Алена Юрашина
Кит в моей голове
Глава 19
Потом мы снова сидели у камина. Время от времени Кит тянулся, брал кочергу, чтобы разворошить угли в пылающей пасти, и это выглядело так мирно, уютно. Мы сидели долго, и все это время он говорил со мной. Ему нужно было кому-то выговориться, впервые за много лет, а мне нужно было его услышать, и я не шевелилась, не перебивала, вот только слезы все никак не удавалось от него скрыть, и из-за этого Кит еще больше смущался.
– Все зависело от того, что именно я видел: небо или солдатиков…
Закусив губу, я вопросительно взглянула на него. В руке Кита была новая, только что откупоренная бутылка, он бережно, но упрямо отвел мою руку, когда я попыталась его остановить, и сделал несколько больших глотков. Не рассчитав, изрядно пролил на себя. Он и без того был уже мертвецки пьян, язык его просто чудовищно заплетался.
– Она, моя мать… заканчивала худграф, когда я родился. Готовясь к моему появлению, она рисовала небо на потолке детской. Не знаю, может, это была ее дипломная работа… Художник из нее вышел что надо, это я признаю. Безмятежное голубое небо, по нему плыли белые кудрявые облачка… барашки такие… я сосчитал в них каждый завиток, – он говорил так тихо и так неразборчиво, что мне едва удавалось улавливать смысл этих горьких фраз, – ну, и солдатики… белье было куплено из расчета на то, что родится мальчик. Хм, дай вспомнить… Там были щелкунчик, целая кавалерия, рыцари, даже чебурашка с крокодилом, по-моему… но в основном, конечно, солдатики… Стойкие. Оловянные. Солдатики… Вот так. Их-то я и видел чаще всего. Чаще всего видел. Так что сказку эту я теперь ненавижу, я ее до смерти ненавижу, понимаешь? Словно это она мой личный враг, а не… а не… А потом он запирал меня в той чертовой комнате, и я сидел так часами… я днями там сидел, круглыми сутками. И это было даже приятно, потому что тогда он меня не трогал… И все же я не мог понять, а за что?.. За что? Что я сделал не так?.. В чем я ошибся? Где оступился? Когда?.. Знаешь, каково это: остаться запертым в четырех стенах? Знаешь, что это значило для меня?? Без права играть со сверстниками, гулять, веселиться… Запирая меня, он забирал у меня детство, мой смех… да весь этот гребаный мир! И он это прекрасно знал, потому запирал меня так часто… Это было, как… я там медленно сходил с ума, сказать по правде, я чуть крышей не поехал… а может, все-таки поехал… А потом, когда доходил до ручки… Когда хоть волком вой, хоть на стены лезь… Да, я и выл, смотрел на лес и выл от тоски, от обиды… скулил, как паршивый щенок. Зачем им понадобился ребенок? Дрессировали бы собачку… я-то дрессировке не поддавался. Когда меня выпускали, я всегда убегал… всегда… Но они всегда меня возвращали, и все повторялось заново, только в этот раз мне было еще больнее… Было только больнее… непослушным всегда достается на орехи. А когда я снова доходил до ручки в той комнате, я швырял все, что попадалось мне под руку, переворачивал мебель, бил стекла, портил… Я ломал игрушки, Ксения… ломал все свои чертовы игрушки, но они все равно покупали мне новые… а я снова их ломал… И это было особое издевательство, потому что их всегда было слишком много… игрушек… для одного… нежеланного ребенка. Там, в той комнате, запертый, я делал все, на что были способны эти руки…
Он вытянул вперед свои большие сильные руки, с удивлением разглядывал их какое-то время: руки дрожали, потом медленно сжались в кулаки, а я снова беззвучно заплакала.
– Я делал все, что мог. Все, что мог… Я сделал бы больше, если бы это помогло мне выбраться из той ловушки… Я просто хотел, чтобы меня кто-нибудь услышал, понимаешь? Чтобы хоть кто-нибудь…
– Но кто-то же должен был видеть, как твой отец… Горничные, няньки, репетиторы, Кит. И никто… ничего?
– Дай-ка я снова поведаю тебе о власти денег в этом проклятом мире…
Я нервно сглотнула.
– Все, что с тобой случилось… это все происходило здесь, где мы находимся… в этом доме?
Мне было нехорошо от самой мысли об этом.
– Что? Нет… Нет-нет, – он вздохнул, оглядев мимоходом пространство, что нас окружало, – дом, в котором живу, я выбрал для себя сам. А тот сказочный пряничный домик, дом моего детства, где он… а я его сжег, Ксения. Пробрался как-то ночью, улучил момент, когда новые жильцы отсутствовали, да и бросил несколько бутылок с зажигательной смесью. Я все продумал… Просто спокойно шел по кругу и забрасывал в окна, ясно? Я сжег его дотла, тот чертов дом. Я долго стоял и смотрел, просто стоял и смотрел, с какой жадностью его пожирает пламя. Светло было, как в июльский полдень, и я едва не ослеп. От того дома ничего не осталось, уж я постарался. Знаешь, тогда внезапно стало так легко, я понял, что горы способен свернуть… этот адреналин, силы… я до сих пор это чувствую… И я все стоял и смотрел, питался этим пламенем, пока сирены не завыли совсем близко. Да я просто не мог оторваться. Я не мог уйти, понимаешь? Если бы только было возможно, я сделал бы все заново, повторил десятки, сотни раз… Но дом так и не стали восстанавливать, а те люди получили приличную страховку… отступные. И да, мне вообще похер, что они подумали… Матери удалось замять дело, ну еще бы, ей пришлось вертеться сраным ужом, но с этим проблем у нее никогда не было. Когда пожарные прибыли на место, я все еще стоял на дорожке прямо перед домом… и у меня обгорели ресницы… брови, короче, меня с трудом оттащили, решили, что я конченый псих, меня даже связали, представляешь? Потому что здоровые мужики никак не могли справиться с пятнадцатилетним выблядком, а я все продолжал кричать, я вырывался, катался по земле… так смешно… и бесполезно. Но главного я добился: тушить было уже нечего. Там до сих пор пепелище, Ксения… вокруг него я и построил свою новую жизнь… В итоге, я даже условного за поджог не получил. Вот так все было на самом деле. Потом, конечно, начали всплывать какие-то мистические подробности… народ здесь любит нагнать жути, выдумывают всякие небылицы про нас, а потом в них верят. Да они могут верить, во что пожелают, мне ни тепло, ни холодно… я, в общем-то, не против, мешать никому не стану. Я – злая страшная разрушительная сила… может, в чем-то они правы, – он вновь поднял кочергу, чтобы перемешать подернутую красноватыми проблесками золу. – Им нравится перемывать кости моей семье, я давно это понял, они наслаждаются… но в этом никто не виноват: просто они тоже не могут остановится… ворошат и ворошат угли моего детского костра… кидают камни мне под ноги, пока я иду по мостовой моей личной голгофы… ну, и пусть… это ведь мой путь, мне с него и свернуть-то некуда, ни вправо, ни влево… там везде бездонная пропасть… и она меня зовет… зовет меня к себе. Когда слышу ее голос, всякий раз думаю: только бы не отозваться… только бы… не посмотреть ей в глаза. Потому что отвернуться уже не смогу, я знаю. А значит, упаду…
Все это было ужасно, то, чем он делился со мной, но, как ни странно, я его понимала. Я прекрасно понимала, что тогда чувствовал Кит. Я его понимала не только умом, но и сердцем, душой, всем своим существом. Словно в какой-то момент становилась на его место… Нет, не так просто: я находилась внутри, в самом пекле, в пожарище, становилась им самим, и была загнанным в угол ребенком, потом подростком, я ходила в его собственной шкуре, я стирала подошвы его ботинок своими окровавленными ступнями. Я прекрасно понимала, что он не мог тогда поступить иначе. Ему необходимо было уничтожить все, что было связано с… Хотя бы для того, чтобы окончательно не свихнуться.
– С тех пор у меня и появилось что-то вроде… клаустрофобии. Не то, чтобы… просто… такое навязчивое состояние. Ненавижу запертые двери… по возможности вообще стараюсь избегать любых замкнутых помещений, а если не удается… всегда стараюсь держаться ближе к выходу… или к окнам, а комнаты… запертые комнаты пытаюсь максимально быстро наполнить светом, чтобы не успеть… не успеть испугаться. И это никак не связано с призраками… тень отца Гамлета не гоняется за мной по ночам, ясно? Я легко переношу темноту… я люблю одиночество. Просто я больной… больной придурок с повернутой психикой, Ксения, который… убедил себя, что выздоровление возможно… когда-нибудь… с кем-нибудь. И я живу только этой надеждой, потому что если у меня когда-нибудь ее отнимут, я просто сдамся… тогда я перестану бороться, а значит, я дышать перестану, понимаешь?
Я быстро стерла слезы, но он все равно заметил и нахмурился.
– Однажды у тебя обязательно будет семья, я уверена. У тебя будут дети, Кит… и с тобой, и с ними все будет хорошо.
– Дети? – он грустно покачал головой, – ну, нет. Не в этой жизни. Этого я себе никогда не смогу позволить.
Он просто должен дать себе еще немного времени.
– А сам ты кому-нибудь рассказывал об этом?
Он ответил, только сделав новый глоток:
– Степка знает… Так вышло, увидел однажды мою спину… случайно… Я ведь осторожен, я не свечу шрамами… даже с девчонками, понятно? Но он с расспросами не приставал, он славный малый, он умеет молчать… Пожалуй, и все…
– И ты больше никому… никогда? Но… почему?
Он пьяно усмехнулся, едва не подавившись виски из-за этого, снова долго утирался рукавом.
– Ну, а ты бы стала трепаться… о таком дерьме? Вот и я не стал. Ведь она говорила мне: сынок, это не то, о чем можно рассказывать… не то. Просто маленький секрет, во всех нормальных семьях живут свои маленькие секреты… А я, как прочие нормальные дети, рос очень доверчивым ребенком…
– Ты и есть нормальный, Кит.
– Нормальный? Ты и половины не знаешь. Мой отец был тем еще мудаком, но и я ничем не лучше. Я закончу так же, как он…
– Нет… и ты ни в чем не виноват, слышишь?
– Не виноват… А ты, значит, теперь стала психологом? И что я должен сделать? Снова разрыдаться у тебя на плече? Или ржать в голос до нервного срыва, чтобы заехать на принудительное лечение в специальное заведение закрытого типа? Специальное заведение со всеми удобствами, в котором тебе готовы предоставить все, что угодно, разумеется, кроме свободы? Ну, нет, с меня хватит, потому что этот уровень я уже прошел…
– А сам ты чего хочешь?
– Чего я хочу? Сейчас я хочу напиться. Напиться в хлам, больше ничего.
– Да ты уже перебрал. И, кстати, верни мне ключи от машины, за руль я тебя все равно не пущу, пока не придешь в себя.
– А теперь мы поиграем в полицейского. Очень мило. Которого будешь изображать? Хорошего? Или плохого? Да мне без разницы… А ты та еще затейница, Ксения. Глядишь, к утру вылечишь мою… детскую травму.
– Перестань.
Он продолжал ершиться, Кит… Все же он был очень сильным человеком.
Мы проговорили у камина почти до рассвета, а потом я отвела его в комнату.
Одним небесам известно, чего мне стоило подняться под руку с ним вверх по этой бесконечной лестнице. Повалившись на кровать, Кит мгновенно вырубился. Он был морально истощен, выжат до дна, и произошло это не сегодня.
Я сидела рядом с ним, то глядя на него, охраняя беспокойный сон, то с тревогой посматривая в окно, где уже вовсю размеренно сыпали снежные хлопья, разбиваясь вдали о скалы. Этой ночью горы снова накрыла метель. С таким снегопадом скоро дороги напрочь заметет. Как я выберусь отсюда?
Меня это беспокоило, пока вдруг не поняла: а мне не надо туда, ведь не хочу отсюда выбираться, и мне не нужен весь этот мир в снегу. Хочу остаться здесь, рядом с этим человеком. Хочу остаться и не думать, что мне придется однажды его покинуть.
Я оглядела стены, уже казавшиеся такими знакомыми, перевела взгляд на спящего Кита. То, что я снова была здесь, в этой комнате… до сих пор казалось невероятным. Разве я могла этим утром угадать, чем закончится день?
Его рука расслабленно лежала поверх одеяла, кровь на костяшках давно запеклась, но суставы выглядели припухшими. Он так и не обработал раны… но ему не привыкать их получать. Я невольно улыбнулась. Ничего. Раны обязательно затянутся, а Кит забудет все это и будет жить дальше. Потому что теперь он не один, и я ему в этом помогу.
– Кит, – произнесла вслух, привыкая.
– Кит, – осторожно убрала волосы со лба, любуясь.
Ему к лицу его имя.
От него просто чудовищно пахло алкоголем, а еще – сонным теплом и поделенным на двоих рассветом. И все было, как в день рождения, снова свет мягко струился из приоткрытой двери ванной комнаты, рассеивая сумрак.
Я недолго боролась с собой: склонилась ниже, и сердце замерло. Конечно, он даже не почувствует этого. Мой поцелуй будет легким, как перышко, и очень нежным.
Едва коснувшись мягких губ, я вдруг испуганно отпрянула. Показалось или его губы и впрямь чуть растянулись в улыбке? Должно быть, почудилось. Однако стоило мне в это поверить, губы снова дрогнули, а следом Кит прошептал, не открывая глаз:
– И я тоже так делал… я тоже… один раз. На той вечеринке, когда ты была в отключке… помнишь? Ну, до того… до того, как тебя начало выворачивать наизнанку. Видишь, не такие уж мы с тобой и разные, хорошая девочка.
Шепот оборвался, но едва я убедила себя, что Кит снова спит, услышала:
– А я ведь втрескался в тебя тогда уже по уши, а ты меня в упор не замечала. И все вместе… это было впервые… впервые со мной. А потом, на той вечеринке… ты так смотрела на меня, как будто тоже тонула… тонула на той же глубине… тонула так же, как я. И я подумал… Я твердо тогда решил: я тебя получу. Ты моей будешь, чего бы мне это не стоило. Знаешь, я сказал бы тебе о своих чувствах… в то утро сказал бы все… Я ведь шел… не спал всю ночь, собирался тебе все рассказать. Я загадал, будь что будет, пусть даже ты просто рассмеешься мне в лицо, но вышло так… ты первой сказала, что думаешь на мой счет, и я не смог… не смог уже забрать свои слова обратно. Мои слова ведь очень… очень тяжелые, Ксения. Что меня занесло, я сразу понял… на следующий день, вот только изменить уже ничего не мог, даже когда… когда меня избивали… трое, там, в тупике за клубом… Но я это заслужил, сам нарвался… но и тогда… и тогда было не так больно, как от тех… твоих… слов.
Кит снова заснул, моментально, так же, как и проснулся, а я еще долго сидела, обхватив себя руками за плечи, слегка раскачиваясь от переполнявших меня эмоций, наблюдая, как ближайшие склоны выбеливает снегом, вспоминая события, что мощной лавиной прокатились по нашим жизням после той памятной вечеринки.
Сколько же из того, что нам довелось пережить, мы могли миновать, если бы пазл изначально сложился иначе. Но неужели судьбы, как и люди, могут быть предвзятыми? Потому что моя судьба определенно мне за что-то мстила.
Я вновь взглянула на Кита и прошептала, отважившись вдруг поделиться только что открывшимся мне откровением:
– А я ведь влюбилась в тебя еще раньше… влюбилась с первого взгляда, Кит, с той дурацкой… первой нашей встречи. Влюбилась в ту самую минуту, когда мы вдвоем с Лизой смотрели тебе вслед…
На этот раз Кит не улыбнулся. Потому что давно и крепко спал.
Сбросив верхнюю одежду, я забралась в кровать. Он не пошевелился, когда я опустилась рядом. Какое-то время, лежа на соседней подушке, еще наблюдала, как он спит. Но усталость брала свое, веки неудержимо закрывались. В конце концов, сама не заметила, как погрузилась в сон.
Глава 20
Воспоминания, как и заслуженные медали, имеют две стороны. Всегда ровно две. Они приходят короткими вспышками, настигают внезапно, камнем из подворотни ударяя по голове. Они скрываются везде… в запахах, в звуках, в нечаянном жесте случайного прохожего, в сыгранных капелью нотах незнакомой песни, в солнечном зайчике, пойманном в капкан зеркала заднего вида, среди спиц раскрытого навстречу дождю серого зонта… и конечно, в грезах. И здесь их больше всего. Ведь там, где подсознание беззащитно, наделенные властью, они обретают поистине сверхъестественную силу.
Некоторые потом еще долго не отпускают, заставляя погружаться в них с головой, и там, где они нас оставляют, мы чувствуем себя потерянными, утопающими, брошенными. Воспоминания, которые способны принести лишь боль. Много боли, целые реки, разлитые после весеннего половодья. И впору потерять надежду, но… если это боль бесконечной утраты, то рука об руку с ней всегда приходит приятное послевкусие моментов, однажды прожитых вместе, прожитых на двоих, прожитых полной грудью. Светлые пятна, от которых становится легче на душе, а чаще, пронзительнее и теснее, но ведь их уже не вырвать из памяти, не стереть, зато в них можно укрыться, как у теплого очага зимней метельной ночью.
Мне всегда было мало. Мне было мало наших с Китом общих воспоминаний, а потому я их искала везде, не дожидаясь, когда они придут сами, а отыскав, заставляла себя проживать их раз за разом, просто чтобы снова почувствовать себя живой, просто чтобы ощутить его рядом. Но именно они, наши первые воспоминания были самыми яркими, запоминающимися, острыми – из тех, что занимают слишком много места в голове, от которых нельзя укрыться, уйти, убежать, нельзя рыбкой скользнуть в иные воды. Таких моментов мало в жизни, но они есть. Они есть у каждого, они неизбежны, и даже если некоторые из них очень приятны, зачастую они еще и слишком болезненны. И оттого вспоминать их всегда больно, но это всегда сладкая боль на грани.
Два карточных домика, в которых мы были заперты, даже когда не подозревали о существовании друг друга, рассыпались мгновенно, разрушились, как злые чары, за одну-единственную ночь. Это был важный, но первый и неуверенный шаг на пути, где просто взяться за руки, еще не значило по умолчанию выбрать правильную дорогу – дорогу, на которой нами не будет совершено непоправимых ошибок: от опрометчивых поступков ведь никто не застрахован. Но Кит протянул мне свою руку, а я уже стиснула ее крепко, и именно той ночью наше одиночество закончилось. А все, что, складываясь в причудливые рисунки, вновь и вновь показывал мне пестрый калейдоскоп того дня, который грянул следом, было слишком похоже на сон… Сон, от которого не хочется просыпаться, но и проснувшись, не хочется верить, что густой, как патока, сон-греза закончился. Кажется, я не поверила в это до сих пор. А может быть, просто до сих пор не хочу просыпаться.
* **
Я снова улыбалась. Не успев разлепить веки, вдруг осознала: я снова улыбаюсь в никуда. Скорее всего, недавно в моей жизни произошло какое-нибудь значимое событие, наверное, это был грандиозный праздник, а может, долгожданная встреча с человеком, которого отчаянно, давно и тщетно пыталась всюду отыскать. Подняв ресницы, увидев, что за бабушкиным окном снова часто сыплет снег, поняла: недавно произошло все сразу, вот поэтому я так глупо, счастливо улыбаюсь в пустоту…
***
И тогда он был, снег, – шел всю ночь, и в комнате наутро сделалось довольно прохладно. Кит уже не спал, устремив задумчивый взгляд в потолок, играл моим локоном: то пропуская в ладони, то наматывая на палец, но делал это осторожно, как будто боялся меня случайно разбудить.
Я лежала у него на плече, прижавшись всем телом. Должно быть, ночью замерзла и захотела согреться. Наши ноги под одеялом сплелись, мое бедро на его бедре… очень тесно. Смущение, неловкость… они не появились, словно никогда и не ведомы были мне подобные чувства. Как и ему. Стоило поднять голову, Кит повернулся и просто сказал:
– Привет.
– Привет, – я нехотя оторвалась от него, поежилась, сразу покрываясь сотнями мурашек: там, где нас не было, постельное белье было очень холодным. Сонно потерла глаза, вскинула руки, пытаясь привести волосы в порядок под его пристальным взглядом, – давно ты не спишь? Почему сразу меня не разбудил?
Он неопределенно повел плечом.
– Хотел, чтобы ты отдохнула. Кажется, вчера я был слишком… болтлив.
– Нет, не был, – уверенно сказала я, – как ты себя чувствуешь?
Кит поморщился, пошевелился, разгоняя кровь по венам, с наслаждением разминая затекшие члены, потянулся.
– Довольно паршиво. Сейчас меня спасет только холодный душ, а еще лучше, ледяной… этот прием обычно работает. А ты?
– А я бы столько не выпила, – попыталась скрыть улыбку, но мне не удалось, – да ты хоть что-нибудь помнишь, самоубийца?
Теперь он и сам мне улыбнулся.
– Ну, еще бы. Такое разве забудешь? Приснилось мне или ты снова приставала с поцелуями?
Его глаза потеплели, но я никак не могла понять, о чем он думает, когда продолжает так смотреть, и с разбегу бросила себя в стремнину:
– А если нет… если тебе не приснилось? Тогда…
– Тогда… – что послужило ему точкой опоры? Возможно, обнажившись передо мной, он чувствовал себя вправе рассчитывать на ответную откровенность, – может, с чистого листа? Знаю, тогда у нас не получилось… – он чуть привстал на локте, выдавая сдерживаемое волнение, – а я уже испортил все, что мог, и будет очень трудно это исправить. Но… хочешь, рискнем? Начнем с чистого листа? Давай рискнем. Ты и я… Ксения? Что скажешь?
Он смотрел, не отрываясь. Неужели он так напряжен оттого, что не знает, каким будет мой ответ? Протянув руку, я слегка пригладила ему волосы. Как давно я хотела это сделать, и вот, наконец, смогла. Подумала… и взъерошила, как было.
– А разве мне нужно что-то говорить? Я проснулась с тобой в одной постели… Кит.
Его пальцы уже коснулись моего тела, и я легко поддалась. Долго, прижавшись к груди, слушала, как с надеждой стучит его сердце. Оба наших сердца.
– Мне нравится твой ответ, – прошептал Кит, – и просыпаться рядом с тобой мне тоже нравится.
Хотелось, чтобы этот момент никогда не заканчивался, длился, повторяясь снова и снова, стал моей математической формулой бесконечности. Миг, когда Кит держит меня на своей груди, где я чувствую себя тепло и безопасно в кольце его крепких рук…
***
Взбивая ногами одеяло, избавившись от него, я, наконец, окончательно проснулась, чтобы вспомнить: на календаре тридцать первое декабря, совсем скоро вступит в свои права новый юный год, а значит, впереди еще много дел, а я до сих пор валяюсь в постели, обнимая подушку, мечтая.
Однако стоило теплым струям воды ударить по стенам душевой кабины, воспоминания без предупреждения хлынули снова, заставив в них самозабвенно утонуть…
***
Перед тем, как отправиться в душ, Кит предложил остаться у него, провести весь день вместе. Стоя в дверях ванной комнаты, наблюдая, как я снова кутаюсь в одеяло, ждал моего ответа.
Мне было жарко от одного его взгляда, а я…. Я думала о том, что мне следует вернуться раньше бабушки, ведь она сразу поймет, дома я еще не бывала. И вообще давно пора было ей позвонить, успокоить, объясниться, накануне я ведь так и не сделала этого, хотя знала наверняка, бабушка будет волноваться. И я ответила:
– Хорошо, я останусь.
Когда за ним закрылась дверь, мой взгляд, блуждая по комнате, случайно упал на его телефон, упал и вдруг зацепился – телефон, что лежал на прикроватной тумбочке с его стороны, телефон, который Кит поставил на зарядку перед тем, как уйти.
Задержав дыхание, я обратилась в слух: в ванной комнате по-прежнему ровно шумела вода, время от времени Кит потешно отфыркивался, похоже, душ и в самом деле был контрастным.
Черная, без единого просвета, заставка. Ни пароля, ни отпечатков пальцев для разблокировки не требовалось: хозяин не пользовался никакой системой защиты, и я больше не колебалась, хотя понимала, поступать подобным образом – дурно и подло. Конечно, это не оправдание, но, может быть, я стала неразборчивой в средствах, потому что у меня имелась своя цель, к которой я теперь была близка, как никогда прежде? Кит ни о чем не догадается.
Она… Пропущенные вызовы. Как много было от нее пропущенных вызовов. Но не в последние дни. В последние – тишина. Почему? Возвращаясь к началу списка, сама не заметила, что неудачно нажала… на исходящий вызов.
Похолодев, судорожно стремясь обратить ситуацию в прежнее безопасное русло, торопливо стала тыкать в экран. Слишком торопливо, слишком поспешно. Не то… тоже не то. Разнервничавшись, принялась метаться по комнате, нажимая все кнопки подряд, вполголоса кроя себя на чем свет стоит, и вдруг, точно гром посреди ясного неба, услышала звонок. Приятный телефонный звонок, который все звенел и звенел в стенах этой самой комнаты – его спальни, и который продолжал звучать, кажется, только потому, что я так и не сбросила вызов.
Машинально пошла на источник звука, двигаясь наощупь, чувствуя, как что-то рвется из груди… осколками… сердце?
Встроенные шкафы. Я открывала каждый по очереди, забывая закрывать… последний от меня и первый от входной двери. Нерешительно потянув на себя хромированную ручку, ощупала взглядом содержимое. Средняя полка, аккуратные стопки его вещей, и… подозрения подтвердились, но теперь мелодия звонка просто оглушала.
В голове, в сочных красках сложились сразу несколько сценариев, с небольшими вариациями, но ни один из них не мог меня устроить.
Несколько мгновений я тупо смотрела на телефон в своей руке, красный телефон без чехла… Из-за паучьей лапки – кривой трещинки, изуродовавшей пол экрана, не разобрать имени абонента. Как она его записала… как называет его? Почему для меня это важно? Уже не обращая внимания на разрывающую перепонки музыку, вглядывалась вновь и вновь, пытаясь рассмотреть имя, вертя телефон, рассматривая под разными ракурсами, но… тщетно.
А потом телефон резко отняли у меня из рук.
Я даже не услышала, как он подошел. Запах геля для душа и мыла, Кит не потрудился одеться, а может быть, не успел. Капли на коже, влажные растрепанные волосы, вокруг бедер обернуто полотенце, второе, поменьше, свисает с плеч. Готовый свежий образ для рекламы.
– И как продвигается следствие? Уже нашла главную улику? Лихо. По глазам вижу, приговор готов вступить в законную силу, – взвесив телефон в ладони, сбросил вызов и швырнул его назад на полку, будто там ему самое место. Взявшись за края полотенца на шее, с любопытством огляделся. – В самом деле, что за детский сад ты только что мне здесь устроила? Ксения?
То, что затопило меня, нельзя было назвать стыдом. Угрызений совести я не испытывала. Нет, было нечто другое. Гораздо хуже. Удушливая волна… Откуда она взялась внутри, я не знала, но течение уже умело подхватило.
– Что это? – дыхание оборвалось, – ты можешь это объяснить? Можешь?! – я без малого удерживала себя, чтобы не перейти на крик, и голос снова сорвался, – кто забыл его у тебя? Чей это телефон?! Чей?
Я хотела и боялась услышать, как он будет оправдываться. Но в этой щекотливой ситуации Кит продемонстрировал поистине королевское самообладание: его лицо оставалось совершенно непроницаемым. Когда увидел, как сильно я раскраснелась, соизволил разомкнуть сжатые губы.
– Для допроса слабовато. Значит, это сцена ревности? А я сразу не понял. Успокойся. Выдохни. Это телефон моей матери, Ксения. Автоматом сунул себе в карман, когда медики отдали, а потом забыл про него… вообще забыл, в больнице не до того было. Когда переодевался, видимо, по запарке оставил его здесь, прямо на полке. С тех пор ни разу не вспомнил… удивительно, что он до сих пор не разрядился. Завтра же отвезу Матвею, – он развернул меня к себе, сжал мои плечи, – ты могла просто спросить. Просто спросить, я бы ответил… Я способен ответить на любой твой вопрос, но… больше не повышай на меня голос… терпеть не могу женских криков. Не могу и не стану. Обычно просто разворачиваюсь и ухожу.
Из всего потока информации сознание выхватило одно, самое важное.
– Это телефон твоей матери? Хочешь сказать, – я указала пальцем, – там, в шкафу лежит телефон твоей матери? Она… этот контакт в твоей телефонной книге, на чьи звонки ты никогда при мне не отвечаешь… она – это и есть твоя мать?
Он утвердительно кивнул.
– А ты что подумала?
Кажется, он что-то еще говорил, но я не разбирала слов: в сознании медленно продолжали складываться недостающие частицы затейливой головоломки, одна к одной, а когда сошлись, мой старый страх лишился всякой силы.
– Я не… я же не знала. Ты ведь ничего мне не рассказывал. Ты никогда мне…
– А ты спрашивала? Ты хоть раз меня спросила? За все время… я ведь ни разу не услышал от тебя ни одного вопроса. Ни одного чертова вопроса, Ксения. Ни разу, – от его объятий веяло таким спокойствием, что меня, наконец, запоздало захлестнула волна стыда, а следом пришло невероятное облегчение, когда он прошептал мне на ухо, – больше никогда так не делай. Никогда больше не сомневайся во мне. Я не стал бы предавать твое доверие. Не стал бы… не в этот раз… Ты что, плачешь? Почему ты плачешь? Ну, вот еще, не надо, не плачь. Ксения… а с тобой не соскучишься…