Виолетта Векша
Страшная сказка
Я осторожно раздвинула руки и сквозь просвет посмотрела на мужчину. Затем кивнула.
– Бог мой!..
Он отвернулся, сжимая голову руками.
– Это какое-то безумие… Соф, послушай меня, – он схватил мои запястья и до боли сжал их.
– Лиза, эта дрянь, клеветала на меня. Я думал, что после того, как она забрала свои вещи, всё закончилось, но оказалось, всё только начиналось, – быстро, в каком-то распаленном запале, заговорил Марк. – Она рассказывала нашим знакомым, что я «задерживался» на работе и изменял там ей, вел себя с ней как подонок, избивал ее по ночам, ну и прочие гадости, о которых даже говорить противно. Одним пасмурным вечером я встретил ее на улице. Такая дьявольски красивая, она распустила свой ядовитый язык, и я… Я вышел из себя. У меня на душе за всё время столько дерьма накопилось, я сам не заметил, как руки потянулись к ее шее. Меня тогда оправдали, но, клянусь, здесь, в Лау, я решил начать жизнь заново, с чистого листа. Когда в городе начали происходить убийства, я… меня словно снова затянуло в воронку… Соф!
Я оцепененно подняла на него глаза. Все мои чувства словно заморозились, я ощутила, как липкий холодный пот зашевелился в районе лопаток.
– Черт, Соф!
Марк легонько похлопал меня по щекам.
– У меня совсем нет времени всё объяснить тебе, мне нужно срочно уходить, иначе… Твою мать!
Он выругнулся и, сжав мое лицо, горячо воскликнул:
– Я клянусь тебе всем, что у меня есть, слышишь, я не убивал твою подругу! И мужчину этого тоже. Тот вечер стал для меня личным адом, и тебе не передать, как я сожалею о том, что сделал.
Я смотрела на Марка, захотела что-то сказать, но не смогла.
– Послушай, Соф. Черт, да выслушай же ты! – видя мой пустой взгляд, его глаза заметали молнии, руки со всей силой сдавили мне скулы, словно хотели их сломать. Он приблизил ко мне свое лицо и взволнованно зашептал: – В четыре часа утра я буду ждать тебя на выезде из города. У меня нет другого выхода, я не вернусь сюда, но мы можем уехать вместе. Я… я очень люблю тебя, Соф, люблю всем сердцем и…
Марк с отчаянной болью во взгляде нежно провел рукой по моему лицу, его глаза, два расширившихся изумруда, словно высасывали из меня душу. И снова, снова за тот вечер я почувствовала, что умираю.
Он прижался ко мне своим большим телом и жарко поцеловал. Я не смогла сдержать слез, которые из-под закрытых век покатились по щекам, орошая лицо, шею и грудь.
– Я люблю тебя, – прошептал Марк, отстраняясь. – Что бы ни было, что бы ты не решила… Я всегда буду любить тебя, Соф.
Когда я, протерев глаза, открыла их, Марка уже не было; в сарае я осталась одна.
Глава 27
Поднявшись с колен, я вышла во двор. Ветер все еще выл свою заунывную песню, зато дождь почти перестал – лишь пара капель стукнула меня по макушке, когда я медленно, словно идущий на поправку тяжело больной, шла до дома. Открыв входную дверь, я ступила в прихожую. Огляделась – свет нигде не горел. Сняв обувь, я на цыпочках подошла к родительской спальне. Открыла дверь и заглянула в комнату. Отец и мать, лежа в обнимку, умиротворенно спали. Их тела мерно вздымались; мать еле слышно посапывала. Аккуратно прикрыв за собой дверь, я поднялась к себе в комнату.
Я бросила куртку на кресло, легла навзничь на кровать и уставилась в потолок. Я понятия не имела, что делать дальше. Я так запуталась, так устала. Я не знала, кто враг, а кто друг, не знала, чему верить и что я вообще могу сделать. Марк говорил так убедительно, так проникновенно… И все же у меня оставались сомнения, и их было много. Он так ошарашил меня своим признанием, что я забыла его спросить о самом главном, о том, что мучило меня со дня убийства Эли.
Я поднялась с кровати и огляделась. Моя комната – мой дом, моя крепость. Марк предлагает бросить всё это, бросить семью и бежать с ним неизвестно куда. В неизвестность, во тьму. Жизнь в бегах, постоянный страх быть обнаруженной.
Я стала к стене и постаралась задержаться взглядом на каждой вещи в комнате. Вон наша фотография с Мией – мы на ней такие счастливые, вон часы – подарок отца на совершеннолетие, коробка, которую подарил мне Марк…
Я застыла. Взгляд примагнитился к фиолетовому банту. Зажмурившись, я вспомнила слова Марка: «Откроешь ее, когда будешь готова… Когда наступит тот самый момент». Я снова перевела взгляд на подарок. Чертовка стояла на столике у окна и манила меня своей тайной.
«Вот он, тот самый момент, – подумала я, подходя к окну. – Другого просто не будет».
Я открыла ящик стола, достала ножницы и стала рвать намертво склеенные ленты. Не сразу, но минут через пять, все ленты были разорваны, я поддела крышечку коробки, и она легко поддалась. Ни с того ни с сего мне стало страшно. И тут же удивленное: «Неужели тебя еще может сегодня что-нибудь поразить?»
И правда. Иронически усмехнувшись, я сняла красную обертку и осторожно заглянула внутрь. На дне коробки лежал тонкий фиолетовый конверт. Я медленно выдохнула и трясущимися руками открыла его. И тут же ахнула, не сдержав изумления.
В конверте лежал цветной снимок. На нем была изображена лежавшая на простынях рыжеволосая девушка. Длинные кудри разметались по подушке, запутав луч солнца в волосах, на губах играет безмятежная улыбка. Глаза прикрыты, левая грудь наполовину обнажена. Я покраснела и смутилась: девушкой на фотографии была я.
Я перевернула снимок и на обороте увидела текст, написанный ровным, прямым почерком. Присев на кровать, я начала читать.
«Дорогая моя Софи!
Я сфотографировал тебя, когда ты без остатка доверилась мне. Ты сделала это с таким мужеством, что это не может не вызывать восхищения. Соф, я восхищаюсь тобой.
Возможно, ты сейчас на перепутье, и, возможно, тебе предстоит сделать выбор. И если это так, то я прошу тебя – послушай своё сердце, оно никогда не лжет.
И я хочу сказать, как надеюсь буду говорить тебе еще много-много раз: я люблю тебя, Соф, люблю больше жизни и буду любить тебя до самой своей смерти.
Твой Марк».
Закончив читать, я продолжала оглушено смотреть на черные, расплывающиеся перед глазами буковки. Я вчитывалась в слова снова и снова, даже не замечая, как катятся по щекам без остановки слезы.
«…доверилась мне… восхищаюсь тобой… люблю больше жизни».
Я положила снимок на кровать и попыталась вспомнить, когда Марк отдал мне коробку. Кажется, до того, как меня вызвали на допрос во второй раз. «Он как будто чувствовал, как будто знал, что мне придется сделать выбор», – подумала я, отрешенно сдавливая в руке фотографию.
При слове «выбор» мое сердце мучительно сжалось. Если я не приду к нему к четырем часам, то – понятное дело – больше никогда его не увижу.
Он уедет на своем BMW, умчится в новую жизнь, как будто его и не бывало. А я останусь здесь, одна. С матерью, на которую едва ли когда-нибудь смогу смотреть без отвращения, с соседями, которые никогда не дадут мне забыть это лето, наедине со своими мыслями, душащими, пожирающими мои внутренности, беспощадными, как сама смерть…
Меня передернуло. Боже, не дай этому случится! Дай мне немножко смелости, совсем немного!
Вспомнился давний разговор с матерью.
В тот вечер за окном бушевала метель, отец уже начал задерживаться на работе, чтобы оплачивать растущие с рождением сестры расходы, мать сидела на своем пуховом кресле, поглаживая спящую на руках Мию, а я все гадала, когда она отправит меня в постель. И вот тогда-то, с легкой улыбкой, уносясь в прошлое, она тихо сказала:
– Думаешь, я могла себе представить, что окажусь здесь когда-нибудь? Что у меня будут две дочери, а сама я все также буду жить в Ирландии, в еще более захудалом городишке, чем откуда я родом, в доме на краю мира?.. Никогда в жизни. Нет, я даже подумать о таком не могла. У меня были серьезные планы на жизнь, Соф. Я мечтала жить у моря, в теплой солнечной стране. В Италии. Я была там, я тебе говорила?
Я кивнула.
– Там совсем другие люди. Улыбчивые, добрые, очень чуткие. Я думала купить там дом, ходить круглый год шоколадной и пить мартини на берегу…
– Почему у тебя ничего не вышло? – спросила я, внимательно ее слушая. Я так и представляла свою мать молодой, красивой, смеющейся над шутками такого же загорелого, как и она, парня.
– Не хватило мозгов, – улыбнулась мне мать, устремляя мечтательный, запорошенный грустью взгляд в заснеженное окно. – Я встретила твоего отца, потом появилась ты, мы осели в Лаундервиле, потом родилась Миа… Все как-то смешалось. Хлопоты, быт, кормежка, уроки – тут уже было не до витания в облаках, – она беззвучно вздохнула, откидывая отросшую челку с глаз. – Но ты уедешь отсюда, ты будешь умнее меня.
– Почему ты так думаешь?
– Просто знаю, – ответила она мне, вставая.
Я снова легла на кровать, зажав в руке фотографию мертвой хваткой. Внезапно в голове прозвучали слова Марка, сказанные им мне, казалось, в другой жизни. «Выбор есть всегда, – говорил он мне в день нашего пикника. – Просто часто людям не хватает смелости им воспользоваться».
Выбор всегда есть… Людям просто не хватает смелости…
Но даже если решиться на это безумие, думала я, стискивая онемевшими пальцами фотографию, даже тогда…
Нам с ним не будет покоя.
Эта мысль обожгла мое лицо, заставив посмотреть на ситуацию под другим углом.
И я поняла, что все теперь зависит только от меня. В моей власти спасти его и себя от преследований, ведь мама просто так не оставит нас в покое, уж она нас разыщет, с ее связями и упорством, она найдет нас в любой точке мира. И тогда…
Я зажмурилась, напрягая каждую мышцу лица, пытаясь избавиться от этих мыслей, но нет, это было невозможно. Она, как ищейка, будет рыскать по всему миру и в конце концов найдет тебя и Марка, она не оставит всё как есть, она никогда с этим не смирится.
Хотела бы я вам сказать, что я по-быстрому взяла вещи и тихо, боясь разбудить родителей, вышла из отчего дома. Очень хотела бы, но мы ведь договорились говорить только правду, да?
Итак, застыв, словно бабочка в коконе, я пролежала около часа. Потом встала и сняла с себя все вещи. Полностью голая, подошла к шкафу, надела новый комплект нижнего белья, джинсы и теплую кофту. Затем подошла к столику, взяла часы и застегнула их на запястье. Отдернув край кофты, я спрятала фотографию (застигшую меня врасплох, въевшуюся мне под кожу) в потайной карман. После этого остановилась, осмотрела комнату.
К счастью, я заметила еще одну вещь, которая могла бы иметь хоть какую-то ценность и которая до сих пор хранится со мной – душистая вода, которую я хотела подарить Мии на день рождения. Скрепя сердце, я сняла духи с полки и положила их в карман джинсов. Потом снова обвела комнату взглядом, качнула головой – нет, меня здесь больше ничего не держит, – открыла дверь и вышла из спальни. На первом этаже я прислушалась. Слыша лишь биение часов в гостиной, я надела куртку, кроссовки и вышла из дома.
Дождь идти перестал, туч на небе стало меньше, зато усилился ветер. Запахнувшись поплотнее, я пошла прямиком в сарай. Включив тусклый свет, я осмотрелась. Затем осторожно, словно идя по минному полю, подошла к захламленному углу. Там, под красным брезентом, я нашла две большие канистры – отец только вчера привез их с работы. Я взяла одну из цистерн и, крепко держа ее за ручку, поволокла во двор.
«Боже, Соф, что ты делаешь? Ты же не всерьез собираешься?..» – прозвучал у меня в голове голос, но я его быстро заткнула. Заложив входную дверь камушком, я очень тихо внесла полный бак бензина в дом.
В прихожей я остановилась, призадумалась, но ненадолго. Нетерпеливо цокнув языком, я вошла на кухню и открыла высокий стеклянный шкаф. Мой взгляд остановился на идеально чистом хрустале, в котором моя мама души не чаяла. Мне до ужаса захотелось разнести его вдребезги ко всем чертям, но я сдержалась. С верхней полки я достала тазик и вышла с кухни.
Подойдя к канистре, я открыла защелку и наклонила бак. Полилась бледно-желтая, с едким запахом жидкость. Когда емкость наполнилась до краев, я поставила канистру на пол, подняла таз и осторожно понесла его наверх. Дойдя до своей комнаты, я открыла дверь и вошла. Руки горели от тяжести, и когда я со стоном облегчения поставила тазик на ковер, то неожиданно почувствовала дикую слабость в ногах. Я вспомнила, что ничего не ела больше суток. Голова у меня была на редкость ясная, только вот рукам было холодно и всю меня страшно колотило.
Проигнорировав усталость, я подошла к окну и настежь открыла его, впустив в комнату прохладный свежий воздух. Потом я подняла тазик, поднесла его сначала к своей кровати, потом к кровати Мии, выливая прозрачную жидкость на подушки и одеяла. Остатки бензина я выплеснула на шторы, полила им тумбочки и ковер. Затем взяла пустой таз и вышла из комнаты.
Спустившись на первый этаж, я зашла на кухню, открыла там окно, взяла со стола спички и положила их в карман к духам. Присев рядом с канистрой, я заново налила полный таз бензина, обхватила его двумя руками и зашла на кухню. Вылив всё без остатка, я снова наполнила тазик. Держа его перед собой и стараясь издавать как можно меньше шума, я вместе с топливом обошла все комнаты на первом этаже, не забыв про ванную и коридор. Потом я вышла во двор.
Я направилась прямиком в сарай, открыла вторую канистру и зачерпнула немного маслянистой жидкости. Хорошенько полив инструменты, стопку дров, заготовленную отцом на зиму, и прочий ненужный хлам, я стиснула бак по бокам и вышла из сарая. Огибая дом кругом, я добросовестно сбрызгивала крепкие стены дома. В том месте, где виднелись особо стойкие следы красной краски – ГОРИ В АДУ, ДАВАЛКА УБИЙЦЫ! – я с чрезмерным усердием прошлась три раза. Когда на дне канистры осталось совсем немного бензина, я подошла к забору и выплеснула остатки и на него.
После этого я в третий раз вошла в дом.
В доме было очень тихо, только сквозняк гонял пропитанный озоном воздух да зачатки утреннего света отражались в открытых окнах. Пахло горючем. Я поднялась на второй этаж – очень осторожно, так, чтобы не наступить на пропитанные бензином доски. Открыв дверь своей комнаты, я достала из кармана коробок спичек.
Вынула одну. Помедлила.
Давай, Соф, ты сильная, ты выдержишь это.
В глаза бросились наши фотографии с сестрой, ее развешенные по стенам рисунки…
Ты знаешь, что другого выхода нет. Ты сделала свой выбор.
Я прикрыла глаза, а когда распахнула их, спичка уже наполовину догорела. Не медля я бросила ее на ковер, сделала шаг назад. Огонь тотчас же охватил ковер ярко-желтым пламенем. Огненно-рыжие языки занялись кроватями, обоями, мазней сестры… Наблюдая за тем, как огонь сжирает шторы, я перевела взгляд за окно – небо стало совсем светлым, начинался новый день. Я глянула на часы и ахнула: времени было в обрез.
Сбежав с лестницы, я краем глаза увидела нашу семейную фотографию. Увидела – и замерла. Мы сделали ее десять лет назад. Тогда мама была молодая, у отца еще не залегли от вечного недосыпания темные тени под глазами, а я с маленькой Мией на руках казалась такой счастливой… Я смотрела на снимок и не могла отвести от него взгляда. Надо же, столько раз я проходила мимо этой стены и ни разу не обращала на него внимания!
«Мы же одна семья. И всегда ею и останемся», – сказала я Мии после ее приезда домой. А папина любимая шарлотка с персиками? Мы делали ее все вместе. А то волшебное время, когда отец брал меня на руки, садил к себе на плечи, я радостно кричала: «Выше, выше!», и так мы с ним вместе гуляли по обдуваемым ледяными ветрами полям, по горным извилистым рекам и утесам, хрустели пожухлой травой и весело хохотали, когда папа, не сдержав равновесия, с громким «плю-юх» падал на мокрую грязь, волоча меня за собой? А редкие разговоры с мамой на кухне, когда мне нужно было давно спать, чтобы рано вставать в школу, а мы всё сидели и не могли наговориться?
Я снова перевела взгляд на фотографию.
Прости меня, пап. Боюсь, я не оправдала твоих отцовских надежд. Я не получала в школе медалей за лучшие работы и не смогла добиться чего-либо стоящего в жизни. Но зато я нашла свою любовь и, думаю, это важнее школьных наград или чего-либо еще. Я правда так думаю.
Я сжала виски руками, потом дернулась: Соф, ВРЕМЯ. Почувствовав, как начинает печь глаза, я машинально, без раздумий схватила рамку, вынула фотографию и спрятала ее в карман куртки.
На цыпочках я подошла к родительской спальне. На двери виднелись темные узоры, и я застыла, загипнотизировано смотря на их неожиданные крены и разветвления. В голове вспыхнули слова матери: «Он готов ради тебя на всё, а на что ты готова ради него?»
На что я готова ради Марка?
Моя бабушка по маминой линии, умирая, наказывала мне не быть такой эгоисткой. Она сказала: «Сердце близких – твоя крепость, Соф. Будь нежнее с моей дочерью».
Мама, я…
Сжав губы, я качнула головой. К черту это, к черту это всё. Рука сама поднесла спичку к коробку, чиркнула…
Так уж вышло, что иногда правда диковиннее вымысла: через минуту я вышла из горящего дома, закрыв дверь и заперев ее ключом, как запирают в старинной шкатулке страшную семейную тайну. Добежав до сарая, я зажгла горсть оставшихся спичек, бросила их в постройку, а последние три поднесла к забору. Хоть и медленно, но огонь все же начал лизать промокшие от дождя деревянные доски.
Постояв пару минут на ветру и убедившись, что огонь не думает угасать, я быстрым шагом вышла за ворота, прикрыв за собой калитку. Несмотря на прохладное утро, я расстегнула куртку и быстро пошла по прибитой дождем дороге. Воздух свободно проникал в мои легкие, за спиной слышался хруст горящих балок, треск лопающегося стекла (возможно, хрусталя?). Мне чудились далекие глухие крики, разносившиеся по пустынной окраине города, но я не позволяла себе останавливаться.
Пока я шла по безлюдной улице, всем сердцем стремясь к новым вехам своей новой жизни, я ни разу не оглянулась назад.
* * *
Я всегда очень любила Ирландию. Это ветряная, топлая, иногда суровая, иногда немного теплая, с проблесками солнца на стеклышках бутылок, вечнозеленая страна являла собой воплощение моего меланхолического настроения в юные годы. Больше всего я любила лес и спрятанные там от любопытных глаз кривые ручейки, древние валуны, будто причудливо раскинутые лешим-сторожилом, и певчих крапивников – «царей всех птиц», поющих для меня одной, и широкие кроны деревьев, частенько спасающих меня от проливных дождей, из года в год щедро поливавших всю округу. Эта страна идеально подходила мне. А потом я выросла, во мне проснулось желание изменить мир, себя и все вокруг, и мне стало невыносимо скучно в этом некогда красочном, сказочном уголке мира. В детстве каждая травинка и каждое трепыхание ветра что-то значили: не просто пробегающий по мху кузнечик, не просто летящий с обрыва водопад, нет, все это имело свой сакральный смысл, и даже непрекращающийся на протяжении семи дней залповый ливень был послан с небес не просто так. Приправленный хорошей щепоткой детского воображения, тот мир был для меня моим родным домом.
Я никак не могла тогда себе представить, что спустя много лет я возненавижу каждый дюйм этой унылой окостеневшей страны. Что буду бежать оттуда, обещая себе никогда не носить зеленое. Что буду, натирая мозоли, уносить ноги, не оглядываясь и не сомневаясь.
С одной-единственной мыслью. Лихорадочно горящей, волчком крутящейся в воспаленном мозгу.
Той, которой я уже не смогу с ней поделиться.
Мама, я…
Машину Марка, черный BMW, я увидела еще издали, когда спускалась с крутого, точно спуск на американских горках, склона. Распогоживалось, вдалеке виднелась бледная красная нитка, которая ободком тянулась по всему горизонту. Подходя к машине, я мельком глянула на часы – 4.15.
Когда до машины оставалось шагов десять, дверь с водительского сидения распахнулась. Марк – очень бледный, дрожащий с ног до головы, вышел мне навстречу. Ни слова не говоря, он подошел и порывисто обнял меня. Я вдохнула его запах, уткнулась горящим лицом в воротник его кожаной куртки и облегченно закрыла глаза.
Всё позади.
Марк отстранился и, улыбаясь мне бледными губами, сказал:
– Веснушка, ты пахнешь костром.
Я посмотрела за плечо мужчины: мне показалось, что я вижу слабый рыжий свет вдалеке на утесе. Такой, если бы где-то разгорелся пожар.
– По дороге жгли сено. Наверное, ветром занесло, – без запинки ответила я и поежилась. С запада подул сильный ветер.
Марк это заметил и, обхватив меня за плечи, повел к автомобилю. Он открыл передо мной дверь, и я, слабо улыбнувшись, подумала: вот так же с этой минуты распахивается дверь в нашу новую жизнь.
В салоне было тепло и сладко пахло. Марк сел на водительское место, вполоборота повернулся ко мне.
– Я как-то сразу не сообразил, а где твои вещи?
Я расстегнула куртку и достала из кармана две фотографии и флакон духов.
– Вот они, – тихо ответила я, а потом спрятала свое добро в бардачок.
Марк ничего не сказал, только задержал взгляд на снимках, один из которых был изрядно помят. Он завел двигатель, нажал на педаль, и машина сначала медленно, а потом разгоняясь, уносила нас всё дальше от Лаундервиля.
– Родителям ничего не сказала? – спросил Марк, выруливая на ведущее из города шоссе.
– Ничего.
Когда дорожная вывеска с названием города осталась позади нас, я прошептала:
– Черт… я сделала это.
– Что ты сделала? – спросил Марк, услышав мои слова.
– Спасла нас, – ответила я, пристегивая ремень и откидываясь на спинку кресла.
Знаете, иногда нужно позволить себе сделать что-то плохое, чтобы потом не совершить нечто более отвратительное. Иногда любовь стоит того, чтобы поставить всё на кон, иногда нет. А иногда любовь – это всё, что у тебя есть.
И может вы мне так и не поверили, но я любила своих родителей. Честное слово, любила.
– Марк, – позвала я мужчину чуть погодя.
– М-м?
– Мне нужно сказать тебе кое-что важное.
Мгновенно напрягшись, он оторвал взгляд от дороги. Я слабо улыбнулась.
– Знаешь, я так ужасно проголодалась…
Марк, расслабленно выдохнув, рассмеялся и пообещал накормить меня на первой же встреченной нами заправке.
Он прибавил скорость, я положила голову ему на плечо, и мы поколесили с ним по безлюдной извилистой дороге, проезжая притихшие поля и буревалы и уносясь далеко на юг, к светлеющему небу и пению райских птиц.
