Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Йоханесс резко отпрыгнул в сторону, осознав, что творит. Он почти не чувствовал своих ладоней, когда медленно поднимал руки вверх. С пальцев алыми струйками стекала грязная кровь, которую Ольсен готов проливать вновь и вновь. Вокруг валялись прозрачные осколки, кажется, они также впились и в кисти, но Йоханесс не чувствовал боли, ему было все равно. Зато ощущал мужчина Эрику, причём так, как никогда раньше. Она словно стояла здесь и смотрела на происходящее, привычно приподняв уголки алых губ в кривой усмешке. Глаза Ричардсон, конечно же, горели двумя огоньками, освещая комнату. Левую бровь пересекал маленький шрам. Волосы в беспорядке разбросаны на острых плечах и ровной спине. Руки скрещены на груди. Но в этот раз было и кое-что непривычное в Эрике: черные опалённые крылья за спиной.
Йоханесс принялся судорожно вытирать кровь с ладоней и пальцев, пачкая лицо, волосы, одежду, но не обращая на это никакого внимания. Он дрожащими руками потянулся к листу бумаги и карандашу, пытаясь бороться с тем, что собственные кисти плохо подчинялись его желаниям. Кровавые раны прожигало, да и алая жидкость продолжала пачкать все вокруг, но Ольсену было плевать, потому что он рисовал Совершенство. Самое прекрасное, что существовало на свете. Физическая боль притуплялась и становилась почти незаметной, когда мужчина отдавал себя в руки Вдохновения и Любви. Если Йоханесс может видеть в Эрике её настоящую сущность, падшего ангела, то разве он не самый счастливый слизняк на Земле?
Уродливый, медленно ползающий непонятно для чего взад и вперёд слизняк. Внутри него не было роскошного сада и звёздного неба. Об идеальном теле и прекрасной душе Йоханесс мог только мечтать. Но, кажется, судьба подарила ему видеть больше и дальше, чем остальным.
Потому что только Ольсен понимал, что Эрика – не сумасшедшая, а та, пред кем стоит приклонить голову.
Глава 15. Главное, чтобы ей больно было меньше
Я бы свитером твоим стал.
Согревал тебя каждый день.
Если сердце грызет тоска,
Разыщи меня
И надень.
© Владимир Ток
Замок издаёт громкий щёлкающий звук, уведомляющий об открытии двери, и Лекса тихо цыкает, надеясь, что острые уши матери ничего не услышали. В особняке не горит свет – девушка проверила – сплошная тьма, присущая каждому дому ночью, когда хозяева отдыхают в мягких кроватях и лицезреют сладкие сны. Эдвардс бы тоже стоило проводить свои ночи в комнате в постели, только вот бурлящая юная кровь в венах и огромный список дел, которыми стоит заняться, не позволяли Лексе впустую потратить ночь. Оливер, ради которого девушка и устроилась работать в бар, был важнее.
Приходилось возвращаться домой глубокой ночью и сильно недосыпать, только вот… мама и папа точно по головке не погладят, если узнают. Поэтому Лекса, стараясь издавать по минимуму звуков, тихонько открыла входную дверь, зашла в коридор и также осторожно её заперла за собой, после чего принялась разуваться. Темно, ни звука. Эдвардс уже успела обрадоваться, что её план прошёл на «ура», она осталась незамеченной, подобно первоклассному шпиону, но уже подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, девушка вдруг увидела тусклый свет, доносящей из семейной библиотеки, кажется.
Она замерла на месте. Кажется, какая-то из ступенек имела особенность скрипеть. Или нет? Кто вообще не спит в такое время? У кого бессонница, которую захотелось скрасить прочтением книги? Если отец, то Лексе повезёт, но если мать… лучше готовить завещание. Можно было, конечно, сказать, что девушке просто не спалось и она решила спуститься вниз, на кухню, чтобы попить чаю, только как объяснить её выходной наряд и уложенные волосы? Лекса затаила дыхание, пытаясь прислушаться, чтобы понять по случайным звукам, кто именно находится в библиотеке.
Громкий удар заставил Эдвардс вздрогнуть от испуга. Что-то упало? Кто-то упал?..
– Мне это надоело, – это определённо голос отца, только обычно он говорит мягко, спокойно, плавно, а сейчас… ух, словно у папы появился злой брат-близнец. Может, он говорит по телефону о своих гангстерских делах? По коже побежали мурашки: Лексе определённо не нужно было становиться свидетелем этого разговора.
Она вприпрыжку забралась на несколько ступенек по лестнице, решив, что если отец занят, то точно её не услышит.
– Думаешь, мне становится страшно, когда ты стучишь кулаком по столу? – голос матери, только более приглушённый. Лекса резко замерла на месте. – Всё, чего ты можешь добиться – это разбудить мою дочь.
– Снова пытаешься уйти от темы, Эрика? – его голос стал ещё более напряжённым. Девушка несколько раз моргнула: это точно происходит взаправду? Она и подумать не могла, что отец может так говорить, тем более с мамой, с которой он обычно ужасно заботливый, мягкий и внимательный. Иногда до отвращения. – Меня заебало постоянно играть по твоим правилам. Всё, как ты хочешь. Всё, как ты скажешь.
– Милый, ты и должен играть по моим правилам. В конце концов, это я твой босс, – насмешливо хмыкнула мать.
Лекса опустилась на одну из ступенек и прижала к груди коленки. Одна её часть голосила о том, что давно уже стоило бегом броситься в свою комнату, чтобы уснуть и никогда больше не вспоминать сегодняшнюю сцену. Все люди ссорятся, иногда во время ссоры ведут себя странно и говорят вещи, которые говорить не хотели. И Лексе потом только больнее станет. Ей не хотелось видеть, как рушится брак родителей.
Но другая часть пылала от любопытства. Эдвардс была уверена, что сейчас она обязательно узнает что-то очень важное, благодаря чему сложится целая мозаика, картинка станет понятной. Возможно, Лекса пожалеет потом о том, что узнала, но, по крайней мере, больше не будет сходить с ума от неопределённости.
– Только на работе. А так я твой муж, но, как мне кажется, ты об этом часто забываешь, – вновь раздался строгий голос отца. Он казался очень раздражённым, готовым вот-вот сорваться. А девушка никогда не видела, чтобы папа срывался.
– К сожалению, пока что я только мечтаю об этом забыть, – язвительно отозвалась мама.
Лекса поёжилась.
– Не дождёшься, родная. Ты моя, и деться от этого не получится. Ты моя, даже когда рядом с тобой вьются другие мужики. Где ты была вчера ночью?!
«На работе. Мама была на работе», – успокаивающе проговорил внутренний голос. «– Только если мама была на работе, разве папа не должен об этом знать? Они же работают вместе».
Лекса успела привыкнуть к тому, что Эрика часто не ночевала дома, поздно возвращалась и много работала. Это было в порядке вещей, иногда даже помогало сбегать из дома незамеченной, без проблем. Девушка не думала, что папа может так сильно об этом переживать, она думала, что он всё знает и понимает.
– Раз уж не можешь остановиться, то хотя бы убавь звук, – фыркнула мама. – Если ты не забыл, ты не один дома.
– Всё, что меня волнует прямо сейчас, это то, где ты была вчера ночью, – голос Кристиана становился грубее, будто бы он уже на грани.
Девушка сжала пальцы в кулаки, пытаясь себя убедить в том, что это же папа, он ничего не может сделать маме – просто он устал, просто злится, поэтому так говорит. Всё нормально, все люди ругаются, железных нервов не существует, они разберутся. Лексе точно не стоит вмешиваться, было бы лучше, если бы она вообще ушла.
Она, впрочем, и хотела бы уйти, но тугое чувство тревоги в животе не позволяло. Лекса не понимала, откуда в её голове возникли странные мысли, ощущала тяжёлый груз вины за них, однако предчувствие, будто бы неминуемо случится что-то плохое, застряло в груди. Отец не мог причинить вред женщине, которую любил больше всего на свете, не мог и всё, но существовал маленький процент сомнения, который не позволял уйти.
– Я не стану докладывать тебе о каждом своём перемещении, – раздражённо фыркнула Эрика. – Так что отстань от меня и запомни один маленький факт: то, что я делаю, с кем я нахожусь и по каким причинам – это не твоё грёбанное дело.
– А что тогда моё дело?! – он закричал, и Лекса сжалась в клубочек, уткнувшись лбом в коленки. В сердце зародился страх. – Всё, чего бы я не спросил, всё, что бы хотел узнать – это всё не моё дело. Но ты моя, а значит, всё, что тебя касается – это как раз моё грёбанное дело. Меня заебало бегать за тобой, заебало пытаться понять, с кем ты трахаешься и трахаешься ли вообще. Может, мне просто убивать каждого мужика, который появляется возле тебя?!
– Заткнись, Кристиан, прекрати орать, – огрызнулась мать. – Если ты окончательно поехал крышей, то разбирайся с этим сам, не втягивай в это ни меня, ни кого-либо ещё.
– Разве я поехал крышей, моя дорогая? – его голос стал зловещим, неприятным. – Разве каждую секунду своей жизни ты не думаешь о том, чтобы сбежать от меня к кому-нибудь другому? К любому. Тебе любой подойдёт, кто сможет удовлетворить твою жажду общения, кто сможет на время закрыть собой твой страх одиночества. Признайся, будь возможность, ты бы жила сразу с несколькими мужиками, чтобы быть уверенной, что никогда не останешься одна. Даже если один из них уйдет, другие-то всё равно останутся рядом, да? Чем больше вариантов, тем лучше, я прав, моя д-
Раздался хлёсткий звук удара, и Кристиан замолчал на время, а потом хрипло сдавленно засмеялся. Лекса услышала звук шаркающих тапочек и, пригнувшись, быстро забралась по лестнице, спрятавшись на втором этаже за периллами. Возле лестницы по направлению от семейной библиотеки к кухне прошла мама. Она тихо всхлипывала и вытирала слёзы со щёк.
Лекса вцепилась в резные перила, больно прикусив нижнюю губу зубами. Возможно, ситуация в её семье ещё хуже, чем представлялось. Не хотелось вставать ни на чью сторону, потому что единственный вариант, который казался идеальным – встать на общую. Кристиан и Эрика словно не пытались заново построить разрушенную крепость, а мечтали разломать даже оставшиеся руины. Эдвардс едва сдерживала слёзы, но она не какая-то там девочка-мямля, словно Молли, она не будет плакать в комнате и заедать горе мороженым, пока от её семьи остаются лишь жалкие остатки.
Если они не хотят разбираться со своими проблемами сами, то Лекса обязана вмешаться. Она должна что-то сделать, иначе и впрямь можно вскоре почувствовать на себе то страшное слово на букву «р».
•••
Когда в восемь утра какая-то блядь начала долбиться в дверь, Йенс пришёл к выводу, что вполне себе способен на убийство. Может быть, так на него влияла нежная связь с главой мафии, а может, он сам по себе просто сходил с ума. Сраный выходной, который так превосходно удалось испортить. Ещё Оливер уже свалил в школу, не получится отправить его посылать незваного гостя нахуй. Ладно, как будто бы этот ребёнок вообще способен прогнать кого-нибудь с крыльца, он и голодного попрошайку пустит, если тот ныть будет слишком уж жалостливо. Святой ребенок, не иначе, в кого только?
Йенс с огромным трудом продрал глаза и увидел расплывчатую картинку стеклянных бутылок у кровати. А, так вот почему так хуево. Будить человека с похмельем – вообще пытка пострашнее железной девы. Ольсен не испытывал никакой вины за то, что снова набухался, как последняя скотина. Он вообще конкретно сейчас ничего не испытывал, кроме ненависти к мрази за входной дверью.
Какое-то время продолжая лежать на старом скрипучем диване, Йоханнес просто надеялся, что этот урод решит, что хозяев нет дома, но стук не прекращался, а становился более настойчивым и как будто бы даже раздраженным. Сука, да тут только Ольсен имеет право быть раздраженным!
– По голове себе, блядь, постучи, – скрипучим голосом произнёс Йенс, принимая поражение.
Он поднялся с кровати и нацепил поверх домашней одежды старенький халат. Голова болела так, словно всю ночь его пиздили прямо по затылку скалкой, во рту – сраная пустыня. Он, слегка прихрамывая из-за отлеженной ноги, поплелся в коридор, совершенно не волнуясь из-за того, какой гость сделает вывод, судя по внешнему облику. Хотелось взять с собой кочергу, но Йенс сдержался. Пока.
– Кто? – хрипло и недовольно спросил Ольсен.
– Сколько ждать можно, когда ты дверь откроешь, придурок? – заголосил мерзкий голос по ту сторону двери.
И в этот момент стало ещё противнее. Йоханессу очень хотелось просто не открывать дверь, потому что Адам – точно не тот, кого хочется увидеть в семь утра. Он злой, гадкий, ворчит, а некоторое время назад вообще хотел убить Ольсена. Только Йенс понимал, что не сможет. Если этот придурок прямо сейчас стоит у него на пороге, значит, его кто-то прислал.
Кто-то охуительно красивый с волнистыми волосами цвета горького шоколада. Кто-то, перепутавший Йенса с другим мужчиной, до этого поклявшийся, что никогда более не захочет встречи. Кто-то, кто на утро бессовестно выпер Ольсена из кабинета, даже никак не прокомментировав произошедшее. Кто-то безжалостно жестокий, но с глазами цвета морской бирюзы, глядя в которые простить можно даже разбитое сердце.
Итак, у Йенса было ужасное похмелье, голова гудела, в горле стоял ком тошноты, желудок скрутило, ногу покалывало из-за притока крови, а в груди зияла огромная дыра, потому что сердце находилось в маленьких ручках с бордовыми острыми ногтями. И, несмотря ни на что, он всё равно открыл дверь и вытерпел насмешливый взгляд Адама на себе.
– Хорошо проводил время, да? Учти, если за твоей спиной сейчас появится шлюха, то я пристрелю и тебя, и её, – едко улыбнулся гангстер, без приглашения пропихиваясь в прихожую, слегка оттолкнув Йенса.
– Хоть весь дом обыщи, – устало вздохнул Ольсен. – Если бы знал, что это ты приперся, даже с кровати не встал бы. Нахуй ты долбился так долго? Вдруг я был бы на работе?
– Не смеши. У меня есть твой график, – как ни в чем не бывало отозвался Адам, с пренебрежением оглядывая прихожую. Ольсен, кажется, уже разучился удивляться и бояться. – А в выходной ты так рано точно никуда бы не съебал.
– Ясно. Так нахуя ты приперся? Опять будешь пытаться меня убить? Стреляй, я не буду сопротивляться, да и твоего босса тут нет.
Адам вдруг словно бы смутился. Ладно, Ольсен всё ещё умеет удивляться. Гангстер отвёл взгляд в сторону и нервно почесал затылок, словно бы действительно сожалел о том своём поступке.
– Э… По поводу того случая. Слушай, ничего личного, ладненько? Не в тебе дело, просто мисс Ричардсон была такой расстроенной, а у меня сердце болит на неё такую смотреть, – искренне произнёс Адам. – Это при том, что тебя видели с какой-то тел… девушкой. Ну я подумал, что ты ей изменяешь. И очень разозлился, а я когда злой – башню сносит, веришь? Она мне за мать, сестру и маленькую дочку, так что любого угандошу.
– И что же заставило тебя снять с меня статус предателя? – Ольсен скрестил руки на груди. Звучало, конечно, жутковато, но, по крайней мере, те гангстеры, которых мужчина видел, действительно были готовы головы врагов к её красивым ногам складывать. Одержимые. Бесили они все до невозможности, кажется, он по гроб жизни обречён в каждом гангстере видеть своего соперника.
«За мать, сестру и маленькую дочку». Какая же ебаная ересь. Чтобы заслужить её расположения, нужно ещё понравиться и её «братьям и отцам»?
– На самом деле, я потом сам выяснил, что Эльфрида Пауэлл с другим мужчиной живёт, – неловко отозвался Адам. – Да и… Ну, тот, прошлый раз… Эм. Не думаю, короче, что ты её предать способен.
Йенс сразу понял, о чем говорит Адам. Кажется, та последняя встреча Эрики и Йоханнеса даже гангстеров заставила почувствовать себя неловко. Едва ли они знали, что там происходило на самом деле, но, может быть, как-нибудь догадались. Знали же Эрику явно дольше и лучше тупого наивного художника.
– Ты… Ты знаешь, кто… Блядь, ты знаешь, у неё… У неё был кто-то, кого она… Ну прям… Чтобы рыдать и на коленях стоять? – шёпотом спросил Ольсен, приложив руку ко лбу.
Адам с сочувствием посмотрел на Йенса и кивнул головой. Это всё и так, разумеется, было очевидно, но ком в горле стал плотнее.
– Это не повод загонять себя в яму и так бухать, – тяжело вздохнув, прокомментировал Адам, и Ольсен снова удивился. Схуяли ему не похуй? – Эрика тоже постоянно пьёт, когда ей хуево. А потом всегда всё становится хуже. Так что это… Аккуратнее будь.
– Хуже, как тогда? – вяло спросил Йенс.
– Как тогда. Но, эм, хорошо, что она попросила привезти тебя, а не белобрысую собаку.
Кажется, Ольсен находился в самой настоящей выгребной яме из своих чувств и эмоций, так что он истерически хохотнул, когда Адам обозвал Кристиана «белобрысой собакой».
– Так вы свое начальство, гангстеры, называете? – но вдруг глаза Йенса увеличились, и он нервно уставился на Адама. – Погоди. Она сама попросила привезти меня? Именно меня? Она назвала меня по имени?
– Нет, не назвала, но она точно попросила привезти тебя, – растерянно отозвался гангстер. – Я уверен, что мы говорили про тебя.
– П…почему? – спросил Йенс, понимая, что Адам не сможет дать ответа. Он схватился за голову и тяжело вздохнул. – Почему меня? Это может что-то значить? Она поклялась, что мы больше не встретимся, а потом напилась и позвала меня. Почему?
– Я не знаю, – отозвался гангстер. – Она просто захотела, вот и всё. Не ищи связи.
– Так не может быть… Она сделала это, у этого должна была быть причина. Я её раздражаю, но она захотела увидеть именно меня.
– Да не ищи ты связь, – раздраженно фыркнул Адам. – Может, ты просто напоминаешь ей её мужика.
Наверное, когда гангстер начинал говорить эту фразу, он не думал, какой эффект она окажет на Йенс. Тот вдруг завис на месте и уставился в одну точку самым печальным на свете взглядом. Адам ойкнул и снова нервно почесал затылок.
– Блядь… всё, прекрати, – сконфуженно произнёс гангстер. – Эрика – самая большая загадка человечества, хуй проссышь, что у неё там в голове крутится.
За этим диалогом Ольсен даже не успел заметить, что Адам вдруг стал называть своего босса по имени, хотя обычно в его голосе было исключительно почтение и искреннее уважение, возникало даже ощущение, что для него Ричардсон – это не человек, а восхитительное божество. Йенсу вдруг до отчаяния сильно захотелось узнать как можно больше о том мужчине, перед которым Эрике не было стыдно унижаться. Понять, кто он такой, изучить, чем именно сам Ольсен напоминает его Ричардсон.
– Какой ты бесичий, Ольсен! – раздражённо фыркнул Адам, после чего вытянул вперёд большой чёрный пакет. А ведь художник даже не заметил, что у него что-то было с собой. Он вообще почему-то даже забыл спросить, для чего гангстер приехал. – Это тебе от неё.
– От неё? – рассеянно переспросил Йоханесс. – Адам, я не понимаю: мы с ней всё ещё условно вместе или уже нет? – он страдальчески скривился.
– У тебя нет друзей что ли, нахрена ты мне мозг ебешь? – раздражённо фыркнул Адам. Кажется, его жалостливое настроение уже рассеялось, но Ольсену было этого недостаточно. К тому же, разве не очевидно, что мужчина прилип именно к гангстеру по той причине, что тот постоянно крутится рядом с Эрикой? Эльфрида станет слушать и сочувствовать, но, во-первых, она не знает, что Йоханесс влюблён именно в Ричардсон, во-вторых, она может всего лишь слушать и сочувствовать, а Адам по глупости может и сказать что-то интересное про свою прекрасную начальницу. – Если передела тебе это, значит, считает, что вы всё ещё условно вместе. Ты возьмешь, или мне кому-нибудь другому это отдать?!
Йенс резко выхватил из рук Адама загадочный пакет, из-за чего последний хрипло рассмеялся.
– Ты как её ручной щеночек.
– Отъебись.
Гангстер снова рассмеялся, после чего распахнул входную дверь.
– Ладно. Я поехал. До встречи.
С этими словами он покинул маленький домик Йенса. «До встречи?» Что бы это значило? Ольсен, крутя в руках пакет и не решаясь его открыть, напрочь позабыл и о похмелье, и о своей головной боли, и о раздражении. Это было чертовски глупо и даже в каком-то смысле противно, ведь Ольсен теперь точно знал, что Эрика любила кого-то другого – главное, чтобы не оказалось, что его имя Кристиан Эдвардс – но сердце в груди всё равно билось очень быстро, как у влюблённого мальчишки, которому на день Святого Валентина прислали валентинку в виде сердечка.
Она помнила о нём, она не хотела стереть его из жизни – и, казалось, ему этого даже почти достаточно. Нет, конечно, совсем недостаточно, ведь истинные желания куда более странные, собственнические и болезненные, но из-за того, что реализовать их не выйдет никогда, Йенсу приходится довольствоваться малым и постоянно мечтать о том, как она улыбается только ему.
Мужчина отнёс пакет на кухню и положил его на стол. Внутри явно лежала коробка, которую Ольсен и вытащил. Красивая, подарочная, с золотыми ленточками. К бантику была прикреплена записка. Йенс её оторвал с жадностью принялся изучать витиеватые буковки, написанные рукой Эрики. В уголке был оставлен след от губной помады. Интересно, таким образом женщина хотела его наградить или наказать? Ольсен провёл большим пальцем по следу ярко-красных губ. Совсем не странно, что этой удивительной женщине не суждено было быть именно с ним. Он перевёл взгляд на свои руки, нелепо перемотанные бинтами. Как ни крути, а всё равно было больно. Оставленные записочки и подарки в коробках только дразнили и мучили. Может быть, Эрика просто так неофициально захотела извиниться за ту неприятную ситуацию? Сгладить углы так, чтобы ничего не обсуждать. Йенс, конечно, не станет давить и примет извинения. Потому что наверняка ей тоже было больно.
Доброе утро, котик! Надеюсь, Адам был вежлив, когда передавал тебе эту маленькую коробочку от меня. Не злись, когда злишься – похож на старого деда.
Скучаю. Твоя киса.♥
Она точно пыталась отвлечь его внимание от недавних событий. Йоханесс вымученно улыбнулся, в какой-то степени это даже было мило, но больше он уже не мог поверить в искренность ласкового обращения, игривого «скучаю» и очаровательной приписки.
Сука, как же тяжело себя уговаривать…
Йенс открыл коробку, в которой лежал набор новеньких и, судя по всему, дорогих кистей. Мужчина округлил глаза и отшвырнул их в сторону. Да не может он, блядь, просто обо всём забыть!
•••
The xx – Together
В три часа ночи случилось настоящее чудо: пошел первый снег. До зимы еще было достаточно времени, но белые снежинки уже застилали тонким слоем скрипящего под ногами покрывала пожелтевшую траву, добавляя мрачному умирающему миру немного света.
Йоханесс сидел на подоконнике в гостиной и покрасневшими от постоянного напряжения и бессонницы глазами смотрел за окно, прижимая к груди самодельный блокнот с рисунками. Мужчина утратил способность восхищаться окружающим миром, наблюдать за его метаморфозами. Иногда Ольсен намеренно снимал очки, чтобы не видеть и не замечать изменения в природе. Он чувствовал себя мертвым и не хотел выходить из комнаты, а также запускать кого-нибудь в свой уголок. Моменты, когда Йоханесс вновь мог дышать полной грудью и чувствовать себя живым, были слишком недолгими и редкими.
Собственный дом стал темницей, а Ольсен – узником на добровольном заключении. Мужчина отложил в сторону блокнот и протер руками уставшие глаза. Тело кричало о нужде в запасе энергии и сил, но разум не позволял засыпать: в памяти вновь и вновь всплывали картинки, от которых хотелось повеситься.
И, возможно, Йоханесс бы уже давно наложил на себя руки, если бы точно знал, что там, в загробном мире, обретет спокойствие и счастье. Но этого не случится, потому что даже смерть не сможет подарить то лекарство Ольсену, каким в маленьких дозах его кормила Эрика. Мужчина чувствовал себя на самой высокой ноте мелодии счастья, когда в поле зрения появлялась Ричардсон; хотел содрать кожу с лица, когда мафиози срывалась на него; мечтал вырвать сердце из груди во имя того, чтобы любимой женщине стало лучше, когда та замыкалась в себе и запирала дверцу в своё сердце на несколько замочков; а находясь в одиночестве (а это все время, проведенное без Эрики), умирал без надежды на счастье.
Возможно, больше всего на свете мужчине хотелось обнять Эрику, забрать часть её безумной боли, выслушать её тяжелые мысли, но Йоханесс знал, что даже одно неловкое движение может разрушить все. Ричардсон безумно боялась подпустить мужчину ближе, словно для неё это являлось смертельной опасностью. Она никогда не расскажет, о чём думает на самом деле, что её гложет, почему режет своё прекрасное тело. Она будет притворяться, будто бы ничего не произошло, будто бы всё в порядке в слепой надежде не усложнять их отношения – возможно, эта хрупкая простота была ей очень важна.
А ведь все могло сложиться совершенно иначе, если бы любовь художника оказалась хоть немного взаимной. Тогда бы Ольсен отдал все, чтобы Эрике стало лучше, тогда он бы постоянно был рядом, чтобы помочь, чтобы спасти, но зачем обманываться? Ричардсон никогда не подпустит к себе Йоханесса даже на один шаг.
Мужчина набросил на себя потрепанную куртку и вышел на улицу, вдыхая в себя ночь. На темном небе загорелись звезды-фонарики, освящая путь бродягам, а огромный кусок Луны зорко следил за миром, спрятавшимся в сумраке и закутавшимся в белое одеяло. Романтичная картина, которая бы вдохновила любого деятеля искусства, но, к сожалению, это не действовало должным образом на Йоханесса. Потому что здесь не было его потрясающей Музы.
Голые кисти быстро замерзли на морозе, поэтому мужчина пытался согреть их теплым дыханием. Йоханесс еле стоял на ногах от безумной физический усталости, едва находя в себе силы, чтобы совершить шаг. Хотелось кричать, но Ольсен уже сорвал свой голос. Хотелось рыдать, но слез больше не осталось. Но больше всего хотелось целовать искусанные до крови губы, жадно, страстно, безумно, отчаянно и очень-очень долго, прижимая к себе хрупкое тело и растрачивая на неё всю свою нежность.
Ощущение того, как сердце сжимают железные кандалы, стало слишком привычным, но все таким же неприятным и болезненным. Ольсену казалось, что он весь испачкан в собственной крови и слезах, несмотря на то, что не ощущал этого физически, только морально.
А ведь сейчас Йоханесс мог рисовать Эрику в окружении танцующих снежинок при серебристом свете Луны, любуясь её мягкой улыбкой и едва видным в темноте силуэтом. Ричардсона хотелось изображать на холсте в любой момент её жизни, потому что мафиози – всегда чертово искусство: когда молчит, когда злится, когда спит, когда пьет вино, когда звонко смеётся.
– Доброй ночки, соседушка, – раздался неприятный голос. – Не спится, да? Могу предложит косячок. Помогает расслабиться.
Купер свесился на пошатывающийся забор, окружающий старый домик Ольсена. Энтони, как и всегда, выглядел крайне заинтересованным и весёлым. Создавалось ощущение, будто бы он местная бабка-сплетница. Пытается узнать секреты каждого жителя улицы: Йенс видел, как эта блохастая собака болтала и с живущими рядом людьми. Почему-то этот говнюк нравился окружающим. Хотя, впрочем, не странно. Тут все вокруг алкаши да наркоманы.
– Ты меня уже заебал.
– Не верю! Я знаю, что нравлюсь тебе.
– Ты никому не нравишься, Энтони.
На Купере была старенькая потрёпанная куртка – интересно, где он её взял? Как-то этот мудак упоминал, что у него даже есть подобие дома. Может, у него даже деньги иногда водятся? За жилье ведь платить надо.
– У меня складывается ощущение, что ты целыми днями только и делаешь, что ходишь и к людям пристаёшь. Скажи, тебе заняться нечем? У тебя есть работа? – спросил Йенс, и обиженное лицо Энтони тут же разгладилось.
– Работа – это пустая трата времени, дружище! Я никогда не работал и тебе не советую, – он громко рассмеялся.
– А живёшь ты на что? На что наркоту свою покупаешь?
Может, этот осёл людей грабит или вообще убивает ради денег? Тогда с ним стоит быть куда более осторожным. Купер же расплылся в широкой довольной улыбке от такого внимания к своей персоне. Он резво перепрыгнул через забор и подкрался к Йенсу с весьма таинственным видом.
– Да просто это я глава мафии, на самом деле, – заговорщическим шёпотом уведомил Энтони. – Эрика Ричардсон – моя бывшая, на расставание я подарил ей всё, что у неё сейчас есть, потому что захотел свободной жизни. Все эти разборки, переговоры, деньги… не для меня, в общем. Взамен она мне наркоту присылает и обеспечивает всем необходимым.
– Да пошёл ты нахуй, а, – Ольсен с отвращением отпихнул от себя Энтони. Тот, к сожалению, на ногах устоял, всего лишь сделал небольшой шажок назад. – Свои сексуальные фантазии оставь при себе, долбаёб.
– Зачем же мне о ней сексуально фантазировать? Я пальцами щёлкну – она на колени передо мной встанет, – противно рассмеялся Купер. Йенс сжал пальцы в кулаки, демонстрируя всем своим видом, что сейчас двинет кое-кому по морде. – Да тихо-тихо ты, – Тони выставил руки в примирительном жесте. – Мне это не нужно. Я не увожу женщин у друзей, а ты мой друг. И я ценю твои чувства к Ричардсон.
Полная благородности речь не восхитила Йоханесса, но он всего лишь тяжело вздохнул и махнул рукой. Этому придурку уже ничего не поможет, у него мозги набекрень, нормально уже не встанут.
– Шутка. Шутка, это всего лишь шутка. Я халтурю кое-где, кое-кому помогаю – так и появляются деньжатки. Но всё равно занимаюсь только тем, чем хочу заниматься, – решил оправдаться Энтони. – Слушай, а раз у нас тут разговор про Ричардсон зашёл. Как у тебя с ней? После той сценки.
Йенс болезненно скривился. Энтони говорил о том кошмаре, что произошёл на улице. Казалось, с того момента прошло уже бесконечное количество времени, но мужчина всё ещё помнил красные полосы на её красивых ручках. По сути же, это произошло совсем недавно, но разум Йенса не успевал переваривать всё, что с ним происходило. Слишком много ужасных шокирующих событий. Могла ли Эрика руки резать, потому что тот мужчина не рядом с ней? Даже думать не хотелось. Даже представлять противно было, что любимая женщина способна себе руки искромсать из-за какого-то урода.
– Мы, кажется, помирились… Но… – Йоханесс замолчал. Сказать подобное вслух было слишком тяжело. Он опёрся спиной о стену дома и закурил, подняв голову наверх. Сверкающие звёзды, улыбающаяся Луна. Любоваться бы ночным небом, держа Её за руку.
– Но? – тихо спросил Энтони. С его лица даже стёрлось веселье. Ольсен сухо усмехнулся.
– Но у неё, кажется, есть кто-то. Не в физическом смысле, не в низменном. Не как я или этот ебучий Кристиан. Она кого-то любит, очень любит.
Глаза Энтони широко распахнулись. Он застыл на месте, попытавшись сгенерировать какую-нибудь фразу, но, видимо, не получалось, поэтому он всего лишь шокировано открывал и закрывал рот.
– Ахуеть, дружище… – наконец, выдавил он.
Йоханесс угрюмо хмыкнул. До чего докатился? Изливает душу тут перед наркоманом, который свой разум на героин променял. Но не Эльфриде же говорить про Эрику Ричардсон. Внутри всё иссохло от боли и отсутствия всякой надежды. Это как тонуть в море и одновременно умирать от жажды, потому что вода для питья непригодна. Никто ему не поможет, ни от кого нет смысла, но хочется просто быть услышанным.