Кае де Клиари
Колдовской замок. Часть VI. Ключ
– Потому что это твоя фамилия, забыл? – заметил Драгис, вставая и отряхиваясь.
– Нет у меня никакой фамилии! – взревел Бык. – Я это сам придумал, еще, когда жил у Козы. У меня и имени-то нет…
– Ну, имя у тебя, положим, есть… – возразил Фиг, но не договорил, потому что Бык недвусмысленно показал ему кулак.
– И что же это за имя? – поинтересовался Дульери, с удовольствием оглядывая свою фигуру, очеловеченную, но по-прежнему одетую в лохмотья.
– Не твоё дело! – рявкнул Фиг и даже встал между ним и Быком, словно тому требовалась защита.
– Значит всё повторится по новой? – спросил Драся, оглядев преобразившуюся компанию. – "Старые добрые времена" вернулись?
– Нет, – решительно отверг такое предположение падре Микаэль. – Такого не бывает и не может быть в принципе. Никакие «старые добрые времена», никогда не возвращаются. «Злые старые времена», по счастью, тоже. Могут наступить новые добрые или новые злые времена, но не более того.
– Нельзя ли это пояснить несколько более доходчиво? – осведомился Драся.
– Просто взгляните на себя критически, – устало сказал, переставший быть бомжом, падре Микаэль. – Что вы видите?
Все присутствующие снова переглянулись.
Собственно изменения коснулись немногих. Совершенно голый, но не замечающий этого, Быкович, с выражением отчаяния рассматривал свои огромные ноги, руки и всё время ощупывал голову, видимо, чтобы убедиться в том, что рога по-прежнему на месте.
Братья-близнецы – Фигольчик и Дульери, несмотря на плачевное состояние своих костюмов, похоже остались довольными, произошедшей с ними метаморфозой. Оба прибавили в росте, хоть среди людского племени их по-прежнему называли бы коротышками.
Драгис не изменился совершенно, разве что выглядел моложе, в основном потому что с его лица исчезло выражение горечи. Впрочем, эта благоприятная метаморфоза случилась с ним ещё на острове.
Анджелика тоже осталась в том виде, который приобрела в драконьих пещерах. При этом она сама не могла сказать наверняка, нравится ли ей это могучее и, по своему, прекрасное тело – дракона-монстра.
Мегги, соответственно меняться не собиралась. Сейчас она была занята тем, что заглядывала под каждый камень, куст или кочку.
– Господин профессор! – снова и снова звала юная драконесса. – Профессор Прыск, где вы?
Глядя на эти усилия, к ней присоединилась вся прочая компания, исключая дона Дульери, который с видом снисходительного превосходства, водрузился на старую бочку и только презрительно поглядывал на обеспокоенных друзей.
– Долго вы будете ещё страдать этой ерундой, несчастные? – крикнул он, когда добрый час поисков не дал никаких результатов.
– Возможно, Ваше Преосвященство, если бы вы соизволили помочь… – начал падре Микаэль, но бывший Великий Инквизитор тут же перебил его:
– Если бы я был настолько глуп, чтобы принять участие в ваших нелепых занятиях, то и в самом деле был бы достоин того, чтобы меня оставили на том дурацком острове! – изрёк он, победоносно подбоченившись. – Ясно же, что здесь его нет, иначе он давно объявился бы сам. Я не знаю, удалось ли выжить профессору на этот раз, но учитывая живучесть, которую он продемонстрировал за время нашего знакомства, склонен считать, что он жив, хоть сейчас и находится где-то вне зоны досягаемости. Поэтому лично я считаю, что ваши поиски совершенно бесполезны. Профессор Прыск найдётся сам рано или поздно, и объявится, когда посчитает нужным или даст о себе знать.
Все остановились и в очередной раз переглянулись между собой, понимая, что он прав.
– Но что же нам теперь делать? – спросила Анджелика растеряно.
– А вот это самый главный и самый правильный вопрос, который должен нас с вами сейчас волновать! – сказал Дульери, многозначительно подняв палец. – Что нам делать? Почему-то меня совершенно не удивляет, что вы не имеете об этом никакого представления. А между тем, всё очевидно просто!
– И что тут, по-вашему, такого простого, дон Дульери? – спросил Драгис с изрядной долей нетерпения.
– В другое время послал бы вас ко всем… – злорадно проворчал Дуля. – Но раз уж мы заключили перемирие, так и быть скажу, коли вам своих соображалок не хватает. Ни вы, ни я не знаем, сколько прошло здесь времени. Не знаем мы также, какие именно изменения постигли этот мир, хоть и не сложно догадаться, что изменения эти весьма значительны. Ясно же, что мы должны восполнить этот пробел в информации, которой располагаем, прежде чем предпринимать какие либо действия. Для этого следует произвести разведку и побывать в городе.
– Действительно просто! – воскликнула Мегги. – Тогда пошли…
– Стоп, стоп! – остановил её Дуля. – Конечно, мисс, решительности вам не занимать. Неплохо сказано – пошли! Вот только если мы всем табором заявимся в город, не миновать беды. Нет, не пошли. Прежде всего нам следует позаботиться о том, чтобы найти место для базы, где-нибудь в укромном месте, хотя бы для того чтобы укрыть от лишних глаз вас с принцесской. Затем, следует подумать, кто именно из нас пойдёт в город. Конечно, это должны быть те, кто имеет человеческий облик. Но, опять же таки, стоит ли ломиться всей толпой? Лучше будет пойти нам с братом, а остальным подождать, пока мы не разузнаем всё как следует.
– Я не настолько доверяю вам, дон Дульери! – возразил Драгис. – Хотите вы этого или нет, но я буду за вами присматривать, так что придётся вам терпеть мою компанию.
– Я, пожалуй, тоже отправлюсь с вами, – произнёс падре Микаэль. – Как ни приятно мне общество двух мм-м… необыкновенных девушек, но я считаю, что чем раньше мы приступим к поиску интересующей нас информации, тем лучше.
– Ясно, идём вчетвером! – подытожил Фигольчик. – А для связи оставим Быка. Бык, ты не против?
Быкович не возражал. На самом деле город ему никогда особо не нравился. Анджелику и Мегги решили спрятать на заброшенной лесопилке, принадлежащей Дульери. Обмениваться новостями договорились здесь, на ферме, куда Быкович и Драгис должны были приходить раз в три дня под вечер. Вопросы кормёжки, одежды и жилья надеялись решить, благодаря деньгам, имевшимся у всех, кроме Мика в городских банках.
Глава 5. «Ура!», «Долой!» и прочие развлечения
Мик прошёл мимо дремавшей за своим столиком библиотекарши, которая тут же проснулась и уставилась на него сквозь огромные очки, словно увидела впервые. Так было каждый раз, когда он приходил в читальный зал Архива Конгресса и когда выходил из него.
Сперва он пытался наладить контакт с этой странноватой женщиной – приветливо здоровался, обращался с вопросами, делал попытки завести разговор, но всё было напрасно. Дама в дерюжной юбке, коричневой блузке с узким белым воротничком, в башмаках, сделавших бы честь портовому грузчику, в синих чулках, с традиционным пучком на голове и очках "а-ля профессор Прыск", то ли, в самом деле, успевала забыть о существовании единственного читателя, то ли успешно делала вид, что безмерно удивлена его появлением.
Однако пользоваться фондами и каталогами Архива она ему не мешала, и стоило Мику миновать её пост, тут же погружалась в записи в огромных пухлых регистрационных журналах. Так что со всеми трудностями поиска в книжных джунглях приходилось справляться самому.
Размышляя о своих нынешних находках, (драконий вариант сказки о трёх поросятах и обрывок зловещей песни нашлись после перелопачивания груды книг и свитков, которую проще было бы выразить в центнерах, чем в единицах хранения), бродячий священнослужитель вышел в холл, смахивающий на бальный зал, немного постоял, задумчиво глядя в сторону буфета, после чего махнул рукой и направился к выходу.
Площадь перед зданием Архива была залита солнцем и безлюдна. Городской гул доносился сюда, как бы издалека и, судя по периодическим взрывам аплодисментов, свисту и крикам "Ура!", на соседних площадях снова шли митинги.
Вообще, площадей в городе было много. Намного больше, чем он помнил из недавней своей жизни. Это объяснялось необычайной любовью граждан к разного рода митингам и собраниям, чего не водилось за ними раньше. Интересно, насчёт чего у них сыр-бор на этот раз?
Мик, не сходя с парадной лестницы Архива, присел на край нагретого солнцем мраморного основания колонны и прислушался. Благодаря тишине и пустоте, царившей вокруг него, можно было неплохо расслышать, что творится аж на четырёх соседних площадях, соединённых с его площадью широкими короткими переходами-проездами, имеющими зачем-то арочные крыши. Мик прислушался к тому, что доносилось из того прохода, что был крайним справа.
– Не отдадим никому!.. – орал кто-то оттуда сорванным голосом. – Не допустим и не позволим!..
– Уууууууууу! – одобрительно вторила ему толпа, подкрепляя свистом своё согласие с мнением оратора.
– Мы не свернём с выбранного пути! – надрывался голос. – Мы приложим все усилия…
Дальше Мик не разобрал, потому что рёв толпы заглушил выступающего с речью, и теперь звуки, доносившиеся с той площади, напоминали шум прибоя. Тогда он обратился к противоположному проходу, бывшему крайним слева.
С первых слов, что удалось разобрать, он понял, что там что-то неладно.
– Не позволяйте с собой так обращаться! – почти визжал заполошный женский голос. – Долой геноцид по половому признаку! Долой диктатуру самцов! Даёшь демократические роды!
Ах, вот оно что! Мик уже встречался с теми, кто митинговал там, на площади слева. Да, это были женщины, и они требовали от правительства санкционирования и финансирования научных исследований, целью которых было бы заставить мужчин рожать детей наравне с женщинами.
Насколько он помнил, эти дамы составили целую партию, которая сразу разделилась на несколько фракций.
Крайние радикалы, например, стояли за то, чтобы соответствующие операции были сделаны всем мужчинам без исключения, невзирая на возраст, общественное положение и состояние здоровья. Среди них выделились даже ультрарадикальные активистки, утверждавшие, что необходимо хотя бы на некоторое время, столетий, этак на пять-семь, переложить задачу воспроизводства потомства исключительно на мужское население.
Конечно, там имелись и умеренные, стоявшие за демократический подход к этому вопросу. Они утверждали, что усовершенствование мужского организма должно быть добровольным, что мужчин следует привлекать к этому делу с помощью тщательно продуманной агитации, а также комплекса льгот и привилегий.
И, наконец, были среди них такие, кто был против искусственного вмешательства в дела природы, но и эти представительницы женской реформаторской партии пребывали в уверенности, что она, (природа), в ближайшее время сама наведёт демократический баланс и наделит мужчин способностью вынашивать и рожать детей. При этом никто из них не задавался вопросом, как именно это должно было произойти. "Как-нибудь!" – отвечали добрые женщины, сопровождая свои слова загадочными улыбками.
Самым странным было то, что они нашли немалую поддержку среди мужчин – политиков, вовсю старающихся освоить ресурсы новой партии. Особенно когда речь шла о повышении собственного рейтинга и о вопросах финансирования из госбюджета.
Мик не собирался углубляться в эти проблемы, но усвоил для себя, что встреч с реформаторшами на улице следует избегать – они легко увлекаются и имеют склонность переходить всякие границы. Например, могут потребовать у встречного мужчины немедленного согласия на операцию по "усовершенствованию" организма, а в случае отказа избить до полусмерти сумочками и зонтиками.
Радуясь в душе, что митингующие не выходят сегодня за отведённую им территорию, он обратился было к проходу, ведущему к третьей площади, и тут же понял, что радость его была преждевременной. Через проход на площадь Архива Конгресса шла толпа с флагами и транспарантами. Лица людей были суровы, челюсти плотно сжаты, глаза, устремлённые вдаль, метали молнии. Твёрд и тяжёл был их шаг, который они профессионально печатали по брусчатке мостовой. Ветер лихо полоскал серые полотнища знамён, словно марш происходил не тёплым солнечным днём на мирной пустой площади, а где-нибудь на морском побережье в бурю.
Это ещё кто такие, что так решительно шагают в направлении, избегаемого всеми, Архива?
Недоумение Мика тут же разрешилось, когда он взглянул на лозунги, аккуратно выведенные чёрным на серой и белым на чёрной ткани транспарантов.
"Долой газеты!" – кричал первый, самый маленький.
"Добьёмся полного запрета на печатную продукцию!" – развивал ту же тему второй.
"Книги в огонь!" – вопил третий.
"Поддержим правительство в борьбе с бесполезным образованием! – возвещал четвёртый.
"Не дадим развратить своих детей губительной учёбе!" – призывал шестой.
"Знания – грех!" – проповедовал седьмой.
"За чистоту и невинность умов!" – подытоживал восьмой.
Стройные колонны углубились в пределы площади Архива Конгресса шагов на двадцать и остановились в молчании. У Мика от беспокойства защемило сердце. Что сейчас произойдёт? Неужели они пришли громить главное хранилище знаний цивилизации, центром, которой является этот город?
Демонстранты стояли неподвижно, наверное, секунд десять и вдруг, словно по команде завопили, заверещали и засвистели все разом! В направление здания Архива Конгресса полетели огрызки, объедки, смятые клочки бумаги, бывшие когда-то газетами и страницами книг. Протестующие по-обезьяньи прыгали, кривлялись, выделывали неприличные жесты, а некоторые, сняв штаны, демонстрировали свои филейные части тел, повернувшись задом в сторону Архива.
Содом продолжался минуты три, после чего митингующие, как по команде прекратили выражение своего протеста, моментально навели порядок в своих рядах и удалились в торжествующем молчании. Мик перевёл дух.
Положительной чертой почти всех безумств охвативших преображённый город, было то, что они редко имели фатальные, катастрофические или хоть сколько-нибудь серьёзные последствия. Чаще всего немыслимые страсти, громоподобные речи, зловещие призывы, угрозы и проклятия сотрясали воздух, развлекая толпу, грозившую смести всё на своём пути, но имеющую свойство быстро остывать и переключаться на другой объект внимания.
Мик размышлял с минуту, не стоит ли ему вернуться за метлой и убрать мусор оставленный поборниками "чистоты и невинности умов", но тут он вспомнил, что понятия не имеет, где в здании Архива находятся мётлы, а обращаться за этим делом к библиотекарше не хотелось, и, скорее всего, было бы бесполезной тратой времени. Тем более что головная боль его не прошла, а наоборот усилилась видимо из-за всего увиденного и услышанного только что.
И тогда он встал со своего мраморного сидения и направился в сторону прохода ведущего к площади, откуда не раздавалось ни звука. Это была самая тихая и спокойная площадь из всех, что были в городе, несмотря на то, что она же была, наверное, самая большая. Дело в том, что здесь никогда не проводились митинги, а делалось это в знак уважения к личности великого человека, почётного гражданина города о котором среди его жителей, да и за пределами, ходили легенды. Это была… площадь Дульери!
Здесь стоял его памятник – трёхметровая бронзовая статуя на высоком четырёхгранном постаменте, сплошь покрытом высеченными золотом надписями о деяниях великого героя. Сама статуя изображала полного человека в небрежно сидящем костюме, широкополой шляпе и с сигарой в зубах. Дульери стоял, широко расставив ноги, с руками, засунутыми в карманы брюк, безжалостно смяв при этом полы пиджака. Его глаза светились мудрым прищуром, а на открытом широком лице играла обезоруживающая улыбка.
Мик тоже улыбнулся, когда вспомнил какое впечатление произвёл этот монумент на того кому он был поставлен.
Глава 6. Казусы разведки, большие и малые
Это случилось после того, как они четверо беспрепятственно вошли в город, успешно посетили банк, где сняли кругленькую сумму денег и зашли в магазин одежды, чтобы привести в порядок свой гардероб. Вот тут-то и вышла первая заминка.
Хозяин магазина, узнав, что надо его посетителям, искренне огорчился.
– Как, и вы туда же? – спросил он с таким печальным видом, как будто стал свидетелем непристойного поведения того, кто был образцом невинности.
– Что вы имеете в виду? – осведомился Фиг, уже присмотревший себе щегольской серый костюм в тонкую полоску.
– Я имею в виду, что если такие, как вы поддаются общим соблазнам, тогда действительно всё пропало! – ещё более печально произнёс странный торговец и горестно вздохнул.
Путешественники переглянулись.
– Мы по-прежнему не понимаем вас, любезнейший! – вступил в разговор Драгис, повернувшись к хозяину магазина всей своей внушительной фигурой. – Если вас смутил наш внешний вид, то поверьте, мы в состоянии заплатить…
– О, ужас! – возопил, вконец расстроенный негоциант. – Если члены общины "Бедствующих" способны заплатить, что остаётся делать нам, несчастным?! Вы были последними, кто был свободен от стяжательства в этом мире, последними, чьи молитвы могли быть услышаны, ибо произносились они устами, не знающими лжи, лести, зависти! Ваши души были невинны, а карманы пусты, как это завещал вам святой Мик, чьим путём вы шли до сих пор. Вы презирали богатства, и даже достаток, жили под открытым небом, одевались в священные лохмотья и питались объедками. Вы брали на себя все, что недоступно нам, жаждущим денег… Вы молились за нас, утопающих в грехах, за нас, слабых и порочных!..
Патетическая речь бедняги оборвалась, так-как её заглушили рыдания. Он долго ничего не мог сказать и только заламывал руки перед растерянной четвёркой. В конце концов, Мик взял на себя заботу о несчастном, отечески обнял его и принялся негромко наговаривать на ухо что-то успокоительное. Наконец, хозяин магазина справился с собой и сказал следующее:
– Пусть так! Наверное, это правильно. Нельзя требовать от малого числа подвижников, чтобы они отвечали за грехи и пороки целого человечества. Не упрекать я вас должен, а благодарить за то, что вы уже сделали для нашего спасения! И я отблагодарю! Я это сделаю! Вы можете взять в моём магазине всё, что пожелаете и совершенно бесплатно! Всё! Всё! Я настаиваю! Вы хотели одеться прилично? Так оденьтесь роскошно!
И он принялся бегать по своему магазину, выхватывая то один, то другой костюм из висящих на вешалках и швыряя это всё к ногам обалдевших посетителей. Дульери недвусмысленно покрутил пальцем у виска, Драгис направился было к выходу, но Мик остановил его.
– Наш уход сделает этого человека несчастным! – сказал он. – Примем его любезное предложение, а потом придумаем, как отблагодарить его за это.
И они остались. И попали в текстильный рай. Или может быть в ад, смотря с какой точки зрения воспринимать то, что происходило в магазине.
Прошёл наверно час или два, (часов ни у кого из них не было, а спросить время у хозяина, вившегося волчком, было неудобно), а примеркам не было конца. Трудно было сказать, сколько они всего перемерили – десятки или сотни костюмов? Сил едва хватало на то, чтобы отвергать камзолы с кружевами и кафтаны из золотой парчи. Больше всего повезло Мику – хозяин в самом начале заметил, что он похож на священника и через минуту тот был одет в дорожный костюм патера, единственный в магазине. Это дало возможность, вновь обретшему нормальный вид, падре Микаэлю не принимать участие в общем безумии.
Наконец, все члены экспедиции были одеты по-человечески. Драгис получил костюм спортивного кроя, одинаково пригодный для появления в приличном обществе и для игры в крокет, а ещё широкополую шляпу, длинный сильно приталенный плащ, узконосые штиблеты, белоснежную манишку и перчатки.
Костюмы братьев – близнецов отличались лишь по цвету. Дуля вырядился в одежду выдержанную в чёрно-коричневых тонах, Фиг остался верен серому костюму в полоску, выбранному в самом начале.
Взглянув друг на друга, оба фыркнули, но тут хозяин магазина воскликнул, не дав разразиться их новым препирательствам:
– Ба! Да вы, ребята, решили примкнуть к дульеристам? Так бы сразу и сказали. Это правильно! Достойнейший и благороднейший выбор, раз вы больше не хотите причислять себя к "Бедствующим".
– Извините, почтенный, – обернулся к нему Драгис, выбиравший клетчатые брюки, широкую куртку и кепку побольше для Быковича, – к кому, по-вашему, мы решили примкнуть?
– К дульеристам! – повторил хозяин. – Неужели вы не слышали? Ах, да! Я должен был догадаться, что вы не здешние. Это же самое сильное общественное движение нашего города! Правда, кое-кто у нас с этим не согласен, так-как чайнианцы более многочисленны, но лично я стою на позициях дульеризма. Ха! Вот вы, например, просто вылитый дон Дульери!
Говоря это, он ткнул пальцем в сторону Фига, только что сунувшего в рот сигару. Тот от неожиданности выронил сигару и закашлялся.
– А что? – не унимался эмоциональный торговец. – Можете сами убедиться. Памятник дону Дульери всего в двух кварталах отсюда. Сходите прямо сейчас, сами всё увидите! Вы ещё не были на площади Дульери?
Так они попали на площадь Дульери и, наверное, минут десять все четверо смотрели, открыв рты, на упомянутый выше памятник. Ну, и, конечно же, самое сногсшибательное впечатление сей монумент произвёл на самого бывшего мафиозного дона.
Дуля смотрел серьёзно и недоверчиво. Казалось, он менее всех здесь был склонен верить в реальность увиденного. Но памятник был реальностью, как и музей Дульери, возвышающийся за его спиной.
Немного оправившись от потрясения вызванного лицезрением памятника, путешественники, не сговариваясь, поспешили в музей.
Да, это был поистине музей великого человека. Здесь были тщательно собраны все возможные сведения о доне Дульери, его личные вещи, фотографии, прочие артефакты, рассказывающие о его жизни и подвигах.
Биография сей знаменитости была прослежена с детства(!). По собранным в музее фактам выходило, что дон Дульери родился в семье бедных, но очень честных фермеров и с детских лет отличался прилежанием, трудолюбием, усидчивостью и порядочностью.
Пока Дуля сосредоточенно переходил от стенда к стенду, читая и тщательно рассматривая всё, что там было представлено, Фиг то кипел возмущением, то норовил расхохотаться. От этого его удерживали Драгис, многозначительно кивающий в сторону охраны, и Мик, указывающий своему другу на таблички с надписью – "Не шуметь!".
А, между тем, они имели счастье лицезреть увеличенные фотографии дома детства маленького Дули, его школу, (под последней фотографией на стене виднелась плохо затёртая надпись – "Долой образование!"), сельскую церковь, которую он посещал, его самого – щекастого мальца с кротким личиком и глазами, поднятыми к небу. Тут же имелись снимки его родителей – суровых, но очень колоритных и симпатичных трудяг-фермеров, с достоинством смотрящих в объектив, не выпуская при этом из рук лопат и грабель.
Казалось, Фиг сейчас взорвётся! Он покраснел до цвета свёклы и даже как-то раздулся, как иногда бывает с людьми, которых переполняют эмоции. Мик даже хотел предложить ему временно прекратить осмотр музея и выйти освежиться, всерьёз опасаясь, как бы с беднягой не случился удар. Но тут Фиг натолкнулся на сведения о себе.
Оказывается, у будущего великого человека был брат. Почему-то при этом нигде не упоминалось, что они были близнецами. Фотографии Фиглориуса тоже не сохранилось, зато его характеристика была яркой и многоцветной!
В то время, как юный Дуля являлся образцом всяческих добродетелей, Фиглориус был полной его противоположностью. Мальчик оказался ленив, склонен к чтению и непочтителен к старшим. С молодых ногтей он проявлял склонность к вольнодумству, церковь посещал редко, а впоследствии и вовсе перестал там появляться. Зато неоправданно долго задержался в школе. В то время как Дуля закончил всего два класса, после чего, со всем подобающим хорошим мальчикам рвением, стал помогать родителям по хозяйству, его нерадивый брат сидел за партой целых пять лет, погружаясь в не нужные честным людям науки и напитываясь вредными знаниями.
Далее в биографии обоих братьев имелся странный провал. Музей не располагал сведениями об их отрочестве, взрослении и превращении в зрелых членов общества, а переходил сразу к деяниям великого Дульери. Фиглориус из этого повествования при том временно исчез.
Итак, появившись в некий счастливый день в городе, энергичный, крепкий, активный и деятельный, но пока никому не известный, Дуля, первым делом сплотил вокруг себя наиболее энергичных, крепких, активных и деятельных сторонников. Как он это сделал, не объяснялось, зато за толстыми музейными стёклами красовались несколько фотографий, подлинность которых Дульери тут же радостно подтвердил.
Эти фотки выглядели старше тех, что были в начале экспозиции. На некоторых дон Дульери сидел в кресле, положив ногу на ногу, на других выглядывал из окна автомобиля, на третьих гордо стоял во главе своего грозного клана, ощетинившегося дробовиками и автоматами. При этом он всегда был в дорогом, но небрежно сидящем чёрно-коричневом костюме, в светлой шляпе и с сигарой в зубах.
Пояснительные надписи под фотографиями рассказывали о том, как дон Дульери и его молодцы наводили порядок в городе, погрязшем в бандитизме, разврате и прочих пороках. А еще, там говорилось, как с помощью решительных мер, (не сказано каких), великий герой искоренил коррупцию в правящих кругах и в полиции, как он бескорыстно помогал бедным, заступался за слабых, восстанавливал справедливость…
– Ещё немного и я сам во всё это поверю! – проговорил Дуля, слегка дрожащим, голосом. – Что они сделали с моей репутацией? Кого из меня слепили? Санта Клауса?
Однако, согласно притче о ложке дёгтя в бочке мёда, где-то на середине "правдивого и познавательного" рассказа в который складывалась информация, подкреплённая экспонатами, (личный обрез-лупара дона Дульери, его старая шляпа, окурок сигары и так далее), появился, временно исчезнувший, непутёвый брат героя – вставший на скользкий путь порока, Фиглориус.
Теперь его звали иначе. Теперь это был беспринципный, кровожадный и бессовестный гангстер по прозвищу – Граната Фигольчик!
Тут случился новый казус – прочтя всё это под полицейским фотороботом вышеозначенного гангстера, (фотографий опять не сохранилось), братья молчали несколько секунд, и вдруг разразились таким хохотом, что буквально попадали на пол. Теперь внимания со стороны охраны было не избежать.
И охрана явилась. Дульери, будучи во главе мафии, рад был бы видеть подле себя таких молодцов. Казалось, что кто-то, шутки ради, вырядил в человеческую одежду двух хряков-рекордсменов, которых к тому же научили ходить на задних ногах. При этом с размером костюмов всё-таки вышла ошибка и теперь оба "красавца" щеголяли в пиджаках с рукавами по локоть, обнажающими волосатые руки с пудовыми гирями вместо кулаков. При этом разговаривали оба бугая на удивление вежливо.
– Можем ли мы вам чем-нибудь помочь, господа? – прогудел первый, но в его тоне слышалось: "Готовьтесь к смерти, придурки!"
Оба брата замолчали на миг, после чего с ними случился новый приступ смеховой истерики. Охранники переглянулись и грозно нависли над странными посетителями музея.
– Мы вынуждены напомнить вам о необходимости соблюдения тишины в здании музея! – ухнул, как из бочки второй и засучил рукава, собираясь видимо переломать нарушителям все кости.
Но тут между мрачнеющими на глазах охранниками и утратившими самоконтроль близнецами, встал Драгис Драговски, улыбнувшись своей фирменной улыбкой в шестьдесят четыре зуба, при виде которой, в недавние времена, у самых самоуверенных громил сразу исчезала охота шутить.
– Всё в порядке, ребята! Всё под контролем! – заговорил он самым дружелюбным тоном, на который мог быть способен нильский крокодил. – Я прошу прощения за столь бурное выражение радости со стороны моих пациентов. Они сейчас успокоятся и постараются впредь держать себя в руках.
– Пациентов? – спросил первый охранник, недоверчиво взглянув снизу вверх на Драгиса, который был выше обоих здоровяков на полторы головы.
– Да, пациентов! – подтвердил тот, улыбнувшись ещё шире. – Позвольте объяснить. Я врач-психиатр, специалист по лечению душевнобольных воображающих себя кем-то ещё. Президентом, например или святым Иекадимом, да хоть жареным поросёнком на блюде, и такое, знаете ли, бывает! Так вот, эти двое – весьма достойные и состоятельные граждане, страдают, как раз таким заболеванием. Представьте себе – они воображают себя, один – доном Дульери, а другой – его братом и противником – Гранатой Фигольчиком!
– А ведь точно! – воскликнул второй охранник, уставившись на всё ещё давящихся смехом близнецов, словно только что их увидел. – Они действительно похожи! Вот этот, так просто вылитый Дульери!
При этом он указал на Фига.
– Но что вы делаете в музее с вашими, э-э, пациентами? – вновь спросил первый охранник, бывший видимо поумнее.
– Дело в том, – мягко ответил Драгис, доверительно взяв бдительного секьюрити за локоть, – что мой метод лечения отличается от традиционных, принятых в обычной медицине. Вместо того чтобы разубеждать пациентов, опровергать их притязания на то, чтобы быть теми кем они себя ощущают, я всячески поощряю эти заблуждения, стараясь довести их до абсурда. Смысл такой терапии заключается в том, что больной сам осознаёт всю нелепость своих утверждений и выздоравливает! Эти двое, как раз находятся на пути к выздоровлению. Их смех был вызван тем, что они поняли, насколько на самом деле они далеки от тех, кем считали себя до сих пор.
– Я бы не сказал, что они очень далеки! – почесал в затылке второй секьюрити. – Им бы в кино сниматься, так они похожи на…
– В кино! – воскликнул Драгис, словно его озарила внезапная идея. – Как же я сразу не догадался? Спасибо вам! Спасибо!
И он принялся энергично трясти руки сначала одного охранника, а затем и второго.
– За что это вы нас благодарите? – спросил первый охранник, сумев, наконец, высвободить руку, в то время, как второй, со съехавшимися к переносице глазами, проверял целостность своей кисти.
– Вы натолкнули меня на счастливую мысль! – крикнул Драгис. – Надо для закрепления эффекта снять их в фильме про дона Дульери! Это же великолепно! Слушайте, здесь же можно убить даже не двух, а трёх зайцев одним выстрелом! Во-первых, счастливое избавление обоих пациентов от недуга, во-вторых, можно будет снять шикарный фильм и заработать кучу денег, а в-третьих – я буду первым, кто применит такой приём в излечении маниакальных синдромов и первым, кто опишет его в медицине! А ведь это слава, признание, авторитет, премии и новые богатенькие пациенты! Ребята, с меня причитается! Я добьюсь, чтобы вас упомянули в титрах. Когда здесь закончим, сразу же приступим к выполнению нового плана, а пока разрешите нам продолжить сеанс терапии, пока достигнутый эффект не потерялся из-за перерыва.
