Виолетта Векша
Страшная сказка
Глава 8
Сидя следующим утром на кухне в ожидании чая, я всем нутром ощущала волнение, я улыбалась – совсем каплю, но мать заметила мою полуулыбку, или, быть может, ей не внушил доверия блеск моих сияющих глаз.
– Ты почему такая счастливая?
Я оторвала глаза от тарелки с овсянкой.
Ах-х, а я так надеялась, что ее «обет молчания» затянется на недельку-другую.
– Сегодня воскресенье, – буркнула я неопределенно.
Мать с подозрением посмотрела на меня. Потом она подошла к окну, открыла дубовые ставни, на которых еще виднелась необлупленная вишневая краска, и заглянула во двор. Я увидела, что небо было чистого голубого оттенка – оно так и манило пройтись пешком или погонять на велосипеде пару миль.
– Ты никуда сегодня не пойдешь. Захочешь подышать свежим воздухом – выйдешь во двор. И ни шагу за калитку, поняла?
Я повела бровями и ничего ей не ответила. Как скажешь, мама.
По радио снова играла классика – на этот раз Людвиг ван Бетховен, Девятая симфония, если не ошибаюсь (почему-то именно классическая музыка шла по радио без помех и перебоев). Нужно сказать, что слова матери нисколько не убавили моего оптимизма. Я-то знала, что Марк свое обещание выполнит, что он человек слова, что он не такой, как остальные мужчины.
– Я буду следить за тобой весь день, девочка, – сказала мать, поддергивая мышцами лица. Можно было подумать, что у нее начался нервный тик или что-то в этом роде. – Не сомневайся, я прослежу, чтобы в девять вечера ты лежала в своей постели.
Я прослежу, чтобы в девять вечера ты лежала в своей постели… Как будто с узницей разговаривает, честное слово.
Мать прошлась по кухне, потянулась было к чашкам, но, увидев, что они чистые, отпрянула от них. Ее глаза с лихой скоростью перебегали с одного предмета на другой, она будто боролась с чем-то внутри себя. До меня донеслось что-то похожее на «это слишком, слишком… хотя почему бы и нет?»
Вдруг она резко остановилась посреди кухни, так и не присев на стоящий рядом стул. Женщина уставилась в одну точку, ее глаза широко расширились – так, будто она пришла к какому-то решению.
– Я запру тебя на ночь, – сказала она, глядя по-прежнему пустым взглядом перед собой.
– Что?
Что, блин?
– Сегодня в девять часов вечера я запру тебя на ночь в твоей комнате. Утром, в восемь, открою, – повторила она, не сдвигаясь с места.
Взгляд остекленевший, глаза поддернуты мглистой пленкой.
– Что ты сделаешь? Повтори, пожалуйста, – сказала я, все еще надеясь, что это шутка.
– Ты слышала. А сейчас доедай кашу и иди помоги мне на улице.
Я не шевельнулась.
– Ты не имеешь на это права.
– Я твоя мать, и у меня достаточно на это прав!
– Мне девятнадцать, я – совершеннолетняя. У тебя нет таких прав, – возразила я, чувствуя, как колотится всё внутри.
Так она мне мстит за пощечину, догадалась я.
– Ошибаешься, дорогая. Пока ты живешь под моей крышей, ешь еду, которую я готовлю, и носишь одежду, которую я для тебя покупаю, я имею на тебя любые права.
– Я прекрасно могу питаться и одеваться за свои деньги.
– Можешь, конечно, но ведь не делаешь этого, – сказала она, с триумфальным вызовом усмехаясь.
Усмехаясь! Да она издевается надо мной.
Я сжала челюсти так сильно, что у меня от напряжения начала болеть голова. Горячая ирландская кровь матери в одно мгновение взбурлила в моих жилах, бросившись в лицо волной раскаленного жара.
Если бы взглядом можно было убить, она бы уже давно была мертва. Лежала бы с перерезанной глоткой. А мой взгляд все еще цеплялся бы за ее горло, снова и снова разрезая его, словно буханку батона на завтрак – легко входя, острие ножа вгрызлось в мягкую кожу, переламывая суставы и тупое упрямство в ее серых глазах. Послышался бы хруст костей…
От яркого зрелища меня отвлекла зажженная в голове красная лампочка.
Стоп.
Спокойно, Соф. Ты же не хочешь, чтобы повторился тот вечер. Ты не должна допустить этого.
– А если я захочу в туалет посреди ночи? – спросила я, надеясь, что мой голос прозвучал с издевкой, а не с бессильной яростью.
– О, дорогая, это не проблема. – Мать подошла ко мне и наконец посмотрела на меня своими большими замутненными глазами. – Мне не хочется доставлять тебе неудобств – я оставлю в твоей комнате большое железное ведро.
Сжавшись, я взмолилась, чтобы мне хватило сил смолчать.
Хватило – мать, словно опасаясь за свою вторую щеку, позвала меня следом и быстро вышла из кухни. Высокие нотки Девятой симфонии резко оборвались, оставив меня в полной тишине. Обессиленно смотря на полуприкрытую деревянную дверь, я вдруг почувствовала, как апатия буквально сваливает меня с ног. Упав на стул, я пустым – наверняка таким же, как у матери минуту назад – взглядом уставилась прямо перед собой.
Закрыв глаза.
Замерев.
Слушая, как сбавляет начавшая было набирать обороты кровь в висках.
И отцу ведь ничего не сказать, он сегодня опять будет до ночи работать… Через минуту я вздохнула и с чувством покорности судьбе побрела вслед за матерью во двор.
Выйдя на улицу, я увидела, как огненная копна волос исчезает за дверью нашего старенького сарая. Я поплелась за матерью. Женщина, роясь в пыльных залежах хлама, дала мне поручение обстричь кусты можжевельников, оккупировавших задний двор. Стиснув зубы, я нашла сукачики, обтряхнула засохшую грязь с перчаток и самым ядовитым тоном поинтересовалась, где мне найти нашу раскладную лестницу. «Небось отец куда-то запрятал, вечно у него все не на своих местах», – бормотала мать, недовольно поджимая свои тонкие губы. Радуясь забывчивости отца, я постригала в тот день только те кустарники, которые доставали мне до макушки.
Работа была монотонной, если не считать укусов крапивы, листья которой изредка обстрекали мне пальцы через крохотную брешь в перчатке. Я словила себя на мысли, что постоянно оглядываюсь по сторонам. Я не могла усидеть на месте и вскакивала всякий раз, когда слышала шум проезжающей машины (что, впрочем, было нечасто), а к двенадцати часам дня и вовсе поймала себя на мысли, что мечтаю о том, чтобы пришел Марк и увез меня куда-нибудь в неизвестном направлении.
После обеда (жаркое из свинины я лишь поковыряла: в животе у меня словно образовался глухой заслон, перекрывающий даже такой древний инстинкт, как голод) я вышла из дома. Мать куда-то испарилась – у меня было предположение, что она заинтересовалась кладовкой на втором этаже: оттуда открывался восхитительный обзор на подъездную аллею и парадный двор. В плетенной кресле-качалке, оставленной матерью во дворе, я просидела до самого вечера.
Солнце медленно опускалось за ветви деревьев. Его лучи в последний раз коснулись моих волос, и огненный шар скрылся за кронами лип, растущих вдоль всей линии забора.
Со стороны леса горько ухнула сова.
Я прикрыла глаза. Ну не могла я поверить, что вечер наступил так скоро!
За ужином я с таким сосредоточением разглядывала бледно-золотую стену нашей кухни, что на это в конце концов обратили внимание.
– Софи, ты чего? – спросил отец, отрываясь от тарелки. Впервые за многие вечера он ужинал дома, а не в хонде, на обочине какой-нибудь безлюдной дороги. – Заболела?
Мать злорадно ухмыльнулась. Я мотнула головой и посмотрела на часы: они показывали начало девятого.
– Я пойду, – сказала я, отодвигая стул.
Рука отца, державшая наколенный на острые зубцы кусок мяса, застыла в воздухе. Мать тут же всполохнулась и спросила, куда это я собралась.
– Захотелось подышать свежим воздухом, – прогнусавила я, быстро шагая к двери.
Мать опередила меня – как бойкий надзиратель, постоянно готовый к какой-нибудь выходке своего заключенного, она загородила собой выход из кухни: руки в боки, глаза сощурены в узкие щелки.
– Ну ты чего? – вступился отец, продолжая размеренно разрезать стейк на ровные полоски. – Пусть прогуляется.
– В девять чтобы была дома, – сказала мать, недовольно отходя в сторону. Потом она покосилась на мужа и тихо, так, чтобы отец не услышал, добавила: – Я не шучу. Если не придешь до девяти часов, будешь ночевать на улице.
Я без слов выбежала из дома. Самообладание как-то разом покинуло меня – горячие слезы, которые я сдерживала весь вечер, замутняя взор, прыснули из глаз.
В предзакатном, лилово-рыжем свете я нашла наш с сестрой Наблюдательный Пункт – он никак не изменился, остался все тем же, что и в тот день, кода мы с Мией последний раз становились на него. Я забралась на самый верх (кладка кирпичей опасно пошатнулась), опустила руки на край брикетов, на которых уже кое-где произрастала худая трава, и положила голову на запястья. С этого места мне были видны поле и застилавший его туман. И еще море.
Было красиво. Мир постепенно готовился ко сну.
Не знаю, сколько я простояла одна, в окружении густого тумана и стрекочущих кузнечиков. Опомнилась только тогда, когда светящееся огниво коснулось черных волн далеко впереди.
Во сколько сейчас заход солнца?
Я быстро спрыгнула с Наблюдательного Пункта и побежала домой, на ходу вытирая мокрые щеки рукавом рубашки. Когда я вошла в прихожую, я заметила стоящую около окна гостиной мать. Услышав шум, она обернулась.
– Считай, тебе повезло сегодня, – сказала она, скрещивая руки на груди.
Я взглянула на часы. Они показали без трех минут девять.
Да, мам, повезло так, что сдохнуть легче.
* * *
Вдоволь простояв под горячими струями душа, я вытерлась полотенцем, надела свой любимый махровый халат и только потом зашла в спальню. Села, вытянув ноги, на кровать… и замерла.
В самом углу, задорно блестя серебром, точно рождественский подарок, стояло большое металлическое ведро.
Покачав головой, я упала на прохладный шелк покрывала, еще несколько минут полежала на спине, глядя в потолок, потом высушила волосы, надела длинную рубашку и, хмуро глядя перед собой, уселась на подушки. Несмотря на ранее пробуждение утром, сна не было ни в одном глазу. Я посмотрела на маленькие часики, лежавшие на прикроватной тумбочке. Мне они нравились, их подарил мне на восемнадцатилетие отец.
Через два с половиной часа наступит новый, прекрасный день. Поздно, слишком поздно…
Читать мне не хотелось, но ночник я включила. Взяла деревянный гребень и расчесала волосы, заплетая пряди в тугую косу (сейчас такими уже никто не пользуется, но тогда, в 1961 году, до Ирландии еще не дошел крупномасштабный бум синтетики и пластика, и мне, если честно, это нравилось). Потом вытянулась на кровати.
Время шло очень медленно, ползло, наполняя мою голову вязким туманом. Сквозь набегающую дрему мне чудился странный шум во дворе, какие-то шебаршения около двери спальни, звон ключей (что вполне могло мне привидеться), отчетливый, господствующий над другими звуками стук карманных часов.
Через какое-то время я дернулась и открыла глаза, приподняв голову с подушки. Меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь. Я встала с постели, все еще сонная, с тяжелой головой, подошла к двери, подергала ручку – заперто (все же не привиделось). Прислушавшись, я поняла, что все еще слышу стук, но исходит он не от двери, как я думала спросонья, а от окна. Неужели заблудшая птица рвется на горящий в спальне свет, с легким раздражением думала я, подходя к окну. Я спала, мне снилось что-то очень хорошее (я не запомнила что именно, но послевкусие после сна осталось приятным), и меня отнюдь не радовал тот факт, что из-за какой-то пернатой нахалки мне пришлось вернуться в свою мрачную реальность.
Я подошла к окну, увидела в нем свое размытое отражение, открыла с трудом поддающиеся ставни и осмотрелась. Ночь была такая темная, что я на собственной шкуре ощутила выражение «хоть глаз выколи». Темнота была густой, и я не услышала ни одного звука или шороха – ничего, будто ночная жизнь вдруг затихла, играя со мной в прятки. Поежившись, я уже хотела было затворить окно, но мельком глянула вниз и ахнула. Облокотившись на старую раскладную лестницу, под моим окном, ухмыляясь, стоял Марк. В его зубах была зажата ветка сирени, глаза сияли бесноватым светом.
– Боже…
Мужчина ухмыльнулся и, приложив палец к губам, поднялся еще на одну ступеньку выше. Я потрясенно мотнула головой.
– Ты сошел с ума.
Марк пожал плечами, мол, ничего не поделаешь, крошка, и выжидательно посмотрел на меня. Помедлив, я неуверенно обвела комнату взглядом. Если мать что-либо узнает об этом, она меня убьет. С другой стороны, мне было велено не уходить из спальни после девяти, а Марк, судя по всему, собирался (хоть и весьма наглым образом) напроситься ко мне в гости. Я ведь не нарушаю запрета, правильно?
Сама того не осознавая, я потянулась к ручке и открыла окно нараспашку. Мужчина, опершись на оконные выступы, ловко запрыгнул на подоконник. Один наклон, подъем – и вот уже Марк Аттье стоит в моей спальне.
Взяв сирень в руку, он протянул мне пушистую ветку. Я, все еще не придя в себя, молча приняла ее.
– Ну здравствуй, веснушка, – сказал Марк, подходя ближе.
– Привет…
Я смотрела на стоящего рядом со мной мужчину и не могла отвести от него глаз. Приглушенный свет ночника только подчеркивал его жестковатые черты лица, темные волосы у него закурчавились и придали ему сходство со средневековым демоном-искусителем.
– Как и обещал, у нас сегодня свидание, – проговорил Марк, не отрывая от меня глаз.
Я перевела взгляд на часы – без пяти минут 12.
Бог мой…
– Ты знаешь, ты самый сумасшедший из всех, кого мне приходилось встречать, – прошептала я, глядя на молодого человека.
– И именно поэтому я тебе и нравлюсь, – подхватил он, кивая.
– Да… – не раздумывая согласилась я.
Увы, до моего сознания не дошло, что только что сорвалось с моих губ.
Пленённая его внезапным появлением, я все же заметила, каким взглядом мужчина прошелся по моей шее, ключице, как его взгляд опустился ниже… Я вдруг вспомнила, что стою перед ним в одной рубашке. Тут же я ощутила, как жарко заалели щеки. Бессознательно я облизнула губы и заметила взгляд мужчины, последовавший за движением моего языка. Я смутилась еще больше.
Марк подошел ближе, сделал шаг, другой, пока между нами не осталось пары дюймов. Я с легкостью могла разглядеть каждую ресницу на его темных глазах. Он легонько прикоснулся к моей щеке, провел по ней, заправляя выбившуюся прядь за ухо.
Дотронулся до губ и коснулся шеи, чуть надавливая на кожу.
Я сглотнула. Внезапно стало очень жарко. Горели уже не только щеки, горело все тело. Около самого уха я услышала чарующий шепот, разнесший по моему телу миллионы мурашек. Дыхание в одну секунду участилось.
– Софи… – прошептал мужчина, и от звука своего имени, произнесенного его голосом, я потеряла способность мыслить здраво.
Закрыв глаза, я почувствовала, как губы мужчины мягко прикоснулись сначала к моей щеке, потом к ямочке над губой и только потом соприкоснулись с моими полураскрытыми губами. Марк целовал меня очень нежно, очень чувственно, и да, тот поцелуй был похож на те, о которых я мечтала, засыпая.
Ветка сирени выскользнула из моих рук и полетела на пол. Я ответила на прикосновения его губ не раздумывая. Марк слегка сжал мою талию и притянул к себе еще ближе.
Я целовала его губы с привкусом вишни, впитывая его запах, прижимаясь еще крепче, еще сильнее. Марк скользнул ладонью по моим плечам, потом прикоснулся к груди – едва касаясь, но я почувствовала, как от этого соски, спрятанные за шелковой тканью, тут же затвердели. По всему телу прошла горячая волна жара.
Мужчина отстранился и с нажимом провел ладонями вниз, нежно лаская податливый шелк на животе и бедрах. Удовлетворенно застонав, я непроизвольно расставила ноги шире. Посмотрела Марку в глаза. Его черные стеклышки были сильно затуманены – наверное, так же, как и мои.
Робко, трясущимися руками, я провела ногтями по груди молодого человека. Черная футболка мужчины зашлась мелкими волнами, и я восторженно следила за тем, как напрягаются его грудные мышцы.
Марк замер.
Неуверенно, не совсем понимая, что делаю, я опустила руку ниже, чувствуя, как твердеют кубики пресса под его футболкой, потом еще ниже, пока не встретила препятствие в виде кожаного ремня с большой металлической пряжкой. Я осторожно провела рукой вниз, касаясь набухшей ткани брюк. Дыхание сбилось, когда я услышала рваный выдох. Подняв глаза, я встретилась с удивленным взглядом мужчины. Похоже, он не ожидал от меня такого рвения. Я убрала руку и потупила взгляд.
Отрывисто закусила губу, пока затуманенные похотью руки начали медленно стягивать с мужчины черную футболку.
Внезапно Марк остановил меня, с силой сжав мне запястья. Сглотнув, я подняла глаза вверх. Мужчина глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Затем дрожащей рукой провел по волосам, его слегка поджатая нижняя губа выдавала его сомнения.
– Давай не будем торопиться, – произнес он хрипло.
Я со свистом вырвала досадный выдох из легких.
– Это наше первое настоящее свидание, давай немного… подождем, – сказал Марк, и я, заливаясь краской, кивнула.
– Идем, – мужчина приобнял меня за талию, прерывая зрительный контакт и тем самым приглушая возникшую между нами неловкость. – Покажешь мне свою комнату.
Я прижалась к его плечу. От него пахло чем-то пряным, что-то похожее на корицу или мускатный орех. Я улыбнулась.
Приятный медовый свет отражался в светлых обоях, вместо картин стены украшали длинные тени, рисунки сестры и наши с ней фотографии, висевшие над изголовьями кроватей. В углу, словно редкий экспонат, выставленный на ярмарке, красовалось железное ведро.
Марк заметил его, но промолчал. Вспыхнув, я на мгновение почувствовала такую сильную ненависть к матери, что в глазах все помутнело. Мужчина откашлялся.
– Очень… кхм… мило, – выдавил он, как мне показалось, пряча улыбку и имея в виду, конечно же, девчачье убранство нашей с Мией комнаты, а не переносной туалет для провинившихся девочек.
Вскоре мы вместе лежали на кровати, едва соприкасаясь плечами и слушая в общем-то тихое, но в ту ночь отчего-то громкое, словно громыхающая гроза за спиной, тиканье часов.
– Как ты вообще решился на такое безумие? – спросила я, нарушая тишину.
– Я должен был увидеть тебя сегодня. Я же обещал, помнишь?
– Помню, – я улыбнулась. – А ты не пробовал увидеться со мной в дневное время?
– Пробовал, – серьезно ответил Марк. – Хотя бы один раз ты должна была выйти на улицу и тогда мы смогли бы вместе куда-нибудь уехать. Но всё изменилось после того, как я услышал твой утренний разговор с матерью.
Я ахнула. Чувствуя в груди бешено скачущий, точно пущенный по комнате попрыгунчик, ужас, я попыталась вспомнить, что мы тогда с ней наговорили друг другу.
– Знаю, знаю, – остановил меня мужчина. – Это не очень культурно и всё такое, но в любви и на войне все средства хороши, верно?
Я покраснела и спрятала от него лицо в шелковую ткань наволочки.
– Услышав твой разговор с матерью, я понял, что нужно переходить к плану Б. Я пошел в сарай и нашел там лестницу. Потом быстро, пока во дворе никого не было видно, перетащил ее на южную сторону дома, спрятал ее в зарослях можжевельника, перелез через забор и стал ждать.
Я сдержала вздох удивления и досады – оказывается, Марк был так рядом!
– Потом я увидел, как вы с матерью пошли в сарай, и, честно говоря, я боялся, что вы заметите пропажу одной весьма габаритной вещицы у вас в мастерской.
Я хмыкнула.
– Так оно и было. Ты везунчик – мать всё свалила на неряшливость отца.
Марк усмехнулся.
– Соф, я видел тебя так близко… – он помолчал и добавил: – И даже слышал твои грязные ругательства, которыми ты поливала бедные растения.
Я засмеялась и закрыла лицо руками. Что еще он расскажет мне сегодня?
– Я хотел подойти, – сказал Марк, виновато улыбаясь. – Даже в один момент думал наплевать на все и перелезть через забор…
ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ ТЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЛ, ЧЕРТ ПОБЕРИ??
– …но вовремя заметил, что ты буквально стоишь под прицелом. Твоя мама ни разу за весь день не свела с тебя глаз. Даже когда ты просто бездельничала после обеда, она неустанно следила за тобой из окна верхнего этажа.
Я вздохнула. Моя мать, в общем-то умная женщина, должна была знать, что подростки ненавидят контроль. И сдается мне, она это прекрасно понимала.
– Дальше всё просто: я дождался темноты, перелез через забор, достал спрятанную в зарослях лестницу, придвинул к стене и полез к твоему окну. Еще днем я видел, как ты выглянула на улицу из комнаты на втором этаже. Я успел заметить яркие занавески и решил, что это твоя с сестрой спальня.
Я покачала головой.
– Чувствую себя сказочной принцессой, запертой в башне на семь замков.
Марк рассмеялся и сказал, что ему повезло: меня хотя бы не охраняет трехглавый дракон у подножия башни.
– Ну, как сказать… – пробормотала я, но мужчина, заинтересовавшись альбомным снимком, лежавшем на прикроватном столике, меня не услышал.
– Какие хорошенькие, – неожиданно сказал Марк.
В руках он держал сделанный два года назад снимок: на нем мы с сестрой катаемся на качелях, солнце озаряет золотым свечением наши волосы, отчего мы обе кажемся намного моложе, губы смеются счастливой улыбкой.
– Отец сфотографировал нас за три дня до ее отъезда. Я ее уже больше двух лет не видела, – сказала я и замолчала. В голове мелькнула мысль, что я говорю о своей сестре так, будто она уже находится в ином, куда лучшем, чем этот, мире.
– Скучаешь по ней? – спросил Марк, возвращая фотографию на должное ей место, аккурат между «Больших надежд» Чарльза Диккенса и деревянным, в рыжих ниточках, гребнем.
– Очень… – вздохнула я. Потом добавила: – Но она скоро приедет. Ее экзамены в Крослине закончатся к началу июля.
Я заметила, как мужчина, сопротивляясь, вздрогнул, но ничего не сказала. Помню, я тогда подумала, меньше знаешь – крепче спишь.
– Жду не дождусь, когда вы с ней познакомитесь, – сказала я, украдкой поглядывая на Марка. – Она классная девочка, и вы с ней непременно подружитесь.
Марк не ответил. Его глаза смотрели куда-то вдаль, мысли блуждали где-то за мили отсюда, и я уверена: мои последние слова прошли мимо его сознания, как бы проскользнули сквозь него, не затронув ни его разум, ни чувства – так мы пропускаем мимо ушей назойливую рекламу или цветные проспекты с распродажей (в одно ухо влетает – в другое вылетает).
Откинув голову на прохладную простыню, я уставилась в потолок. У меня возникло странное, непривычное чувство. Я лежала на одной кровати с понравившемся (что уж скрывать!) мне мужчиной, моя рука, чуть придвинувшись вправо, могла бы коснуться его вздымающейся груди, но у меня было стойкое подозрение, будто в комнате я нахожусь одна.
Внезапно мой желудок протяжно завыл, тем самым вернув Марка в прохладный летний вечер 1961 года. Он встрепенулся, как после короткого сна, и, усмехаясь, поднял брови. Я смущенно скривила лицо.
– Проснулся, гад, – сказала я, втягивая живот. Этот нехитрый трюк мне не помог – вскоре послышалось еще более громкое урчание.
Марк тихонько захихикал.
– Не хочу показаться наглецом, но я бы тоже не против что-нибудь перекусить.
– Жаль, что я не могу сходить на кухню – мать все-таки закрыла меня в комнате.
– Ключом?
– Да.
Марк помолчал, оглядывая комнату, потом спросил:
– У тебя найдется булавка, или шпилька, или что-то вроде этого?
Я моргнула.
– Ты хочешь… хочешь взломать замок?
– Не взломать, а всего лишь открыть.
Я хмыкнула. Для этой ночи хватит и одного безумства.
– Так есть? – настойчиво повторил Марк.
Пожав плечами, я ответила, что нужно поискать, а уже через несколько минут у Марка в руках была собранная из подручных средств отмычка. Он подошел к двери, присел рядом с замочной скважиной и принялся ее околдовывать.
Я, покусывая губу, жалась в сторонке. Как бы мне потом не пришлось через окно выходить, думала я, наблюдая за манипуляциями молодого человека.
– Осталось всего ничего… – услышала я надрывающийся голос.
Через минуту до моего слуха донесся щелчок, Марк поднялся с колен и распахнул передо мной дверь.
– У пленницы сегодня выходной.
Я тихо засмеялась и подошла к молодому человеку.
– Ты ведь сможешь закрыть ее обратно?
Марк кивнул. Я еле сдержала возникший порыв обнять мужчину. Надела тапочки с пушистой кистью на носке и произнесла:
– Сиди здесь тихо, как мышь. Я скоро.
Спустившись на кухню, я очень осторожно, едва дыша, подошла к холодильнику. Я взяла то, что первым попалось мне на глаза: пару питьевых йогуртов, большой кусок сыра и апельсиновый сок. Уходя с кухни, я заметила горсть имбирного печенья и противень с круассанами, от которых еще исходил жар печи. Прихватив все это другой рукой, я вышла в коридор, молясь, чтобы двухэтажная пирамида на моих ладонях не рухнула где-нибудь по пути.
Открыв дверь локтем, я вошла в комнату. Марк лежал на моей кровати: он вытянулся в полный рост и, надо сказать, недурно вписывался в девчачью обстановку спальни.
– О, – оживился мужчина, заметив мою шатающуюся башенку. – Давай помогу. И как ты умудрилась притащить всё это? – спросил он, подымая тарелку с круассанами и ставя ее на стол.
– Просто у меня ловкие руки, – ответила я, освобождая место на столике.
Марк подавил смешок.
– Ловкие, значит… – протянул он, поглядывая на меня совсем другим взглядом.
Я уловила скрытый подтекст и покраснела. Мужчина, все еще посмеиваясь, запрыгнул с ногами на постель. Донельзя смущенная, я разложила еду на одеяле.
– Ну-у, – протянул мужчина, вертя стакан сока в руках, – ты, должно быть, несказанно рада?
– Угу, – ответила я, не совсем понимая, о чем он говорит.
– И чем теперь будешь заниматься?
– То есть?
– Ну, есть какие-то определенные планы?
– О чем ты? – я недоуменно посмотрела на Марка. Его лицо выражало явное нетерпение.
– О работе, конечно! – мужчина покачал головой. – Или ты хотела устроить мне сюрприз и самой рассказать о своих планах на будущее?
Твою мать – твою мать – твою мать. Я закусила губу и отвернулась. У меня совсем вылетело из головы обещание, данное Марку на пикнике неделю назад.
– А, понял, – Марк хлопнул себя по лбу. – Я все-таки подпортил сюрприз. Ну, это ерунда, главное, что ты теперь свободна. Я, если хочешь знать мое мнение, вообще считаю, что девушкам не нужно работать. На это есть мужская половина земного шара.
– Марк, по-послушай…
– Да?
– Я пока не ушла с работы, – на одном дыхании произнесла я.
Молчание.
– Ты решила уволиться завтра, в первый рабочий день месяца?
Я покачала головой.
– Нет… Вообще-то, я решила поработать в магазине еще немного.
Замерев, я стала ожидать грозу. Никакой бури не было – вместо этого Марк взял мои запястья в свои руки и с чувством сжал их.
– Соф, посмотри на меня.
Я выполнила его просьбу с некоторой неохотой.
– Софи, солнышко, ты прекрасная, удивительная девушка. Твоя семья не бедствует, у тебя есть кров над головой, еда, деньги на личные расходы… Ответь мне, пожалуйста, ответь, зачем ты издеваешься над собой, подыхая в вонючей конторе по девять часов в день? Ради чего?!
Вздрогнув, я с опаской посмотрела на дверь. Последние слова Марк чуть ли не прокричал.
– Ты не мог бы потише?..
– Ты не ответила на вопрос, – жестко сказал мужчина.
– Я… у меня есть свои причины.
– Просто скажи мне. Что за причины?
Я вздохнула. Ничего же не случится, если я посвящу в свои планы всего одного человека?
– Я больше так не могу, – тихо сказала я. В глазах защипало. – Это невыносимо, у меня больше не осталось сил это терпеть.
Марк, кажется, догадался. Его брови нахмурились, глаза потемнели.
– Пойми, я люблю Лаундервиль, но не могу и дальше жить с матерью под одной крышей. Мы… нам обеим будет лучше, если я уеду.
Марк отложил надкусанный круассан в сторону.
Стряхнул невидимые крошки с брюк. Повернул голову влево, потом вправо – я услышала забористый хруст.
Я попыталась объяснить.
– Я не хочу уходить с работы, потому что для меня это единственный шанс накопить денег. Жизнь в Крослине отличается от жизни в Лау: она ярче, интересней… и дороже. Мне нужна будет страховка, пока я не освоюсь на новом месте.
– Знаешь, Соф, – Марк призадумался. – Ты, конечно, права, Лаундервиль не похож на Крослин, но в этом и заключается вся его прелесть.
Я не сдержалась и закатила глаза.
– Я жил в Крослине последние девять лет своей жизни и знаю, о чем говорю, – отрезал Марк. – Это грязный, шумный город. Всегда куча людей, пробки и суета. Врагу не пожелаешь.
Я пожала плечами.
– Как и в любом мало-мальски приличном городе.
– Нет. И чем больше я об этом думаю, тем больше начинаю понимать, что города различаются между собой так же, как две одинаковые на первый взгляд снежинки, – он поджал губы и сквозь зубы произнес: – Крослин – это самоорганизованная, самовосстанавливающаяся система… и она убивает, Соф. Она убивает в тебе доброту, честность и веру. Она – убийца, и ей не важно, чью голову положить на плаху: высокую шишку из министерства или мелкую рыбешку – офисного планктона.
Я слушала его затаив дыхание. Марк никогда мне не говорил, чем он занимался до переезда в Лаундервиль, да я и не спрашивала (интуиция подсказывала мне, что лучше этого не делать). А тогда я вдруг задумалась: офисный планктон – это был он сам?
Я быстро взглянула на его профиль – его лицо показалось мне восковой маской. Через минуту, в течение которой мы не проронили ни слова, Марк развернул меня к себе и порывисто прижал к груди, стискивая меня в районе лопаток.
– Кто еще знает о твоем решении? – тихо спросил он.
– Никто. Только ты.
Мы помолчали.
– Если ты так намерена ехать, то должна знать, что в Крослине нет заоблачных цен на еду и жилье. Единственная цена, которую придется заплатить дорого – твое чувство собственного достоинства.
– Ты мне специально так говоришь. Ты хочешь, чтобы я осталась здесь, и готов пойти ради этого на всё.
Настроение резко упало. Я отстранилась и, хмуро глядя перед собой, попыталась унять неожиданную злость. Я искала поддержку, а получила то же, что и обычно – непонимание и неодобрение.
Могла и догадаться, с его-то острой непереносимостью этого города.
– Эй, я вовсе не собираюсь тебе препятствовать, – сказал Марк, приподнимаясь и приобнимая меня со спины. Я не шелохнулась. – Я, конечно, попытаюсь тебя отговорить, ну а если у меня ничего не получится, поеду с тобой.
Я резко обернулась. Черт, да он не шутит!
– Слушай, не дури! Не нужно этого делать из-за меня.
– Я сам решу – стоит или нет, – отрезал Марк, протягивая руку за стаканом и залпом выпивая плескавшийся на дне сок.
– Но… – я попыталась возразить, вспомнив пикник и наш с ним разговор.
Здесь так тихо, так спокойно. Настоящий рай для того, кто сменил десятки шумных городов, сказал он мне тогда.
– Все решено, принцесса.
Я поджала губы, но смолчала.
– Ах, Соф! – Марк дотронулся до моей заплетенной косы и стал пальцами перебирать пряди волос, распуская их.
– Ты такая упрямая…
Мужчина запустил руку в распущенные волосы, и они разметались по плечам, словно кокон окутывая меня.
