехнулась. – Пытаешься в чём-то разобраться, что-то понять. Зачем? Расслабься. Иногда разговоры только усугубляют, разве нет? Секс с тобой прекрасен, мне этого достаточно.
– Я не могу расслабиться в твоём присутствии, – сквозь зубы проскрипел Йенс.
– Это удручает, – с наигранным расстройством в голосе отозвалась Ричардсон.
– Неужели тебе и вправду достаточно просто секса? Почему тогда пыталась разговаривать со мной, почему иногда мы им не занимались вообще?
– Я устала, – захныкала Эрика. – Ты надоедаешь, Йенс. Потому что в те конкретные моменты мне хотелось поговорить. В те конкретные моменты мне хотелось просто полежать. Это нормально. Сегодня я не очень хотела с тобой говорить, но ты настоял – ладно, чёрт с тобой, я поддалась, твои потребности ведь тоже должны быть удовлетворены. Но сейчас ты уже перегибаешь. Я устала от тебя. Правда, хватит трахать мне мозг, словно ревнивая любовница, – фыркнула женщина. – Неужели я даю тебе так мало? На твоём месте многие мечтают оказаться.
– Да блядь! – воскликнул Ольсен, притянув Эрику к себе ближе. – Ты правда не понимаешь? Эрика, я ведь тебя-
– Босс, бензин не из дешёвых нынче! – раздался резкий и неприятный голос Адама. Он с ноги распахнул дверь и даже бровью не повёл, увидев развернувшуюся в комнате картину.
Эрика откинулась на спину, буквально легла на руку Йенса, и повернула голову в сторону зашедшего гангстера.
– Стучаться не учили, сладкий? – весело пролепетала Ричардсон. Она явно не ругалась, может быть, даже была рада тому, что Адам вмешался в разговор.
Ольсен же окоченел. Он сейчас сделал что?.. Идиот. С губ едва-едва сорвались признания в любви. На кой чёрт они сдались Эрике? Выходит, даже хорошо, что Адам решил ворваться в номер. В горле застрял ком. Он ощущал себя так, словно через пару мгновений выблюет из себя несказанные слова. Эрика. Её имя звенело в ушах, её голос пульсировал в венах. Йенс не мог пошевелиться и просто стоял на месте, словно статуя.
Он поймал себя на мысли, что становится жадным. Раз за разом Ольсен говорил себе, что ему достаточно всего одного её взгляда, потом – прикосновения, далее – объятия, потом и близости с ней становится мало, потому что мужчина хочет её душу. Безумная правда, что Йоханессу всегда будет мало. Эрики мало, мало-мало-мало-мало-мало. Ею невозможно насытиться, она яд, она наркотик, вызывает привыкание – психическое и физическое одновременно. Правда в том, что Ольсену никогда не будет достаточно даже того, что Эрика позволит быть рядом, перестанет отталкивать. Даже если позволит обнимать и целовать себя, даже если начнёт рассказывать о себе больше. Йоханессу всё равно будет мало. Ему будет недостаточно просто знать, что творится у неё в голове, о чём она думает. Он не успокоится, пока не узнает всякую мелочь. Самую разную ерунду о ней. Любимый цвет, любимая книга, любимая песня. То, о чём думает перед сном, то, о чём в тайне мечтает. Йенсу нужно всё. Каждая мелочь, каждая её деталь. Знать её лучше всех на свете, может быть, лучше, чем она сама себя знает.
Если представить, что по какой-то счастливой невозможной случайности они всё-таки станут парой, то какой будет Ольсен с ней? Разве будет он надёжным партнёром? Не станет ли он тем, кто будет запрещать одеваться откровенно, разве не будет он тем, кто станет ревновать к каждому человеку вокруг, разве не станет он тем, кто будет пытаться запереть её дома, рядом с собой, привязать к себе, прицепить? Йоханесс добровольно посадил себя на цепь, стал её ручным псом, который выполнит любую команду. Если Эрика вдруг однажды позволит Ольсену сделать себя своей, то он будет ждать от неё точно того же.
Йенсу никогда не будет достаточно того малого, о чём он якобы мечтал. Взгляд, прикосновение, улыбка. Нет. Она ему нужна вся. Целиком и полностью. Чтобы жила только ради него, чтобы улыбалась только ему, чтобы смотрела только на него. Чтобы других не было. Только он и она.
– Котик, – мягко позвала Эрика. Она покорно находилась в его руках, ожидая, когда Йоханесс решит высвободить из объятий.
Ольсен моргнул несколько раз. Ужасная правда о себе, пришедшая так внезапно, напугала до мурашек. Возможно, безопаснее будет, если Эрика действительно продолжит держать дистанцию. Возможно, безопаснее будет, если они вообще не будут видеться. Йоханесс начинал сомневаться в своей адекватности. Он чувствовал, что стоял на ногах уже не так твёрдо, как ранее. Что не все свои желания и порывы мог контролировать. Например, сейчас… чего он добился этим разговором? Чего от неё хотел? Зачем вообще… решил признаться? Возможно, Йоханессу стоит быть благодарным Адаму за то, что глупые слова не успели слететь с губ.
Мужчина помог Эрике выпрямиться, после чего отпустил. Она посмотрела на него с усмешкой, сложив руки на груди. Йоханесс резко развернулся и отправился следом за Адамом.
Эрика пожирала не только его сердце. Она сжирала и его разум. Как долго ещё получится контролировать себя? Всякий раз, когда они встречались, Йоханессу становилось ещё хуже. Он сходил с ума.
•••
Diamond Dust ― Staring at the Stars (From the Gutter)
Он определённо сходил с ума. Моменты прозрения иногда всё ещё случались с Йенсом, но он с ужасом стал замечать, как всё чаще и чаще словно вылетает из реальности. А потом обнаруживает себя в крайне удрученном состоянии. Надо сказать, что ему становилось страшно. Остатки разума прекрасно понимали, что подчас поведение Эрики было пугающе неправильным, но не это вызывало у мужчины страх. А его собственная реакция. То, что ему нравилось видеть, как Ричардсон угрожает растерзать его на клочки.