Виолетта Векша
Страшная сказка
Глава 23
Утром я проснулась в комнате одна. Встав с постели, я подошла к идеально заправленной постели сестры. Ее ночная сорочка и халат были аккуратно сложены у изголовья кровати. Я села на краешек ее постели, и до меня долетел легкий аромат меда и роз, витавший в воздухе. Я бросила взгляд на дверь – она была приоткрыта, словно сестра вышла из комнаты несколько секунд назад.
Когда я спустилась вниз, то снова уловила тонкий аромат цветов. Я заглянула на кухню – сестра действительно была там. Она сидела и в одиночестве поглощала свой завтрак. Волосы она собрала в высокий хвост, одна кучерявая прядь прикрывала ее левую щеку.
– Привет, – поздоровалась я, проходя к столу.
– Доброе утро, – кивнула девочка, не подымая глаз от тарелки с глазуньей.
«Ну хоть разговаривает, и на том спасибо», – подумала я, садясь напротив.
Отламывая кусочек булочки и поливая ее медом, я искоса наблюдала за сестрой. Она сидела выпрямив спину и не сводила глаз с пожелтевшей тарелки, по которой она с ужасающей маниакальностью размазывала остатки еды. Я осторожно спросила ее о том, почему родители ушли на работу так рано, и, получив в ответ: «Без понятия, они меня не предупредили», оставила всякие попытки выйти с ней на контакт.
Когда я допивала чай и уже хотела вставать из-за стола, то увидела перемену в ее поведении. Она впервые со вчерашнего дня посмотрела мне прямо в глаза, ее верхняя губа дрожала, и она слегка покраснела.
– Ну говори уже, – сказала я чуть улыбаясь.
Девочка вздохнула, словно всё это время тянула непосильную для ее хрупких плеч ношу, и, кусая губу, сказала:
– Мама с папой пока не знают, я скажу им сегодня за ужином. Я только хочу, чтобы ты поддержала меня, Соф, и ни о чем не спрашивала… Ты можешь мне это пообещать?
Я сказала сестре, что с охотой поддержу ее любое решение, но вот от расспросов она не отделается.
– У тебя никогда не было от меня секретов, – не удержавшись, заметила я, видя, что она не собирается мне ничего объяснять.
– Как и у тебя, Соф.
Я еле сдержала упорно вырывающийся стон. Что я могла ей сказать?
– Хорошо, оставим это.
Девочка облегченно кивнула и на одном дыхании выпалила:
– Я хочу как можно скорее уехать из города.
Я поддалась вперед.
– Ты хочешь вернуться к себе в общежитие? Уехать в Крослин?
– Нет-нет, – поспешно ответила Миа. – Я хочу навестить нашу тетушку в Йене.
Я не смогла сдержать удивления. Тетя Фрэя жила в маленькой деревушке Йене, и приезжали мы к ней, в лучшем случае, раз в несколько лет.
– Мне нужно во всём разобраться, – ответила Миа на мой взгляд. – А там, сама знаешь, свежий воздух, тишина…
– Милая, разобраться в чем?
Миа покачала головой.
– Никаких вопросов. Ты обещала.
– Это из-за м-м… вчерашнего?
Я видела, что она еле сдерживает себя, чтобы не закатить глаза. Ладно, никаких, значит никаких. Криво улыбнувшись, я сдержала внутреннее сопротивление.
– Хорошо. Раз обещала – значит больше об этом ни слова.
Девочка кивнула, а потом ее плечи вдруг затряслись, ресницы затрепетали и она разрыдалась. Ни слова не говоря, я подошла и обняла ее кудрявую голову. Я гладила сестру по волосам, слушала ее подрагивающие всхлипы и молилась, чтобы это было не из-за меня.
Еще одна догадка мелькнула у меня в голове (более удобная для меня и менее правдоподобная для объяснения ситуации), и после того, как сестра немного успокоилась, я прошептала:
– Послушай меня, солнышко. Поплачь, если тебе тяжело на душе. И знаешь, тебе полегчает, обязательно полегчает, – я присела рядом и посмотрела в ее мокрое от слез личико. – Только вот от несчастной любви слезы не помогут. Тогда всегда становится только паршивей.
Сестра глянула на меня своими большими розовато-синими глазами.
– Ну, ладно, – я потрепала ее по щеке. – Будем надеяться, что дело все же не в мальчике.
Девочка слабо улыбнулась, и мы вместе встали из-за стола.
– Родителям мы с тобой придумаем, что сказать, не переживай.
– Спасибо, – прошептала Миа, пряча глаза и украдкой вытирая их тыльной стороной ладошки.
В семь часов я встретилась с Марком, предоставив Мии возможность самой объясняться перед матерью и приехавшим на ужин отцом.
– Может, для нее так будет лучше, – предположил Марк, выслушав пересказанный мною разговор. Наблюдая за волнами, которые одна за другой бились о прибрежные камни, он медленно произнес: – Здесь она чего-то боится, и, после вчерашнего, нетрудно догадаться, чего именно.
Я вздрогнула. Ну конечно. Он имеет в виду концерт, а не новую татуировку нашего дома, от которой, к слову, осталось меньше половины – отец провел вчерашний день сидя на табурете со шпателем и ведерком горячей воды.
ГОРИ В АДУ, ДАВАЛКА УБИЙЦЫ!
Я встряхнула головой. Порадовалась, что договорилась вчера встретиться с Марком на пляже, а не как обычно у ворот дома.
Вот какие мелочи теперь подымали мне настроение.
– Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать, – произнес Марк, вставая с песка и подходя ближе к воде.
Его темные волосы освещали оранжевые предзакатные лучи, размывая его силуэт. Я сквозь резь в глазах не сводила с него взгляда.
– Ко мне вчера домой приходили из полиции, – сказал мужчина, наблюдая за тающим на глазах огненным шаром. – Они как-то узнали мой домашний адрес.
Я еле сдержала горький смешок. А я еще утром подумала, что они там ни черта не делают. Ага, как же.
– Но что они хотели на этот раз? У них что, появились реальные доказательства или…
– Да ничего у них на меня нет, – отрезал Марк, оборачиваясь. – Они хотели вывести меня из себя, чтобы я им всё выдал… Чего я, разумеется, не сделал, ведь мне нечего скрывать, – быстро добавил молодой человек, суетливо перебирая пуговицы на рубашке.
Я вдруг заметила, что руки у меня совершенно беспричинно покрылись холодным потом. Я спросила у Марка, что он им ответил, и он спокойным голосом сказал, что говорил то же, что и на двух прошлых допросах. Однако в тон его голоса просочилась обреченность, которой не было раньше.
– Думаешь, они смогут на основании случайного свидетеля вынести тебе приговор? – спросила я, тоже поднимаясь.
– Всё может быть. Люди в панике. Прошло уже две недели, а убийца все еще на свободе. Плюс еще вчерашняя неразбериха с этим концертом, будь он проклят. Все это напрягает. Люди становятся сами на себя не похожи… Моррис просиживает задницу у себя в кабинете с утра до ночи, из Крослина ему в подмогу прислали какого-то парнишку, который еще вчера краснел под взглядами профессоров колледжа, весь штат полиции Лаундервиля брошен на это дело. И что толку?
Я не могла не согласиться с Марком. И про дикие выходки, и про то, что что-то готовилось – там, за стенами здания, где горстка людей трясется за свое будущее и отчаянно пытается делать видимость бурной работы.
– На него давят, – сказал Марк, кивая в сторону города. – А Моррису не нужны проблемы. Никому они не нужны.
Я кивнула.
– Ему нужен козел отпущения.
– Да, Соф. Ему нужен я.
– Но это абсурд, – горячо возразила я. – Ни один закон не позволит ему…
– Законы иногда меняются, – мягко сказал Марк, подходя ко мне. – Либо Моррис сделает это сам, либо его заставят это сделать. У меня… – его голос дрогнул, – у меня практически нет шансов.
– Нет, Марк, – я отчаянно замотала головой, холодея только об одной такой мысли. – Мы что-нибудь придумаем.
– Любимая, – мужчина дотронулся до моей щеки. – Я уже всё придумал.
Огненный шар неотступно садился за горизонт, оставляя после себя розоватую дымку облаков; дующий с моря легкий бриз воспламенял убегающие друг от друга по пляжу золотистые песчинки и нетленную нежность, окутавшую наши сердца.
Миа уехала в Йену на следующий день. Отец позвонил тетушке, узнал, что она находится в добром здравии и будет бесконечно рада на недельку-другую принять у себя дома ее любимую племянницу. Мать всё пыталась отговорить сестру от «глупой, абсурдной затеи», но девочка твердо стояла на своем. В итоге в четыре часа дня Миа сидела в машине, выглядывая оттуда с таким видом, будто бы была не совсем уверена, стоит ли ей там находиться.
– Это маринованные грибы… и вишневое варенье для тети Фрэи. И передавай ей привет от всех нас, и… – вещала мать сестре, пока та махала нам своей бледной ручкой.
Порыв холодного ветра подул со стороны моря, и я поежилась. Молодые побеги роз, опутавшие прутья забора, испуганно дергали юными макушками, будто боялись всего и сразу. Их тонкие листья с трепетом вздрагивали в лучах послеполуденного солнца.
– …и будь там умницей, не надоедай тете и…
Машина с ревом понеслась по песчаной дороге, рука Мии, махавшая нам из открытого окна, вскоре исчезла за поворотом, а мы втроем так и остались стоять около калитки, провожая клубы взвинченной пыли и вглядываясь в потухающее вдали марево.
Глава 24
– Ты всё-таки спятил, – сказала я Марку на следующий день, лежа с ним в постели и наблюдая, как просачиваются в спальню сумерки, окутывая густым мраком всю мебель и разводя полутени на потолке и стенах.
– Это единственный выход, – пожал плечами мужчина. – Ты только скажи мне, ты со мной?
Я облизнула пересохшие губы. Вспомнила то злосчастное воскресное утро и холодную постель, вспомнила волосы Эли, вымоченные в собственную кровь, мне на ум пришел и пикник, и наш с ним первый поцелуй…
– Я спрашиваю тебя об этом на случай, если всё пойдет по плохому сценарию. Ты должна определиться, Соф, – Марк не мигая смотрел мне в лицо. – Ты со мной? Со мной до самого конца?
Я тяжело сглотнула.
Вспомнила косые взгляды некогда дружелюбных соседей, изуродованную стену нашего дома, которая уже, слава Богу, была почти как прежняя, и тот факт, что теперь наша семья стала изгоем.
Ты, может, и не понимаешь, но ты позоришь нас всех. Мне стало стыдно появляться в магазинах, мою спину сверлят взглядами те, кто еще недавно приглашал меня разделить с ними обед, а у твоего папы началась бессонница, сказать тебе почему? Сказать тебе почему, Соф?
Заставив себя улыбнуться, я прошептала:
– Я с тобой.
Мне показалось, что мужчина всё это время задерживал дыхание и только после моих слов ослабленно выдохнул. Он ничего мне не ответил, только посильнее прижал к груди и, дотронувшись губами до волос, благодарно поцеловал их.
Следующие два дня пролетели для меня очень быстро, будто в ускоренной киноленте. Погода с каждым днем становилась мрачнее, словно бы предчувствовала что-то темное, надвигающееся на город. Мать после отъезда сестры часто просиживала послеобеденное время в одиночестве, обычно на кухне, и непременно смотрела на проезжую дорогу – на ту песчаную петлю, по которой увозил ее дочь из родного гнездышка разъездной фургон. И – кто знает? – может, ей были видны завихрения клубящейся пыли и она слышала рев старого мотора – того самого, который отдавался в наших ушах еще несколько часов после отъезда Мии.
«Уедь я – она бы так не убивалась», – подумала я после завтрака, отдирая засохший жир от белых тарелок, сваленных грудой в раковину.
Я взглянула на календарь, висевший на дверце холодильника. Через шесть дней, 18 июля, у Мии будет день рождения. Мне очень хотелось придумать какой-нибудь сюрприз, сделать так, чтобы тот день стал особенным для нее и чтобы – как бы банально это ни звучало – она надолго запомнила его.
Особенный день…
Сейчас мне хочется рыдать от осознания того, насколько тот день рождения перевернул все ее представления о празднике.
Приближающийся праздник упоминала в письме и сестра, когда ровно к одиннадцати часам утра почтальон доставил на мое имя белый конверт. Я с нетерпением прочла кривоватые строчки.
«Дорогая Софи!
Я лежу в плетенной кресле-качалке у тети во дворе и пишу тебе, моя любимая сестричка. Доехала я хорошо, в купе ко мне подсел пожилой мужчина со смешными усами, и мы болтали с ним до самой станции.
Очень надеюсь, что погода вас радует так же, как и нас с тетей. Ты заметила, какое прекрасное, теплое лето в этом году? Знаешь, здесь так замечательно! Я даже забыла, что природа в Йене такая же красивая, как в Лау, а может, даже лучше. А еще здесь очень тихо, мне даже иногда кажется, что во всем Йене живут два человека – я и тетя Фрэя.
Мы с тетей много гуляем: ходили в лес по ягоды и собирали бруснику на болоте. Здесь и правда очень здорово, нам нужно почаще приезжать сюда, Соф. Сегодня тетя испекла черничный пудинг, и я пожалела, что тебя нет рядом, ведь ты его так любишь!..
Я передала тетушке грибы и варенье, она обрадовалась и наказала мне поблагодарить за нее маму. Прошу тебя сделать это за меня.
Как у вас дела? Есть какие-нибудь новости? Пиши мне обо всем, Соф, потому что радио здесь нет, а единственная, с кем я могу здесь общаться – это тетушка, но она либо пропадает в огороде, либо на кухне… Есть еще Рокки, но с ним особо не наговоришься.
Передавай маме и папе большущий от меня привет!
P.S. Я только сейчас вспомнила: у меня же скоро день рождения! Я приеду как раз к обеду. Можно будет провести день на природе, взять нашу хонду и рвануть куда-нибудь в горы. Там волшебно в июле. Подумай об этом и предложи такой вариант маме. Если не получится ее уговорить, дождись, пока я приеду – мы решим всё в тот же день. Не хочу, чтобы вы с мамой ссорились из-за моих глупых идей.
P.S.S. Я очень скучаю, Соф. Жду не дождусь 18 июля.
Целую, Миа».
Читая, я улыбалась. По тону и настроению сестры я поняла, что в Йене ей намного лучше и что она ни капли не жалеет о своем отъезде из города. То, чего она так сильно боялась в Лау, осталось в Лау.
Это я и сказала Марку, когда мы наконец встретились с ним в среду вечером. Мы шли по стрекочущему полю, прохладный ветерок приятно холодил мои оголенные лодышки, полыхающий над цветами жар сменялся лаской сумеречных минут, успокаивая взволнованные, напряженные до предела нервы.
– Как дела в городе? – спросила я у мужчины, идя впереди него и срывая по пути пушистые травинки. Этот вопрос, стоящий мне уже поперек горло – с него теперь начинался каждый наш разговор.
И это бесило.
– Напряженно. Люди ждут от полиции действий – любых действий.
Марк остановился около большого камня и сел на него, вытянув вперед ноги.
– Видишь ли, Соф, люди смогут спокойно спать по ночам только если убийца будет сидеть за решеткой. И не важно – действительно ли это будет тот самый человек. Важно то, что преступник найден, что можно ходить по улицам, не опасаясь быть застреленным из-за ближайшего угла. Людям не нужна правда – им нужен кто-то, к кому они смогут лелеять свою ненависть… Заслуженно или нет – это опять-таки не важно.
Марк замолчал и поднял голову к небу.
Я села рядом, сжала его руку и так и не могла найти нужных слов.
* * *
Утро следующего дня взбудоражило весь Лаундервиль. Ровно в десять часов утра в отделение полиции пришел никому неизвестный мужчина, дождался шерифа города и громко – так, чтобы его слова расслышало как можно больше людей, сознался в убийстве Эллен Клайд. После произнесенного скороговоркой признания мужчины, полиция, говорят, от изумления не смогла и слова из себя выдавить, а в особенности поразился Джек Моррис, который как раз пришел дать всем распоряжения на день, сделал глоток кофе и, услышав заявление, поперхнулся, выплеснув остатки горячего напитка на пиджак ни в чем неповинного следователя.
Уже к обеду портрет мужчины был напечатан во всех газетах города, а к вечеру и в паре крослинских газет. Его фотографию показали крупным планом в одной лаундервильской газете, и его потное лицо до сих пор, хотя и прошло уже много-много лет, стоит у меня перед глазами. Это был мужчина среднего возраста – очень толстый и очень медлительный, с лысиной на макушке и короткими руками, с которыми он не знал что делать. Он производил впечатление человека, который застрял в юном возрасте, человека наивного, глупого, который в жизни и комара не обидит (только потому, что не сможет догадаться, из-за чего у него вдруг стала чесаться лодыжка на правой ноге).
«Всем нам хорошо известно: в тихом омуте черти водятся, а под внешностью невинной овечки может скрываться жестокий хищник-убийца», – сказала о нем одна из журналисток, выступившая по радио тем же вечером.
К обеду все жители Лаундервиля знали события, последовавшие после явки с повинной Тодда Робинсона в полицию. Во-первых, мужчина жил один в центре города, жена от него ушла еще в 1957 году, когда его уволили с заправки, а его друга и коллегу по работе наоборот повысили; во-вторых, он ни разу не был замешан в чем-либо противозаконном, соседи говорили о нем только хорошее (не пил, не курил, драк по вечерам не устраивал); и в-третьих – мужчина регулярно ходил в церковь Святой Анны по воскресеньям и один раз в месяц навещал приют домашних животных.
«Прямо мечта любой женщины, – саркастически думала я, слушая возбужденную трескотню матери. – Если бы он еще не умел пользоваться пистолетом, цены бы ему не было».
Услышав по радио новости, у меня как камень с души упал. Не описать того облегчения, когда я поняла, что все закончилось. Напрасно я накручивала себя все эти дни, напрасно внутренне холодела при встрече с молодым человеком, всё это было зазря. Марк не виновен, это был не он!
К шести часам вечера шериф выступил на главной площади города с речью, которую потом крутили по новостям еще трое суток. Он говорил примерно следующее: «Дорогие друзья! Я наконец с невероятным облегчением могу вам сообщить, что убийца пойман. Сегодня он пришел к нам с повинной и изложил все подробности своего гнусного злодеяния.
Мы с особой тщательностью проверили все факты, сопоставили все данные. Мы в том числе сравнили пистолет, найденный у мистера Р. дома, с заключением экспертизы и теперь можем сказать наверняка, что вышеупомянутый мистер Р. действительно виноват в смерти бедной девушки».
Помню бурные аплодисменты и гневные восклицания, последовавшие за этими словами. Люди рукоплескали Моррису словно герою, спасшего их дрожащие в страхе шкуры. Моррис еще поблагодарил жителей Лау за понимание и терпение и обещал, что полиция и впредь будет обеспечивать их безопасность. Потом он пригласил всех жителей собраться на этой самой площади через день, 15 июля, для того чтобы всем вместе отпраздновать День Города. Когда шериф завершил свою речь и отошел от света прожекторов, я посмотрела на его желтоватое лицо и успела заметить какое-то стеснение в его позе и глазах, сильно разнящееся с невозмутимо-трагичным тоном его выступления.
Вечером я собиралась на встречу с Марком и уже натягивала кроссовки, когда услышала торопливые шаги матери.
– Куда ты, Соф? – спросила она, выбегая из кухни и на ходу стягивая передник через голову.
– Иду гулять с Марком. Буду как обычно, – ответила я, подходя к зеркалу.
– Будь осторожна… пожалуйста.
Я с изумлением обернулась и увидела, что мать побледнела, побледнели даже ее румяна на ямочках щек.
– О чем ты? – спросила я, замерев на месте. – Убийцу ведь поймали, теперь не о чем беспокоиться.
– Ох, Соф, не будь такой наивной! – с неожиданным раздражением произнесла она. – Как будто этот мужчина единственный в городе злодей. Да и неизвестно еще, что он и правда виновен.
– Как это неизвестно? Ты же слышала Морриса, все улики против него.
– Слышала, но… – она обвела глазами прихожую, будто пыталась найти подходящие слова своим чувствам. – Ну, не похож он на убийцу, хоть убей, не похож!
Я хмыкнула и вновь отвернулась к зеркалу. Опять мать со своими причудами.
– А говоришь еще, что я наивная… – сказала я, качая головой. – Видишь ли, мам, в этом вся и прелесть – в том, что маньяки и убийцы не похожи на маньяков и убийц.
– Нет, Соф, – возразила мать, подходя ко мне ближе. – Ты не понимаешь, мало пожила еще. У него глаза добрые, нет в них зла… нет.
– Ах, ну давай тогда отпустим его, у него ведь добрые глазки, у убийц таких не бывает.
– Не каверзничай, – резко одернула она меня. – А лучше подумай: какой нормальный человек станет доносить на себя и идти с повинной?
Я отмахнулась от ее слов.
– У бедняжки заиграла совесть, вот он и сдался властям.
Мать невесело рассмеялась.
– Совесть замучила? А с каких это пор у хладнокровных убийц есть совесть?
– Мне откуда знать? – пробурчала я, потирая виски.
От ее слов у меня начала гудеть голова, а воодушевление, охватившее меня с самого утра, если не погасло, то приутихло уж точно.
– Постой… – мне в голову неожиданно пришла одна догадка. – А не хочешь ли ты всё подвести к Марку? Ты поэтому не желаешь признавать, что настоящий убийца уже сидит за решеткой?
– Я ничего не утверждаю, – сказала она, высоко задирая голову. Ее лицо в один миг погрубело, приобрело жесткие, воинственные черты. – Но ты сама слышала, что про него говорили в городе.
– Это пройдет, – сказала я, кивая. – Сейчас, когда настоящий убийца за решеткой, слухи прекратятся, люди успокоятся, и всё станет как раньше.
– Очень в этом сомневаюсь, – сказала женщина, садясь на табурет. – Чувствую я, всё только начинается. И Моррис сегодня чуть не плакал от бессилия. Он-то точно догадался в чем дело. Его не проведешь, нет…
Она встала и медленно, бормоча себе что-то под нос, удалилась к себе в спальню, оставив меня недоуменно смотреть ей вслед.
В начале восьмого я, запыхавшись, подбежала к молодому человеку. Марк стоял около круто уходящей к морю тропы – той, что на краю утеса.
– Привет, – поздоровалась я, целуя его в колючую щеку. – Извини, мать задержала меня своей болтовней.
Мужчина кивнул, даже не посмотрев на меня. Я рассеянно заморгала: Марк стоял в тонком шерстяном свитере, скрестив руки, взгляд его выражал напряженную сосредоточенность, словно у него в голове роился бессвязный поток мыслей, который он изо всех сил старался как-то обуздать.
– Всё в порядке?
– Да, – ответил он, и у меня возникло ощущение, что он даже не расслышал, о чем я спросила его.
Я смотрела на него во все глаза: всё закончилось, теперь никто не посмеет сказать против него ни единого дурного слова, так почему же он не прыгает от радости и не душит меня в объятиях, почему стоит, выпрямившись, словно у него застряла палка меж позвонков? Я, однако, не стала ничего спрашивать, а просто взяла его под руку и повела по тоненькой тропинке. Пока мы шли, хрустя мелкими камешками и вдыхая соленый запах ветра, я пересказала Марку свой разговор с матерью.
– Так твоя мать уверена, что Робинсон не настоящий убийца? – спросил он, останавливаясь и смотря в одну точку перед собой.
– Да, но это просто ее больная фантазия, не бери в голову.
Марк кивнул, по-прежнему смотря перед собой расфокусированным взглядом.
– Что с тобой происходит? – все же не выдержала я. – Я думала, ты обрадуешься новостям, а ты идешь такой понурый, как будто стало одной проблемой больше, а не меньше.
Мужчина молчал очень долго, мне даже показалось, будто он ушел в другую реальность, оставив меня одну мерзнуть на закате дня.
– Я думаю, это только начало, – сказал он наконец.
Я невольно похолодела: то же сказала мне сегодня и мать.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю. Уверен, этим всё не закончится, – он помолчал, потом тихо, почти не размыкая губ произнес:
– У меня есть свой источник в городе, и я знаю, Соф, я знаю, кто…
Марк резко замолчал и прислушался. Справа от нас, в лесу, захрустели старые ветки. Натужное кряхтение, тяжелое дыхание орешника, ойканье взлетевшего ввысь зяблика – и разом наступившая тишина.
Я оглянулась, но ничего подозрительного не увидела. Хотела было спросить, о чем он говорил, но интуиция подсказывала мне, что момент был упущен и из Марка теперь и слова не вытащишь. Я решила расспросить его об этом позже.
– Идем, – он взял меня за руку, и мы, свернув по крутому склону вниз, вышли к берегу.
Когда мы спустились к морю, я поняла, что пляж мне незнаком. Мы находились в небольшой бухте, справа на склоне росли карликовые ели, и песок там был светлее, чем у нас на берегу – это было очень уединенное и романтическое место. Мы нашли этот чудный уголок в самое красивое время суток – в тот момент солнце спряталось вглубь свирепствующих вод, оставив после себя лиловое марево, стелящееся над вздымающимися бугорками подобно шелковой перине.
Мы медленно подошли к морю.
– Всё будет хорошо, слышишь? – сказала я мужчине, притягивая его к себе. – Ты перенервничал, мы все были на взводе эти дни. Убийца под надежной охраной, и совсем скоро все успокоятся.
Марк прикрыл глаза.
– Вот увидишь, Моррису и всем остальным еще придется просить у тебя прощения, – сказала я, обнимая его за талию.
Он слабо усмехнулся.
– Очень хотелось бы на это посмотреть.
Я улыбнулась и поцеловала его в щеку.
– Ты придешь на День Города?
– А надо идти?
– Мать потащит меня туда в любом случае, а я бы предпочла провести этот вечер в твоем обществе. Что скажешь? Нам всем нужна доля разумного веселья.
– Доля разумного веселья?
– Ага. И кстати, ты же знаешь, что туда все приходят в своих самых ярких нарядах? Это значит никакого черного и серого. У нас этой традиции уже больше ста лет.
(Я рассказала Марку, как в прошлом году один мужчина в День Города перерыл весь свой гардероб и не нашел в нем ни одной цветной вещи. Тогда он взял свою пожелтевшую рубашку, еще со времен учебы, как-то умудрился в нее влезть, но его жена сказала ему, что он выставит себя посмешищем и ее заодно тоже. Тогда бедняга решился на отчаянный шаг: он взял отбеливатель и хорошенько простирнул одну из своих серых маек. Потом одолжил гуашь у дочки и раскрасил футболку в разноцветное безумие. Он шел на праздник, потешаясь над собой, но бесконечно довольный и счастливый. И никто, ни один из его знакомых, не осудил его тогда за ту мазню, больше напоминающую детскую рвоту, все, кого он встретил, поняли его и похвалили за находчивость.)
– Ты серьезно?.. О, боже! – простонал Марк, закатывая глаза.
– Да, знаю. Очередная пустяковая причуда нашего городка. Ну так что?
– Когда он, этот цирк, завтра?
– Послезавтра. Моррис сегодня пригласил всех на площадь Мира к семи часам вечера.
Марк улыбнулся.
– Значит, снова в семь?
– Снова, – ответила я, хихикнув. – Так ты придешь?
– Ты задаешь глупые вопросы, веснушка, – ответил Марк, приобнимая меня за плечи. – Это же наше с тобой время, как я могу не прийти?
Посмеиваясь, я крепче прижалась к груди молодого человека, купаясь в исходящих от него лучах тепла. Когда я прощалась с ним у калитки, он выглядел совсем по-другому: расслабленный и повеселевший, он снова стал тем мужчиной, который без остатка пленил мое сердце.
На следующий день я решила сходить в город за подарком Мии. Гуляя по городу, я заметила одну удивительную вещь: раннее погруженные в какую-то мертвенную дрему улицы оживились, приветливо раскрылись гостеприимные двери и окна, приглашая выпить бодрящий эспрессо или отведать горячие пышки, еще минуту назад румянившиеся в жаркой печи. В городе снова запахло летней свежестью – той, которая бывает в июле после дождя.
Я поравнялась с ларьком, на котором было написано «Напитки на любой вкус и кошелек» (владелец этого заведения явно не мог себе позволить сделать рекламу на любой кошелек: подойдя, я заметила, что потрескавшаяся вывеска висит на одном божьем слове). Спрятав улыбку, я обратилась к усатому продавцу.
– Доброе утро! Есть у вас что-нибудь холодное и несладкое? – спросила я, осматривая всевозможные бутылочки и стаканы, теснящиеся на витрине.
– Доброе, доброе… – заулыбался мужчина. – У нас есть обычная минералка, березовый сок и ананасовый. А еще…
– Ананасовый сок, пожалуйста, – вежливо оборвала я продавца, улыбнувшись.
Мужчина засуетился и начал копошиться в ящичке позади себя.
В этот момент я услышала шум подъезжающей машины; обернулась – машина была полицейская. Дверь открылась, из нее выпрыгнул шериф города – уставший, осунувшийся Джек Моррис.
– О, Соф, здравствуй, – без улыбки поприветствовал меня он.
– Здравствуйте, – сказала я, рассматривая начальника полиции.
Моррис стоял, сгорбив свое большое туловище и виновато втянув шею, словно он, желая остаться незамеченным, стыдился ходить по улицам собственного города. Нахмурившись, я недоумевала: куда подевался тот храбрый мужчина, который несколько лет назад не побоялся пойти ночью в лес на поиски заблудившейся девочки?
– О, мистер Моррис! Какая приятная встреча! – заметил шерифа продавец. – Как поживаете?
– Мне бутылку минералки. Без газов, – сказал Моррис, проигнорировав вопросы.
– Да-да, конечно… Одну минуту, только обслужу очаровательную девушку, – продавец подмигнул мне, вытащил на свет одноразовый стаканчик и снова повернулся к шерифу. – Как у вас в отделе дела? Небось теперь отдыхаете всем составом, а?
– В отделе дел всегда хватает, – отрезал Моррис, напрягая мышцы лица.
– Да-да, разумеется… – мужчина протянул мне стакан с соком.
Я расплатилась, но не ушла, а сделала вид, что выбираю себе мороженое.
Продавец порылся в стоящих на полу ящиках, выглянул, переспросил, какая Моррису нужна вода – с газом или без, потом опять нырнул за прилавок и появился уже с бутылкой минералки, которую, однако, не спешил отдавать.
– Скажите, шериф, а правду говорят, что у Робинсона дома остался грудной ребенок? – спросил продавец, придвигаясь к Моррису поближе. Глаза у торговца возбужденно горели. – Говорят, он лежит там один-одинешенек и вопит так, что все соседи сбегаются на крик.
Моррис со свистом втянул в себя воздух.
– Кто говорит? Какой ребенок?! – вскричал он так, что бедный мужчина резко отпрянул назад, разбросав на землю вафельные стаканчики, стоящие на прилавке. – Уважаемый, немедленно прекратите распускать нелепые слухи! Услышу что-нибудь подобное от вас или кого-либо еще – отправлю на исправительные работы за клевету.
Продавец испуганно охнул и, пятясь, пробормотал:
– Но я же ничего… Это жена, в городе судачат…
– Вот и передайте вашей жене, чтобы кончала с этим!
– Да-да, конечно, я…
– Я сказал, воду! – рявкнул шериф, бросая на стойку пару монет и протягивая руку за бутылкой.
Продавец трясущимися руками отдал шерифу минералку и тот быстро, ни на кого не глядя, одним прыжком сел в машину и скрылся за поворотом.
– Ну и ну, – бормотал мужчина, подымая стаканчики и бросая их в мусорную корзину. – Ну и ну…
Удивленная не меньше продавца, я пошла дальше. «Интересно, что с ним такое? Убийцу же поймали, их в городе все снова уважают, чуть ли не на руках носят, а он кидается на людей, словно подстреленный зверь…» Вскоре мое внимание привлек невзрачный магазинчик в тени деревьев. Подойдя ближе, я прочла вывеску: «Парфюмерия. Для смелых мужчин и нежных дам». Чувствуя прилив воодушевления, я вошла внутрь магазина.
В нос мне тут же ударил терпкий, цветочный запах раннего лета. В одну секунду ко мне подлетела молоденькая девушка и повела меня вдоль полок с коробочками, рассказывая о каждой туалетной воде так, словно та была бесценным бриллиантом, выставленном на лучшем аукционе мира.
