Алена Юрашина
Кит в моей голове
Глава 29
Я не успела прийти в себя, Хомяк всю дорогу лихачил, я, стиснув зубы, молчала, втайне мечтая об одном – оказаться в добровольном заточении – в своей комнате, в благословенном одиночестве, однако этому не суждено было сбыться, по возвращении домой меня ждал новый, неприятный и неожиданный сюрприз.
Бабушка сегодня не ждала гостей, однако я услышала голоса, как только толкнула входную дверь. Собираясь ненадолго заглянуть, чтобы поздороваться, миновала коридор и застыла на месте.
На кухне с моей бабушкой мирно беседовала… госпожа Никитина: расположилась инородным предметом на моем стуле, расправив тонкие плечи, дорогое кашемировое пальто ее было небрежно перекинуто через спинку, подметая поясом кафельный пол.
На столе между ними были разложены какие-то документы, листы с печатями, формуляры. Я снова настороженно перевела взгляд на ее красивое ухоженное лицо. Интуиция подсказывала: ничего хорошего ждать от этой женщины мне не стоит.
– Ксения, – осторожно и нежно, совсем как с глупым ребенком, заговорила со мной бабушка, и мне не понравилась ее интонация, даже в детстве она ни разу так ко мне не обращалась, – подойди, внучка… присядь рядом.
– Что это? Бабушка, что происходит? – спросила я, с опаской приближаясь к столу.
– Ксения… ты знаешь, кто это? Познакомься, это мама Артема…
– Мы с вашей девочкой уже встречались, – вежливо перебила госпожа Никитина, – виделись однажды в институте.
– А вы не против?..
– Конечно-конечно, пусть она тоже прочитает… я вовсе не против, скорее наоборот, чем быстрее она поймет… все же, это касается и ее тоже.
Я машинально взяла документ, что мне протягивали.
Печатные буквы выплясывали перед глазами, смысл улавливался с трудом, суть поначалу вообще не усваивалась, потому что сердце ухало где-то между ребер, и кровь шумела в ушах, затрудняя восприятие. Мне почему-то было очень страшно, и я неслышно шевелила губами, помогая себе, проглядывая строку за строкой, иногда через одну перескакивая.
Выписка… Больной… Никитин Артем Дмитриевич. Пол мужской. Возраст пятнадцать лет. Диагноз… основное заболевание… острый аффективный психоз…
Читать дальше я не смогла, непроизвольно сглотнула, делая большой шаг назад, плечи свело судорогой, позвоночник насквозь прошило раскаленным прутом, а может, такой на вкус и бывает острая душевная боль.
– Это неправда! – неожиданно громко сказала, – все это полная ерунда! Я не верю этому! И вам я не верю!
– Ксюша! – тоже повысила голос бабушка, выпрямляясь на стуле.
– Все в порядке, – поспешила успокоить бабушку госпожа Никитина, накрывая ее руку своей, – это нормальная реакция для человека с обычной психикой, другого я не ждала, сначала никто не верит. Я и сама долго не хотела верить. К сожалению, у сына со временем проявились все симптомы. Все до одного.
Со скоростью разноцветных стекляшек в калейдоскопе – именно так события сегодня сменяли друг друга, и выпавший теперь узор лишил меня дара слова… но не слуха, не разума. И, кажется, я понемногу начинала понимать, кто стоит по ту сторону зазеркалья и набирает картинки вручную, и сейчас ее голос продолжал уверенно вламываться в мое сознание, мельничным жерновом перемалывая душу:
– Как я уже говорила, Артем лишь частично восстановился после смерти отца, и с годами его состояние только ухудшается… пора это признать… постепенно, совсем незаметно. Я нахожу перемены каждый раз, когда приезжаю… перемены в худшую сторону. Этот город убил его отца… а теперь он его убивает. Я хочу увезти его отсюда, Артем нуждается в поддерживающей терапии, в медикаментах, в постоянном наблюдении у специалистов… мы с вами это понимаем… а он – нет… не хочет понимать, считает, у него все под контролем… а ведь это тоже симптом. В последнее время даже от антидепрессантов начал отказываться, и вот результат… вот во что все вылилось. Да, я виновата, что не досмотрела, но вы не представляете, как трудно с ним об этом говорить. Как с ним вообще трудно общаться! Он взрывается моментально, по любому поводу… все эти ужасные перепады настроения. Он не справляется с эмоциями. Не может справиться. Сам же от этого страдает, но препараты, которые способны помочь, не принимает. И моей помощи не хочет… а без помощи его ждет только рецидив за рецидивом…
Я молчала, я по-прежнему была обесточена, оглушена, но теперь еще и насторожена. Кит неуравновешен и вспыльчив, это правда. Госпожа Никитина говорила совершенную правду, но все же был нюанс: правду эту она подавала под своим фирменным соусом.
– И потом, ваша девочка… не поймите неправильно, я никого не хочу обидеть, ни в коем случае… ваша девочка очень мила, юна, и так неопытна… все это ему в новинку, но… Артему нельзя чем-то очень сильно увлекаться. В его состоянии нельзя погружаться в отношения с головой… нельзя привязываться к кому-либо, потому что это всегда заканчивается чем-то подобным… такое было не раз: срывы, потеря самоконтроля, как следствие, глубокая депрессия, и тогда он приходит за помощью ко мне…
Я, наконец, заставила себя выйти из оцепенения. Стоило вспомнить его лицо, когда он стоял передо мной на коленях. А его сегодняшние слова… как я могла забыть? И все мгновенно встало на свои места.
– Почему вы не называете вещи своими именами?
Она резко вскинула на меня глаза, ожидая продолжения, и взгляд ее сделался чуть более пристрастным.
– То, что вы только что описали… то, что мы с ним переживаем… это называется любовь…
– Любовь? – доброжелательно мне улыбнулась, – нет, я так не думаю. Нет-нет… даже если он признается тебе в любви… Даже если уже это сделал, не спеши ему верить. Подобные чувства Артему недоступны, это лишь один из способов добиться своего, настоять на своем… получить то, что он хочет, понимаешь? Только в этом контексте, преследуя собственные цели, он может использовать слово любовь.
Было слишком больно именно от нее услышать то, о чем думала всю дорогу, но во мне тут же заговорил дух противоречия.
– Нет. Нет! Кит не болен… Он не такой! Все не так… То, что написано здесь – не имеет к нему никакого отношения, вы никогда не заставите меня в это поверить. И бабушку вы не заставите, можете не стараться…
– Ксения, не груби! – одернула меня бабушка.
– Ах, еще это… Кит… Можете себе представить, сын придумал себе новое имя, – сокрушенно покачала головой его мать, – не знаю, как ему это удалось, но теперь многие здесь его называют именно так… Ксения, а тебе самой не показалось странным то, что Артем называет себя другим именем?
– Нет, мне не показалось! – отрезала я, – и вам известна причина, по которой он так поступил.
– Конечно, известна, – она снова повернулась к бабушке, проникновенно глядя той прямо в глаза, – знаете, сын ведь так и не смог примириться со смертью отца… не смог. Это было непростое время. В том состоянии, в котором теперь находится, Артем считает, что отец его бросил… умерев, оставил нас… ушел. Не может понять, что смерть – не добровольный выбор человека. Не понимает, что надо смириться с потерей, жить дальше. Напротив, теперь во всем винит своего отца… во всех грехах. Врачи объясняли мне, как устроена его психика… достаточно малейшего сбоя, чтобы снова скатиться на дно. А эти его увлечения… Артему нельзя пить. Да, да… сыну противопоказана любая, даже крошечная доза алкоголя, а он… так часто этим злоупотребляет…
Я боялась взглянуть на бабушку. Все, что говорила эта женщина, звучало для Кита… для нас с ним ужасно, расстрельно…
– …а пару лет назад, когда я лечила сына от наркозависимости в одной из лучших европейских клиник, – она вздохнула, потом постучала пальцем с аккуратным нюдовым маникюром по бумагам, – эти документы в той же стопке. Лечение было тяжелым, не скрою, он совершенно не шел на контакт. Нет, я его не виню, конечно же, нет… Такие, как он… не знают полумер, просто не видят, где надо остановиться, воспринимают в штыки любую помощь… но без моего контроля он пропадет… он уже пропадает…
Когда пытка, наконец, закончилась, и госпожа Никитина, решив, что с нас достаточно, засобиралась на выход, я даже испытала к ней что-то вроде признательности.
– Я отняла у вас столько времени. Прошу прощения. Оставляю вам копии. Можете изучать столько, сколько потребуется. Свой телефон на всякий случай я вам тоже оставлю, запишу вот здесь… Звоните в любое время, я отвечу на любой ваш вопрос. Но и тогда вы не поймете, что у него в голове. Что может прийти ему в голову… каким станет следующий шаг, а это – очень страшно… поверьте, я знаю, о чем говорю, я все это прожила, через себя пропустила. Страшно, когда вы не можете предугадать, что ваш ребенок натворит завтра… на что он способен. Это такая ответственность… бремя…
Она направилась к дверям, но вдруг остановилась. Воспользовавшись тем, что бабушка отвлеклась, собирая бумаги, смерила меня рентгеновским взглядом, делая какие-то выводы, и мне стало не по себе. Но вот бабушка повернулась, и образ безутешной матери вернулся.
– Да, забыла сказать, – сунув руки в рукава, изящно скользнула в пальто, – сейчас Артем находится под подпиской о невыезде. Увы… делу, о котором я рассказывала в начале, уже дан ход. Я не успела этому помешать, слишком поздно он обратился ко мне за помощью… до последнего верил, что сможет справиться своими силами. Не справился… Скажу прямо. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы мой сын и на этот раз вышел сухим из воды… Но и вы… думаю, вы должны согласиться со мной… будет лучше… разумнее, если ваша внучка останется в стороне, пока идет процесс. Я говорила об этом с сыном, и сейчас выражаю наше общее мнение. Поймите, я лишь хочу уберечь ее от неприятных последствий… от общения с Артемом. Да, мой сын не здоров, и это мой позор… мой крест. Мне нелегко это признать, но это правда. А теперь… ему понадобится какое-то время, чтобы прийти в себя, восстановить душевное равновесие. Лучше, если Ксения не будет ему в этом мешать. Еще раз подчеркну: мой сын способен на все. И чем дальше они будут друг от друга находиться, тем меньше вероятность, что он сможет ей как-то… навредить. Уверена, ее родители бы со мной согласились, будь они здесь…
Услышав невольный бабушкин вздох, я вскипела.
– Я в состоянии сама решить, как мне поступить… и Кит – тоже! Вы специально сгущаете краски, чтобы ее напугать. Будет лучше, если вы уйдете. Уходите прямо сейчас!
Вешая сумку на локоть, она лишь развела руками.
– Я должна была вас предупредить. Сами понимаете, дело серьезное… и дело грязное. Это статья. Статья. Простого решения не будет. Так что давайте действовать сообща, как взрослые люди, отбросив эмоции… И мой сын, и ваша внучка… как бы это не выглядело… для нас они все еще дети – несмышленые дети, которые немножко запутались в чувствах, заигрались в любовь, забылись… Но мы все еще в состоянии направить их на правильный путь. Это ведь наш с вами долг, как родителей, не так ли?..
– Уходите! – я указала на дверь, – уйдите немедленно!
Она сочувственно посмотрела на меня.
– Я понимаю твое отчаяние, Ксения. Поверь, я все понимаю, чувствую… я сама через это прошла. А еще, – она подошла ко мне ближе, – я чувствую запах. Это запах моего сына. Ты им насквозь пропахла… а значит, виделась с ним совсем недавно, – снова повернулась к бабушке, – вот именно об этом я и говорила… теперь, когда вы разделяете мое беспокойство, вы должны меня понять.
– Ксения, это правда? – строго спросила бабушка, – ты сегодня встречалась с Артемом? Ты не должна больше с ним видеться, надеюсь, ты это понимаешь?
– Бабушка… я не…
– Не стану мешать. Еще раз прошу прощения за неожиданное вторжение. Буду признательна, если эта информация не пойдет дальше. У сына и без того в жизни не все гладко… Поверьте, я не хотела вас беспокоить, ни в коем случае, это не мой выбор, но что поделать, если наша семья – это стихия… мы вламываемся в чужие жизни грубо и страшно, как катастрофа, как стихийное бедствие. Увы, мы покидаем их тем же способом.
Я догнала ее на лестнице, свесившись через пролет.
– Я не хочу, чтобы вы к нам больше приходили!
Госпожа Никитина остановилась, подняла голову. Сверкнули ее глаза. Она явно упивалась своей властью над нами, никуда не спешила, а мне, напротив, почему-то захотелось немедленно вернуться к бабушке.
– А ты не так глупа, как мне вначале показалось. Сперва я даже решила, мне не о чем волноваться. Но это заблуждение быстро прошло… после первого разговора с сыном.
– Тогда вы поймете и то, что на лесть я не куплюсь.
– О, нет… это не комплимент. Ты действительно умная девочка, Ксения. И как умная девочка понимаешь: в противном случае он никогда бы не обратил внимание… на такую, как ты. В тебе определенно есть стержень… определенно. Вот только во мне будет стержень покрепче. Не советую тебе со мной тягаться.
– Я не отдам его вам!
– Узнаю влияние своего сына… ты говоришь его словами, и ты упряма… так же, как Артем. Значит, вы утонете оба.
Она поднялась еще на пару ступеней, вдруг оказавшись напротив.
– Ты знаешь, что будет дальше? А я знаю. Тяжелая реабилитация, депрессия, постоянные вспышки агрессии… и так день за днем… Знаешь, каково это – жить на вулкане? А я всю жизнь на нем живу. Я к этому привыкла. Ты – нет. Прошлое никогда его не отпустит, потому что он не умеет прощать… со временем он и тебя возненавидит. Возненавидит так же, как меня… Я знаю своего сына. В этом городе он задыхается. Его единственный шанс спастись – уехать отсюда, начать все заново, с новой страницы… и никогда не оборачиваться назад. Я все сделаю, чтобы это произошло… сейчас, когда появился удобный случай… я его не упущу… Со временем ты поймешь меня, Ксения… поймешь, когда сама станешь матерью…
– А сами вы… стали?
Повисло молчание, а мне вдруг захотелось немедленно закончить этот разговор, и я повторила, отступая на шаг:
– Больше никогда не приходите сюда!
Оттуда, из полумрака, она послала мне улыбку, а показалось, что увидела звериный оскал.
–Не волнуйся. Уверена, это больше не понадобится… здесь мне и в самом деле уже нечего делать.
Перешагивая через ступеньки, поднимаясь в квартиру, слушая удаляющийся стук ее каблуков, я думала о том, что никогда прежде еще так жестоко не ошибалась в людях. Захлопнула дверь, закрыла на два оборота, словно боялась, что эта женщина может вернуться. Нельзя больше оттягивать. Я собиралась прямо сейчас серьезно поговорить с бабушкой, на этот раз выложить ей все без утайки. Все до крошки. Она должна меня понять, принять мою сторону… нашу сторону с Китом. В ссоре я с ним или нет, уже не имело того недавнего, определяющего значения…
В прихожей было тихо, остро пахло корвалолом и еще чем-то другим, не менее тревожным. Бабушка сидела на стуле, на том же месте, где мы ее оставили, рядом на столе – опрокинутый пузырек с каплями в небольшой лужице бесцветного лекарства. Бабушка была очень бледна, ее морщинистые руки так сильно дрожали, что она не могла прочитать ни строчки с листа, что держала.
Плеснув в стакан воды, я подскочила к ней, выхватила, сминая в кулаке, эту проклятую выписку. Она почти успела меня дождаться, почти: вдруг стала оседать прямо на руки, опираясь локтем на столешницу, хватаясь за сердце. Стакан разлетелся по полу. Вдребезги. Я схватилась за телефон.
Глава 30
Следующие несколько дней были действительно черными, когда моя бабушка и врачи боролись за ее жизнь. Обширный инфаркт миокарда. Статистические данные не обнадеживали: в таком почтенном возрасте на восстановление уйдет не один месяц. О полном выздоровлении речи не шло, но кризис все-таки миновал, и на пятые сутки бабушку перевели в обычную палату. Конечно, это была скромная победа, и до выписки было еще далеко, однако после того, как проревела в пустой квартире всю ночь напролет, я, наконец, почувствовала, что впереди забрезжили проблески надежды.
Снова больничные коридоры. Пару недель я практически жила в отделении сосудистой хирургии, слоняясь, как бесприютный призрак с неуспокоенной совестью, испытывая острые приступы вины: навещала в палате бабушку, сидела с ней, развлекала, как умела, ее и соседок, несмотря на то, что в голове у меня творился полный бардак. О Ките мы с ней больше не говорили, нельзя было ее беспокоить – нельзя ни в коем случае. Листы, что оставила в нашей квартире госпожа Никитина, я возила с собой в сумке, тщательно прятала от нее и изучала, как самостоятельное домашнее задание, только убедившись, что бабушка крепко, глубоко заснула.
Я по-прежнему не готова была поверить в то, что услышала, но чем чаще их доставала, чем внимательнее штудировала, тем яснее понимала: Кит должен мне все объяснить… Кит мне должен. У него же есть какое-нибудь объяснение тому, что сейчас происходит? Он найдет для этого название… должен найти. В конце концов, это ведь не то, о чем можно просто промолчать, забыв упомянуть при разговоре.
Наконец, наступило время, когда я достигла дна. Падать ниже было попросту некуда. В том ледяном извилистом тоннеле, где бродила, я не видела выхода, не единого просвета, только тишина гулких бесконечных переходов, непроницаемая для моих придушенных криков.
Я вновь медленно обвела глазами комнату, в которой находилась, чувствуя, как цепенеет что-то живое внутри, как кровь запекается, будто перед прыжком в пропасть. Все койки вокруг были заняты, бабушкина палата в этот час была полна посетителей… А я вдруг ощутила себя безумно одинокой в этой живописной толпе, а еще мне до смерти захотелось услышать человеческий голос – один-единственный голос, способный заменить собой вселенную. Его голос – такой, каким я его помнила в своей голове…
День неторопливо подходил к концу, а вместе с ним истекали и разрешенные часы посещения. Не дожидаясь дедлайна, сунув бумажки в глубокий внутренний карман, я решительно поднялась, чтобы попрощаться с бабушкой, готовая бежать к Киту очертя голову.
Обняв ее – обняв по-настоящему, словно в поисках защиты, на миг прижавшись к теплой щеке, резко распахнула дверь в коридор и застыла, обездвиженная, потому что прямо передо мной на пороге стояли… мои родители. А ведь за весь этот долгий день я так ни разу и не вспомнила, что они прилетают сегодняшним рейсом… а ведь они говорили мне об этом… причем не однажды.
Папа, на секунду крепко, по-мужски прижав к плечу, тут же шагнул мимо, оставив после себя шлейф аромата терпкого табака. Значит, снова не выдержал, сорвался, но разве можно было его в этом винить? Мама надолго задержалась в проходе.
Я упала в ее объятия, как размякший хлебный мякиш, вдохнула родной запах, запах дома, запах моего детства, не выдержала… и беспомощно расплакалась у нее на плече. Слишком много увесистых воспоминаний сразу навалилось на мои плечи, слишком давно я ждала встречи с нею, слишком не готова оказалась столкнуться с ней лицом к лицу.
Мама поспешила вывести меня в коридор, чтобы лишний раз не волновать бабушку, усадила рядом с собой на диван, давая возможность выплеснуть накопившиеся эмоции, погасить разгорающийся внутри пожар. Потом потихоньку принялась расспрашивать о состоянии бабушки, напомнив о том, что в мире существуют вещи куда важнее моих собственных душевных переживаний.
На этаже появился лечащий врач. Заступив на дежурство, он приступил к обходу, и ей пришлось меня оставить, зайти в палату, чтобы получить рекомендации по уходу за больной. А когда за окнами совсем стемнело, и в больничных коридорах пробудилось тоскливое эхо, мы все вместе отправились домой.
Освободиться я смогла только глубоким вечером. Незаметно опустив ключи от машины в карман в полутемной прихожей, не моргнув глазом соврав родителям, что перед сном привыкла дышать свежим воздухом, ступила на лестничную клетку.
Снег кругом уже вовсю таял, свисая сосульками, весне все-таки удалось с боем прорвать блокаду, и это уже не изменится: то тут, то там с грохотом обрывались лавины с крыш, которые уже вовсю использовали по назначению коты. Незнакомые молодежные компании облюбовали мокрые придомовые лавочки, надежно здесь устаканившись.
Стоило мне торопливо пройти мимо одной из них, меня окликнул пьяный мужской голос, вполуха слушая сбивчивый и длинный монолог парня, я поспешила укрыться от него в салоне автомобиля, заводя двигатель и на всякий случай блокируя двери…
Кит был один. Несмотря на позднее время, мне открыл почти сразу.
– Это – правда? Все это… правда?? – начала я без предисловий, вихрем ворвавшись в прихожую. Хотела увидеть его первую реакцию. Первая реакция обычно ведь самая правдивая, разве нет?
Внимательно наблюдала, как он бегло пробежался взглядом по листку, вверх-вниз, обратно, и через секунду уже протягивал назад. Этот документ ему знаком… или все-таки нет? Я ничего не успела понять.
Кит сонно потер глаза, потянулся, по-прежнему не глядя на меня. Кажется, он спал, а я его только что разбудила.
– А сама ты как думаешь?
– Не хочешь отвечать? А может, не знаешь, что ответить?
Он посмотрел на меня зло, с прищуром, с обидой и вызовом.
– Ну, а если и так… если все правда, что это меняет? Это что-то меняет… для тебя?
Не выдержав, я опустила глаза.
– Не знаю. Я не знаю! Я ничего уже не знаю!
– Ну, так пойди… и подумай.
Он развернулся, почесывая в затылке, направился вглубь комнаты. Я машинально последовала за ним, захлопнув за собой двери.
Проходя мимо бара, внезапно остановился, а может, именно сюда он и шел. Наклонившись, пошарил в дубовом шкафчике, выудил, не глядя, первую попавшуюся бутылку, плеснул в стакан водки. Выпил залпом. Налил. И снова выпил. Вот и вся реакция. Обернулся через плечо, убеждаясь, что я не ушла.
– Кто дал тебе это? Она? Ну, конечно, она… больше некому, – руки, с двух сторон обхватившие края столешницы, заметно напряглись, – только учти, моя мать переедет тебя, как груженый локомотив, и не поморщится. Не остановится, чтобы посмотреть, что от тебя осталось… что осталось от твоих близких. Осталось ли хоть что-нибудь… Просто помни об этом. Никогда не забывай, если и дальше собираешься с ней общаться.
Я не обратила внимания на эти его слова, снова уткнулась в выписку.
– Но как… я не понимаю. Я не совсем понимаю. То, что здесь написано… Ты что, действительно… ничего не чувствуешь? Ничего…
– Я ничего не чувствую, – равнодушно подтвердил он.
– Ты мне врешь.
– Я тебе вру, – повторил тем же бесцветным тоном.
– Кит, перестань! Твоя мать сказала, ты перестал принимать антидепрессанты? Это правда?
– Я перестал принимать антидепрессанты. Это правда.
– Почему ты закрываешься от меня? Поговори со мной, Кит! Давай поговорим. Я хочу, чтобы ты объяснил…
Он с грохотом опустил бутылку обратно на стол.
– Что тебе объяснить, Ксения? Что?? И какого черта?.. Ответь себе сама: ты хоть раз видела в моем доме таблетки?? А впрочем… за объяснениями иди к моему лечащему врачу! Если интересно, его фамилия под гербовой печатью… известная фамилия в узких кругах, между прочим. Да и сам он просто отличный мужик, рекомендую…
Я снова услышала звук льющейся жидкости.
– Не надо, Кит. Прошу тебя, не пей больше…
– Почему? Что еще она сказала? Я сам угадаю… Она сказала, что ее сын хронический алкоголик… а еще – наркоман со стажем… да, и лечению, конечно, я поддаюсь с трудом. Боишься, сорвусь на тебе? Думаешь, я на это способен? Боишься меня… смешно. А знаешь, иди домой. Я опасен для общества. Там внизу… если читала внимательно, есть особая сноска. Давай, вали отсюда, Ксения! Вали! Сейчас допью бутылку и начну крушить мебель. Потом сожгу дом…
– Я видела дату. Это старый документ. Может быть, тогда… но теперь… может, все по-другому… ты ведь не знаешь…
– Это так не работает, – устало ответил он, – нет, это не так работает. Время мне не союзник, я ведь уже говорил тебе. Скорее, наоборот. Оно не способно меня излечить. Я конченый псих, поставь на мне крест… точка!
– Это не правда. Я тебя знаю. Все это не правда. Не верю. Я – не верю!
– Да ты уже поверила. Ты легко в это поверила. Легко. Поверила, даже не читая…
Он приблизился, но недолго стоял напротив. Не отрывая взгляда, начал медленно обходить меня по кругу, заставляя поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, чтобы не потерять зрительный контакт.
– А ведь на самом деле она могла подсунуть тебе, что угодно, и ты бы поверила. Что угодно, просто подумай об этом… это ее особый талант. Талант, каких еще поискать. Талант обводить доверчивых людей вокруг пальца. Это могла быть просто распечатка из интернета… Долбанная распечатка или фотошоп… а может умелая подделка, просто чтобы отмазать меня от срока… мне же светит срок, понимаешь? А что, если документ настоящий, но за него дорого заплатили, потому что врачи тоже люди, они хотят время от времени отдыхать на Сейшелах, возить туда своих юных любовниц… Тебе это в голову не приходило? Нет, конечно же, нет… в твою голову это не приходило… проще было поверить ее словам. Сразу поверить. Легко поверить. А у нее этого добра навалом… компромата на меня… она долго его собирала… всю жизнь… компромат на собственного сына. Своеобразное хобби, ты не находишь? Но ты поверила ей! Поверила ей, не мне. Поверила. Что ты смотришь? Что смотришь?? Что это я вижу на твоем лице…. это сомнения?? Теперь засомневалась? Теперь ты засомневалась?? Неужели я так уверенно говорю?! Нет. Нет. И еще раз нет! Почему ты так легко попадаешься? Почему поддаешься? Не верь мне, Ксения. Не верь! Такие, как я… мы же просто отличные манипуляторы… Я знаю, куда ударить… куда надавить… где сгладить углы. Не спрашивай, откуда, я просто это знаю, потому что я такой… Я – такой! Итак, кто же тебе врет? Решай. Решайся! Выбери сторону, ну же… Он? Она? Мать или сын?.. А может, мы оба? Может, мы оба играем тобой? Играем твоими чувствами? Я же чертов игрок, посмотри, как меня тащит от азарта нашей… с тобой… игры…
Голова медленно наливалась болью, звенела, становилась чугунной, и не только от того, что он безостановочно кружил вокруг, не давая сосредоточиться на словах. Как только Кит вновь оказался передо мной, я схватила его за рукав.
– Так это неправда? То, что здесь написано, неправда? Это все неправда? Просто скажи мне. Кит, скажи! Мне достаточно будет одного твоего слова.
Он усмехнулся, резко высвободился и покачал головой, но кружить перестал, вернулся к открытой бутылке на столе, пару раз подбросил в ладони крышку, запустил ею, как камешком по воде, в сторону камина.
– Нет, этого будет недостаточно, и мы оба это знаем. Я ничего тебе не скажу. Ты уже все решила для себя. Все решила за меня. Все итак сказано. Все уже сказано. Все, что написано на твоем лице, Ксения… в твоих глазах, как в зеркале… я вижу чудовище, ошибку… недоразумение. А я так устал смотреться в это зеркало. Все это я ненавижу. Ненавижу. А ты разочарована, испугана. Ты насмерть испугана… я это понимаю. Ты просто заблудилась… так что иди домой, хорошая девочка… за окном темно, а ночью бродить одной в лесу очень опасно. Иди… а еще подумай хорошенько… хочу, чтобы ты знала, – голос стал звучать чуть более натянуто, – если захочешь сейчас закончить всю эту… фигню, я… не стану тебя останавливать.
И мне снова не хватило воздуха.
– Не надо меня отталкивать! Почему ты все время это делаешь?! Почему ты… Не надо меня снова отталкивать, Кит…
Он взорвался.
– А как надо? Как?? Что ты хочешь от меня услышать? Зачем пришла? Ждешь моего признания?? Признаюсь!! Смотри, ты меня поймала… прижала меня к стенке! Да… Да, я больной… я больной, я придурок, я психопат, и черт знает кто еще, Ксения, я ведь так многолик… но ведь ты сама уже это знаешь. Ну, чего ты на меня так уставилась? Иди отсюда. Давай же, уходи! Все. Хватит. На сегодня я сыт. Мне достаточно. С меня нахрен достаточно! – он взялся за голову, – достаточно с меня, черт возьми… как же я устал. Я иду спать… не собираюсь и дальше страдать всей этой бабьей херней!
Направляясь к выходу, взглядом поймала отражение темного зеркала в прихожей. Зеркала всегда живут своей жизнью, но что-то и для меня теперь неуловимо изменилось. Прямо сейчас, в эту минуту из сумрачной глубины поверхности смотрела не девчонка – та, кем я была совсем недавно, еще вчера – а молодая женщина, смотрела на меня строго и немного печально. Слишком много на меня свалилось, слишком тяжел оказался груз… и все же я устояла. Интересно, я навсегда останусь такой… или метаморфоза вскоре продолжится?
В дверях остановилась. Кит не смотрел мне вслед, но это уже не имело значения.
– Моя бабушка в больнице. Недавно у нее случился инфаркт.
Он медленно развернулся, в глазах начал разжигаться огонек тревоги, сделал несколько шагов ко мне, но следующие мои слова заставили его резко, как от выстрела в упор, остановиться.
– Это твоя мать… она пришла к ней в тот вечер, когда я была здесь, с тобой… вывалила на нее все это без подготовки… Все случилось из-за нее… сразу после ее ухода.
Его глаза скользили по моему лицу.
– Мне очень жаль… я этого не хотел… Ксения, поверь, мне действительно очень жаль. Прости, что меня не было рядом… Что мне сделать? Скажи, что? Я могу чем-нибудь помочь тебе? Могу? Все, что угодно…
– Можешь. Передай своей матери… чтобы она больше не приближалась к моей бабушке… чтобы ни к кому из моих близких она больше не приближалась.
– Она вас больше не побеспокоит, я тебе обещаю. Я клянусь… Подожди. Останься… Не уходи… хотя бы сегодня…
Я знала, стоит ему оказаться рядом, я уже не смогу развернуться и уйти, а сейчас мне хотелось только этого. Только этого одного.
– Неважно. Это неважно. Не подходи ко мне… не надо. Мне нужно время… кажется, оно нужно нам обоим… время, чтобы подумать. Ты знаешь, где меня найти… только дай мне немного времени. Кит, остановись… Пожалуйста, остановись… досчитай хотя бы до ста…
И тогда он, наконец, остановился в метре от меня, глядел с какой-то глухой звериной тоской, молчаливой… беспомощной…
– Хорошо, – тихо согласился, – я знаю правила, Ксения… я тоже умею играть в прятки… Я подожду, пока ты остынешь… пока мы оба остынем. Но потом я приду, слышишь? Приду, даже если ты не захочешь меня видеть… и все равно тебя найду.
Развернувшись, я рванула на себя дверь на воздух, в злую кусачую ночь, срывая свою боль с петель. Распахнула только со второй попытки, оставив ему еще несколько ударов моего сердца. Вышла за порог и тут же получила отрезвляющую пощечину от горного ветра. Кажется, надвигалась весенняя гроза, волосы так и хлестали по лицу, пока шла к машине, но слез не было. Что бы отныне ни произошло, я, наконец, чувствовала себя целой, а не его половиной. А значит, между нами снова глубокая пропасть. Не было никакого несуществующего моста через нее, никогда не было. И в том, что себе его вообразила, виновата только я сама.