Виолетта Векша
Страшная сказка
«Он останавливает себя ради тебя. Потому что не хочет, чтобы тебе снова было больно», – подумала я, прикусывая губу, когда мужчина начал двигаться быстрее, понемногу, с каждым рывком, наращивая темп.
Почувствовав, как медленно спадают тугие оковы в груди, я вытянулась навстречу его телу, очень медленно, с огромным усилием расслабляя сжатые в напряжении бедра. Что-то темное, принадлежащее только ему, словно бы переливалось от него в меня, какая-то часть его – опасная, мрачная, огненная часть его самого – по запястьям сбегала к моей приоткрывшейся душе, мурашками цепляясь за короткие рыжие волоски на руках, перебегая впадины ключицы, соскальзывая вниз, к ребрам, группируясь в темное облако слева, под самым сердцем, прорывая кожу и мертвой хваткой вгрызаясь в дрожащую мышцу.
В тот самый миг я поняла, что влипла. Конкретно так.
Сильно.
И надолго. О, матерь божья, как же надолго!
Я слышала его хриплое дыхание у себя над ухом, приглушенные стоны, от которых захватывало дыхание, осознавала, что его сердце разрывается не меньше моего, и было что-то еще… Что-то, что приятно заходилось в томлении, что сначала было крохотным, незаметным, а потом росло, росло, обостряясь, заставляя чувствовать сначала только легкое жжение, потом болезненно-ноющую необходимость, а после…
Он что-то выкрикнул, с глухим рычанием прижимаясь к моим волосам. И я не старалась его заглушить – стон боли и наслаждения, заполняющий меня всю, наполняющий меня жизнью, нет, чем-то большим, чем жизнь, больше, чем что-либо в этом мире. Оргазм сокрушил меня, взорвал каждую клеточку моего тела и души, оголяя во мне то, о существовании чего я и не подозревала.
Словно я вдруг оказалась вне этого мира, вселенной, словно улетала куда-то далеко-далеко в просторы галактики, словно летишь, летишь, и ты счастлив – а в душе теплится что-то такое, что дает силы взлететь выше, еще выше, опрокинуть города и сёлы, оставить позади себя голубой шар земли, просто умчаться ввысь – туда, где пустота, где нет ничего и никого. Только звезды, и безмятежность, и тишина…
Я слышала, как Марк, натянув простыни рядом с моим плечом, выдохнул мне в волосы. Чувствуя ужасное, нестерпимое расслабление, я прижалась к нему, наполняя легкие его мужским терпким запахом.
– Как ты? – спросил он, вытирая мне щеки.
Я дотронулась пальцами до лица и ощутила на коже сырую влагу: неужели я плакала?
– Х-хорошо, – выдавила я, все еще дрожа. – Всё хорошо.
Мы лежали, согретые теплом друг друга, дыша воздухом, которым пропитался каждый уголок спальни – терпкий, дурманящий запах любви. Наши в капельках пота руки соприкасались запястьями, и я пожелала, чтобы это не заканчивалось никогда – лежать вот так, слушать наше все еще сбивчивое дыхание, и мурашки… Тысячи и тысячи мурашек сбегали от меня к Марку и обратно, разоблачая нас, ломая нерушимые стены и безжалостно круша нашу гордость.
Гордость, которая сломя голову покидала наши упрямые сердца, ударяя по щекам бесстыдным румянцем.
Под утро меня разбудил какой-то шум. Я разлепила глаза и, вглядываясь в густую темноту, попыталась что-нибудь разглядеть в черной завесе спальни.
– Марк? – я тихо позвала мужчину.
Не услышав ответа, я провела рукой по кровати и нащупала лишь шелковую прохладу у себя под ладонью. Нахмурившись, я закуталась в простыню и включила свет.
Через десять минут я легла одна в холодную постель. Я обошла каждый уголок дома – в квартире Марка не было. Раздосадованная, я погасила свет. Я всматривалась в плавно светлеющий потолок до тех пор, пока у меня не начали слипаться глаза.
Оставшуюся часть ночи я проспала беспокойно.
Глава 13
Где-то около семи часов утра розовый свет молнией влетел в распахнутое окно на втором этаже жилого дома. Выкрашивая спальню в молочно-белые, невинные краски раннего утра, он охватил своим вниманием каждую пылинку, каждое колебание воздуха; отрезвляя, он бил по векам, прогоняя тени тревожного сна.
Я разомкнула веки и сразу же поняла, что в постели я по-прежнему одна. Потянувшись, я выгнулась в пояснице, позевывая, чувствуя непривычную истому в теле и какое-то необычное, удивительное чувство в груди.
– Доброе утро, красавица, – неожиданно прозвучал голос рядом. Дернувшись, я увидела Марка, прислонившегося к краю подоконника.
Мужчина, улыбаясь, подошел ко мне. В руках он держал роскошный букет нежных, как россыпь жемчуга в нераскрывшейся раковине, цветов.
– Привет, – прошептала я и, не выдержав пристального карего взгляда, опустила глаза.
Марк, уже полностью одетый, присел на кровать. Он взял мою руку и поцеловал ее на средневековый манер, отчего я вдруг почувствовала себя сказочной принцессой, на мгновение шагнувшей в далекое прошлое.
Покраснев, я что-то пробормотала и почти сразу же замолчала. Неловкость, охватившую мое тело, можно было счесть забавной, если бы не подрагивающие пальцы рук и колкое, словно бутоны диких роз, скрипение внутри груди.
К счастью, Марк недолго мучил меня молчанием.
– Кушать хочешь? – спросил он с легкой улыбкой. – Или сперва в душ?
– В душ, – ответила я, приподнимаясь и неуверенно оглядываясь.
Слава богу, Марк заметил мое замешательство. Он проворно встал с кровати и выудил из шкафа светло-голубую рубашку.
– Можешь надеть, – сказал он, все также с улыбкой наблюдая за мной.
– Спасибо, – поблагодарила я мужчину, расправляя складки на простыне, которую я, прижимая к груди, превратила в череду изломанных борозд.
Неуклюже накинув легкую ткань на плечи, я быстро прошмыгнула в ванную. В горле словно бы разгорелся пожар – я включила максимально холодный напор и, сложив руки гармошкой, с жадностью погрузила свое лицо в прохладную влагу. Потом я долго стояла под горячими струями душа, намыливая тело и во всех красках вспоминая прошедшую ночь. Алкоголю удалось смыть некоторые подробности, но отдельные пазлы так или иначе крутились перед глазами. Яркий румянец, едва заметно тронувший мои щеки при пробуждении, расцвел во всей своей порочной красе.
Выйдя из ванной, я прошлепала в спальню. Рубашка молодого человека была мне велика, но ее размера явно не хватало на то, чтобы прикрыть мой голый зад.
Радуйся, что не ходишь перед ним голышом, сказала я себе, переступая порог спальни. Марка я застала на кровати, на которой он разлегся, словно мартовский кот после сытного обеда.
– Моя рубашка мне так не идет, – шепнул мне мужчина, когда я, краснея, прилегла рядом с ним.
Через несколько минут мы лежали в постели и поедали всевозможные вкусности, которые Марк успел приготовить до моего пробуждения.
– Марк?.. – позвала я молодого человека, разнеженная у него на плече.
– М-м?
– Можно задать вопрос?
– Ну давай, веснушка, – мужчина руками растопырил свои уши. – Я весь во внимании.
Я засмеялась, и, пригладив сыроватые после душа волосы, спросила:
– Скажи, а чем ты занимался в Крослине? То есть… – я замолчала, пытаясь поточнее сформулировать свою мысль. – Ты ведь работал где-то. Почему ушел, почему не остался?
О, неуемное женское любопытство! Ну зачем, зачем я задала этот вопрос?
При моих словах лицо у мужчины потемнело, мышцы напряглись, он побледнел и слегка отшатнулся от меня, словно на одно крошечное мгновение я стала воплощением его самого ужасного кошмара.
– Ты правда хочешь это услышать? – тихо спросил Марк.
– В общем-то, да, меня давно интересовал этот вопрос, – честно ответила я. – Но если ты не хочешь…
– Всё в порядке, – быстро ответил Марк, приподнимаясь.
Он сцепил руки на груди, зажмурился, а потом рассказал мне о своей жизни до приезда в Лаундервиль.
– Я приехал в Крослин, когда мне было девятнадцать – столько же, сколько тебе сейчас. При первом впечатлении город показался мне приветливым, немного суетливым, взбалмошным, да, но живым. На самом деле – я понял это гораздо позже – город был безвозвратно мертв, живой в нем осталась только природа, да и то… Вековые дубы в огороженных решетками парках, мертвые водоемы, плитка вместо зеленеющей травы. Иллюзия жизни – но не сама жизнь.
Мужчина вздохнул и провел рукой по темным волосам.
– Самое ужасное то, – продолжил он, – что город давил. Я понял это на второй день, когда вечером, выйдя в магазин за молоком, меня, словно одинокую рыбешку, привыкшую в одиночестве бороздить просторы океана, занесло в огромный косяк острозубых пираний. Толпа прибила меня на центральную улицу, и я буквально ощутил, как душили и не давали вздохнуть полной грудью стены домов. Я тогда растерялся, даже испугался, – он усмехнулся. – Я подумал: «Как это люди могут жить в таком бешеном ритме? Это же ненормально, неестественно…»
Замерев, я вслушивалась в каждое произнесенное мужчиной слово. Если Марк действительно говорил правду… Я коротко взглянула на него. В его зрачках отражались отблески тех, пятилетних воспоминаний.
– Через неделю я устроился на работу. Меня назначили менеджером в сырую контору, где круглый год пахло плесенью и помоями, которые каждое утро сливали нам под окна. Не знаю, как я там продержался столько времени… – он помолчал. – Знаешь, Соф, постепенно и я стал частью той системы, которую так презирал и ненавидел с первого своего появления в городе. За все те годы я как мог боролся с ней, а когда понял, что она близка к тому, чтобы сломить меня, то собрал вещи, отдал ключи хозяйке и сел на самый ранний поезд, идущий на север.
– А что ты делал на той работе? – не удержавшись спросила я после короткого молчания.
– Я делал так, чтобы то, что производит фирма, покупало как можно больше людей. Людям не нужен был товар, а я уговаривал их, уламывал… Любыми способами делал так, чтобы человек купил вещь, даже если она еще двадцать лет будет пылиться у него на чердаке, а его дети пойдут в школу с пустыми желудками.
У меня внутри что-то неприятно сжалось.
– Как ты мог ходить туда и делать все эти отвратительные вещи? –спросила я, поневоле холодея.
– Не знаю, – ответил Марк, темнея. Его глаза стали почти черными. – Я ненавидел то, что делал, и все равно делал. На что-то нужно было жить, и я работал, и у меня это получалось. Вроде бы… В конторе меня держали, потому что я приводил им новых клиентов, а сам я там работал, потому что отчаянно нуждался в деньгах.
Я посмотрела на молодого человека и, поддавшись внезапному порыву, прижалась к его груди и крепко обняла.
– Сейчас всё позади, правда? Всё это осталось в прошлом… в прошлом…
Я жарко его поцеловала, вкладывая в поцелуй всю заботу и нежность, на которые только была способна моя душа.
– Кстати – хотел спросить, – через некоторое время сказал мужчина, отпивая остывший кофе. – Как это твоя мать разрешила тебе остаться у меня на ночь? Уверен, ты ее не один час уговаривала.
Я как раз сделала глоток. Поперхнувшись горьким напитком, я закашлялась.
– Соф?.. – Марк всматривался в мое лицо слишком серьезно. Слишком.
Я запоздало попыталась сделать вид, что ничего не происходит.
– Ты что, ничего не сказала ей? – спросил Марк, отставляя чашку на стол так, что кофе в ней наполовину расплескался.
Помолчав, я мотнула головой. Почти сразу же я услышала глухой стон.
– Не сказала, потому что не видела смысла. Она бы все равно не разрешила, да и…
Я замолчала – Марк сорвался с постели, резко откинув одеяло.
– Ты с ума сошла? – спросил он глухим голосом.
Таким, как будто он прилагает все усилия, чтобы не перейти на крик.
– С чего бы это? – я тоже встала с кровати.
– Боже, Соф… – он в бессилии прикрыл лицо руками. – Ты же прекрасно знаешь свою мать. Скажи, что она могла сделать после того, как ты не пришла домой ночевать? Зная, что ты со мной, куда бы она пошла в первую очередь?
Из меня как будто разом выкачали весь воздух. Конечно же, моя истеричная мать напридумывает всяких ужасов и со всех ног помчится…
– В полицию, – вслух закончила я свою мысль.
– Умница, Соф, – с горечью похвалил меня Марк. – Она пойдет в полицию с заявлением о похищении. И на этот раз она так просто от шерифа не отстанет.
Я с ужасом вникала в смысл его слов. Меня затрясло.
– Прости. Я…
Марк покачал головой.
– Или ты думала, что раз они не знают моего адреса и телефона, то не смогут выйти на меня каким-нибудь другим способом? Через начальника на работе, например, или спросят меня в больнице, куда я ходил за медицинской справкой?
– Я вообще не думала, – быстро проговорила я, подходя к мужчине. – Прости меня. Мы сейчас же пойдем ко мне домой, и я всё объясню матери… И извинюсь перед ней, – добавила я, помолчав.
– Да… – Марк пустыми глазами смотрел перед собой. – Да, идем.
Злясь на собственную глупость, я надела валяющееся на полу платье, наспех расчесала спутавшиеся волосы, Марк закрыл квартиру и через несколько минут мы уже молча шли по тротуару.
Солнце резало мне глаза, где-то вдалеке пел чудесный воскресный хор.
* * *
Марк шел так быстро, что я еле за ним поспевала.
– Эй… – спустя вереницу долгих, запыхавшихся минут крикнула я, останавливаясь. – Может объяснишь, куда мы так торопимся?
Мужчина обернулся и, будто очнувшись, в считанные минуты подошел ко мне. Держась за левый бок, я смотрела на его бледное лицо и суровые, нахмурившиеся глаза. Грудь все еще жгло, и я чувствовала колющую боль в районе ребер.
– Извини, – сказал Марк, озираясь по сторонам. – Просто у меня плохое предчувствие. Давай постараемся дойти до твоего дома как можно скорее.
С этими словами Марк взял меня за руку, и мы пошли по городской площади примерно в том же темпе. Когда через десять минут я сказала ему, что у меня колит в боку, он, не сбавляя скорости, посоветовал мне дышать поглубже.
Мы прошли безлюдную площадь, повернули в одну злачную улочку – ни бродяг, ни музыкантов, которые обычно любили там ошиваться, не было, и вышли на Кэйридж стрит. Идти до моего дома оставалось чуть меньше двадцати минут.
Проходя по улицам родного города, я чувствовала себя словно в вымышленной реальности: жилые дома, раскосые после грозы деревья и здание полицейского участка выглядели так же, как они сохранились в моей памяти, но что-то вызывало смутное предвестие обмана, бутафории. Переходя разбитую грузовыми машинами дорогу, я поняла, в чем дело. На некогда оживленной, буквально задыхающейся от обилия трескотни и шума улице в этот утренний выходной час не было ни единой души. Нахмурившись, я вспомнила, что сегодня нам вообще никто не встретился на пути.
– Марк… – я неуверенно остановилась, смотря на сложенные непогодой сучья и не зная, как выразить охватившее меня чувство.
Овладевшая Марком нервозность передалась и мне, словно кто-то поставил между нами энергетический приемник. Я зябко поежилась.
– Пение прекратилось, – вдруг сказал он, тоже останавливаясь.
Я вслушалась в мертвую, такую неживую для Лаундервиля тишину, и мне стало еще больше не по себе.
– Идем, – мужчина взял меня за руку и потащил вверх по улице.
Повернув за угол, мы вышли на другую улицу и наконец увидели живых людей. Они все толпились в одном месте, взволнованно шумя и переговариваясь. Еще тогда, завидев их всех вместе, словно пригнанных на убой животных, я сразу поняла, что произошло что-то ужасное – что-то, чего не должно было быть, что нарушило привычный ход жизни лаундервильцев, что-то неправильное, противоестественное, противоречащее божьим законам и самой природе…
И я не ошиблась.
Оглядевшись, я заметила припарковавшуюся возле обочины полицейскую машину. Сквозь рокот толпы я различила приближающийся вой сирены. Всё и вправду уже началось.
С хрустом переломив раскуроченные ночным ураганом ветки деревьев, в паре ярдов от нас с Марком остановилась еще одна полицейская машина. От блестящих шин, точно ползущие по асфальту гадюки, потянулись рифленые черные полосы.
Из машины вышел мужчина с маленькими черными усами и пухлым брюшком под полицейской формой. Это был шериф Лаундервиля – Джек Моррис, и если уж он лично приехал, покинув свой уютный кабинет со встроенным кондиционером, значит, дела были и правда плохи. Я хотела было поздороваться, но Марк одернул меня.
– Чшш… – прошептал он мне, беря за руку и уводя вправо, в противоположную сторону от суетливо бегающих, точно рой беспомощных слепней, полицейских.
Мы обошли толпу и увидели гудящий, катастрофически быстро увеличивающийся в размерах муравейник под несколько другим углом. На земле, около того самого магазина, возле которого я столько раз проходила, спеша на свидание с Марком, лежало что-то большое и темное. Точно колыхающиеся на ветру травинки, толпа, раскачиваясь, окружила пятачок, образуя вокруг него плотное кольцо. Трое полицейских, взволнованно переговариваясь, стояли поодаль. Сощурив глаза, я, как и все собравшиеся, всматривалась в центр круга.
– Разойтись! – рявкнул кто-то из толпы. – Я – начальник полиции, немедленно дайте пройти!
Толпа расступилась, и я услышала, как какая-то женщина громко ахнула. Где-то заплакал ребенок.
– Всем разойтись! Живо! – закричал Джек Моррис своим громовым голосом. И чуть тише недовольно пробурчал: – И детей уберите отсюда.
Люди засуетились, кое-кто стал расходиться, но большинство все равно осталось, озираясь по сторонам, стоять на тротуаре, точно в ожидании фейерверка. Я посмотрела на Марка – он был очень бледен, его руки были сжаты в кулаки с такой силой, что на бледной коже выступили ярко-синие вены.
Внезапно внимание всех переключилось на сгорбившуюся рядом с шерифом старушку: она покачнулась и непременно упала бы, если бы стоящий за ее спиной молодой парень не подхватил бы ее у самой земли.
– Черт, пропустите!
Шериф подбежал к старой женщине, кое-кто подвинулся, и я вдруг узнала ее – это была наша соседка, добрейшая вдова Элоиза Митчел.
– Скорую, кто-нибудь вызовите скорую! – услышала я голос Морриса.
Люди засуетились, кто-то побежал к автомату.
– Марк, – я повернулась к мужчине, который стеклянными глазами смотрел перед собой.
– Марк, пожалуйста, давай уйдем, – сказала я, поеживаясь и беспомощно смотря по сторонам, но молодой человек как будто и не слышал меня.
Он не отрывал глаз от раскрасневшегося лица Джека Морриса. Мы все смотрели на шерифа, который давал указания своим помощникам, и те суетливо бегали, окружая небольшой участок земли черно-желтой, похожей на шашки такси, лентой.
– Да не знаю я, черт вас побери! За годы моей службы такого ни разу не случалось, – услышала я голос шерифа – тихий, раздраженный голос человека, который должен был разрулить ситуацию, на которого были возложены все надежды и который не имел ни малейшего понятия, что делать дальше.
Его помощник что-то зашептал ему на ухо, и Моррис ответил:
– Хорошо… Уже едет? Да. По большему счету, нам нужно было дождаться криминалистов, сделать все по правилам, но ты ведь знаешь, что у нас сейчас с составом… Черт, видимо, так. А что нам еще остается? Будем ждать.
Начальник полиции оглядел наседающую толпу, которой становилось всё больше: многие выглядывали из-за голов своих впереди стоящих соседей, чтобы получше всё разглядеть.
– Уважаемые граждане этого города! – прокричал Моррис так, чтобы его услышали все – даже любопытные уши старух, выглядывающих из окон соседних домов. – Вы находитесь рядом с местом преступления. Если через минуту вы все не растворитесь в воздухе, я буду вынужден считать вас свидетелями преступления. В таком случае вы все дружно поедете в участок для дачи показаний. Уходят все, кроме вас, – он указал на молодую дрожащую девушку. – Вас сейчас допросят мои коллеги… пройдемте.
Только после этих слов люди очнулись, стряхивая оцепенение, и, словно бы вспоминая о неотложных делах, галдя, группами, по двое-трое, стали медленно расходиться. В этот момент приехала скорая. Медицинские работники, еще совсем юные «служители природы», не мешкая положили на носилки так и не очнувшуюся женщину и, включив сирену, уехали.
Через пять минут на пяточке почти никого не осталось. За окруженной желтой лентой территорией беседовал с другими полицейскими Моррис, приехал, как я потом узнала, судмедэксперт, и они все толпились в одном месте, перешептываясь и о чем-то споря.
Я шагнула влево, мной овладело нездоровое любопытство. Став чуть ближе к бутылочно-зеленым фигурам, у которых за пазухой торчали черные головки раций, я все равно ничего не смогла разглядеть из-за широких спин окруживших пятачок мужчин.
– Эй! А они что здесь делают?
Я услышала возмущенный возглас полицейского и дернулась было с места, но Марк остановил меня.
– Это не нам, – сказал он, кивая на малолетних зевак, которые толочились около входа в магазин.
– Не нам?.. – переспросила я, глядя, как полицейский разгоняет подростков. – А тебе не кажется, что нам здесь тоже нечего делать?
Марк мне не ответил: в эту секунду нас заметил Джек Моррис. Грозный и устрашающий, он быстрыми шагами приблизился в нашу сторону.
– Софи! – гаркнул он, подойдя. – Что ты тут делаешь?
– Здравствуйте, мистер Моррис, – Марк протянул руку мужчине, и тот, ошарашенно заморгав, словно только тогда заметил молодого человека, коротко пожал ее.
– Я провожал Софи к ее дому, когда мы увидели… всех этих людей.
– Ясно, – Моррис подозрительно глянул на Марка, потом, нахмурившись, обратился ко мне:
– Софи, утром мне позвонила твоя мама. Меня вызвали по внутренней связи, и я прервал наш разговор, однако за минуту, что я с ней разговаривал, я понял, что она очень, очень взволнована. Ты не пришла домой…
– Мистер Моррис, не волнуйтесь, моя мама, как всегда, преувеличивает. Я, как видите, жива и здорова, – я растянула губы в улыбке, показывая, что я действительно в полном порядке.
– Вот и славно… Ну, бывай, девочка, – мужчина по-отечески похлопал меня по плечу и уже собрался уходить, как его окликнул Марк.
– Мистер Моррис… – он замешкался.
– Да, мистер Аттье?
– Произошло ведь убийство, верно?
Шериф застыл, словно в секунду парализованный, потом откашлялся.
– Да… боюсь, что да, – мужчина тяжело вздохнул. – Мы пока точно не знаем, будем пробовать вызвать эксперта из Крослина, но, скорее всего, да, убийство.
Я пораженно выдохнула. Убийство в Лаундервиле? В самом тихом и безопасном по стране городе?
Я повернулась к Марку – он стал еще бледнее, на его лице выступила испарина.
– Вы только не болтайте пока об этом, – предупредил нас Моррис, доставая рацию. – Хотя газетчики, небось, и так уже всё растрезвонили, стервятники.
Мы все посмотрели туда, за черно-желтую ленту, где, словно бельмо на глазу, цепляло взгляд белое пятно.
– В воскресный день! Боже, что же это такое… – пробормотал шериф, отходя.
Я посмотрела на Марка – нам пора уходить. Я и минуту здесь больше не выдержу.
Тут к обочине подъехала еще одна скорая. Молодые парни вышли из машины, подошли к шерифу, перекинулись с ним парой слов, выслушали бледного человека в белом халате и, с серьезным видом кивнув начальнику полиции, перелезли через оградительную ленту. Они окружили центр круга, засуетились, словно танцевали какой-то диковинный танец, потом подхватили носилки, словно перышко, и понесли их к машине скорой помощи.
Когда сотрудники медпомощи проходили мимо нас с Марком, я инстинктивно подалась назад. Медработники, словно не замечая нас с Марком, пошли прямо на нас. В тот самый миг поднявшийся ветер закружил пыль на дороге, растрепал мне волосы и… сорвал белую ткань с носилок. Преодолев сковавший меня ужас, я посмотрела на труп.
Это было тело крупной полной женщины. Спина одного из державших носилки парней загораживала лицо покойной, так что я видела лишь ее спортивные серые штаны и белую футболку, в центре которой, на месте груди, расползлось большое бордовое пятно.
– Твою мать, – выругнулся один из парней, заметив упавшую простынь.
Все четверо посмотрели на покойницу и опустили носилки наземь в паре дюймов от меня.
Ветер донес до меня тошнотворный запах трупного разложения, и меня замутило. Я ухватилась за горло, борясь со рвотой.
Марк склонился надо мной, что-то спрашивая. Меня мутило, но я продолжала смотреть на мертвое тело женщины. Оголенные кисти ее рук окоченели, на них появились лиловые, цвета переспелой сливы пятна, огромный живот вздулся и тянулся вверх, будто накаченный гелием воздушный шар.
Когда медработники расступились и я увидела мертвое лицо покойной, то почувствовала, что задыхаюсь. Перед глазами заплясали черные тени. Мне была знакома убитая, я знала ее, ведь мы так часто вместе прогуливали уроки и ходили собирать по осени подосиновики.
Помню, у меня подкосились ноги и я почувствовала, что падаю. Падаю прямо на то место, где на потертых носилках, под лучами ярко светившегося солнца, лежало мертвое тело Эллен Клайд.
