Алена Юрашина
Кит в моей голове
Но вот заиграли первые нотки грустной медленной композиции, и молодежь вокруг меня вдруг начала потихоньку расступаться, а потом и дробиться, разбиваясь на пары. Стоило мне остаться в одиночестве, я слегка растерялась. Подругу, судя по всему, тоже успели пригласить на танец.
Не зная, как быть, собиралась уйти, и вдруг заметила, что ко мне направляется незнакомый парень. Неужели ко мне? Он загадочно улыбался, приближаясь, – взгляд с легким налетом интереса – определенно, он идет ко мне. Но хорошо это или плохо?
И в этот самый момент меня круто развернули, и я почувствовала знакомые железные тиски, крест-накрест опутавшие талию.
– Хорошо подумал? – ровным, не предвещающим ничего хорошего голосом у меня над головой спросил Кит. Парень под его тяжелым взглядом заметно стушевался, позволяя окончательно себя раздавить, – а теперь пойди и подумай еще раз. Но теперь как следует. И башкой.
Пристально, враждебно-недоверчиво Кит исподлобья наблюдал, как тот растворяется среди топчущихся в тесных объятиях парочек, видимо, рассчитывая, что с минуты на минуту вдруг представится повод двинуться следом. Потом, ничего не объясняя, взяв меня на буксир, решительно потащил за собой.
Лиза, Зиганов и остальные, разумеется, остались танцевать, они даже не заметили этой маленькой скомканной зарисовки, может, и к лучшему.
Сначала я просто шагала за Китом, так молчаливо признавая за ним право на подобные действия, затем не выдержала, принялась активно брыкаться. И в чем здесь, собственно, моя вина?
– Ну, чего ты так вцепился? – пальцы его были железными, – я никуда не убегу, обещаю. Отпусти меня. Отпусти! Эй, Никитин, вообще-то я к тебе обращаюсь! Ты меня слышишь?? Да почему ты всегда такой наглый??
Он так внезапно остановился, что я едва в него не врезалась. Прищурился, и в пронзительно яркой зелени его глаз вспыхнул какой-то недобрый огонек. Совершенно непредсказуемый.
– Как ты меня только что назвала? Наглый? Значит, я – наглый? Ну, пусть будет так… Заметь, я тебя за язык не тянул, сама напросилась.
Он так быстро скрутил меня, что я даже вспылить не успела. С легкостью приподняв, закинул на плечо, как мешок картошки. Крепко приложившись о его спину, я резко выдохнула, чувствуя, как дыхание разом вышибло из груди. Клянусь, он за это ответит.
Шаг у него был широкий, свесившись вниз, я ощущала его нутром, каждый его размашистый твердый шаг, и вскоре где-то позади остались и танцпол, и все остальные, те, что стояли с распахнутыми ртами. Кит направлялся к диванам, и вряд ли сейчас кто-нибудь был способен его остановить. Кроме меня.
Пытаясь ущипнуть, коварно заходя то с одного, то с другого боку, чтобы поскорее избавить себя от унизительного положения, я не заметила, как съехала с его плеча. Он небрежно взял меня за бедра, чтобы поправить, попутно неожиданно пощекотав. Блуза задралась выше пупка, заставляя остро ощущать прикосновение мягких пальцев к оголенной коже. Я засмеялась, а потом и захохотала, задергалась, уже в голос требуя, чтобы он немедленно оставил меня в покое.
И вот, наконец, добилась своего: он поставил меня на ноги, и мир вокруг перестал вращаться. Но радоваться пришлось недолго, через мгновение он уже снова принялся меня щекотать, и, судя по всему, останавливаться не собирался, набросился, планируя защекотать до смерти, нащекотаться всласть. Знал ведь уже, как ненавистна мне эта мерзкая щекотка.
– Кит… ну, не надо… перестань! Ну, Кит… Я прошу тебя… да блин…
Извиваясь угрем, уворачиваясь от него, я, как срезанная, рухнула на диван, задыхаясь от непроизвольного беспричинного смеха, кого-то неосторожно потеснив при этом и даже не заметив. Почувствовала, что Кит упал рядом, и сразу сжал меня в руках, подтянул к себе, сгреб в аккуратную кучку, и мы надолго так замерли, одновременно успокаивая наше возбужденное дыхание.
– Все еще считаешь, что мне не место в твоем городе? – пробормотала я ему куда-то в ключицу, когда снова смогла говорить.
Почувствовала, как его подбородок смял волосы над ухом.
– Это что еще за глупости? Я никогда так не считал.
Но вот его снова кто-то окликнул, а постепенно удушающе громкие звуки продолжающейся вечеринки ворвались и в мое сознание тоже, напоминая, что мы, вообще-то, здесь не одни. Мы больше не одни, нас – двое…
Даже когда вернулись Лиза с Зигановым, я продолжала послушно и тихо сидеть рядом с ним, глубоко погрузившись в мягкие подушки, наблюдая за происходящим из-под прикрытых ресниц. На полусогнутом колене Кит держал бутылку пива, я слышала его смех, но в разговор не вслушивалась, мне было достаточно того, что он так близко.
Когда предмет очередной беседы окончательно себя исчерпал, не выдержала, ткнулась носом ему в шею, чтобы вновь вдохнуть его теплый запах. Кит не стал отделываться от меня дежурным прикосновением губ, и несколько мгновений после того, как он отодвинулся, пристально глядя, внутри ответно полыхало требовательное пламя.
Верно угадав значение знакомого упрямого блеска, я снова спряталась у него на груди, теперь уже от смущения, потому что смотрел не только он: за каждым нашим движением наблюдало сразу много глаз, каждое наше слово старались услышать чьи-нибудь уши. И только Кит, казалось, ничего не замечал: от него все эти кучные взгляды отлетали рикошетом, как пули от бронеплит, но по-другому ведь и быть не могло. А я вот наверняка никогда не смогу привыкнуть к столь грубому постороннему вниманию.
Ежеминутно ощущала, как нас поедают, причмокивая и рассасывая, завистливые недоброжелательные взгляды. Сколько из тех девчонок, что постоянно крутились вокруг, мечтали оказаться на моем месте? А сколько из них успели здесь побывать? И вот я уже снова бессмысленно злилась на него, хотя по сути он ничего мне не сделал.
Словно почувствовав резкую перемену в моем настроении, Кит наклонился ко мне.
– Хочешь, принесу тебе что-нибудь выпить? Заказывай, что пожелаешь, – когда отказалась, понимающе усмехнулся, – боишься, что снова накидаешься? Не волнуйся, сегодня я не дам тебе напиться, как в тот раз.
Меня как вожжами хлестнули.
– По-твоему, это смешно? Смешно, да? Ну, конечно, столько приятных и трепетных воспоминаний. Та еще была вечеринка! И тебе, и… другим есть что вспомнить.
– А это ты о чем?
Он склонился еще ниже, отворачиваясь, забивая на приятелей, положил ладонь на подлокотник, загоняя меня в угол и одновременно отгораживая от остального мира.
– Сам знаешь! О том, что ты тогда хорошо проводил время… и не один.
Он вскинул брови, но глядел на меня беззастенчиво, без толики смущения, и острый шип ревности вновь ковырнул свежую ссадину в груди.
– Ну, а ты что делала? Сидела и злилась, как сейчас? Какая же ты все-таки забавная, когда злишься, – он поцеловал меня в нос, – пообещай мне, что будешь злиться чаще, – поцеловал меня в щеку, – злись хоть каждый день, я не против… – еще один короткий поцелуй, – несколько раз в день… ну, я прошу тебя, давай же… злись…
– Как же, не дождешься! – я уперлась обеими ладонями ему в грудь, – такого удовольствия я тебе точно не доставлю.
Какое-то время мы шутливо боролись, и я первой не выдержала, с облегчением рассмеялась. Мы оба весело рассмеялись, а потом я забрала у него бутылку пива, и сразу сделала несколько неоправданно больших глотков. Кит не сказал ни слова поперек, просто наблюдал, как я пью, но в глазах плясали озорные смешинки, будто решил, что снова победил меня в споре… Пусть. Его внимательный взгляд вдруг навеял кое-какие воспоминания, и я оторвалась от стеклянного горлышка.
– Кстати, а что ты сделал с тем парнем… ну, с тем, который приставал ко мне на той вечеринке, помнишь?
Губы его тут же сжались в тонкую полоску, а брови – нахмурились. Но едва мои глаза зажглись оттого, что я, наконец, разглядела на его лице ревность, Кит сразу расслабился.
– С Руновым, что ли? Я что-то запутался в твоих парнях, – насмешливо прищурился, – а ты что, уже забыла, как зовут Рунова?
– Нет, я говорю не про Костю. Потом, когда… Кости уже не было… он ушел, а этот парень…
– Ах, этот… – его захват на талии стал крепче и строже, – значит, это ты запомнила? Какая же у тебя избирательная память, Ксения. А где были его руки, тебе напомнить? Могу даже показать… Показать??
– Не надо… не издевайся, – остановила я его, – если честно, тот придурок… кажется, это последнее, что я помню. Так что ты с ним сделал?
Кит унялся, хладнокровно откинулся на спинку дивана рядом со мной, забрал бутылку из моих рук.
– Ничего не сделал. Просто подошел и сказал: исчезни. И он… – сделал характерный пас рукой, – исчез.
Я посмотрела на него с невольным уважением.
– Ты страшный человек, Никитин.
– Знаю, – потянув меня за руку к себе, согласился он.
– Погоди, – я попыталась отстраниться, озаренная невероятной догадкой, – а с Руновым ты тогда что сделал? Ты что-то сделал? Нет, подожди-ка… постой. Я ведь так и не узнала, куда он внезапно испарился с той вечеринки, оставив меня… тебе…
В ответ он как-то неопределенно ухмыльнулся, только усилив подозрения, а я вдруг незыблемо осознала: даже тогда, давно… когда я сама была еще так бесконечно далека от самой мысли, что мы с ним когда-нибудь будем вместе, Кит шаг за шагом, медленно и методично убирал препятствие за препятствием со своего пути, и делал это так грамотно, что я долго ничего не замечала… не могла ведь заметить.
Это же настоящее искусство. Мастерство, где кузнец, не полагаясь на милость капризного случая, уверенно, сам кует свое счастье. Ярко горит огонь, раздуваются горны, трепещут, плавятся чувства, перетекая в нужные ему формы и нервные окончания… А я могла пройти мимо. Если бы я тогда не приняла внезапного решения поехать к нему в больницу, наверное, я бы просто прошла мимо. Мимо него… мимо своей судьбы… и никогда не прошла этот отрезок его жизни вместе с ним, рядом с ним, плечо в плечо…
– И что там происходит в твоей голове, когда ты так на меня смотришь? Смотришь на меня, как на розового единорога. Ну, говори… говори уже, Ксения, я не восьмое чудо света… и я до чертиков заинтригован.
Я просто покачала головой, а потом прошептала.
– Давай уйдем отсюда. Уйдем прямо сейчас? Я хочу тишины и воздуха… я хочу к тебе, Кит. Я очень хочу к тебе. Поехали?
И он просто… без слов, без ненужных вопросов протягивает мне свою твердую руку, чтобы я могла опереться на нее, поднимает с дивана. Его не нужно о таком просить дважды. Он всегда понимал, и будет понимать и беречь то, что для меня действительно важно.
Глава 25
Частенько под предлогом того, что отправляюсь к Лизе, я оставалась ночевать у Кита. Наверняка бабушка догадывалась, где на самом деле я провожу свое свободное время, но ничего мне не говорила, не укоряла, не предупреждала, и, к счастью, вызвать на серьезный разговор больше не пыталась.
Порой, оставаясь наедине друг с другом, мы с ним могли не спать всю ночь напролет, порой – лежа рядышком, на соседних подушках и просто разговаривая. Было достаточно осязать его рядом, хватало этого – одного спокойного скользящего прикосновения. Касаться его тела пальцами, или щекой, или кожей бедра…
А бывало, мы подолгу молчали, задумчиво и отрешенно наблюдая, как предрассветная муть постепенно разбавляет сумрачную темень комнаты, и это было наше окно в мир, и этой призрачной близости нам было довольно. И даже если один из нас со временем проваливался в сон, даже если – оба, мы всегда просыпались, обнявшись. Всегда – только обнявшись.
Иногда, возвращаясь из полудремы, прильнувшая к его плечу, я ощущала легкие прикосновения к волосам. Кит вообще любил играть моими волосами. Однажды он сказал мне:
– У тебя такие волосы… на морскую пену похоже. Вот… я пропускаю их между пальцев, и они исчезают. Смотри, моя ладонь пуста. Однажды ты тоже вот так… исчезнешь без следа из моей жизни. Уйдешь из нее навсегда. Если бы ты знала, как я ненавижу этот день. Ненавижу так сильно… Я бы все сделал, только бы он никогда не наступил.
– Но ведь он еще не настал, этот день? Может, он и не придет вовсе?
Он лишь грустно покачал головой.
– Он придет… Он обязательно наступит, Ксения. Придет, чтобы наказать меня за все. Если бы ты знала, как я боюсь в нем оказаться. Если бы ты только знала… Потому что нужно будет… снова… пройти сквозь все это в одиночку. И я пройду. Конечно, пройду весь путь до конца, не сомневайся, вот только… впереди у меня уже не будет… тебя. А это самое страшное, понимаешь? Это – самое страшное.
Кит повернулся ко мне, исцеляюще улыбнулся, сглаживая непрожитую тревожность момента. И тот миг, и ту улыбку я помню до сих пор. Только он один умел так заразительно улыбаться. Одновременно беспечно и пронзительно. Цепляя за сердце, проникая глубоко в душу. Так глубоко, что оставлял внутри меня раны… сквозные, неизлечимые.
Но бывали и иные ночи, запредельные, ночи, в которые творилась настоящая магия, воспоминания о которых, точно бусины в жемчужном ожерелье, одна к одной, я храню в душе отдельно от других, не смешивая, – с другими их невозможно перепутать. Ночи, прикосновения к которым мне особенно дороги.
С тех самых пор, как между нашими землями пролег прочный мостик, чернота глубокой пропасти уже не так страшила. И теперь, когда Кит был рядом со мной, в одной постели, когда смотрел на меня с таким откровенным мужским интересом – а смотрел он бесстыже и упрямо, и я знала, что это уже не изменится, я была перед ним беззащитна, но ведь и он передо мной – тоже.
Мы готовы были проводить ночь за ночью, просто изучая друг друга. Кит поощрял меня во всем, не останавливал, не устанавливал запретов, с ним можно было воплотить в жизнь любое мое желание, любое… и понемногу я втянулась, готовая пройти этот марафон до конца, еще не понимая, в какую изматывающую гонку ввязалась… и с кем.
Когда его внутренний огонь грозил спалить все вокруг дотла, вдруг оказывалось, что я тоже глубоко им заражена, я вспыхивала, горела, а затем сгорала, и он позволял… а потом между нами все начиналось снова, только теперь это он был тем, кто просил меня не останавливаться.
Но было то, что изрядно портило настроение, омрачало нашу жизнь, оставляло на ней грязные пятна. Журналисты по-прежнему всюду преследовали Кита, и если до сих пор подобных стычек не происходило, на то была лишь воля случая. Действительно, неприятных встреч долго удавалось избегать. До самой весны, до того вечера…
В один из холодных мартовских дней, покинув наполненное тихой музыкой тепло ресторана, мы заметили, что возле «БМВ» крутятся какие-то люди. Я не успела понять, что происходит, иначе непременно бы его остановила. Но тогда, не давая опомниться, Кит взял меня за руку и потащил прямиком к машине.
Поддаваясь, лед хрустел под ногами, резкий порыв ветра распахнул полы пальто, которое я не успела застегнуть, взбесившийся шарф надулся парусом, на секунду залепив Киту лицо, и он с раздражением отвел его в сторону, позволяя мне перехватить трепещущее крыло в полете.
Заметив наше приближение, мужчины сразу оживились, двинулись наперерез. Их было двое, они казались совершенно разными, и вместе с тем были на удивление похожи. Красные носы, высоко поднятые воротники, цепкие сверлящие взгляды. Совершенно игнорируя и их присутствие, и торопливо задаваемые вопросы, Кит щелкнул кнопкой сигнализации. Журналисты не отставали, пошли следом, пока мы обходили автомобиль.
Он отпустил мою руку, и я увидела откинутую нараспашку пассажирскую дверь.
– Садись!
– Кит…
– Я сказал, сядь в машину! Не заставляй меня повторять!
Едва опустилась на сидение, громко хлопнул дверцей. Сквозь лобовое стекло я с тревогой следила за напряженным разговором. Судя по тому, как сочно багровели лица репортеров, в выражениях Кит себя не ограничивал.
Я с острым сожалением огляделась по сторонам. Увы, на парковке в этот час больше не было ни души, ни одного свидетеля, некому было вмешаться, прекратить то, что грозило зайти слишком далеко.
Стоило Киту сосредоточиться на одном из собеседников, другой вдруг незаметно отошел в сторону, выждал пару минут, наблюдая за эмоциональным диалогом, а потом сделал несколько осторожных шагов к машине. Я продолжала подозрительно наблюдать за ним. У Кита остался только один собеседник. Вроде, это должно было меня немного успокоить, но это меня почему-то не успокаивало. Совсем скоро я поняла, почему.
Приблизившись к машине, журналист нагнулся… и вдруг навел на меня объектив, попытавшись незаметно сделать серию снимков. Позировать мне совершенно не хотелось. В мозгу мгновенно сработал какой-то защитный механизм: я неосознанно коснулась лба рукой, пытаясь скрыть лицо, и эти мои действия заставили его торопливо и профессионально сменить ракурс.
Едва понял, что происходит возле машины, пока его отвлекают, Кит просто взбесился. Я прежде никогда не видела его таким озверевшим, и не на шутку испугалась. Он налетел на репортера, как тропический ураган, впечатывая в крыло, отобрал камеру, с громким стуком зашвырнув на крышу «БМВ», но продолжал держать за грудки, хорошенько встряхивая, что-то сквозь зубы втолковывая.
Выражения лица журналиста было не разглядеть, слышались только короткие точечные удары грузного тела о корпус, а вот лицо Кита в этот момент было действительно страшным. Второго репортера уже и след простыл, судя по всему, он предпочел ретироваться, оставив своего приятеля отдуваться за двоих.
Мои пальцы судорожно сжались на ручке двери, когда Кит нанес первый и единственный удар, -мужчина рухнул, как подкошенный, и больше не поднимался, а Кит стоял над ним и смотрел, стоял и смотрел, сжимая и разжимая кулаки, кажется, добивая словами. На выручку уже спешила охрана ресторана – на парковке все же имелись камеры видеонаблюдения, и Кит вскинул руки, поворачиваясь им навстречу, показывая, что все в порядке. Дождался, чтобы репортер это тоже подтвердил, безо всякого сочувствия пнув его при этом ногой. Уходя, сдернул с крыши камеру и… изо всех сил грохнул оземь.
Я так и не успела выбраться из машины: оглушительно хлопнула дверь. Оставив охранников разбираться с незадачливым журналистом – один из мужчин уже присел перед ним на корточки – Кит стремительно, сжигая резину, сдал назад, и сразу сорвался с места в карьер, даже не набросив на плечо ремень, ни разу не взглянув на меня. Лицо его оставалось совершенно белым, почти сливаясь по цвету со свежими сугробами, что лежали по сторонам от дороги.
– Что ты сделал? Зачем? Какая муха тебя укусила? Ты не должен так реагировать… ты не должен, – мне хотелось плакать от бессилия, его реакция меня напугала. После того, что пережила, я чувствовала странную тяжесть в области сердца, как бывает перед самой грозой: на душе было очень неспокойно.
– Да неужели? – мотор опасно взревел, заглушая мои последние слова, позвоночник, плечи вжались в спинку сидения: «БМВ» разгонялся все сильнее, ловко лавируя между рядами, хотя Киту была совершенно не свойственна такая мажорная манера вождения. Я понимала, насколько он взбешен, но разве мне было от этого легче? С какой быстротой им удалось вывести его из себя…
– Ты разве не видишь, тебя специально провоцируют? Это же их хлеб. Ты разве не видишь? Зачем ты ударил его, разбил аппаратуру… а если они состряпают из этого репортаж?
– Я ничего не боюсь! Я ничего и никого нахрен не боюсь, ты поняла?
И это были самые невинные слова, что на меня обрушились. Кит ругался так долго и так грязно, что я не способна повторить его выражения. Закусила губу, с замиранием сердца следя за торопливо сменяющимися за окном картинками, молча дожидаясь, когда способность адекватно мыслить вернется.
А как только это произошло, когда он неожиданно вильнул, вызывая на себя праведный гнев водителей, резкие визгливые сигналы клаксонов, жестко подрезав сразу несколько машин, чтобы внезапно изменить маршрут, когда остановился на пустой парковке готовящегося к открытию торгового центра и пулей выскочил из машины, оставив двери открытыми, немедленно вышла следом.
Мы были здесь одни. Только дул свежий ветер, бесцельно гоняя остатки строительного мусора по пустой площадке изрезанного белоснежной разметкой асфальта. Переступая через него, а чаще вовсе не замечая, Кит безостановочно кружил неподалеку от «БМВ», почти не контролируя свои действия, от него магнитными импульсами исходили штормовые волны какого-то бесформенного первобытного хаоса, разрушительной энергии, что всегда так страшила меня, и внутри все сжалось, съежилось от тревожных предчувствий. Интуиция пронзительно кричала об опасности.
Когда он в очередной раз приблизился к машине, я не выдержала:
– Если так будет продолжаться, они добьются своего! Однажды тебя достанут! Ты этого хочешь, Кит? Этого?
– Ну и пусть! И похер! – он по-прежнему задыхался от ярости, – единственное, чего я хочу – чтобы тебя никто не касался своими грязными руками. Никто… кроме меня! Пусть лезут куда угодно, но не к тебе. То, что есть между нами – мое! И только мое. Наше! Все это не их собачье дело. Никому больше это не уперлось. Прикасаться к тебе нельзя… Нельзя! Еще есть вопросы? Я дорожу этим, ясно? Никогда не дорожил, а теперь… Не позволю… я не позволю вывалять нас в грязи. Что угодно сделаю… кого угодно остановлю… надо будет, уничтожу… если придется, раздавлю…
– Успокойся, Кит. Успокойся. Ну же, дыши глубже, – я взяла его ладонь в свои, ощущая, как мощно его потряхивает, хотя краска постепенно возвращалась на лицо. Я сама, глядя на него, испытывала болезненное покалывание во всем теле, – все закончилось, пожалуйста, успокойся… Они ведь только этого и ждут… ждут, когда ты выйдешь из себя. Не позволяй им больше…
Он вдруг с неожиданной силой сдавил мои руки, будто стальными браслетами сковал. В тот момент я не почувствовала боли, лишь под вечер разглядела желтоватую синеву, что разлилась на предплечьях в тех местах, куда пришлись его пальцы.
– Ты – моя, Ксения! Ты только моя! Я тебя не отпущу. Я тебя никуда не отпущу… Потому что я… Надеюсь, ты это понимаешь? Ты теперь только моя. Повтори… Скажи это! Скажи!
Кит был настойчив, Кит был убедителен, вместе с тем, Кит был… до смерти напуган, и я торопливо сказала, вскидывая руки, проводя пальцами вдоль линии его жестких скул, чувствуя, как нереально они напряжены.
– Я твоя. Успокойся. Пожалуйста, успокойся. Я твоя, Никитин, и только твоя… а ты – мой.
Он прижался губами к тыльной стороне моей ладони, вновь заглянул в глаза, теперь с глубоко спрятанной болью, с какой-то непроходящей детской обидой.
– Почему они не могут оставить меня в покое? Почему просто не оставят в покое? Я не хочу… не хочу, чтобы это продолжалось… Сколько можно? Сколько еще? Все эти годы… я словно нахожусь под куполом цирка… под самым, сука, куполом… и без страховки. Но я не долбанный канатоходец, Ксения, а этот цирк мне уже осточертел. Хочу спуститься… Как же я устал от всего этого дерьма… Хочу жить, а не показывать трюки. Хочу просто жить, как другие… как нормальные люди. Хочу просто дышать… рядом с тобой. Почему это так трудно понять? Почему мне приходится это объяснять… раз за разом? Почему??
Я молча обняла его, сплела руки вокруг талии, дожидаясь ответных прикосновений. Наконец, он глубоко вздохнул, обхватывая меня, прижимая к груди, и я поняла, что он начинает отходить.
А когда вернулись в машину, когда Кит положил руку мне на колено, вдруг осознала, что ощущаю ее тяжесть по-другому: ощущаю так же естественно, как если бы рука была моей. Мне вдруг стало страшно, и я накрыла его ладонь своей. Он только отсутствующе улыбнулся, выруливая на трассу, но я продолжала жадно смотреть на него: насколько же мы теперь зависимы друг от друга…
Машина плавно покачивалась на неровностях полотна автострады, и всю дорогу до коттеджа я пыталась отодвинуть беспокойство подальше, убрать его в самый дальний угол сознания, захлопнуть надежную крышку, но тревога никуда не уходила. Мне было страшно… по-настоящему страшно оттого, что однажды я могу все это потерять… что однажды я могу потерять Кита.
Видимо, эта некрасивая история произвела на меня слишком тягостное впечатление, а может, я всегда была чересчур впечатлительной. Так или иначе, именно в ночь, что последовала за этими событиями, мне приснился тот ужасный сон.
Я почти ждала увидеть частокол равнодушных деревьев, ощутить своей кожей дыхание зимней стужи, оказаться во мгле густого леса… подсознательно я всего этого очень боялась, и потому с суеверным внутренним трепетом продолжала от ночи к ночи ждать. Но в этот раз на меня обрушилось нечто совершенно другое…
Я умела плавать. Я хорошо умела плавать, но не в стремительном беге реки, не в ледяной воде, когда не попадает зуб на зуб, когда волосы мгновенно схватываются ледяными сосульками, когда совсем скоро перестаешь ощущать собственное тело, как живой действующий организм.
Стояла глубокая ночь, а я беспомощно барахталась в полынье посреди широкой реки, намертво вцепившись в неровные зазубренные края, чтобы мощное течение не утащило под лед, но не издавала ни звука. Зачем кричать? Меня никто не спасет. Откуда-то я это точно знала.
Чувства донельзя обострились, дрожь и страх сотрясали конечности в жутких непроизвольных конвульсиях. Я почти сдалась, и за моей долгой агонией холодно наблюдало с далеких небес ночное светило – луна, да еще сочувственно, с тонким надрывом выли за лесом невидимые звери. Никто не придет.
Пульс бился все реже, дыхание становилось поверхностным, прерывистым, вот-вот совсем угаснет… Я – жертва, я погибала, и я это понимала… и, кажется, я это почти приняла.
Глубокая коварная вода в полынье вдруг всколыхнулась, придя в движение. Плеснули тугие струи, послышались могучие всплески, но быстрое течение было ни при чем. На поверхности рядом со мной вдруг появился Кит. Вынырнув, сделал живительный глоток воздуха, на мгновение обратив безупречно красивое лицо к небесам, и снова погрузился по самую шею.
– Что ты здесь делаешь? – он насмешливо улыбался мне, словно не чувствовал грозящей нам опасности, – тебе здесь не место, ты же сама знаешь… это место не для тебя. Выбирайся… я тебе помогу.
Я успела почувствовать его уверенную руку. Выбиваясь из сил, оперлась на нее, мне удалось подтянуться на локтях. Рывок, еще рывок… и река, наконец, нехотя выпустила меня из смертельных объятий. Но я тут же бросилась обратно к полынье, потянулась к нему. О себе я не думала. Меня колотило от холода и тревоги… за него.
Стоило коснуться воды, тут же отдернула руку – арктический лед, тонкая шершавая корочка. Я разбила ее, оцарапав кожу.
Не обращая внимания на стужу, Кит вдруг снова начал понемногу подниматься над поверхностью, безмолвно, величественно, обласканный голубоватым лунным светом, и это выглядело так… как будто совершенная мужская фигура выходила из мрамора.
Вот медленно освободилась от бремени камня его шея, потом – плечи и мощный торс, вот сильные руки вспорхнули над поверхностью, широким кругом огладили края полыньи, стараясь удержаться на воде. Тщетно, ведь его ноги до сих пор оставались закованы в цельный кусок мрамора… точно это было его… каменное надгробие… молнией выстрелило у меня в мозгу…
Я закричала.
– Выбирайся! Немедленно выбирайся оттуда, Кит! Дай мне руку, позволь тебя вытащить! Протяни руку. Тянись!!
Его губы стремительно синели, словно передо мной был уже мертвец, а сам он продолжал под действием силы притяжения неотвратимо погружаться в пучину, на самое дно. Но я продолжала кричать, била по воде, боролась, я тянулась изо всех сил, распластавшись на льду, не чувствуя ни ударов, ни холода, а лед крошился, норовя снова опрокинуть меня в голодную бездну.
– Держись подальше от края! – заметив это, строго предостерег меня Кит, – держись подальше от меня, только тогда ты будешь в безопасности. Не бойся. Ничего бойся… Видишь, я уже не боюсь. Мне здесь самое место. Как раз здесь… мне… самое место.
Бескровные губы послали прощальную улыбку. Он погрязал, опускаясь во тьму, все глубже и глубже, пока мутные воды реки не поглотили его целиком. Поверхность живо затянуло неведомо откуда взявшейся бурой ряской, не позволяя в последний миг разглядеть его глаза.
Его глаза… зеркало… поверх отразило бледный свет луны гладкое равнодушное ледяное зеркало. Я осталась одна, посреди реки, на маленьком островке прочного льда, и меня охватило такое мучительное отчаяние, что я снова истошно закричала, не жалея связок…
И проснулась от собственного крика. Кит тут же привстал на локте, склонился надо мной, тронул за плечи:
– Ты в порядке? Тише… тише. Все хорошо… Что с тобой? Ксения, что случилось?
Сначала я просто всхлипывала, цепляясь за него, не в силах справиться с переполнявшими эмоциями, как будто он все еще тонул, потом принялась сбивчиво объяснять. Слушая, Кит улыбался. И улыбка была точно такой, как в моем сне. Я закрыла глаза, чтобы ее не видеть.
– Это просто сон. Просто глупый сон. Успокойся. Ну же, посмотри на меня. Смотри, я здесь… и я живой, – он, как обычно, смеялся над любыми страхами, но мне ведь было совсем не до шуток, – я очень даже живой. И теплый. Прикоснись… ты убедишься, я не превратился в камень… ну, по крайней мере, не весь… не полностью… Ксения…
Я почувствовала невесомое прикосновение к своей щеке, он потянулся к губам, привлекая к себе, накрывая собой… Я резко отстранилась.
– Нет. Не хочу. Не надо! Я не… не могу…
Неожиданно для самой себя, позорно разрыдалась, закрывая лицо руками. Кажется, тогда Кит действительно за меня испугался.
– Принести тебе воды? Включить свет? Что мне сделать, скажи? Что?.. Хорошо. Хорошо… Я ничего не делаю… просто полежу рядом. Ты позволишь мне? Позволишь побыть рядом с тобой? Хорошо. Иди ко мне. Я просто хочу тебя обнять, ничего больше. Можно? Я могу тебя обнять? Вот так. Полежи так. Слушай мое дыхание. Дыши вместе со мной. Ты храбрая, моя хорошая девочка, ты со всем справишься. Мы вместе со всем справимся, что бы ни случилось… Я тебе помогу…
Я слышала размеренные удары его сердца, но все никак не могла унять рвущихся наружу рыданий.
Скоро его грудь стала мокрой от слез, но он так и не выпустил меня из своих объятий, пока не увидел, что я вновь забылась тревожным сном. Той ночью я окончательно осознала: теперь я была его самым уязвимым местом. К сожалению, не только я об этом знала. Именно по нему его и ударили совсем скоро.