Виолетта Векша
Страшная сказка
– Ну, вообще-то, Эля была ее сводной дочерью. Это Дэн ее родной сын, – уточнила я, берясь за свежую буханку хлеба и мельком подмечая взгляд Марка – он выражал крайнее презрение.
Мать пробормотала: «Разве это имеет какое-то значение? Она была ей как дочь», а потом взялась за черпак, наливая нам с Марком горячий бульон. Я ничего не ответила – мои мысли были заняты совсем другим.
Пока мы утоляли голод, по радио выступил Джек Моррис. Он попросил жителей Лаундервиля сохранять спокойствие и пообещал, что убийца будет пойман в самые короткие сроки. В этот момент я взглянула на Марка – его лицо выражало отрешенность. Правда, когда шериф оповестил всех, что будет проведено крупномасштабное расследование и многие жители города будут подвергнуты допросу со стороны полиции, на лице Марка заходили желваки, но мужчина почти сразу взял себя в руки: через две-три секунды на его лицо снова была надета безучастная маска.
– Соф… – Марк отвел меня в сторону после обеда и, наклонившись, взял меня за руку. Его холодные пальцы в спешке перебирали хребты моих костяшек. – Я понимаю, сейчас не самое подходящее время, но я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя.
Его слова ударили меня словно хлыст. От неожиданности я выдернула руку, точно боялась обжечься.
Он что?
Я подняла глаза и увидела, что на его лице – таком дьявольски красивом! – полыхают два красных огня. Ни тени сомнения или иронии. Лицо серьезное как никогда.
– Что?
– Я люблю тебя, – повторил Марк, не отрывая от меня своих побагровевших глаз. – Соф, недавние события ясно дали мне понять, что я могу потерять тебя в любую минуту. Я не хочу ни о чем жалеть. Я хочу, чтобы ты знала.
Я оторопело смотрела на мужчину. Всё время, начиная с нашего с ним знакомства, я так мечтала об этом! И что же? Когда он сказал мне эти слова сейчас, когда я почти что уверена, что знаю его ужасную тайну, я не могла вымолвить ни слова.
– Знаю, – засмеялся Марк, видя мою растерянность. – Не так ты себе представляла этот момент. Но я не тороплю тебя, просто хочу, чтобы ты знала: ты мне очень дорога, Соф. Я… Я люблю тебя и только надеюсь, что это взаимно.
В состоянии глубочайшего потрясения я посмотрела на Марка.
– И я… я… – я не могла сказать это с такой же легкостью, как Марк. Как будто огромный булыжник застрял у меня под сердцем, перекрывая выход воздуха из легких.
– Шш… – Марк поднес палец к моим губам. – Скажешь, когда будешь готова. Когда почувствуешь, что настало время, хорошо?
Я кивнула. Марк тепло улыбнулся и спросил, как я хочу провести оставшееся время. Я, качая головой, невольно сделала шаг назад.
– По правде говоря, я не хочу никуда идти. Я пойду наверх.
– Конечно, идем, – сказал Марк, подходя ко мне и снова беря мою несчастную руку в свою.
По коже вновь пробежали холодные мурашки, и я с большим усилием не оттолкнула от себя мужчину. Он это заметил, однако не подал вида.
Черт, Соф, перестань ты так реагировать.
– Я… Я хочу побыть одна.
Марк с полминуты помедлил, глаза его пытливо всматривались в мое лицо, ища в нем что-то, чего он понять не мог. А потом…
Слабая улыбка. Медленный выдох.
Решил, что мне и правда нужно побыть одной.
– Конечно, – его глаза потеплели. – Тогда встретимся завтра днем, да?
Я кивнула, Марк поцеловал меня в щеку, ласково проведя ладонью по волосам, а после, быстро обувшись, вышел из дома.
– Постой, – остановила меня мать у двери кухни, когда я уже собиралась подыматься к себе. – Мне нужно кое о чем тебя спросить.
– Давай не сегодня, ладно? – я устало взглянула на нее. У меня буквально разрывалась голова от обилия предположений и догадок, и я хотела хорошенько одной всё обдумать.
– Нет, сегодня.
– Это что, так важно?
– Да, – шикнула она на меня, подходя к окну и прикрывая его. – Ответь мне только на один вопрос. Вы ведь были вместе? В ту ночь, когда убили бедную девочку.
У меня внутри всё оборвалось.
Зачем ты это спрашиваешь? Ты ведь это и так знаешь, мам.
– К чему такие вопросы? – спросила я осторожно.
– К тому, что ты слышала шерифа. Будут допросы, и своим ответом ты не должна вызвать подозрений.
– С чего бы мне вызывать подозрения у полиции? – я подняла брови. – Не я ее убила.
– Знаю… – мать помолчала и спросила: – А ты можешь быть так же уверена насчет своего друга?
Я рывком подняла глаза. Затаив дыхание, спросила:
– Ты что, в чем-то его подозреваешь?
Мать сощурила глаза:
– Нет, а ты?
– Н-нет.
– Уверена?
– Да.
– И он никуда не выходил? Ты можешь поклясться, что всю ночь он находился рядом с тобой?
Я хотела сказать, что да, могу, но такое простое слово никак не хотело сорваться с языка.
– Спокойной ночи, мам, – наконец ответила я, когда молчать стало просто невозможно.
– Полиции ты тоже так ответишь? Соф!
Я быстро затопала по лестнице. Закрыв уши руками, я вбежала наверх и толкнула дверь. Очутившись в своей комнате, я, не раздеваясь, рухнула на постель, уткнулась лицом в холодный шелк подушки и горько заплакала.
* * *
Примерно через час, успокоившись, я пустыми глазами уставилась в светлый потолок спальни. Нанизывая на спираль прошедших дней фрагменты – один за другим, точно бисер, – я увидела картинку как есть – без мишуры и прикрас. Я лежала в своей постели, но мне казалось, что я падаю в глубокую бездну.
Вчера вечером я услышала (по правде говоря, подслушала) разговор родителей, который еще больше подлил масла в разгорающийся костер страха и переживаний. Вчера он стал беспощадно, как и полагается настоящему огню, крушить любые светлые мысли, заполняя зияющую пустоту черным пеплом былых чувств и надежд. Разговор родителей, ловко подкинутый судьбой- искусительницей, здорово подстегнул мое воспаленное воображение.
Я услышала, как мать шепотом рассказывала отцу, как три недели назад, на одном из благотворительных вечеров, миссис Клайд, любившая поболтать под чашечку пунша, рассказала ей кое-что интересное про свою дочь. Оказывается, Эля была не такой уж и неудачницей. Да, она не закончила колледж, но зато смогла найти свое призвание кое в чем другом. «Моя девочка может быть занозой в заднице и у самого черта», – говорила о ней миссис Клайд.
Из шипящих речей матери я поняла, что Эля часто ездила в Крослин, успела проработать там журналисткой пару месяцев и что она была чересчур активной даже для этой не терпящей лености специальности, причем вынюхивала она самые гнилые дела, раскрытие которых было либо невыгодно властям, либо нахрен никому не нужно, так как такие дела считались давно мертвыми. Но Эля не сдавалась, и один раз ей даже повезло: она заметила в одном деле то, что пропустила полиция, какую-то ничтожную улику, и хотя в начале ей никто не поверил, позже выяснилось, что девушка оказалась права – чиновник в отутюженном до блеска костюме действительно держал у себя дома под полом гостиной шесть фунтов отборной марихуаны.
Отец на сказанное матерью что-то ответил ей, и она так долго молчала, что я уже думала уходить, как вдруг женщина произнесла такое, отчего у меня подкосились ноги, и я, чтобы не упасть, ухватилась за холодный металл дверной ручки. Вчера вечером я узнала, почему Марк так странно реагировал на любое упоминание о Крослине – городе, из которого он сбежал сломя голову два месяца назад. Вчера я узнала – пусть и частичку, – но все же правду.
Когда я начала встречаться с Марком и рассказала об этом родителям (тот восхитительный день, когда я уволилась из магазина «Счастье рядом»), моя мать времени зря не теряла. Она уже знала к этому времени о профессиональной страсти Эли и потому обратилась к миссис Клайд за помощью. Миссис Клайд, состоящая в приятельских отношениях с моей матерью и движимая исключительно благими намерениями (теми самими, что ведут прямиком в ад) расспросила о «подонке мистере Аттье» свою дочь и – о чудо! – Эле действительно было кое-что известно о загадочном незнакомце, прибывшим в Лаундервиль с одним лишь чемоданом в руках. Она слышала о нем от своих подруг из Крослина, которые также одержимы вывести люд человеческий на чистую воду, как и она сама. Эля слышала, что мистер Аттье подозревался полицией Крослина в каком-то тяжком преступлении (то ли в изнасиловании, то ли в избиении), говорила, что с огромным удовольствием приедет в Крослин и несмотря на то, что мужчину оправдали, докажет обратное, найдет необходимые улики, потому что нутром чувствует, что в этом деле есть подвох, и если бы не маленькая Соня, она бы уже на всех порах летела бы в Крослин первым же поездом.
Конечно, наивно было бы верить всему, что говорила Эля, да еще и из третьих рук, но в тот момент в мою душу закрались серьезные сомнения. Я многое бы хотела не знать, но вчера вечером я услышала от матери еще кое-что.
Можете себе вообразить?
Про Элю – милую, очень стеснительную в школьные годы Элю, писали в одной из крослинских газет (той, в которой на первой странице сверху бежит большая оранжевая строка) – без фотографии, всего пару строчек (все с сарказмом), но, как оказалось, Эля была даже в каком-то роде популярна в определенных кругах крослинского общества. Миссис Клайд сказала моей матери, что в газете моей школьной подруге даже дали прозвище – «ищейка из захолустья». Общий тон заметки был явно иронически-насмешливый, однако в конце газетчики не преминули заметить, что некую пользу мисс К. все же принесла обществу.
«Пусть развлекается, девочка. Для этого нам жизнь и дана, – по словам матери, добродушно говорила миссис Клайд, опрокидывая в себя третий бокал пунша».
Крослинская газета с оранжевой строкой на первой странице.
Где-то я уже ее видела, где-то совсем недавно… В памяти что-то взорвалось и погасло.
И этот недавний разговор Марка с матерью.
«– И у вас тоже есть оружие?
– Да… Я стреляю из него по дичи и мелким птицам».
Марк ненавидит насилие в любой форме. Он сам так часто говорил мне об этом.
Стоя тогда под дверью кухни и слушая, как учащенно бьется сердце, я вдруг припомнила еще кое-что.
Ночь, наша первая с ним ночь.
Холодная постель, устланный тенями потолок спальни…
Его не было в квартире той ночью. В ту ночь, когда убили Элю, Марк был… где? Вышел подышать свежим воздухом и не возвращался до самого утра? Гулял по городу в такую погоду, когда нормальный человек с большей долей вероятностью закроет наглухо все окна и двери и носа не высунет на улицу до самого утра? И почему он так отчаянно не хотел уходить с места убийства, пока мы не увидели мертвое тело? Чувствуя, что еще немного и у меня поедет крыша, я, как пьяная, шатающейся походкой подымалась в свою комнату.
В состоянии шока – такое иногда случается – в голову может засесть какая-нибудь одна безумная мысль, которая, однако, не будет казаться тебе такой уж безумной. И ты будешь прокручивать ее в голове миллион раз, и будешь возвращаться к ней снова и снова, пока наконец она, точно чахлое деревцо, неожиданно давшее плоды, не приживется в твоем воспаленном мозгу.
Помню, я тогда закрыла глаза и попыталась успокоиться.
Остынь, Соф. Ты просто на нервах и взвинчена. «Небольшой шок», как сказал доктор…
Нет, слишком много совпадений, чтобы так просто закрыть на это глаза, слишком много.
Сегодня днем, когда мы с Марком были вдвоем на утесе, подвернулся такой хороший случай! Несмотря на дикую головную боль вчера вечером, я полночи продумывала все, что хотела спросить у него. Про Крослин, про обвинение, про его уход в ночь убийства… Особенно, про ночь. А когда мы шли по отвесным камням с ним вместе, рука об руку, моя уверенность поколебалась, и я решила задать всего один вопрос. Самый важный. Но и на это у меня не хватило смелости. Я спросила про какую-то глупость, потом внезапно проснувшееся влечение, одуряющая страсть и светлые пляшущие тени перед глазами, такие же светлые, как волосы Эли, заляпанные собственной кровью.
Хорошо, что все странности моего сегодняшнего поведения он списал на шок после смерти Эли. Хорошо, что так.
Еще не определившись в своих чувствах, я повернулась на другой бок. А ведь вчера вечером я хотела подойти к матери и впервые, блин, в жизни поговорить с ней по душам. Хотела рассказать о своих подозрениях единственному человеку, который мог бы меня выслушать и не заключить, что я свихнулась умом на фоне стресса.
Но сейчас это, конечно же, было невозможно.
И именно это сломило меня. Не возможная причастность Марка к убийству Эли. Не даже само убийство. А это. Я бы сказала: предательство, но для этого нам как минимум нужно было быть на одной стороне баррикад, что было, конечно, не так.
Как же несправедливо.
Я вспомнила дружелюбную, я бы даже сказала семейную атмосферу, которая царила сегодня за обедом, вспомнила их вежливые, трагично-скорбные кивки и полуулыбки друг другу и то, как я пила горячий чай и еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Глядя, как женщина с нежностью подливает Марку кипятка в чашку и интересуется, не нужно ли ему чего-нибудь еще, я готова была выть от отчаяния.
Что происходит? Почему она себя так ведет? И что же мне теперь делать?
Чувствуя сильнейшую боль в левом виске, я пролежала послеобеденные часы, в ужасе слушая стук своего сердца. Потом я немного вздремнула, а когда снова вернулась в свою комнату, за секунду до того, как открыла глаза, передо мной очень медленно, словно я находилась в каком-то наркотическом сне, поплыли неряшливые стопки газет и журналов. Его квартира, гостиная, стройные девушки на обложках журналов, раскиданные поверх десятков ярко-оранжевых корешков…
Марк знал об Эли, он знал, кто она и что она может сделать, в неверии подумала я, резко садясь на кровати. Мог ли он, движимый чувством опасности, желая предотвратить свое разоблачение, пойти на самый крайний шаг?
Мог ли мужчина, который мне впервые по-настоящему понравился, мужчина, с которым я провела ночь и который признался мне в любви, убить человека? Абсурд, конечно, бред, но, черт, как же много совпадений говорят не в его пользу!
Боже милостивый, неужели я, сама о том не подозревая, встречаюсь с убийцей?
Глава 16
Вечером я решила проветрить голову и пойти в город. Краем уха услышав по радио, что час назад в отделении реанимации скончалась 72-летняя Элоиза Митчел, я встала из-за стола так резко, что миниатюрные кружки, стоящие на блюдцах из-под чая, весело задребезжали, будто по всему Лаундервилю внезапно прошло мощное землетрясение.
– Софи, ты куда?
Мать выбежала из кухни следом за мной, смотря, как я иду в прихожую и на ходу натягиваю кроссовки.
Видя, что я не собираюсь ей отвечать, она повторила свой вопрос.
– Хочу пройтись, – я сжала зубы так, что они звонко клацнули друг о друга.
– Ты же знаешь, что сейчас это небезопасно, – женщина недовольно поджала губы.
Я проигнорировала ее слова и, схватив с верхней полки черную кепку, словно убегая из самого ада, выскочила из дома. После всего пережитого меня трясло от одного только ее вида (эти ее мерзкие улыбочки, сладкая, как приторный бисквит, услужливость, ужимки и увертки… г-ррр).
Я бесцельно брела по городу. Выйдя на прославленную репортерами Стэйт роуд, я уже тогда увидела перемены, произошедшие с городом. Всегда веселый, взбалмошный Лаундервиль превратился в унылый городишко, на который и смотреть-то было жалко. Появилось такое чувство, будто город оккупирован – причем никто из жителей не знал врага в лицо.
И от этого он становился только страшнее.
Я видела закрытые жалюзи на окнах многих домов и не видела смеющихся детей, которые обычно гоняли на велосипедах в это время. И это пугало – появилось неуловимое предчувствие, что убийца скрывается за каждым углом дома, что он растворился в фасаде зданий, спрятался за каждое цветущее деревце и травинку, что росли по всему городу.
Редкие прохожие шли опустив головы и смотря себе под ноги. Я поздоровалась со своей школьной учительницей, когда-то преподававшей у нас в школе алгебру, но она даже не подняла на меня глаза. Сжала плечи и быстро-быстро засеменила на коротких ногах до магазина, напоминая своим видом старую, беспокойную черепаху.
Я покачала головой и услышала вдалеке раскаты грома. Собиралась гроза. Я решила возвращаться домой и, пройдя небольшой сквер, вышла на Кэйридж стрит. Улица была пустая, если не считать двух высоких человек, стоявших около входа в магазин «Вечная жизнь». Подойдя ближе, я узнала в укутанных, гнущихся к земле фигурах мистера и миссис Клайд.
– Здравствуйте, – поздоровалась я, останавливаясь.
Мистер Клайд, разговаривавший с продавцом магазина, не оглянулся. Миссис Клайд обернулась и посмотрела на меня опухшими глазами.
– Я Софи Майер, – представилась я женщине, которая, учащенно смаргивая, всматривалась в мое лицо. – Я дружила с вашей дочерью в школе (я никак не могла себя заставить произнести ее имя). Мы были… были давними подругами.
– Ах, – женщина кивнула, и я заметила две прозрачные слезинки в уголках ее глаз.
– Дорогой, эта девочка знала нашу дочь, – она повернулась к мужу и указала ему на меня.
Мистер Клайд, осунувшийся, с очень бледным, мертвенно-обескровленным лицом, медленно кивнул. Он выглядел гораздо хуже своей жены (а ведь был еще совсем молодой!), и мне на ум вдруг пришла ирландская пословица, которую так любила повторять моя мать: «Запомни, Соф: баба, она и с чертом может справиться».
– Это же твоя мама приходила к нам сегодня днем? – тихо спросила у меня женщина, доставая платок.
– Да, – я кивнула и невольно сморщилась, когда миссис Клайд высморкалась – звук был похож на хрюканье поросенка.
– Славная она женщина, очень славная… – она повернулась ко мне и проговорила: – Приходите завтра к одиннадцати часам на Гриффское кладбище, там мы… простимся с нашей девочкой… – она хотела сказать что-то еще, но силы как-то в мгновение покинули ее, она всхлипнула и второпях прижала к лицу посеревший, весь в разводах черной туши платок.
Когда я узнала в жавшихся друг к дружке мужчине и женщине родных Эллен, у меня возникла мысль попросить миссис Клайд номера телефонов подруг Эли – вдруг они все же что-то узнали о Марке, – но потом я отмела эту мысль. Посмотрела в лицо миссис Клайд и решила, что ничего спрашивать не буду.
– Ну-ну, – мистер Клайд обнял вздрагивающую жену и через прыгающее на его груди плечо посмотрел на меня. – Прости нас. Похороны должны были быть сегодня днем, мы еще точно не знали, но сейчас мне позвонил Джек, сказал, что нужно еще что-то там проверить…
Мужчина замолчал и коротко ответил продавцу, который стоял позади нас с несколько виноватым выражением лица.
– Можно и бордовый. Не важно… Да, завтра.
– Примите мои соболезнования, – сказала я, как только отошел продавец. – Мы обязательно завтра будем. До свидания.
Я посмотрела на них – два одиноких деревца посреди бушующего урагана.
– До свидания, – прошептал мужчина, крепче обнимая жену и прикрывая уставшие глаза.
По дороге домой я, чуть ли не к подбородку оттянув широкий козырек кепки (встречайте, Софи Майер – лучший специалист по маскировке), поймала себя на мысли, что время от времени нервно оглядываюсь по сторонам: не мелькнет ли где дуло пистолета и не послышится ли звук отодвигаемого рычажка, снятого с предохранителя? Внезапно я пожалела, что вообще вышла из дома.
– Я пришла, – крикнула я, заходя в прихожую.
– Как прогулялась? – спросила мать из кухни: я прочла в ее голосе заметное облегчение.
– Нормально.
Я сняла запачканные грязью кроссовки и пошла по темному коридору.
– Мы завтра идем на похороны, – с порога заявила я матери, входя на кухню.
Сковородка, которую она тщательно намыливала, с грохотом упала в раковину, расплескав вокруг себя мыльную пену.
– На похороны? – переспросила мать, выключая воду.
– Ну да. Гриффское кладбище. Одиннадцать часов дня.
Мать заморгала.
– Ты виделась с Клайдами?
– Да, они выбирали венок или что-то вроде этого.
Мать помолчала, потом повернулась спиной и, вновь взяв губку, сказала:
– Отец не сможет пойти. На похороны наверняка придет полгорода, и у него не будет отбоя в заказах. С нашей стороны было бы глупо потерять такой… ну, да бедной девочке это все равно уже ничем не поможет, а отец твой сможет неплохо подзаработать.
Я пожала плечами.
– Значит, пойдем без него.
– Да… А Марка тоже приглашали? – вдруг спросила мать, выбивая почву у меня из-под ног.
Действительно, а пойдет ли он на похороны Эли?
– Не знаю… – ответила я в смятении. – Наверное, пригласили.
Скептически улыбаясь, женщина не сразу заметила, что я не свожу с нее взгляда. А как только увидела – натянула на лицо ободряющую улыбку.
Такую, от которой мне тут же захотелось убежать куда подальше.
