Магдалена Уинклер
Под властью отчаяния. Часть 1: Химера
Глава 10. И никакой художник не посмеет снова разрушить наше счастье
Ты – единственное море,
в котором мой инстинкт самосохранения
равен нулю…
И когда я в тебе тону,
то с улыбкой иду ко дну.
© Владимир Ток
Итальянская кухня всегда славилась своим разнообразием, а итальянцы – серьёзным и трепетным отношением к еде. Многообразие блюд, различные праздники с сезонными изысками. Не даром набирают популярность итальянские ресторанчики, ведь в них что-то вкусное может найти даже самый привередливый гурман.
Кристиан ранее никогда не увлекался итальянскими рецептами, но Эрика, выросшая в руках ярых приверженцев традиций, оказалась очень щепетильной в вопросах еды. Она предпочитала вообще не есть, чем есть то, что её хотя бы немного не устраивает. Слегка подгорело? В мусор. Чуть-чуть пересолено? Ешьте сами. Яблочный пирог казался ей странным, а макароны с сыром заставляли ужаснуться. Более того, Эрика вообще была дамой свободолюбивой, застать её дома можно далеко не всегда, очевидно, что и есть она предпочитала где-то в другом месте.
А Кристиан мечтал о своей идеальной американской семье. В идеальной американской семье хотя бы ужинать должны за одним столом. Может быть, даже с небольшим количеством крепкого дорогого вина, которое Эдвардс выбирает с особой щепетильностью. Обсуждают вместе новости и громко смеются. Во главе стола обязательно должен сидеть он – как мужчина, рядом – любимая жена и, конечно же, красавица-дочь, на неё похожая. Да и готовить-то в идеале должна женщина, как то было, например, в семье родителей Криса, но чёрт с ним. Он был готов пойти на жертвы ради мечты.
И шёл на жертвы, кстати, очень часто. Когда простил выходку Эрики на их собственной свадьбе. Когда закрыл глаза на то, что жена не хочет брать фамилию мужа. Когда чуть ли не каждый день выслушивал насмешки отца. «Каблук. Мой сын каблук». Но Кристиан всё равно считал себя лучше родителя. Он ведь, объективно, и добился куда большего. Эрика Ричардсон – единственная внучка бывшего дона Манфьолетти, которая и сама теперь переняла родовой титул, жгучая и страстная итальянка с твёрдым характером и горящими глазами, властная, сильная, умная, хитрая – Крис всегда мечтал именно о такой жене. В то время как его собственная мать была буквально безвольной куклой. Гадость. Благодаря связи с Эрикой и, разумеется, своим великолепным способностям и талантам, Кристиан смог достичь высокого положения. Джонатан Эдвардс «дослужился» до капореджиме, в то время как его сын был правой рукой главы мафии. Ну и её мужем, соответственно.
В общем, Кристиану было глубоко насрать, что думает отец о его жизни. Он гордился собой и своими успехами и всегда стремился к тому, чтобы достичь большего, стать лучшей версией себя. Для Эдвардса всегда было важно одно: создать своими собственными руками идеал. Он сильный и умный мужчина, разве есть в мире хоть что-нибудь, с чем не сможет справиться? Свою семью Кристиан тоже обязательно сделает идеальной – статуи изначально похожи всего лишь на грубые куски камня, но постепенно, с каждым движением, с каждым осторожным отсечением лишнего материала они становятся шедеврами, произведениями искусства. Эдвардс тоже отсекал. Осторожно, вымерено. Часть отсекал от жены, часть от дочери, часть, разумеется, и от самого себя. Всё справедливо – никакого подвоха.
Отец с детства талдычил, что мужчина не станет заниматься женскими обязанностями – то есть домом. Но если мужчина – эталон, то разве не будет он готовить лучше жены? Конечно, уборка и прочий бред Кристиана не волновала, этим занимались горничные. Однако ужин мужчина, лелеемый своей мечтой, всегда брал на себя. Эрике угодить трудно, почти невозможно, но не даром Эдвардс учил итальянские рецепты, исполняя их тысячи раз, чтобы набить руку, чтобы подобрать идеальные граммовки, чтобы заставить эту неблагодарную дрянь, наконец, сдержанно улыбнуться и произнести простое слово: «Спасибо».
Кристиан так устроен. Он не успокоится, пока не добьётся идеала, это фактически его жизненное кредо. Цель. Достичь идеала во всём. Однажды он добьётся того, что каждый ужин будут проводить вместе, за одним столом. Есть и расхваливать блюдо, ликовать тому, насколько им обеим повезло с главой семьи. С ним. С Кристианом.
Эдвардс ведь действительно хорош. Во многом ему нет равных. Внешне прекрасен, много раз его сравнивали с самим Аполлоном. Золотистые длинные волосы были похожи на шёлк, мужчина всегда тщательно о них заботился, переживая из-за каждой выпавшей волосины. Черты лица спокойные, немного заострённые, приятные на ощупь. Аккуратная ухоженная бородка добавляет образу лёгкого бунтарства, а прозрачно-голубые глаза, наоборот, строгости. К выбору одежды Кристиан тоже подходит крайне серьёзно. В его гардеробе были лишь костюмы и рубашки светлых тонов. Бежевый, серый, очень редко – немного фиолетового и изумрудного. Его стилем восхищались, постоянно спрашивая, где брал ту или иную вещь. Чаще всего Эдвардсу одежду шили именно под заказ по эксклюзивным эскизам. Потому что никто в этом мире не имеет права даже подражать Кристиану. Он такой один. Он уникален.
Он умный и хитрый, изворотливый, способный выпутаться из любой ситуации, способный навести ужас и заставить себя уважать. В мафии Кристиана действительно боятся и слушаются беспрекословно, недаром многие думают, что главой должен стать именно он, а не какая-то баба. Только и Эрика не какая-то там баба. Из всех женщин на свете лишь она одна достойна была стать его женой. Ричардсон прекрасная глава мафии, и Крис готов следовать за ней. До конца жизни. Ведь они вместе – самая идеальная на свете пара, они как Инь и Янь, дополняют друг друга безоговорочно, в обществе давно уже говорят, что ни с кем и никогда Эрика не смотрелась так хорошо, как с Кристианом. Она любит чёрный, он – белый, она маленького роста, он – высокий, она вспыльчивая и смертоносная грозовая буря, он – леденящий душу и тело беспощадный хладнокровный мороз. Разные настолько, что на противоположных крайностях находятся, но в этой разности красота и гармония. Потому что там, где не хватает Эрики, всегда есть Кристиан, там, где мало у Кристиана, много у Эрики.
Она единственная женщина на всём белом свете, за которой Эдвардс будет следовать, которой готов подчиниться. Ни одна блядь к себе такого отношения не заслужила, только Ричардсон – эта безумная беспощадная женщина. Никому бы Крис не простил холодной насмешки, стальной угрозы, показательного равнодушия и, разумеется, измены. Эдвардс был высокого мнения о себе, а измена – плевок в лицо.
Эрика была сложнее среднестатистической женщины. Она изменяла не по любви, не из-за того, что действительного считала кого-то лучше. Это была издёвка, игра, желание довести и вывести – Эрика обожала испытывать чашу терпения Кристиана. Именно из-за этого даже не пыталась скрывать факт наличия других мужчин в своей жизни. А ещё – желание найти «запасной аэродром». Ричардсон чувствовала себя уязвлённой, когда за спиной не было кого-то ещё, к кому можно было сбежать. Крис бесился, но принимал, в конце концов, он не имел права не соблюдать правила этой ебанутой игры. Эрика нужна была ему чересчур сильно, эта охуительная женщина не достанется никому на свете. Пускай многочисленные любовники надеются, что она рядом с ними, но только Кристиан знал действительный расклад вещей: Эрика его и только. Он стал её мужем. Он заполучил ценнейший трофей.
Впрочем, Крис сумел найти иные рычаги влияния. Да, он не может сказать ничего жене, но её мужикам… перегибает палку – летит нахуй, строит из себя хуй знает кого – летит нахуй, претендует на большее – летит нахуй. Пускай Ричардсон смеётся в лицо и буквально кидает алую тряпку перед рогами быка, Кристиан знает, что никогда и никого лучше Эрика не найдёт. Потому что никто её такую больше не вытерпит.
Никто не станет следовать за ней, словно цепной пёс, никто не станет жалеть и утешать, выслушивая нытьё, никто не станет успокаивать и перебинтовывать раны и шрамы, никто не станет покорно проглатывать все обидные слова, никто не станет терпеть её блядство. Кристиан – самый лучший вариант для этой женщины, может быть, они оба больны, но больны друг другом и рядом друг с другом – так будет всегда и вечно.
И никто на свете его, Кристиана, не заменит. И ни к кому на свете она, Эрика, не уйдёт. Даже если то будет какой-то охуевший в край художник, смеющий рисовать портреты драгоценной жены. Даже если это творец с длинным языком, умеющий красиво ссать в уши и верящий в силу ебучей любви. Эрика его жена, считайте – его собственность. И Крис её не отдаст, не отдаст, будет бороться, рвать и вырезать – но не отдаст!
– Пап, у тебя всё хорошо? – раздался недоумённый голос дочери.
Кристиан несколько раз моргнул и понял, что филе цыплёнка, которое собираться отбить, уже порвалось под тяжёлой рукой. Он тихо засмеялся и отложил молоток, выкидывая ошмётки уродливого мяса. Такое на стол не пойдёт.
– Да, золотце. Просто задумался, – мягко отозвался Эдвардс.
– Ты так стучал… я думала, ты тумбочку сломаешь, – она хмыкнула и сложила руки на груди, опираясь плечом о стенку.
Дочь была совершенно не такой, как мать. Во внешности, конечно, девочка переняла множество изюминок своих прекрасных родителей, но характер, в отличие от характера Эрики, отличался задорностью, сговорчивостью, лаской и, при всём при этом, твёрдостью. Будь сама Ричардсон хотя бы на немного такой же… впрочем, нет, так было бы скучно.
– Представлял своих должников, да?
– Читаешь меня словно открытую книгу, золотце, – улыбнулся мужчина, после чего принялся отбивать другое филе, но уже с большей осторожностью. Сегодня ужин обязательно пройдёт идеально, и он заставит жену поесть. Она как раз была дома.
– А можно мне немного погулять после ужина? – девушка сцепила ладони за спиной и подняла молящий взгляд на отца. Кристиан усмехнулся.
– Ты же знаешь, что я никогда не против. Молодость – время, которое нужно тратить на глупости. Но мама меня уничтожит, если посмею дать согласие, не спросив её мнения, – вздохнул Эдвардс. – Не уверен, что она согласиться.
– Ну да, конечно, уже ведь поздно, – дочка насупилась и сложила руки на груди. Хмурится так же, как мать. Крис усмехнулся. – Пап, скажи ей! Я уже не маленькая, мне нужно больше свободы!
– Мама просто беспокоится за тебя, ты же знаешь, – мужчина сложил отбитое филе на сковородку для обжарки, после чего подошёл к девушке и обнял её, успокаивающе поглаживая по спине. Она тут же ответила на объятия, прижимаясь ближе.
– Она контролирует меня, а не беспокоится, – фыркнула дочь. – Она всё ещё считает, что я маленькая.
– И это совершенно нормально, ты всегда будешь маленькой в её глазах, – хмыкнул Эдвардс.
– Это не нормально! Я хочу быть взрослой в её глазах! Вот почему ты относишься ко мне как ко взрослой, а она – нет?!
Кристиан в ответ лишь легко рассмеялся, после чего вернулся к плите, переложив филе в сковороду с соусом, чтобы протушить мясо.
– Потому что взрослой делают тебя поступки, а не возраст, Сесилия, – раздался холодный голос спускающейся по лестнице Эрики. – И сейчас ты ведёшь себя как маленькая капризная девочка.
Эдвардс изогнул губы в довольной ухмылке. Жена казалась очень раздражённой и нервной, она, спустившись, тут же подошла к кофейному столику, мельком оглядела все документы, ругнулась на итальянском, подошла к шкафу и стала открывать все дверцы и полки, выискивая, видимо, какую-то очень важную потерянную вещь.
– Что-то ищешь, моя королева? – покорным тоном спросил Кристиан, переворачивая мясо, но жена даже и бровью не повела.
– Почему это я веду себя, словно маленькая капризная девочка? – вспыхнула Сесилия, топнув ногой.
– Ну хорошо. Скажи мне: сколько уроков ты прогуляла на этой неделе? – проскрипела сквозь зубы Эрика, бросив на неё разгневанный взгляд, продолжая при этом рыться в шкафах.
– А сколько раз ты была на моих родительских собраниях? – парировала девочка.
– На твои собрания ходит отец, а у меня работа – ты это знаешь. Учёба – это твоя работа. Не выполняешь работу – не получаешь деньги, логично? – раздражённо бросила Ричардсон.
– Моя королева, нет ничего страшного в том, что наша девочка пропустила несколько уроков, – встрял Кристиан.
– Долго ещё ты будешь поощрять её разгильдяйство и нежелание брать ответственность за свои поступки? – она отошла от шкафа и повернулась лицом к мужу, испепеляя его гневным взглядом. – Если тебе плевать на её жизнь, то это не значит, что мне плевать, так что не лезь!
– Как ты можешь говорить, что папе плевать? – закричала Сесилия. – Он всегда рядом, он всегда поддерживает меня, всегда защищает, это тебе плевать! Иногда я вообще сомневаюсь, что ты моя мама!
Девочка ещё раз топнула ногой, после чего резко развернулась и быстрым шагом направилась прочь из комнаты. Женщины рода Манфьолетти – что с них взять? Кристиан усмехнулся, а затем перевёл взгляд на Эрику. На жене не было лица. Она побледнела и пустым взглядом смотрела в сторону, куда ушла дочь. Эдвардс чётко осознал, что судьба захотела дать ему шанс. Он медленно подошёл к Ричардсон, пока та была в трансе, и осторожно положил руки ей на плечи.
– Моя драгоценная, ты же понимаешь, что это просто подростковый возраст? – мягко произнёс Кристиан. – Давай присядем? Я приготовил цыпленка Парминьяна и картофельные ньокки.
Ричардсон хлопнула несколько раз глазами, а затем перевела взгляд на мужа. Она застыла в таком положении на несколько секунд, а потом сбросила с себя его руки и, словно ошпаренная, отпрыгнула назад.
– Пошёл ты в Неаполь со своим Парминьяном и ньокками! – плюнула Эрика. – Ты постоянно делаешь это: ты настраиваешь нашу дочь против меня! Я тебя ненавижу!
Она бросилась по лестнице в сторону своей спальни, а Кристиан раздражённо цокнул языком. Он победил и проиграл одновременно. Мужчина рывком стащил с себя фартук и направился следом за женой. Невозможно вспыльчивая и безумная, но в такие моменты её одной оставлять было нельзя. Кристиан знал Эрику со своих жалких четырнадцати лет, он мог заключить пари с любым человеком на земле, что знал её лучше всех остальных. Все заморочки, все потаённые мысли. Кристиан умел спокойно относиться ко всему происходящему в их доме, а эти стены, наверное, повидали множество неприятных сцен. Ссоры, крики, истерики, кровь, алкоголь, измены и боль – Эдвардс вокруг себя воздвиг непроницаемую броню. Всё держится здесь именно на нём – на его крепких плечах. А значит, нужно уметь брать себя в руки. Очевидно, что Эрика развалится на части, если рядом с ней не будет её заботливого внимательного мужа. Очевидно, что Сесилия сойдёт с ума без его чёткого, но не навязчивого контроля.
Дверь в спальню, как можно было ожидать, оказывается заперта. Крис усмехается и достаёт из кармана пистолет, который всегда носил с собой, проверяет, есть ли в нём патроны – конечно же, есть.
– Моя королева, я прострелю замок, если ты сама не откроешь мне дверь.
Эрика даже не шелохнулась за дверью. Кристиан криво улыбнулся: разумеется, он ожидал именно подобного результата, слишком хорошо уже успел выучить все повадки и привычки Ричардсон, но всё равно каждый раз надеялся и верил, что однажды жена подчинится, однажды жена поддастся ему, перестанет брыкаться и кусаться, выдумывая угрозу. Глупо отрицать, Кристиана вообще-то привлекала её непокорность, но Эрика не считалась с ним всегда. Никаких исключений.
– Ну что ж. Тогда прости меня, любимая, за испорченную дверь.
Кристиан сделал шаг назад и направил дуло пистолета на замок, после чего сделал несколько оглушающих и громких выстрелов. Ему было глубоко наплевать, напугают ли громкие звуки дочь – должна уже была, в конце концов, привыкнуть. Более того, Эдвардс не отрицал возможности, что Сесилия уже сбежала из дома. На эмоциях она любила творить глупости. Как мать.
Несколько выстрелов – и дверь покорно открывается, приглашая мужчину в спальню, которую он делил с женой. Разумеется, Эрика была здесь. Он быстро заметил её сидящей на полу и дрожащей в мелкой конвульсии. Жена закрыла лицо руками и никак не реагировала на внешние раздражители. Сейчас она напоминала прекрасную статую. Длинные волнистые волосы спадали на худую ровную спину, на обнажённую бледную кожу, на острые плечи, тонкую шею. Прятали за мягкой ширмой голубые глаза, длинные ресницы, пухлые губы и даже её крошечные пальцы, запутавшиеся в тёмных локонах. Шёлковый халат волнами спадал на пол. Она сидела на коленях и не реагировала. Молчала. В полной темноте, освещаемая лишь слабым светом восходящей луны, что протягивала свои руки из окна, чтобы приласкать нежную кожу Эрики.
Кристиан вдруг ощутил слабый укол ревности. Всё вокруг пыталось отнять у него его драгоценную жену. Верную подругу, страстную любовницу, колыхающую пустоту в сердце. Подчас он испытывал сильнейшее желание запрятать Ричардсон в тёмном подвале, никогда не выпускать – запереть навсегда. Чтобы больше никто не видел её восхитительной красоты, чтобы больше никто не смел думать о ней, мечтать, предоставлять, любить. Чтобы никто к ней больше не прикасался.
Но Эрика потухнет. Засохнет, как некогда прекрасная роза, срезанная с куста. Она не сможет без чужого внимания, не сможет жить, если ею перестанут восхищаться. И Кристиан это знал, а потому терпел, сжимая зубы и срывая злость на жалких пленниках. Украшая свои руки кровью, пытаясь заглушить боль любыми доступными ему способами, лишь бы не навредить Эрике.
Он подошёл к окну и зашторил штору, едва не сорвав её – слишком уж резким получилось движение. Затем подошёл к жене и опустился рядом с ней на колени, обнимая за плечи и нежно целуя в щёку.
– Я здесь, родная, я рядом, – тихо прошептал он. – Ты никогда не будешь одна. Клянусь тебе, Эрика. Я никогда не оставлю тебя. Никто не сможет нас разлучить, я всегда буду с тобой, – Кристиан поцеловал её в макушку, а затем зарылся носом в волнистые волосы, вдыхая свежий запах роз. – И я знаю, что тебе нужен только я. Ведь так, моя королева? Только ты и я, – он слегка понизил голос, – и никакой художник не посмеет снова разрушить наше счастье.
•••
– Так.
Йоханесс сидел на коленях перед низким кофейным столиком с шатающейся ножкой и сосредоточенно раскладывал купюры по поверхности отдельными стопками. Оливер также на коленях сидел напротив и покорно исполнял каждый приказ отца. В руках юноша сжимал огромную причудливую копилку в виде дурацкой свиньи с косоглазием.
– Это за свет, – мужчина отсчитал несколько купюр и отложил их в сторону, после чего чирикнул в блокноте ручкой. – Счёт сюда гони.
Юноша покорно протянул отцу желтоватую бумагу с коммунальным счётом из стопки, расположенной на полу (на кофейном столике не хватило места). Йенс положил листок на только что отложенные долларовые купюры.
– За этот месяц? Ты проверил? – Ольсен указательным пальцем поправил очки, бросив на сына внимательный взгляд.
– Да, я проверил, – Оливер кивнул головой.
– Заебись. Кажется, со счетами на этот месяц мы разобрались, – он снова заглянул в свой блокнот и довольно щёлкнул пальцами одной руки, в другой всё ещё сжимая исхудавшую пачку денег. – Так. Осталась аренда, – Йенс перевёл взгляд на оставшиеся доллары и, тяжело вздохнув, принялся отсчитывать необходимую сумму, после чего и её отложил в сторону. – Конверт сделал?
Оливер энергично закивал головой, после чего поднял с пола белый аккуратно сложенный собственноручно конвертик и протянул отцу.
– Красивый. Молодец, – похвалил Ольсен, и юноша смущённо улыбнулся. Мужчина сложил деньги за арендую плату в конверт и протянул его обратно сыну: – Когда эта пизда завтра припрётся – передай ей. Ну как обычно.
Мальчик снова кивнул. Из-за того, что Йоханесс часто возвращался домой поздно или работал в вечерние смены, а не дневные, Оливеру иногда приходилось самому разбираться с арендодательницей в день оплаты жилья: отдавать деньги и отчитываться за состояние дома. Первые разы интровертному мальчику было страшно, но сейчас он уже привык, да и арендодательница относилась к нему хорошо, даже жалела бедного ребёнка и его отца, которому приходилось работать днём и ночью, чтобы оплачивать дом в дыре мира. Более того, Оливеру нравилось доверие папы, в подобных ситуациях он чувствовал себя взрослым человеком, который способен быть ответственным и решать взрослые проблемы.
– Много уроков завтра?
– Нет, я к четырем уже буду дома. Как раз успею.
– Заебись. Я только к восьми буду. Ты в комнате прибрался?
– Да, пап.
– Полы мы вымыли, плиту отдраили, ванну тоже, – он задумался, прикусив нижнюю губу, – всё же сделали, да? Не до чего же доебаться?
– Пап, она никогда ничего плохого про нас не говорила, а ты каждый раз волнуешься перед её приходом, – тихо засмеялся Оливер. – Даже продуктов купил почти целый холодильник, чтобы она не подумала, что ты меня не кормишь.
– Смеешься, да? Смеешься над отцом? – заворчал Йоханесс. – Маленький засранец! Не нравится – можешь не открывать холодильник.
– Да я просто шучу!
– Шутник нашёлся. Вы посмотрите, – мужчина махнул рукой, пока Олли продолжал тихо посмеиваться. – Так, не сбивай, прекрати угорать. Это на жрачку, – он снова отложил небольшую пачку денег на край стола, а юноша вытянул с пола красный бумажный конвертик и сложил эту сумму в него. Йоханесс снова что-то чирикнул в блокноте. – А это то, что осталось, – последние купюры, наконец, оказались на столе. Теперь руки мужчины, как и его кошелек, были пусты. – Вынимай дно копилки.
Оливер вытянул донышко копилки за специальный рычажок, и монетки посыпались на кофейный столик. Получилась целая горстка. Йоханесс принялся внимательно отсчитывать оставшиеся деньги, после чего, убедившись, что всё сделал правильно, бросил на сына удовлетворённый взгляд.
– А в этот раз больше получилось, чем в прошлый, – огласил он результаты подсчёта.
– Ура! – Олли довольно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся, пока Йоханесс вытащил из пола одну из самых скрипучих дощечек, за которой прятался тайник с деньгами – небольшая шкатулка, куда мужчина и сложил оставшиеся деньги. – Я думаю, мы скоро уже переедем, – с гордостью хмыкнул юноша.
– Если я на работе этой не сдохну, – прокряхтел мужчина, вновь запихивая дощечку на место.
– Папа! – возмущённо хмыкнул Олли.
– Ну прости-прости, – он ударил кулаком по дощечке, наконец, полноценно вправив её в пол, затем записал получившуюся сумму на отдельной странице в своём блокноте. – Так, короче, мы вроде со всем закончили. Счета завтра оплачу, с бабкой ты разберёшься, – Олли кивнул головой. – Ужинать будем?
– Ты сказал мне не открывать холодильник, – юноша хитро улыбнулся.
– Какой ты противный, Оливер, – хмыкнул Йоханесс. – Ладно. Хер с тобой. Я сам приготовлю ужин.
– Только я угольки есть не буду.
– Не издевайся, я не настолько плохо готовлю! Засранец. Какой ты засранец. Кто тебя таким воспитал, а?
– Ты!
– Не правда. Я не мог так плохо тебя воспитать.
Ольсен поднялся на ноги, потирая коленки, затекшие после долгого сидения на полу. Попутно он размышлял над тем, какой отравой следует накормить сына сегодня вечером. В смысле, не отравой, а… да блядь, Йенс никого травить не собирается! И нормально он готовит! Не идеально, но приемлемо. И вообще. Нехуй жаловаться.
Последние несколько дней у Йоханесса было подозрительно хорошее настроение. Честно говоря, его и самого подобный расклад пугал, что уж тут говорить про Оливера, который на отца подчас косился, как на умалишённого. Мужчина пытался убедить себя не радоваться раньше времени, но, серьёзно, как разум вообще может в чём-то убедить сердце? Тупое наивное сердце, которое билось в миллиарды раз быстрее, стоило только вспомнить любимый образ. Вспомнить, как она любовалась каким-то жалким клочком бумаги. Вспомнить, как прижималась ближе, пытаясь согреться в объятиях. Вспомнить, как просила нарисовать ещё.
Кстати, об этом. Ольсен чувствовал себя дураком, но вдохновение заполоняло разум. Он рисовал дома, рисовал ночью, рисовал даже на работе, когда выдавалась свободная минута. Иногда, конечно, накатывало особенное настроение для каракуль какого-нибудь дурацкого пейзажа или натюрморта, но чаще всего он рисовал её. Прятал рисунки в шкафу с одеждой, потому что больше всего на свете боялся, что кто-нибудь на них случайно наткнётся. Олли в этом доме жил и мог свободно открывать любой ящик, да и Эльфрида обычно не церемонилась, когда шарилась по полкам и сетовала на то, что в этом «бермудском треугольнике» найти что-то необходимое невозможно. Йенс прятал рисунки как свой самый грязный секрет. Как в детстве, когда от матери сигареты ныкал под дощечкой в полу. Правда, отец их потом всё равно нашёл. Хуево было. Или как когда после очередной полуночной прогулки пытался притворяться трезвым, пока миссис Ольсен допытывала сына какими-то тупыми вопросами.
Нет ничего такого в том, что он, взрослый мужчина, влюбился. У взрослых мужчин часто бывают женщины – и это нормально. Никогда раньше Йенс так не парился из-за того, что его могут запалить рядом с бабой. Всё, что могла сделать Эльфрида – придумать идиотские шутки. Всё, что мог сделать Оливер – смутиться и закатить глаза.
Но все женщины из прошлого, с которыми Ольсен когда-то проводил время – это совершенно другое. Эрику не хотелось никому показывать и открывать. Отчасти потому что Йоханесс понятия не имел, в какую сторону движутся их отношения. Разумом пытался себя убедить в том, что Ричардсон изначально заключила их в весьма чёткие рамки, но сердце свято верило в то, что Эрика может оттаять. Более того, ему уже казалось, что она тает. Закованная во льды Снежная королева училась улыбаться. Кто сказал, что у Йенса не может быть даже и надежды? Эрика сложный человек со сложной судьбой, но Ольсен будет аккуратным. Она радовалась дурацкому рисунку, словно ребёнок. Она улыбалась. Она прижималась к нему. Разве стала бы Эрика звать именно Йенса, если бы не испытывала к нему малейшей симпатии?
В дверь кто-то постучался. Сначала тихо, всего пару раз, затем буквально стал ломиться. Ольсен тяжело вздохнул. Если честно, то он уже догадался, кто стоит за дверью. Оливер принялся аккуратно складывать всё разложенное на кофейном столике, пока отец отправился впускать непрошенного гостя.
– Чё припёрлась? Дома не сидится? – проворчал Йоханесс, недовольно оглядывая Эльфриду, которая сжимала в руках плетёный пакет. Он встал прямо в проходе таким образом, что девушка никак не могла войти – мужчину с места точно столкнуть силёнок не хватит.
– Может быть, я не к тебе, – прищурилась Пауэлл. – Пусти.
Йенс хрипло рассмеялся, но всё же пустил подругу в дом. Особенно благоприятным его настрой стал, когда Фрида чуть приподняла пакет и слегка его покачала, вызывая тем самым весьма приятный слуху звон находящихся там бутылок.
В доме Эльфрида давно уже чувствовала себя хозяйкой на правах единственной особи женского пола, которой был разрешён сюда доступ. Она уверенно прошла на кухню, махнув рукой Оливеру, положила свой пакет прямо на стол и принялась разбирать.
– Всё, чего я хочу после сегодняшнего дежурства – напиться, – объявила Эльфрида, доставая из пакета бутылки пива.
– А твой благоверный против не будет? – издевательски фыркнул Йоханесс. – Вообще-то мне завтра на работу.
– Когда тебя это волновало? – она слегка приподняла бровь.
– Резонно, – сдался мужчина. Ладно, если честно, он всего лишь притворился, что может быть против этой затеи. Когда дело касалось пива, Ольсен по определению был «за».
– Олли, иди сюда! – позвала Фрида, и как только мальчик появился на кухне, она кинула ему плитку шоколада. – Не вздумай делиться с отцом.
– Спасибо, – смущённо пролепетал Оливер, пока Йоханесс показательно закатил глаза.
Мальчик, бросив взгляд на стол, лишь тяжело вздохнул. Почему-то так сложилось, что Расмуссен был вообще против алкоголя. В свои шестнадцать он даже не пробовал ни разу. Иногда Ольсен сомневался, что этот святой ребёнок – его сын. Сам Йоханесс в шестнадцать уже несколько раз напивался в дребедень. Это не повод для гордости, конечно, но каким образом он смог воспитать такого порядочного ребёнка?
– Не пей много, – попросил Оливер, после чего ушёл в свою комнату.
Эльфрида сухо усмехнулась, а затем развалилась на кухонном стуле. Со всей своей правильностью и иногда даже (очень редко) утончённостью девушка не была похожа на любительницу пива. Но как-то так получилось, что именно оно Фриду и Йенса и объединило. Ольсен сел на свободный стул за стол, после чего открыл две бутылки, одну из которых протянул подруге.
– Кстати, я же рис купила, – вдруг вскочила Фрида, сделав один глоток пива. – Вы же наверняка не ужинали. Сейчас сварю.
Она действительно начала возиться на кухне, попутно рассказывая про то, какой скучный и отвратительный у неё был рабочий день в больнице. Иногда от болтовни подруги у Йенса сохли уши. Она была как радио с вечными батарейками. Могла говорить о чем угодно, когда угодно и сколько угодно. Особенно, когда хотелось банальной тишины. Опять же, у Ольсена в последнее время было неплохое настроение, поэтому он решил позволить Эльфриде наговориться. Стоит, хозяйничает на кухне. Деловая, блин. Интересно, на кухне в огромном доме Гловера она также уверенно себя чувствует?
Интересно, а Эрика готовит? Какая кухня у неё в доме? Какая-нибудь готическая, мрачная. Идеально чистая наверняка. Готовит ли она своему драгоценному мужу? Ольсен слегка тряхнул головой: так всегда. Стоило только выпить немного пива, как дебильные мысли сразу же начинали лезть в голову.
– Йенс! – раздался оглушительный крик. Мужчина вздрогнул.
– Чего орёшь? Ебанутая?
– Ты не отвечал мне, – обиженно фыркнула Эльфрида, после чего не слишком-то и осторожно поставила перед ним тарелку с рисом и сваренной сосиской. Когда успела? – Сейчас Оливеру отнесу и вернусь.
Через пару мгновений Фрида действительно вернулась, снова сев за стол и принявшись грызть свой рис. Да уж, домашнюю еду в этом доме ели не очень часто. В основном, когда Оливеру надоело есть помои. Ну или когда Пауэлл вот так вот нагло заявлялась к ним со своими идеями и навязчивой заботой.
– Температуры больше не было? – спросила девушка.
– Нет, мне уже на следующее утро лучше стало, – лениво отозвался Йенс.
Она кивнула головой, запихнула несколько ложек риса в рот, а затем снова посмотрела на друга весьма подозрительным и странным взглядом. Делала она это буквально на протяжении нескольких минут. И было это настолько неприятно, что под проницательным взглядом Ольсен не мог есть. Он отложил вилку и недовольно посмотрел на Фриду в ответ. Та тут же смутилась и перевела взгляд на свою тарелку.