Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Глава 16. Я тебя тоже, любимая
а глаза твои цвета бездонности,
цвета паники, бешенства, скорости.
меня тянет на дно твоей пропасти,
передам там привет своей гордости.
© автор неизвестен
За окном царила непроглядная ночь, не освещаемая даже голубым сиянием Луны. Огромные черные тучи спрятали за собой искрящиеся звезды, которые показывали путь сейчас кому-то другому. Можно было различить лишь резкие силуэты больших деревьев. Мир словно облили чёрной краской. Кругом сплошная тишина, будто бы затишье перед бурей. Эрика ощущала себя точно так же: словно она стояла, раскинув в стороны руки, перед огромным смерчем, засасывающим и уничтожающим всё живое и неживое. Ещё пару мгновений, и ноги оторвутся от земли.
Ещё немного похоже на ощущение падения, когда осознание неминуемой гибели уже пришло, паника осталась где-то позади, лишь мучительное ожидание конца переполняло сердце. Скорее бы, чёрт подери. Разбиться в лепёшку, превратиться в горстку сломанных костей и гниющее мясо, растёкшееся по асфальту кровавое пятно.
Эрика улыбнулась. Примечательная картина. Так уж вышло, что с ранних лет женщина фантазировала о своей смерти. Иногда чуть более мучительная, иногда – чуть менее. Это, как ни странно, успокаивало. Смерть – это далеко не самое страшное, что может случиться с человеком на этом свете, Эрика это знала, оттого постоянно и пыталась вырваться из рук жизни. Её держали, всегда кто-то держал.
А когда держат – причиняют боль.
– Родная, ты же понимаешь, что это ещё совсем ничего не значит? У него часто бывают приступы, – мягко произнёс Кристиан, крепко сжимая жену за руку.
Женщина сильнее вцепилась пальцами в его широкую ладонь. До крыльца идти по саду – всего каких-то пару секунд, но хотелось растянуть это время до бесконечности. Снег прилипает к волосам и одежде, падает прямо на лицо крупными мокрыми хлопьями, но даже непогода лучше, чем стоящий недалеко старый дом-призрак.
В этом мире ни один ужастик не мог напугать женщину. Ведьмы, вампиры, оборотни, призраки – разве они представляют из себя настоящую угрозу? Страшнее темноты всегда казался именно этот громадный особняк.
– У тебя есть с собой сигареты? Я забыла свои дома, – вместо ответа тихо произнесла Эрика.
Кристиан кивнул головой и вытащил из внутреннего кармана пальто пачку дорогих сигарет, вынул одну и протянул жене. Она перехватила сигарету прямо губами из мужских пальцев, а Эдвардс щелкнул зажигалкой. Такой лёгкий, но привычный жест – словно отрепетированный. Кристиан зажёг сигарету и себе. На некоторое время оба остановились в опасной близи от крыльца.
– Мои любимые, – спустя пару минут прокомментировала Ричардсон, в очередной раз выдыхая мутноватый дымок. – А говорил, они приторные.
– Опять я был не прав, – усмехнулся Крис. – Нужно чаще прислушиваться к тебе, моя госпожа.
Эрика раздражённо фыркнула. Кажется, только недавно они кричали друг на друга, пытаясь задеть поглубже, а сейчас снова он стелется, изображая заботливого мужа. Ричардсон прикрыла глаза. Впрочем, если бы Кристиана прямо сейчас не было рядом, то она бы и вовсе сошла с ума.
Дедушка Эрики давно был прикован к кровати. Она оплачивала лучшее лечение, лекарства и сиделок, но сама до безобразия сильно боялась появляться на пороге огромного дома. Когда оказывалась на крыльце, в груди тут же возникало невыносимо тяжёлое чувство – ненависть. Ненависть не потухнет, если залить её ведром воды. Она будет высасывать всё изнутри, пожирать, пока не напитается сполна. За столько лет Эрика научилась ненавидеть лучше всех в этом мире.
Только сейчас в сердце почему-то возник страх. Не перед дьяволом, живущим в созданной собственноручно клетке, а перед тем, что может случиться дальше. Всё хуже и хуже становилось состояние Ачиля Манфьолетти – страшного и ужасного бывшего дона «Нации Розы». Кругом только и говорили, что ему недолго осталось, при случае и он сам намекал, что хотел бы перед смертью увидеть «любимую внучку».
Пускай сдыхает. Честно говоря, Эрика считала, что Ачиль заслужил умереть в полном одиночестве, в собственных слюнях и рвоте, зная, что никому на этом сраном свете не нужен. Только тупая тревога, возникшая в сердце после ночного звонка, всё равно привела женщину к этому дому.
– Любимая, давай уже зайдём? – спросил мужчина, когда обе сигареты истлели. Женщина равнодушно кивнула головой.
Он поднес руку к двери и тихо постучался. Из дома тут же послышалась возня. Совсем скоро на пороге показалась молодая девушка в мягком халате и заспанными глазами.
– Мистер Эдвардс? Опять вы к нам с поздними визитами? – язвительно произнесла горничная, сохраняя при этом невинный вид. Потом взгляд Эбигейл наткнулся на Эрику, и она сконфуженно опустила голову. – Здравствуйте, мисс Ричардсон.
– Дед спит? – пустым голосом просила Эрика.
– Нет, мисс Ричардсон. Он ждал вас. Говорил, что в этот раз вы точно придёте, но я не была уверена в этом. Извините.
– Всё нормально. Кто станет верить маразматику?
Эбигейл смутилась ещё сильнее, а Кристиан сдавленно усмехнулся. Эрика уверенно прошла внутрь до боли знакомого дома, не снимая сапоги и пальто. Муж покорно шёл следом.
Знакомая дверь, и Ричардсон с огромным трудом заставляет себя открыть её. На мягкой кровати с безумно дорогим постельным бельем, сшитым чуть ли не из золотых ниток, лежал дон Манфьолетти. Лицо его было мертвенно бледным, глаза закрытыми, а руки свободно раскиданными по одеялу. Всё те же мерзкие морщины, которыми было усеяно все лицо, стекающая с зеленоватых от болезни губ тонкая ниточка слюны, грязные волосы с сединой, отросшая щетина – таковым был сейчас самый страшный и ужасный человек Детройта. Тошнотный ком подошёл к горлу. В голове крутилось слишком уж много обжигающих воспоминаний, и образ этого Ачиля никак не сопоставлялся с тем Ачилем, которого Эрика помнила. Неужели именно этого человека она боялась, словно страшного монстра? Каким смешным и нелепым это сейчас казалось. Вытащишь пистолет из кармана – он даже ничего не сможет сделать, выстрелишь – умрёт за одно мгновение.
Жалкий и никчёмный, умирающий в одиночестве. Эрика расплылась в широкой улыбке: ей нравилось видеть Ачиля таким.
– В-виттория? – дрожащим голосом прохрипел старик.
– Меня зовут Эрика, – сухо бросила Ричардсон в ответ.
– Сядь рядом, mia rondine10. Я так по тебе скучал!
Женщина закатила глаза, но всё же нехотя подошла к нему, оставив Кристиана стоять у двери, села на кресло, закинув ногу на ногу. Ачиль казался возбуждённым и восторженным, он ёрзал и пытался усесться на кровати, но никак не выходило. Манфьолетти потянулся к руке внучки и спрятал ее в своей большой морщинистой ладони. Эрика терпеть не могла его касания, но, подавив отвращение, всё же позволила: в конце концов, старикашка и впрямь может сдохнуть.
– Почему ты не приходила ко мне, mia rondine? – Ачиль говорил медленно и тихо. – Мне было невыносимо плохо без тебя! Я думал, что уже не увижу тебя перед смертью.
– У меня кучу дел. Мафия, всё такое, – фыркнула Эрика в ответ.
– Вечно ты так. Но я не виню тебя, я все понимаю. Ты цветешь и пахнешь, у тебя замечательная семья, хороший муж и дочь-красавица – как и ты. Тебе незачем навещать своего умирающего деда, для которого ты являешься единственным лучом света, единственным счастьем, – дон приоткрыл свои маленькие глаза, окинув Эрику тоскливым взглядом. – Впрочем, ты можешь не оправдываться. Я все равно люблю тебя, mia felicità11, даже если тебе плевать на меня. Я позвал тебя, потому что мне кажется, что сегодня я умру. Я хотел посмотреть в твои такие мудрые бирюзовые глаза. Мне больно видеть их потухшими, mia rondine, потому что вряд ли кто-то еще может похвастаться столь прекрасным цветом глаз.
Эрика прикрыла глаза, чувствуя, как гнева в груди становится слишком много. Она не верила ни единому слову, сказанному этим уродом. Слабо верила женщина и в то, что Ачиль скоро умрёт: слишком уж радужная перспектива, а старик вряд ли напился крови своих близких.
– Скажи, почему потухли твои глаза? – просипел Ачиль.
– Спать хочу.
– Эрика, ты как всегда жестка! Ладно, я и так…знаю. Я все знаю. Это я виноват в том, что твои глаза потухли. Прости, mio bene12, я отнёсся к твоему воспитаю чересчур серьёзно, упустил, что важнее всего любовь, а не строгость. И из-за меня бы выросла хладнокровной, жестокой, безумной, кровожадной-
– Стервой, – резко перебила женщина, вырвав руку из хватки Ачиля. Последний испуганно округлил глаза.
– Нет! Нет, я не хотел так тебя называть!
Почувствовав, что нижняя губа слегка дрожит, Эрика беспощадно впилась в неё зубами. Если этот мудак не умрёт сегодня сам, то Ричардсон придётся достать пистолет и выстрелить. Каждая встреча с дедом приводила именно к этому – к очередным его осуждениям, от которых хотелось блевать.
– Я люблю тебя, Эрика, несмотря ни на что, – тяжело вздохнул Ачиль.
Ричардсон откинулась на спинку кресла и громко истерически рассмеялась.
– Боюсь, ваши чувства не взаимны, дон, – сквозь смех язвительно ответила она.
– Mia rondine, твои слова причиняют мне боль, – дряхлое лицо показалось ещё более старым, по морщинам и складкам потекли слёзы.
– Правда? Я не думала, что в этом мире существует хоть что-то, что может заставить тебя понять, каково это – испытывать боль, – издевательски хмыкнула Эрика, поднимаясь с кресла. Она подошла к окну и повернулась к Ачилю спиной, разглядывая падающий за окном снег. – Я хочу, чтобы тебе было больно, потому что все, что в моем детстве было связано с тобой – это одна сплошная боль.
– Прости, – прошептал Манфьолетти. – Видимо, ты совсем не расстроишься из-за моей смерти.
– Верно.
– Mia rondine, пожалуйста, подойди ко мне, – как-то слишком слабо прохрипел дон. Эрика некоторое время не двигалась, решая, стоит ли послушаться, после чего, громко вздохнув и недовольно закатив глаза, всё же подошла. Манфьолетти снова взял её руку в свою. – Прошу, исполни последнюю прихоть своего старика.
– Разве я просто так плачу зарплату вашим слугам? Думаю, они способны исполнить любую вашу прихоть, – фыркнула Эрика.
– Нет, Эрика, это сможешь сделать только ты. Пожалуйста, хотя бы один раз в жизни обратись ко мне, позабыв про эти дурацкие формальности. Стань моей внучкой на пару секунд. Притворись, что ты будешь скучать по мне, когда я умру. Пожалуйста, – он почти плакал.
Возможно, на Эрику повлиял хриплый уставший голос Ачиля, в котором проскальзывали нотки искренней грусти и тоски, или его темные блестящие от воды глаза, или, может быть, она уже действительно поверила, что Манфьолетти скоро умрёт.
– Я буду скучать по тебе, дедушка, – мягко произнесла Эрика, но через мгновение её черты лица ожесточились. – Я уверена, что ты будешь гореть в аду. Так что мы скоро увидимся.
Карие глаза широко распахнулись, но потом он отвёл взгляд и мучительно прикрыл глаза.
– Спасибо хотя бы за это, mia rondine.
Эрика презрительно фыркнула, собираясь вырвать руку из чужой хватки и уйти, но Ачиль отпустил её сам. В голубых глазах вдруг зажглось беспокойство, Кристиан, заметив это, подорвался со своего места, приближаясь к жене.
– Босс? – тихо позвала Ричардсон, но в ответ тишина. – Босс? – еще раз произнесла Эрика, но уже чуть громче. – Босс, пожалуйста?
Она коснулась пальцами шеи Ачиля, пытаясь прощупать сонную артерию, но почти сразу отдёрнула руку и отшатнулась.
– Нет, – прошептала женщина. – Нет. Нет-нет-нет.
Кристиан тут же обнял жену, прижимая её к своей груди и крепко обнимая. Она попыталась выбраться, но Эдвардс сжал её сильнее.
– Отпусти, Крис, отпусти! Дедушка! Крис, что с ним?
– Родная, нам пора.
Мужчина закинул жену на плечо и упрямо потащил её прочь из комнаты. Эрика отчаянно пыталась выбраться, стуча по нему кулаками и дёргаясь, но Кристиан только сильнее сцеплял руки.
– Отпусти меня! Отпусти! – Ричардсон громко верещала, несколько раз пыталась даже укусить, но Крис живёт с ней не первый год.
Он умер? Он правда умер? Этот безумный и жестокий человек, в сердце которого – сплошная смердящая тьма. Человек, которого Эрика в детстве боялась до дрожащих коленок и остановки дыхания, от которого даже спрятаться было невозможно – всегда находил и за шкирку тащил домой, чтобы жестоко наказать. Он, которого Ричардсон ненавидела всю свою сознательную жизнь, он, единственный, чью смерть Эрика представляла так же ярко и красочно, как свою собственную.
Он умер.
Он больше не сможет причинить боль и ранить, больше не сможет задеть словом и больше не станет вызывать отвращение.
Только легче не стало. Совсем не стало. Эрику обуревало безумное отчаяние, она тщетно пыталась вырваться из рук Кристиана. Противные слёзы, застилающие картину перед глазами, раздражали и бесили, но их поток остановить не казалось возможным. Да что происходит такое?! Почему внутри вдруг появился целый рой насекомых, который безжалостно пожирал органы!
Кристиан утащил женщину на первый этаж, в гостиную, после чего усадил на диван. Эрика прижала коленки к груди и растёрла слёзы по щекам, внимательно наблюдая за мужем.
– Ну и что ты устроила? – обречённо вздохнул, спросил мужчина. – Ты ведь его ненавидишь. Ты хотела, чтобы он умер.
Эрика не ответила, Кристиан фыркнул и подошёл к стеклянному шкафу, за дверцей которого находились бутылки крепкого алкоголя.
– Не волнуйся, моя королева, – произнёс муж, вынув одну из бутылок. – Если он умер, это совсем не значит, что ты осталась одна. У тебя всегда буду я, помнишь? Ничего-ничего, солнце, мы и это с тобой переживём. С ним разберутся, а мы с тобой выпьем чего-нибудь, чтобы легче стало, да? Будешь виски, малыш?
– Буду, милый. Я только схожу быстро в ванную?
Кристиан широко улыбнулся и кивнул головой. Женщина медленно поднялась с дивана и направилась в сторону ванной, а затем, не дойдя до нужной двери, резко повернула в прихожую и нырнула на улицу, уже там бросившись со всех ног подальше от проклятого дома и нелюбимого мужа. Она бежала вперёд так быстро, как только могла, несколько раз спотыкаясь и едва не падая, выплёвывая лёгкие наружу, но продолжая бежать.
Даже смешно. Глава мафии, а убегает так, словно девчонка, стырившая хлеб на рынке. Словно её вот-вот поймают и отхлестают со всей дури. Эрика засмеялась своим мыслям: Кристиан бы мог.
Только вот на самом деле не было ей смешно. Зацепившись в очередной раз о камень каблуком, Ричардсон повернула ногу и упала прямо коленками на асфальт. Из глаз снова брызнули слёзы.
•••
Melanie Martinez – Pity Party
В доме царила праздничная атмосфера, но было в ней что-то неправильное и даже пугающее. Оливер постоянно оборачивался и осматривал просторную комнату в светлых тонах, пытаясь наконец понять, что именно его пугает. Но, кажется, это был обычный день рождения обычной девочки.
По комнате развешаны белые, розовые и голубые шарики, перевязанные золотистой ленточкой. В углу срыта куча подарков в красивых упаковках. За праздничным столом, накрытой белой в цветочек скатертью, сидели гости. Хозяйка дома и ее дочь хорошо поработали над тем, чтобы стол выглядел красиво и достойно – весь заставленный всякими яствами.
Олли сидел рядом с Молли, чувствуя себя крайне неловко в этой компании, потому что, кажется, в доме собрались исключительно родственники именинницы и Расмуссен, который совершенно сюда не вписывался. Фостер, однако, поняла сразу, как чувствует себя парень, поэтому старалась быть как можно более дружелюбной и гостеприимной, не забывая уделять время своему особенному гостю, а также ухаживая за ним.
Юноша, в целом, был крайне удивлен, когда Молли пригласила его на день рождения. Если честно, он вообще забыл о приближающемся празднике во всей повседневной суете и бесконечном потоке проблем. Было крайне стыдно, и Оливер постоянно чувствовал, что не заслуживает расположения этой мягкой и доброй девушки. Он постоянно думал о вскрытой недавно тайне, никак не мог сосредоточиться на другом. Ещё Лекса настораживала – она вела себя не слишком-то здорово. То смеялась, как обычно, то, вспоминая о родителях, становилась агрессивной и придумывала какие-то зловещие планы по сохранению их брака. Оливер просто не мог это слушать. Невыносимо.
Он долго смотрел на своего отца за завтраком и пытался понять, насколько хорошо знает его на самом деле. Он правда мог начать отношения с замужней женщиной? Он рисовал её, потому что просто восхищался красотой, или любил её по-настоящему? Глубоко и болезненно – так, что снова начал пить больше обычного. Оливер ни с кем не мог поделиться своими переживаниями, юноша даже не мог сказать отцу, что знает его секрет – это вообще всё разрушит. Про Лексу и говорить нечего.
Поэтому, когда Молли подошла в школе и позвала на день рождения, Расмуссен растерялся. День рождения? Уже? Какой кошмар! Знакомиться с её родственниками, которые потом наверняка будут шептаться за спиной? Пытаться найти достойный подарок? А главное… что сказать Лексе?
Время шло. В комнату внесли праздничный торт: красивый, большой, щедро облитый глазурью и украшенный клубникой. Оливеру показалось, что он очень подходит Молли, которая выглядела очень счастливой и милой, особенно в этом платье с широкой юбкой до колена и кружевными рукавами. Ее волосы были распущены, поэтому блестящие локоны буквально парили в воздухе, так как девочка постоянно носилась по дому. На ее красивых тоненьких ножках белые гольфы, перевязанные бантиком, а на ступах новые туфельки. А главное, Молли широко улыбалась, выслушивая комплименты в свой адрес. И Оливер не мог поспорить с тем, что девочке ужасно шла улыбка.
После того, как Расмуссен запихал в себя последнюю ложку своего куска торта, Молли схватила его за руку и потащила к выходу из дома.
– Мам, мы пойдем погуляем, – громко провозгласила девушка, на что женщина согласно кивнула головой и продолжила заниматься своими делами.
Оливер рассеянно наблюдал за тем, как легко и быстро Молли застегивает пуговички на своем легком пальто, в то время как сам он медленно завязывал шнурки на своих старых потрепанных ботинках.
– Куда мы, Молли? – тихо спросил Оливер.
– Не бойся, – хихикнула Фостер. – Я просто покажу тебе наш садик. Ну не сидеть нам со взрослыми до конца вечера, правда?
Оливер вяло кивнул головой, после чего без особого желания потащился на улицу вслед за Молли. Руки и ноги неприятно продувало холодным ветром, но Расмуссен уже привык гулять по улице в холод, жаль, что его тело до сих пор не приспособилось к низким температурам, ветру и дождю. Зато Фостер вприпрыжку бежала куда-то вперед, не давая Олли возможности разглядеть садик уже прикрытый вечерними сумерками.
Наконец, девушка остановилась возле качелей, на которые тут же и плюхнулась, широко улыбаясь и радуясь, словно маленький ребенок новой игрушке.
– Тебе так сильно захотелось покачаться на качелях? – недоуменно спросил Оливер.
– Да! Покачай меня, Олли, пожа-а-алуйста!
Молли сделала большие умоляющие глаза и выпятила губу, отчего стала еще больше похожа на ребенка, который теперь старательно выпрашивал новую игрушку. Расмуссен тяжело вздохнул, понимая, что не может отказать этим изумрудным глазам, поэтому подошел к качелям и легонько толкнул их вперёд, постепенно раскачивая все сильнее и сильнее, при этом мягко прикасаясь к спине Молли. Девушка весело хихикала и болтала ногами, рассекая вечерний свежий воздух. Оливер широко улыбался, наблюдая за счастливой Молли, чувствуя, как по груди распространяется приятное тепло. Девочка казалась такой беззаботной, что совсем было не похоже на ее привычное состояние, когда Молли словно пыталась спрятаться от окружающих в своем мирке. Фостер безумно шли искорки в глазах, и счастливая улыбка, и заливистый смех, и уверенность в себе, и ощущение того, что она кому-то нужна. Кажется, Оливер даже мог его ей подарить, потому что правда очень хотел помочь Молли стать этой самой счастливой девочкой, а не несчастным замкнутым ребенком. Наслаждаясь её заливистым смехом, Расмуссен мог на время выпасть из того мира, в котором ему было суждено расти – из мира, в котором у него есть только отец, из мира, который отнял у него бабушку и дедушку, из мира, в которым им пришлось бежать из Данни чёрт знает от кого, из мира, в котором он жил в маленьком домике со старыми продуваемыми ветром окнами, из мира, в котором мальчик чувствовал себя бесконечно одиноким и запутавшимся.
Но что-то в груди больно кольнуло, когда Оливер вспомнил Лексу. Когда в школе юноша сказал подруге о приглашении, та резко перестала рассказывать свои длинные весёлые истории и просто кивнула головой. Больше она уже не стремилась поддерживать разговор. Возможно ли такое, что Лекса ревнует? Но, кажется, Оливер уже успел доказать, что, несмотря на присутствие Молли в своей жизни, все равно всегда будет помнить про свою лучшую подругу. Сейчас в его душе расцветала надежда на то, что первая влюбленность может оказаться взаимной, потому что Фостер относилась к Оливеру по-особенному, явно уже не считая его чужим человеком. Почему бы Лексе, как настоящему другу, не поддержать Олли и не дать ему какой-нибудь совет? Зачем она продолжает строить из себя обиженного на весь мир несчастного ребенка? Это ведь глупо! Только, если Лекса сама не… Черт, что за глупости лезут в голову? Нет, это просто исключено! Ричардсон для Оливера словно сестра, а сестра не может влюбиться в своего брата.
– Останови качели, пожалуйста, – попросила Молли.
Оливер тут же покорно подчинился и остановил качели. Фостер резко поменялась в лице, став более серьезной и, кажется, даже взволнованной. Молли неуверенно дотронулась до руки Расмуссена и подняла на него блестящие изумрудные глаза.
– Я хотела написать тебе письмо, но потом решила, что говорить о таких вещах в письмах очень глупо, – тихо произнесла Фостер.
Оливер испуганно хлопал глазами, боясь совершить лишнее движение или сказать какую-нибудь глупость. Он почувствовал неуверенность Молли и все же решил что-нибудь предпринять, поэтому осторожно взял Фостер за руку, широко улыбнувшись ей. Оливер не понимал, откуда в нем взялось столько смелости, но также он ощущал, как его беспорядочно трясет, как быстро бьется сердце в груди и как сильно хочется убежать домой и спрятаться под одеялом. Олли слабак.
– Ты мне нравишься, Олли, – прошептала Молли, опустив голову вниз.
– А т-ты мне, Молли, – сразу ответил Оливер сиплым голосом.
Девушка тут же вырвала свою кисть из руки Расмуссена и крепко прижалась к мальчику. Оливер осторожно обнял ее в ответ, поглаживая большими руками спину Молли. Только сейчас он понял, какой маленькой казалась Фостер рядом с ним. Их разница в росте почему-то даже развеселила Оливера и заставила его улыбаться. Но на душе все равно скребли кошки. Расмуссен невольно задумался о том, какой будет реакция Лексы. Парень знал, что все определенно пойдет не так. Ему уже приходилось выбирать между Лексой и Молли. И если в прошлый раз Фостер смогла принять решение Оливера, то в этот раз, вероятнее всего, не сможет Эдвардс.
– Мы теперь будем вместе? – все еще шепотом спросила девочка.
– Д-да, – если Лекса, в конце концов, не захочет понять Олли, то разве может он считать ее своей подругой? Расмуссен просто хочет быть счастливым.
•••
AURORA – Under The Water
Когда Оливер вернулся домой, его стали еще сильнее тревожить мысли касательно Лексы. Хотелось как можно быстрее рассказать про все девушке, чтобы расставить все точки над «ё». Может, стоить позвонить ей? К тому же, по телефону куда легче будет все объяснить. Лекса когда-то давала свой домашний номер для особых случаев.
– Пап, ты дома? – позвал Оливер, стаскивая с себя старую отцовскую куртку.
– Дома, – раздался сухой ответ Йоханесса.
Расмуссен обреченно вздохнул, понимая, что просить совета даже у собственного отца бесполезно. Парень сжал губы, искренне скучая по тем временам, когда все было в разы проще и когда можно было, ничего не боясь, просто подойти к папе и попросить у него помощи.
Оливер приоткрыл дверь в комнату отцу, чтобы посмотреть, чем он занят и в каком вообще состоянии. Йоханесс сидел на полу и что-то рисовал с каким-то необъяснимым раздражением на лице. Любопытство обожгло юношу: прям хотелось влезть и посмотреть, что именно рисует отец.
– Ты чего-то хотел? – сиплым голосом спросил мужчина, заметив на внимательный взгляд Оливера.
– Пап… – замешкался парень. – Как ты себя чувствуешь?
– Отлично, – Ольсен отвел взгляд. Оба знали, что он сейчас соврал. – А ты как? Как дела в школе?
– Со школой… Временные проблемы. Я все исправлю, – тихо ответил Расмуссен.
– Тебе нужна помощь? – вяло спросил мужчина. Олли сжал губы, понимая, что на самом деле глупо ждать какую-то помощь от отца. Ему, вероятнее всего, давно плевать на сына.
Нет, стоп! Как Оливер мог допустить такие мысли в своей голове? Он ведь всегда спорил с Эльфридой, когда разговор заходил про отца, потому что она и дядя Гловер были слишком категоричны по отношению к Йоханессу. Расмуссен знал куда лучше всех остальных знал его настоящего, который сам воспитал маленького сына, хотя на момент становления отцом Йенсу было всего девятнадцать лет. Он мог отдать Олли в приют, но не попытался избежать ответственности, как это сделала мать. Конечно, участие в воспитании принимали и бабушка с дедушкой, но Оливер прекрасно знал, сколько всего пришлось пройти Йоханессу, так как его мать и отец в упор не хотели принимать внука и обвиняли сына в беспечности и наивности. Парень знал, что Йенсу пришлось бросить мечты о любимом деле. Вивьен и Ульрик никогда не поддерживали странную одержимость своего сына рисованием и его стремления работать в этой сфере, поэтому после появления Оливера решили поставить Йенса перед выбором: или он становится художником, но избавляется от мальчика, или оставляет своего сына, но идет учиться на киномеханика. Оливер знал, что Ольсен, несмотря ни на что, хороший человек. Просто сейчас в его жизни возникли определенные трудности. Йоханесс никогда себя так раньше не вел, так что парень понимал, что случилось что-то очень серьезное, просто Ольсен не мог обо всем рассказать. Ещё после смерти родителей он сильно изменился, а сейчас… вероятно, это правда. Не может человек по щелчку пальцев стать другим. Все факты говорили о том, что Йоханесс действительно может быть влюблён. В ту женщину в его вязанном кардигане. Только едва ли ему это приносит много счастья. Парень поджал губы: конечно, он хорошо знал своего отца, конечно, он прекрасно понимал, каким тот является человеком. Йоханесс добрый и очень заботливый, просто, как и все, он ошибается и падает.
– Я справлюсь, пап. Не волнуйся, – Олли мягко улыбнулся.
– Как скажешь, – Йенс тяжело вздохнул.
Расмуссен прикусил губу и вышел из комнаты. Легче от этого разговора ничерта не стало, но зато парень окончательно решил рассказать все Лексе, чтобы потом не терзать девушку своим странным поведением и не мучить ее и не без того забитую мыслями голову. Оливер набрал номер Эдвардсов предварительно обыскав всю свою комнату, чтобы найти бумажку с цифрами. Оставалось только надеяться, что трубку поднимет не её мама: мальчик был уверен, что миссис Эдвардс его ненавидит.
– Алло? – ответил приятный мужской голос. Ага, наверное, это её отец. Легче от этого, правда, не стало. А вдруг Оливер и мистеру Эдвардсу не нравится?
– З-здр-равст-твуйте. М-можн-но м-мне Л-лексу?
– А кто ее спрашивает?
– Ол-ливер Рас-см-муссен, ее др-руг, – попытался нормально ответить парень, но вышло как обычно. Ему очень повезет, если мужчина что-нибудь поймет.
– Не волнуйся ты так, Оливер Расмуссен, – усмехнулись в ответ. – Сейчас позову.
Оливер висел на телефоне, наверное, минут десять. Парень уже было подумал, что про него забыли, а значит, сегодня у него не выйдет услышать голос Алексии. Расмуссен уже хотел было положить трубку, когда девушка, наконец, появилась.
– Привет, Олли. Что-то случилось? – Лекса говорила тихо и, кажется, как-то даже устало.
– Привет. Т-ты… ты в порядке? – тихо отозвался Оливер, кусая губы.
– Да. Ничего серьезного. Что там у тебя? Давай быстрее.
– Лекса, ты только не сердись, – Оливер тяжело вздохнул, – но я начал вс-вс-встречаться с Молли.
Эдвардс на некоторое время замолчала. Оливер испугался, что от неожиданности с Лексой что-то случилось. Может, она потеряла дар речи?
– Я рада за вас, Олли. Кажется, между вами давно уже проскочила искра. Не забудь позвать меня на вашу свадьбу, – засмеялась девушка. Ее голос был таким ярким и счастливым, что Расмуссену стало не по себе.
– Ты правда рада?..
– Конечно, ты же мой лучший друг. Я буду рада, если Молли сделает тебя счастливым, – так же воодушевленно произнесла Лекса.
– С-спасибо, Лекса, – прошептал Оливер.
– Не за что, мальчик. Будь счастлив. А сейчас, если ты не против, я пойду? Папе нужно помочь.
– Конечно.
•••
Гречка – Люби меня, люби
Лекса грубо бросила телефонную трубку на место и с силой хлопнула открывшейся дверью шкафчика. Хотелось кричать или вытащить ту привлекательную пушку из папиного кармана и застрелить кого-нибудь. А лучше все сразу.
Девушка быстрым шагом направилась на второй этаж в свою комнату. Сейчас она чувствовала себя брошенным человеком, никому ненужным и совершенно бесполезным, тем, кто никогда не найдет свое предназначение в жизни и не встретит того, кому сможет доверять все свои секреты и мысли.
Девушка не нужна была своему родной матери, а даже если и нужна, то работа для неё все равно всегда будет на первом месте. Лекса буквально мечтала о тех беззаботных днях, когда могла прижаться к ней, вдыхая такой привычный запах роз, и стоять так долго-долго, чувствуя целебную силу объятий. Но мама Алексии всегда отличалась от других людей и явно не могла быть описан словом «нормальная». Были дни, когда Эрика не появлялась дома вообще. Иногда такие дни объединялись в целые недели. Девушка плохо спала ночами и волновалась о человеке, которого считала самым дорогим в своей жизни, постоянно спрашивала папу о ней. Кристиан клялся, что мама в порядке, но она ему не верила.
Эдвардс никогда не могла понять, о чем думает мать, что творится в её голове и душе, что она чувствует. Эрика всегда казался слишком сложной загадкой, в то время как Лекса мечтала о доверительных отношениях и о том, как будет обмениваться секретами с мамой. Как другие девочки.
Лекса чувствовала себя маленьким ребёнком, запутавшимся в себе, который теперь уже не понимал, что делать, к кому идти. Есть ли люди, которые еще не наплевали на нее?
Оливер? Что теперь с ним? Чем эта Молли была так прекрасна и удивительна, раз он решил, что эта девчонка, которая никогда не шла на крайние меры и на рискованные поступки, чтобы помочь Оливеру и быть рядом, когда он того нуждался, может стать его второй половинкой, его светом и звездой? Лекса больно прикусила губу, чувствуя, как с глаз текут слезы. Какая же она жалкая и слабая, раз лежит сейчас на кровати, прижимая к груди мягкую подушку, и ревет, словно маленький ребенок.