полная версия

Кае де Клиари
Колдовской замок. Часть VI. Ключ

– А я плевать хотел на то, что вы там соблюдаете! – заявил пьяный скандалист, раздвигая толпу и приближаясь к помосту. – Я хочу видеть её сиськи, и я их увижу!

– Слушай, Пит, может, хватит… – начал кто-то в толпе, но не договорил, запнувшись на полуслове, так-как его перебила собственная супруга, которой не улыбалось становиться вдовой.

Улыбка сползла с лица шпрехшталмейстера. Он повернулся к дебоширу своей широкой грудью с твёрдым намерением не подпустить его к девушкам. Но в это время произошло непредвиденное.

Люди, переключившие внимание на пьяного здоровяка, на некоторое время забыли об актриссе, стоявшей на импровизированной сцене. А между тем, она не собиралась играть пассивную роль в разгорающемся конфликте. В руках у золотоволосой девицы уже сиял очередной шар, на сей раз размером с футбольный мяч. И шар этот сиял ярко-белым светом!

– Анджелика, нет! – крикнула давешняя «Женщина – змея», но было поздно.

Полыхающий белой яростью снаряд уже сорвался с руки разгневанной принцессы и устремился прямо к её обидчику! Он угодил пьяному мерзавцу точно в грудь и разорвался с грохотом военной ручной гранаты…

Люди рассказывали разное о том, что случилось тогда на площади. Однако в полиции не поверили байкам о летающих огненных шарах и решили, что бродячая актрисуля бросила в толпу шутиху или что-то в этом роде.

Всего тогда на площади пострадало около двадцати человек. Большинство, правда, отделались ушибами и вывихами, полученными в давке, но у четверых оказались ещё и выбитые зубы, а двое получили переломы конечностей.

Удивительным было то, что взрыв сопровождался такой яркой вспышкой, что все присутствующие на некоторое время ослепли. Те, кто оказался непосредственно рядом с взрывом, ничего не видели часа три – четыре, а потом ещё сутки жаловались на тьму в глазах, мешающую смотреть на мир по-человечески. Даже те, кто легко отделался, хлопали глазами минут по пятнадцать.

Наверное, поэтому никто не мог сказать, куда делась троица странствующих артистов. От них остался лишь занавес, висевший на одном гвозде над помостом посреди деревенской площади.

Две необычные, словно не принадлежащие к человеческому роду, девушки и их, смахивающий на сказочного людоеда, товарищ, исчезли без следа. Полиция предприняла весьма вялые усилия для их поиска и, конечно же, ничего не обнаружила. Для порядка было арестовано несколько бродяг, не имеющих к делу совершенно никакого отношения.

Тяжелей всего пришлось в этом деле известному всей округе буяну, выпивохе и хаму – Питу. Этот здоровенный жлоб, не имевший равного себе среди местных в драке, давно уже всех достал, а потому, когда кто-нибудь перечислял полученные им повреждения, это делалось со смаком и всегда с удовольствием выслушивалось всеми присутствующими!

Итак, у Пита были сломаны шесть рёбер, обе руки и челюсть. Во рту у него осталось всего лишь два зуба, а нос теперь напоминал поросячий пятачок. Благодаря медвежьему здоровью парень выжил, но сильно изменился после этого случая.

Во-первых, он стал очень малоразговорчив, тем более что его шамкающую речь разбирали немногие. Во-вторых, он сделался, по-идиотски смешлив и пуглив одновременно. С его физиономии не сходила глупая ухмылка, но стоило рядом с ним крикнуть, уронить что-нибудь или хотя бы хлопнуть в ладоши, как этот бугай падал ниц, словно подкошенный и закрывал голову руками. Этим любили пользоваться дети, но и взрослые не отказывали себе в удовольствии поглумиться над тем, кто привык глумиться над всеми.

И всё же все сходились на том, что характер буяна Пита основательно изменился к лучшему. А потому никто из тех, кто был свидетелем и даже пострадал во время необычного представления бродячих артистов, не держал на них обиды.

Глава 31. Вопросы человеческой морали в драконьем понимании

– Всё не то, и вся эта затея дурацкая!

– Но мы заработали почти пять долларов, которые…

– Зато сами едва не вляпались в такую историю!

– Знаешь, внучка, ты выглядишь, как человек, но внутри тебя сидит самый настоящий дракон!

Анджелика вспыхнула, но на это замечание ей было нечего возразить. Она снова не смогла сдержаться и нанесла удар в ответ на оскорбление! При этом пострадал не только тот урод, который её обидел, но и совершенно невинные люди. Хорошо ещё никого из друзей не зацепило. Девушка чувствовала себя виноватой, но сдаваться она не собиралась.

– Человек? Я выгляжу, как человек? Да я же самая настоящая кукла, вот кто я! Разве это моё лицо? Разве это мои волосы? Я же никогда так не выглядела, даже в детстве. Сама себя не узнаю в отражении. И Драся меня не узнает…

– А, по-моему, красиво! – вставила Мегги. – Согласна, когда я тебя увидела впервые, ты выглядела несколько иначе. Чуть проще и, наверное, естественней…

– А теперь я – девочка с конфетной коробки! – взвизгнула Анджелика. – Здорово!

– В твоём теле осталось ещё много золота, платины и прочих ингредиентов, которыми тебя напичкал премудрый крысоид, – задумчиво произнёс Огнеплюй. – Отсюда золотые волосы и такая кожа, о которой любая из мировых красавиц может только мечтать. А зубки, так вообще – чистый жемчуг!

– Но это не я!

– Нет, внучка, это ты. Дело в том, что человек рождается чистым и прекрасным, но с первых дней своей жизни начинает изнашивать своё тело, а попутно набирает в себя немало грязи. Поэтому, даже в самые лучшие годы, период расцвета, никто из людей не идеален. Твоё же тело во время трансформации воспользовалось случаем и построило себя заново, отбросив всё лишнее, то, что мешает, а освободившиеся места заполнила золотом и прочими благородными материалами! И теперь ты стала такой, какой тебя задумала природа – без приобретённых изъянов.

– Ужас!

– Тебе не нравится?

Анджелика промолчала.

– Нравится, конечно, – ответила она после некоторого раздумья. – Теперь мне любая косметика, как рыбе зонтик… Извини, это выражение такое. То есть, косметика мне теперь совсем не нужна. Это конечно хорошо, и все мы к такому стремимся, но… На меня ведь на улице все оборачиваться будут, пальцем показывать. А те, что понахальнее станут говорить всякое. Предложения непристойные делать. Как этот жлоб, например!

– А ещё к твоим ногам упадут десятки сердец, и лучшие поэты будут восславлять твою красоту в самых изысканных стихах!

Анджелика прыснула со смеху, представив себе такую картину! У Огнеплюя были представления о восхищении женской красотой четырёхсотлетней давности, и это выглядело забавным.

– К тому же, – продолжал развивать свою идею дракон, – можешь успокоить себя мыслью, что красота эта не вечна, что она скоро пройдёт, и ты начнёшь увядать, как все…

– Блин! Теперь ты совсем всё испортил! – крикнула Анджелика, надуваясь от обиды, и уже чуть не плача.

Огнеплюй рассмеялся.

– На тебя не угодишь! – сказал он. – Если бы перед моими глазами не прошли поколения человеческих девчонок, я бы, наверное, удивился, но к вашим капризам, я попугай привычный… То-есть, уже не попугай.

Анджелика фыркнула.

– И чего это тот человек привязался к нашим сиськам? – спросила Мегги, чтобы переменить тему.

– У мужчин сохраняется к ним тяга с младенческих лет, когда их оттуда кормили, – мрачновато ответила Анджелика. – Вот и тянутся!

– Это когда они питались отсюда молоком? – не поняла её сарказма Мегги.

Когда они забрались поглубже в лес и нашли себе укромное местечко под корнями упавшего дуба, где можно было без опасения разжечь костёр, она сняла надоевшее полотенце, больно врезавшееся в плоть, и надела просторную рубашку с широким воротом. Теперь же, не ведающая стеснения драконесса, достала через ворот свои большие груди и стала с интересом их рассматривать.

– Значит, мужчин к женской груди привлекает воспоминание о вкусной еде? – вновь спросила она.

– На подсознательном уровне, – ответила Анджелика, чувствуя, что краснеет, но одновременно этот разговор её развеселил.

– И они испытывают от этого удовольствие?

– Да, и ещё какое! Прямо не оторвёшь.

– О!..

– А, ха, ха, ха!

Теперь развеселился Огнеплюй, да так расхохотался, что темнеющий в сумерках лес встрепенулся и возмущённо зашелестел.

– Кстати, это чувство обоюдное! – сказал он, когда закончил смеяться. – Удовольствие, которое при этом испытывает женщина, происходит от заложенного природой ощущения кормления ребёнка. И тоже всё на подсознательном уровне, ведь сошедшиеся для любви мужчина и женщина ни о каком ребёнке, как правило, не думают!

– Да? – Мегги повернулась к Анджелике, распахнув свои большие изумрудные глаза. – Женщина действительно испытывает удовольствие от того, что мужчина прикасается к её груди?

– Ну-у…

Анджелика вдруг почувствовала, что ей становится жарко, несмотря на то, что вечер был прохладным, а костёр, который они развели совсем маленьким.

– Я ведь ещё не кормила детей! – попыталась она увильнуть от ответа.

– Как это не кормила? – оживился безжалостный Огнеплюй. – А Мегги? Ты же кормила её там на лесопилке! Драконы именно так и кормят свою молодь, пока та не научится самостоятельно разрывать добычу.

Анджелика вдруг поняла, что он совершенно прав. Ну и что, что Мегги старше неё на столетия и даже на тысячелетия? Ну и что, что у них разная от рождения природа? В тот момент они обе были драконессами, и она покормила Мегги, как детёныша, и… Испытала при этом странное, необъяснимое удовольствие, природу которого тогда не поняла.

А ещё, ей вдруг вспомнился Драся, как они были счастливы вместе. И то, какое блаженство она испытывала, когда он прикасался к ней… Это чувство было одинаковым, как до его трансформации в человека, так и после. Они тогда вплотную подошли к грани полной близости возлюбленных, но не переступили её. Эх, глупый Драся!..

Анджелика вдруг поняла, что если дальше будет молчать, вспоминать и думать, то расплачется!

– Женщина испытывает удовольствие, когда к ней прикасается её любимый и желанный мужчина, – твёрдо сказала она. – Не только к груди, а вообще… где угодно. Они оба испытывают при этом наслаждение, но это доступно лишь тогда, когда оба хотят этого. Если же к тебе тянет руки кто-то чужой и ненавистный, то это может вызвать только отвращение!

– Здорово! – воскликнула Мегги. – Теперь я понимаю, почему ты отказалась показать тому мужику сиськи, хоть он и просил. И почему ты его шибанула, тоже понятно – он-то тебя хотел, а ты его нет, а он не отставал…

– Совершенно верно, сестрёнка! – прервал её Огнеплюй. – Только он хотел вас обеих. И не он один.

Обе девушки воззрились на него с удивлением.

– Помните того толстого фермера, который говорил со мной, когда я объявил номер с заклинанием огня? Он предлагал по двадцать долларов за ночь с каждой из вас. И ещё прибавил, что не будет против, если мы задержимся у него на недельку – другую.

– Странно! – изумилась Мегги. – Но ведь мы его совершенно не знаем и конечно не любим.

Анджелика, увидев, что рыжий похабник вздумал посмеяться над сестрой, решила взять объяснение на себя.

– Этому человеку совершенно безразлично, что мы о нём думаем и что к нему чувствуем, – начала она. – Его интересует только то, что будет чувствовать при этом он.

– Ах, вот за что он предлагал деньги! – догадалась Мегги. – Это компенсация за то, что мы не будем испытывать удовольствия от близости с ним.

– Ну-у, да, и за это тоже… – сказала Анджелика, чувствуя, что теряет нить рассуждения.

– Довольно много женщин делают это своей профессией, – подхватил Огнеплюй. – Не испытывая удовольствия сами, они доставляют его мужчинам и получают за это деньги.

– Как интересно! – воскликнула Мегги. – В этом есть и смысл, и резон, и выгода!

– Но считается, что это дурно… – робко возразила Анджелика, понимая, что сейчас зайдёт в тупик.

– Почему? – искренне удивилась Мегги.

– Потому что тупое, бессмысленное, погрязшее в нелепых предрассудках человеческое общество, – вдруг заговорил Огнеплюй не просто без намёка на свою обычную усмешку, а с какой-то злостью, – века назад объявило этих женщин людьми низшей категории, несмотря на то, что до сих пор никем не было представлено, хоть сколько-нибудь вразумительное объяснение, чем их труд хуже любого другого!

– Я не понимаю… – пролепетала ошарашенная его горячностью, и даже немного испуганная Мегги.

– А этого никто не понимает! – воскликнул Огнеплюй со злой весёлостью. – Ты не понимаешь в силу своей неискушённости, ведь ты не жила среди людей, и изучала их только по книгам, в основном медицинского содержания. Я не понимаю, несмотря на то, что прожил среди людей пять столетий и наблюдал за ними, как никто из них не способен наблюдать за своей и чужой жизнью. При этом единственно, что я понял в отношении к женщинам, избравшим своей профессией плотскую любовь, это то, что здесь царит её величество – Лицемерие! Дело в том, что их частенько клеймят позором и преследуют те, кто втайне, а иногда и явно пользуются их услугами. А если не пользуются сейчас, то пользовались, когда были молодыми или до того, как завели себе постоянных партнёрш в жизни. Да и то в последнем случае, время от времени прибегают к услугам «старых подруг». Тем не менее, каждый такой лицемер считает своим долгом сказать недоброе слово в их адрес. Но это ещё что! Когда кто-нибудь из этих господ дорывается до власти, (а, кроме лицемеров, у людей редко кто до власти дорывается), начинается полный кошмар! Принимаются законы запрещающие проституцию, (так презрительно называют эту профессию), закрываются дома, где женщины принимают мужчин-клиентов, целые армии холуёв, почувствовавшие запах денег или просто склонных к садизму, начинают поливать грязью тех, кто беззащитен и прославлять «мудрые» решения «высокоморального» правительства! А бывает ещё хуже – женщин преследуют законники, полиция, церковь. Доходит до штрафов, тюремных заключений, расправ и даже казней, в зависимости от того в какой степени примитивности находится то или иное общество! Бывают, конечно, и спокойные времена, вроде земной Эпохи Возрождения, но это редко продолжается долго…

– Что-то мне страшно! – поёжилась Мегги и спрятала грудь под рубашку.

– Ты в человеческом мире, сестрёнка! – рассмеялся Огнеплюй. – Сама захотела познать его изнутри, так что привыкай. Многие человеческие законы, принципы и правила, порой настолько абсурдны, что невольно думаешь – а в своём ли уме всё это человечество, которое так гордится своим разумом, якобы возвышающем его над природой?

– Огонёк, – спросила Анджелика, напряжённо обдумывая слова их философствующего спутника, – так ты считаешь профессию, м-м, публичных женщин нормальной? Или, как это сказать? Правильной? Приемлемой?

– Я считаю её нужной, – ответил Огнеплюй. – С точки зрения человеческой физиологии она также необходима, как, например, профессия повара или портного. Именно ввиду её необходимости, никакие запреты никакой власти не способны истребить её полностью. Кстати, именно эти запреты порождают то, что вменяют в вину проституткам – связь с криминалом, рассадник болезней, низкие душевные и культурные качества, пьянство, наркомания и так далее!

– Почему?

– Потому что когда деятельность этих, как ты их назвала, публичных женщин, законна, когда общество относится к ним по-человечески, а не старается выбросить на собственные задворки, они перестают отличаться от прочих обывателей, ведут нормальный образ жизни, не нарушают общественный порядок, и даже становятся образцовыми прихожанками местных церквей! А что? Если их деятельность проходит под контролем государства. Если сами они находятся под надзором врачей, что одинаково в их интересах, и в интересах тех, кто их услугами пользуется. Если для занятия своей профессией они проходят специальное обучение, (да, оно существует много столетий и это действительно наука!), получают лицензию и допуск для работы на определённой территории – всё становится на свои места. Ими не брезгуют, их ни откуда не выгоняют, не оскорбляют и даже наоборот – ими восхищаются поэты, художники приглашают их в качестве моделей для произведений искусства, а люди знатные обращаются с ними, как с дамами и не стесняются появиться в обществе с такой спутницей! Неужели это плохо? Чем это плохо и кому от этого плохо? По-моему, плохо, это когда государство, призванное защищать граждан, отбирает у них средства к пропитанию! Плохо, когда девчонки, которых выгнали из публичного дома, идут на обочину дороги, где любой мерзавец может их оскорбить, обидеть, ограбить и даже убить, а полицейский, поставленный обществом для того, чтобы защищать беззащитных от бессовестных, собирает с них дань под угрозой того, что может прогнать с места и не дать заработать на жизнь! Плохо, когда их берёт под своё крыло преступность, которой безразлично здоровы они или нет и каково их душевное состояние! Плохо, когда каждая швабра плюёт им вслед и безнаказанно хамит, кичась собственными «добродетелями», в то время как у неё самой в душе настоящая помойка!..

– Интересно, а что бы ты сказал, если бы узнал, что я занимаюсь проституцией? – спросила Анджелика, сузив глаза.

Огнеплюй посмотрел на неё долгим взглядом, в котором сочетались нежность, сочувствие и насмешка.

– Не знаю, – честно ответил он. – Не знаю, только потому, что мне доподлинно известно, что это не так. Никто из нас не представляет достаточно точно, как он поведёт себя, что скажет и что сделает в той или иной ситуации, пока действительно в ней не окажется. Можно лишь предполагать. Так вот – я предполагаю, что был бы удивлён, но это не вызвало бы у меня мыслей, вроде – «Как низко пали потомки Самбульо!» Я принял бы тебя такой, какая ты есть и радовался бы тому, что имел счастье встретиться с тобой в этих мирах!

Это было сказано с такой искренностью, что у Анджелики слёзы навернулись на глаза. Но ей хотелось выяснить всё до конца, и потому она спросила:

– Так ты думаешь, нам стоило принять предложение того фермера? Ведь он предлагал неплохо заработать!

– Ни в коем случае! Я ни за что не допустил бы этого.

– Но почему же? Ты же ведь сам только что говорил…

– Ты, видимо, не слишком внимательно меня слушала, внучка! Я говорил о женщинах избравших плотскую любовь своей профессией, об особенностях которой я только что рассказывал, как в положительном, так и в отрицательном смысле. Конечно, я не считаю за великий грех разовый заработок непрофессионалок, попавших в безвыходное положение. Но ты сейчас не находишься в безвыходном положении, ведь у тебя есть мы! Я же со своей стороны перестал бы считать себя драконом, если бы отдал тебя и Мег этому хряку, чтобы потом воспользоваться заработанными вами деньгами. Поэтому я сказал ему, чтобы он убирался подобру-поздорову, пока я не заставил его подавиться этими драными бумажками. Вот что! Хватит рассуждать о сложностях человеческого бытия, а давайте-ка зажарим вот эту красотку!

С этими словами он извлёк из своего объёмистого мешка упитанную индейку и принялся её ощипывать.

– Слушай, дедуля! – со смехом спросила Анджелика. – А что твоя философия говорит по поводу воровства?

– Что касается этого, столь осуждаемого людьми явления, – не моргнув глазом и, не прекращая работы, ответил Огнеплюй, – я могу рассказать тебе следующее…

Глава 32. «А зачем тебе, бабушка, такие большие…»

Злося (входит): Здравствуйте, падре Микаэль!

Злорд (из-под одеяла): Здравствуй, дитя моё! Проходи, садись вот здесь,

на стульчик.

Злося: Что с вами, падре Микаэль? Я совсем не узнаю ваш голос!

Злорд: Ничего страшного, дитя моё! Просто я что-то неважно себя

чувствую.

Злося: Ой! Давайте я сбегаю за доктором!

Злорд: Нет, нет! Не надо доктора. Лучше скажи, что ты принесла мне

сегодня?

Злося: Немного яблок, пирог, испеченный Злушей, баночку сметаны и

горшочек масла. А вы уверены, что не надо позвать доктора, падре

Микаэль?

Злорд: Конечно, я уверен, добрая девушка! Доктор нам только помешает.

То есть, я хотел сказать, что мне уже гораздо лучше. Ну, прям

почти совсем хорошо! Когда ты рядом, мне всегда хорошо,

э-э, почти совсем! Сделай милость, подойди поближе, а то я плохо

вижу тебя!

Злося (приближается к кровати с балдахином): Немудрено, что вы меня

не видите – здесь так темно, и шторы закрыты, а ещё этот балдахин.

Злорд: Очень хорошо, что темно! То-есть, я хочу сказать, что свет

мне не нравится, потому и темно. Подойди ещё поближе!

Злося (подходит): Странно, раньше вы говорили, что любите солнце… А

зачем вам такие большие очки, падре Микаэль?

Злорд: Это чтобы лучше видеть тебя, дитя моё! Ещё ближе!

Злося: А зачем вы натянули ночной колпак на самые уши, падре Микаэль?

Злорд: Это чтобы лучше слышать тебя, дитя моё! Разве ты не знаешь, что

звуки усиливаются, когда проходят через шерсть? Дай мне свою

руку!

Злося (ставит корзинку на стульчик и протягивает ему руку): А почему

у вас такая жилистая костлявая рука, пад…

Злорд (хватает её за руку и утаскивает под балдахин): А это, чтобы ты

не слишком брыкалась, дитя моё!

..............................................................................................................

Боль была тупой, тяжёлой и такой сильной, что грозила снова отключить сознание. Некоторое время он боялся пошевелиться, потому что от каждого незначительного движения боль начинала пульсировать, а это было намного мучительнее.

Но не лежать же вот так, без движения, в полной темноте и неизвестности! Надо что-то делать и прежде всего, выяснить, где он и… кто он?..

Прежде всего – он лежит на чём-то твёрдом и холодном, но ему самому не холодно. Воздух неподвижный, ни единого ветерка. Пахнет пылью, темно…

Ясно! Он в закрытом помещении без окон, потому что если бы были окна, то даже сквозь плотные шторы самой глухой ночью проникло бы хоть немного света.

Так что же, он в тюрьме? Очень даже может быть. Но тогда почему он на полу, а не на нарах? Нет, это не тюрьма.

А почему собственно – тюрьма? Он что, преступник?

Как раз этого он вспомнить не мог. Хотя ощущения, что он преступник не было, но почему-то тюрьма была ему хорошо знакома. И ассоциации с ней были вовсе не такие уж скверные. Тепло, кормят, есть, где спать. Не так уж плохо, если надзиратель попадётся не слишком сволочной. Выпить не дают, зато всегда есть с кем поговорить по душам, и никто при этом не отскакивает от тебя в ужасе, как это бывает на… улице.

Улица? А что, улица? С ней тоже что-то связано, точнее, очень много связано, почти всё… Но почему?

Он попробовал сесть и это у него получилось. Боль полыхнула ещё разок и стала угасать. Немного кружилась голова, но мозги, как будто встали на место. (А что, они не на месте были?)

Ощупал голову – вроде цела, но на затылке изрядная шишка. Крепко приложился, значит. Или приложили…

Так что там с улицей? Воспоминания о ней самые разные. Тёплое солнышко и мягкая травка летом. Стужа зимой, но в то же время именно зимой происходит вся красота и сказочность Рождества! А ещё в рождественские дни чаще удаётся вкусно пожрать, потому что во время праздников люди добрее…

Люди. Они такие разные. Большинство равнодушных, но есть и откровенные сволочи. Причём те, кто гонит от себя словами или даже пинками, ещё ничего. Такие, сегодня ругаются, а завтра могут дать на выпивку. Хуже всего те, которые, едва завидев тебя издалека, начинают звать полицию и радуются, глядя, как копы охаживают беззащитного дубинками и волокут в участок!

А ведь он таким ничего не сделал! Он был невиновен даже в краже пирожков с лотка у торговки, в чём она его не раз обвиняла. Подбирал упавшие, да, было, но чтобы взять с лотка и сунуть в карман – никогда!

Копы. Разные, как и все люди. Иным разве что крыльев не хватало, чтобы называться ангелами! Помнится, один всё здоровался с ним, когда заступал на пост. Поболтать останавливался, мог и пару центов подкинуть, хоть у самого карманы были пустые. Но случались и такие, которым не в копы следовало поступать, а сразу в цепные псы!

Он никогда не забудет слова одного копа, подкреплённые ударом дубинки по почкам:

– Если ты, Мик, ещё раз здесь появишься…

Он хлопнул себя ладонью по лбу. Мик! Ну, конечно же! Его зовут – Мик, и он… бомж…

Сразу всё вспомнилось. Точнее не всё. Он не помнил того, что было раньше «улицы», и того, что было позже. (А что, «улица» кончилась?) Зато саму улицу он помнил хорошо – огромные дома, киоск на углу и газетная будка за которой был его уголок. Городской парк рядом. А ещё, там был славный малый – дворник по фамилии Быкович. Такой здоровенный, что и впрямь на быка был похож, но добрый, как трёхмесячный телёнок! Что-то с ним такое случилось…

Нет, вспомнил он явно не всё. Что-то случилось. Произошли какие-то перемены, события, которые перевернули жизнь Быковича, бомжа Мика и даже зловредного полицейского, гонявшего его с излюбленного места. Но здесь память обрывалась, несмотря на то, что он чувствовал – вспомнить всё просто необходимо. От этого зависит многое. Например, его жизнь, а также жизни и судьбы нескольких людей. Хороших людей!

Внезапно в двух шагах от сидящего на полу Мика открылась настежь дверь, сквозь которую хлынул поток яркого света. Впрочем, этот свет показался ему ярким после пребывания в кромешной темноте. На самом деле он был совсем не ярким, а даже весьма тусклым и поэтому глаза привыкли к нему за пару секунд. А ещё через пару секунд Мик понял, что находится в каком-то чулане с вёдрами, мётлами и прочим инвентарём для уборки и наведения порядка, а в дверном проёме стоит человек, представляющийся ему сейчас тёмным силуэтом…

...........................................................................................................

Злоримор (подслеповато сощурясь): Та-ак, где тут была хозяйская

заначка? Ему-то, хозяину то-есть, она теперь ни к чему.

Что-нибудь уж одно – либо любовь, либо выпивка! Хозяин у

меня молодой, грех ему себя на выпивку изводить. Молодое

дело – любовь! Эх, хе-хе, а наше стариковское…

(замечает Мика, сидящего на полу)

Ай! Кто это здесь?

Мик: Извините, любезный! Не могли бы вы мне помочь?

Злоримор: Падре Микаэль? Что вы здесь делаете?

Мик (удивлённо): Как вы меня назвали?

(вдруг хватается за голову, как будто что-то вспомнил)

Ах, да!.. Но ведь вы же – сэр Злоскервиль, хозяин поместья!

Злоримор: Какой я вам хозяин? Я – Злоримор, дворецкий. Хозяин велел

мне его именем назваться, а сам назвался моим, чтобы к

злыревой племяннице – Злосе, подкатить. Он думает, что если

она узнает кто он такой на самом деле, то будет его чураться,

потому что она ему не ровня! Может и правильно думает, а

может… Но вы мне не ответили, падре Микаэль, чего это вы в

чулан залезли-то?

Мик (делая над собой усилие): Я не… Кажется, я догадываюсь. Ко мне

сегодня в комнату вошёл какой-то странно одетый человек, и

сказал, что он псарь в поместье сэра Злоскервиля…

Злоримор: Ишь чего удумал? Псарь! У нас и псарни-то нет. Злоскервили

уж триста лет собак не держат, с тех пор, как… Но я перебил

вас, падре Микаэль, продолжайте, пожалуйста!

Мик: Так вот, этот человек сказал мне, что Злося умоляет помочь ей в

одном деликатном деле, а в каком именно, она расскажет сама,

потому что может сообщить это только мне лично. А ещё, он

сказал, что сюда она сама прийти не может, и ждёт меня в одном

уединённом покое, в который он немедля меня проводит, если я

согласен помочь. Конечно, я немедленно подхватился и пошёл с

ним! Помню, что он открыл эту дверь и велел мне идти вперёд. Я

сделал шаг в темноту… и, больше я ничего не помню.

Злоримор: А как он выглядел?

Мик: Высокий, худой, с резкими чертами лица и длинным носом. Из

одежды я запомнил меховую куртку и сапоги со шпорами.

Злоримор: Так это ж Злорд! Я видел, как он с заднего двора в дом входит.

Тогда ещё подумал – а что это такой важный гость чёрным

ходом идёт, может дело у него, какое секретное? А он, видать,

решил здесь Злосю перехватить. Вот каналья! Злырь, его

дворецкий, рассказывал, что он давно уже вокруг неё

увивается…

Мик: Боже мой! Ведь девушка может быть в опасности!

Злоримор: Точно, может! Злорд известный охотник до горничных, ни

одну не пропускает. Надо бы сказать хозяину…

Мик: Некогда искать вашего хозяина! Бежим скорее на выручку

бедняжке, только возьмём вот эти мётлы!

Злоримор: Это дело! А мётлы нам зачем?

Мик: Я – старик, вы – старик, а противник наш ещё не стар, достаточно

силён, может быть вооружён, и, конечно беспощаден! Голову мне

едва не проломил…

Злоримор: Так мы что, будем лупить Злорда мётлами? Вот это да! Такого

я ни за что не пропущу!

(хватают каждый по метле и убегают)

............................................................................................................

Злоскервиль (один): Ну, где же Злося? Куда запропастилась эта глупая

девчонка? Нет! Эта… самая чудесная, самая лучшая

девушка на свете! Ах, о чём это я? Она ведь мне не ровня…

И что с того? Я люблю её, и какая разница, ровня она мне

или не ровня? Что это вообще за глупости – «ровня – не

ровня»? Была бы ровня, лучше бы не стала, наоборот…

Стоп! Что это я несу? Вроде не пил уже несколько дней, а

на ум идут всякие бредни. Кому вообще нужен коньяк,

если на свете существуют девушки? Э-э, поправочка –

если на свете существует Злося! Господи, я же готов

бросить к её ногам всё! Поместье, состояние, древнее имя

Злоскервилей! Кому нужна эта знатность, если ты один?

Это же просто пыль!.. Но, где же моя любимая, в самом

деле? Может быть, её что-то задержало? Или она пошла

другой дорогой? Но тогда она должна была пройти через

северную калитку и мы, наверное, разминулись. В таком

случае она уже у нашего больного. Жаль, я ведь так

много всего хотел сказать ей, когда встречу! Но ничего –

скажу, когда буду провожать. Вот что – пойду ка я к

падре Микаэлю. Если Злося уже у него, то значит точно

шла другой дорогой, если нет, значит, она почему-то

запаздывает, но всё равно ведь придет туда и мы там

встретимся. А если не придёт через час… нет, через

полчаса – велю собрать людей и прочёсывать лес, не будь

я Злоскервиль, потомок самого Злолгельма Зловоевателя!

(уходит)

.............................................................................................................

Злорд: Помогите! Оттащите от меня взбесившуюся чертовку!

Злося (сидя на Злорде верхом): Ну, уж нет!

(лупит его подушкой)

Чего угодно ожидала от вашего сиятельства, но такое отмочить!..

(припечатывает его особенно сильно, от чего Злорд издаёт визг

напоминающий поросячий)

А ну, говорите, подлец, куда подевали падре Микаэля?!

Мик (врывается в комнату с метлой наперевес): Что здесь происходит?

Вы в порядке, дочь моя?

Злося: Падре Микаэль! Слава Богу! Я так за вас испугалась!

Злоримор (протискиваясь следом): Ага! Кажется, в помощи здесь

нуждается вовсе не девушка, а некий псарь! Эй, ты, кажется,