SVO
Без чувств, без эмоций, выжить
Ответил, это зависит от того, смогу ли я сдать экзамен по английскому и поступить на библиотечный факультет. Она поджала накрашенные светлой помадой губы, переспросив про библиотечный факультет.
Я изобразил удивление и стал изображать рисование кистью.
– Дизайн, наверное. – Изрекла старушка.
– Да, да, дизайн. Я испытываю проблему с тем, что путаю слова.
Она снова заулыбалась, впустив уже вовнутрь квартиры.
Полностью выкрашенные в белый цвет апартаменты. Стены, потолок, ещё и белая мебель, белый ковёр на терракотовом паркете.
Она провела экскурсию по помещениям. Громадная комната, вместившая столовую группу, большой диван и высокий шкаф. Высота потолка показалась мне под пять метров. Кухня была с красивым окном напротив кроны вяза. Аккуратный гарнитур с глянцевыми серыми фасадами и посуда из икеи. По контуру потолка извивалась лепнина, пот свисающей люстрой была лепная розетка и тут этот гарнитур. Его словно забыли строители.
Она что-то щебетала, про шум, про воду, про электричество. Продемонстрировала содержимое шкафа, объяснила, где постельные принадлежности. Интересно, кто-нибудь пользуется постельным бельём от владельца, если снял квартиру больше, чем на пару недель? Я брезгую, если это не отель.
– Как давно вы вместе? – Спросила она, и я отчётливо понял суть её вопроса, но имитировал непонятливость приехавшего аборигена из Антарктиды.
Но старушка настойчиво пыталась мне объяснить. При сочетании бойфренд, отнекиваться было бесполезно, настойчивость любопытной старушки была сродни капитану Скотланд-Ярда, и я показал ей два пальца. Она удивлённо нахмурила подкрашенные тонкие брови, пояснив, что он говорил три.
– We are together three years, but we live together two years. – Говорил отдельными словами, для убедительности малопонимающего человека.
– Hurrying time, – поправила она.
Я пожал плечами делая вид, что не понимаю, а мысленно просил старушку, покинуть оплаченное помещение и сам уже торопил время.
Она ещё раз показала счётчики, сфотографировала цифры на табло, после чего всё же удалилась.
Пара джинсов, несколько футболок и любимый спортивный костюм от Bikkemberg, быстро разместились на полках. Кроссовки ASICS отправились на полку к входной двери, от которой пахло свежим лаком, а не многочисленное бельё и носки разместились в верхнем ящике комода. Вот и всё размещение. В мои планы входило съездить в бокс хранения и забрать вещи, из которых мне что-то могло захотеть оставить, но одна лишь мысль о прошлом, перечеркнула всё.
Остаток дня прячусь за массивной дверью в квартире с пятиметровыми потолками, ну, может, и преувеличил на метр – полтора их высоту, но выглядели они гигантскими. Гулкое эхо бродило следом за мной по квартире, не давая привыкнуть к изменениям пространства и его габаритов. После каморки в двадцать четыре метра, с не отмываемым кафелем и ржавой раковиной на кухне, где от окна до двери можно было дойти в два шага. Здесь всё было словно в той сказке, где Алиса съела кусочек гриба и сильно уменьшилась. Натянув плотные махровые белые носки ворсом вовнутрь, бесшумно бродил по паркету, от телевизора до кухни, и обратно. Места, где хотелось бы обосноваться не находилось.
Аккуратно расставив принадлежности в ванной, убрав хозяйские, смотрел детские каналы с мультфильмами. Мой уровень разговорного английского позволял лишь это.
Что-то паническое охватило к вечеру. Макса так и не было. Заказывать еду на адрес не решался. В небольшом магазинчике для туристов, что нагло смотрит на Трафальгарскую площадь. Набрал всевозможные снеки, фруктовые и овощные наборы. Ничего нет хуже ждать и догонять. Три недели одиночества куда комфортней, чем три часа ожидания.
Мой псевдо-бойфренд нашёл меня сидящим на краю фонтана, поедающим сельдерей из пластмассовой коробки. Бесцеремонно, вытянув кусок стебля, присел рядом, и мы молча сидели, словно чего-то ожидали. Я полагал, что мои нервы были выжжены и вытоптаны пережитым. На самом деле они были натянуты тугими струнами. В тот день мы гуляли до позднего вечера, он прикупил бутылку красного вина. Не пью алкоголь не потому, что вредно или нельзя, просто из принципа, потому что выпившие люди более болтливы и мене осмотрительны, но сегодня этот принцип нарушен. Да и к чёрту.
Несколько дней мы просто жили почти молча. Завтрак покупали с вечера, утром бегали вдоль Темзы, парно, но на расстоянии двух метров. Днём сидели у фонтана или в парке, один читал Диккенса, другой курил, пролистывая The Times. Диккенса читать, будучи в Лондоне примерно, как Кафку в Праге или Достоевского в Петербурге, символично, но никакого эффекта погружения ждать не стоит. Каждый обед, ланч и поздний ланч не повторялись. Мы меняли места, все, кроме одного рыбного ресторана, где мы периодически ужинали. Приходилось оглядываться, смотреть в телефон не с целью селфи, а посмотреть, что за спиной. Ничего не было. В тот ресторан я продолжил ходить и после его отъезда, и даже выбрал укромный стол в углу панорамного окна, так что мне было видно на обзоре всё, но я был скрыт примыкающим углом. Макс периодически исчезал и появлялся, снова исчезал и снова появлялся. Не больше чем на два-три дня, а в начале марта исчез на месяц, так что я стал волноваться, оплачена ли аренда. Даже придумал легенду про расставание.
Почти три недели были хмуро-дождливыми с редкими просветами на солнце. Вещи из съёмной квартиры, в которой жил «до» отправил на арендованный склад на окраине. Оплатил курьера. О деньгах рядом с Максом никогда думать не приходилось, он как рука Мидаса создавал блага почти из воздуха. На столе регулярно появлялись небольшие стопки фунтов-стерлингов с цветным стикером, на котором знакомым квадратным почерком было написано: «на расходы». Бытовых расходов было немного, а времени было достаточно, чтобы иногда захаживать в небольшие магазинчики. Так, что я оброс лондонским шиком, носил свободные хлопковые сорочки и приталенные костюмы, тёмно-синие джинсы и лоферы на босу ногу и это в конце марта, да ещё и в Лондоне. Так, не поступают даже жаркие индусы. Но душа отдыхала в восторге свободы, умиротворения и одиночества.
Больше всего любил лужайку перед Вестминстерским аббатством, гулять под зонтом по Pall Mall, ужинать в переулках Soho. И бегать каждое утро по набережной Темзы с надвинутой кепкой на глаза.
Он вернулся неожиданно. Намного позже запланированного, настолько, что уже всё улеглось в повседневность. Пожилая мадам из квартиры, напротив, учтиво кивала мне при каждой встрече в парадной, её болонка уже не тявкала и даже не обнюхивала, а повиливала короткостриженым хвостом. Консьерж учтиво интересовал, как у меня дела, а молодой румын в кафе на углу, к восьми часам каждое утро варил крепкий кофе без сахара, добавляя дольку лимона.
Прошёл всего месяц, а пролегла целая траншея событий, разделив нас. Напряжение витало в воздухе. Его бегающий взгляд почти заросшего щетиной лица, насторожённость и нервные подёргивания при звуках чуть громче обычного настораживали нас обоих, порой выводя из себя. Он практически не выходи́л за пределы квартиры, я старался меньше там бывать.
Он словно притаился в какой-то озлобленности. Возможно, его также раздражали мои привычки, мои действия, моё присутствие, но спустя неделю телефонный звонок выдернул эту занозу, он вернулся из кухни в комнату, плюхнулся на диван, словно силы совсем закончились.
– Я знаю, где банкир. – Макс даже поперхнулся словами.
Послевкусие этих сказанного было тягостным и неприятным, будто отдавало гнилью. Мы оба знали, о ком идёт речь и что для нас обоих означает само существование этого существа.
– Жив? – Голос предательски дрогнул.
– Жив.
– Жаль, хотя такое не тонет и не потому, что древесина.
– Он в Австрии, какая-то афера с кино.
– Актёром стал? Ах, нет, наверное, режиссёром? – Внутри всё свербит от гнева. – И всё же жаль, что он жив. – Мне становится нехорошо от всех этих мыслей, внутри желудка кислотность возрастает, словно я глотнул уксуса. Хожу из стороны в сторону, из угла в угол. Пока не вышел на узенький балкон. Дышу.
Потревожив свои запасы, Макс нервными, отрывистыми движениями срывает фольгу и обдав звучным хлопко́м тишину квартиры шумно открытой бутылкой Просекко. В очередной раз к чёрту принципы, беру бокал.
– Говорят, есть справедливость. Всё вернётся бумерангом… – делаю глоток. – Где же эта справедливость?
– Подожди немного, нужно время. – Макс дружески обнимает за плечи, слегка трясёт. – Думаешь, я не бесился? Всё то же самое. Только я напился в тот день. Правда, легче стало. Вырубает напрочь, а на следующий день так болела голова, что я даже думать не мог, а потом эмоции стихли. Хочешь, напьёмся? – Обхватывает за плечи, прижимает к себе как обиженного ребёнка. Подливает ещё немного в бокал.
– Давай, но только не сильно.
– Напиться не сильно, это не напиться, а выпить. Это ещё хуже! Знаешь почему? Выпив человек дуреет, но может продолжать делать. И что он делает? Точно какую-нибудь фигню. Лучше уже тогда напиться так, чтобы идти было невозможно.
Меня это искренне рассмешило. Не нужны были ни его сентиментальность, ни утешения, ни слова. Мне хотелось отключиться, и я согласился осуществить его план по алкоголю. Сначала мы пили, стоя на балконе, он, прижавшись к стене, я, прижавшись к его груди спиной. В этот момент старушка могла удостовериться в правдивости нашей легенды. Но мы не изображали пару, просто балкон был узкий, и ветер был сегодня прохладный.
Ветер всё усиливался и вскоре дождь крупными каплями обстреливал нас. Укрывшись в квартире, мы перебрались на диван, забравшись с ногами, вооружившись пультом, он щёлкал каналами, подливая Просекко в бокалы. Когда мы дошли, до середины второй бутылки меня разморило. За окном уже было темно, когда, открыв глаза и ощутив тяжесть в животе, перед глазами были его босые ноги. Терпеть не могу вид босых ног. Самая неприглядная часть человеческого тела, уродливая даже у самых эталонных людей. Широкие ногти венчали пальцы средней длины, подёрнутые длинными чёрными волосами. Его пальцы не так уродливы, как большинства людей, но все же эстетического удовольствия не доставляли.
Какая тяжесть. Оказалось, он обвил меня как питон, головой он лежал на моём животе, а моя голова лежала на его бедре, ноги были почти на плечах, а ступни перед глазами. Допились до поз цирка дюсалей.
Выбиравшись, разбудил его, и мы снова выпили, а потом в голову пришла шальная мысль. Клуб. Благо в среду найти клуб не так уж легко, мы нашли открытый бар, с которыми в Лондоне после полуночи тоже нелегко.
– Ты сентиментальный? – Вдруг спросил он ни с того ни с сего.
– Не знаю, – Смотрю прямо в глаза, то, чего абсолютно не делаю. Вообще, избегаю прямые взгляды.
– И что, если меня не станет, даже плакать не будешь?
– Буду. – Такие разговоры лучше, переводить в шутку. Перевожу: – обещаю, что скачаю давние хиты Тани Булановой, возьму водки, ну и буду слушать, петь, пить и рыдать.
Мы рассмеялись.
Мы сидели, обнявшись какое-то время, упираясь затылком в висок, потом подбородком в плечо.
Гуляли в четыре утра по переулкам и мелким улочкам, вернувшись в квартиру с рассветом. Я не могу называть это место домом. Это квартира, в которой я живу, просто живу. Депрессивные мысли стали накатывать снова, но сил чтобы бегать, конечно же, не было, после такой ночи и алкоголя, даже речи об этом не могло быть.
Мы валялись на диване, вспоминая хорошие события из прошлого; общего прошлого. За окном было уже восемь, когда уснул под очередной рассказ, а засыпая думал, что румын сварил мне кофе и недоумевает, почему меня нет.
Как же он парой храпит.
Я сделал запись в электронном дневнике: «сегодня первый день за последние два года я не бегал без причины».
Я так долго собирал свои привычки, создавал этот образ. Образ того я, который мне нужен, который мне нравится, который я выбрал:
Человек, который не ест мяса, не пьёт алкоголь, не курит, бегает по утрам, ест чуть подогретый авокадо, пьёт крепкий кофе с лимоном без сахара и молока, отжимается по пятьдесят раз, приседает ежедневно и принимает контрастный душ. Зачем?
– Ты уже встал? – Зачем он нюхает мои волосы?
– Да, как видишь.
– Тогда я в душ. Может, погуляем? Или, может, устроим лондонский шопинг?
Я не успел ответить, как его голос померк в шуме воды.
Шопинг. Это, что-то из прошлой жизни. Из очень прошлой жизни.
– Принеси, пожалуйста, полотенце.
Почему люди теряют грань, заходя на два шага, когда уступил расстояние всего на сантиметр?
– Думаю, хватит. – Он выгребает несколько тысяч фунтов из плотно утрамбованной сумки на дне шкафа.
Всё это время у меня под боком была почти бомба из денег.
«Лондонский шик»
На Регент-Стрит, в небольшом магазинчике много мерил, много откладывал, потом отказывался, менял, ещё раз мерил. Снова откладывал и менял. Длительные примерки и совершенные покупки настроение не улучшили, только увеличили количество пакетов в руках. Шопинг может радовать, лишь когда, покупаешь, что-то очень неординарное. Сегодня было почти как под копирку. Футболки с длинным рукавом, приталенные пиджаки, чуть укороченные брюки и обувь на массивной подошве. Комплекс Наполеона? Нет, это про машины Escalade, а толстая подошва – это рывок в подростковое, с просьбой не напоминать о цифрах в паспорте.
Ужинаем на улице, за малюсеньким столиком. Едим лицом к лицу, практически молчим. Он стал другим. Раньше Макс казался совершенно иным. О таких, как он говорят, что он имеет свой стиль. Всматриваюсь в его лицо. Темно-карие глаза, цвета очень густой заварки и чёрные ровные ресницы, а брови словно их кто-то расчесал в разные стороны. Невысокий лоб, густые жёсткие волосы и всегда лёгкая щетина; даже если он только что побрился, серый тон частых чёрных сбритых волосков, всё же придаёт свой брутальный шарм. Прямой небольшой нос и узкая нижняя губа. Ну, ведь обычный мужик. Но этот пиджак, эта рубашка, то, как зачёсаны волосы, то, как он растягивает губы в улыбке, как носит сдвинутую набок кепку. При случайной встрече с подобным субъектом я оценил бы его, как продукт целой команды под патронажем искусного продюсера, а он даже не репетировал этого. Просто замахнул напомаженной ладонью жёсткие волосы вверх, сдвинул кепку и не застегнул верхнюю пуговицу пиджака.
Хотя и в его жизни были такие полосы, как несколько месяцев назад.
День прошёл настолько быстро, сменившись прохладным чуть мистическим вечером. Сидя на улице возле здания с кирпичной кладкой, подсвеченную крупными свечами, отплясывающими на терракотовой поверхности. Кирпич, свечи, мелкие огоньки, тёмные оконные проёмы, мистика. Есть в этом что-то притягательное.
Наш пьяный вечер продолжался в баре, затем выпив пару бокалов дома, поймали чёрный кеб и поехали к вокзалу Виктория. Туннель бурлил жизнью. Туннель – это название клуба, где из людей такое месиво, что смутно разбираешь, где же ты.
А рано утром мы шли под руку домой протрезвевшие и уставшие.
Так и уснули, болтая на диване в гостиной, в халате и белых махровых носках, ворсом вовнутрь.
Второй день, другого меня. Я чувствовал себя как приручённый цирковой конь, которого вдруг выпустили на волю. Ещё неделю мы были в этих скачках на свободе, гуляя вечером по барам, днём по бутикам и магазинам, спали до обеда и даже не стирали скопившиеся вещи.
Макс снова пропал. Я вернулся к бегу, утреннему кофе и отжиманиям. Официант из кафе на углу был очень рад, возобновив готовить кофе, и теперь мы завтракали кашей с фруктами. Всё уже как-то приобретало иной смысл, недели укладывались в недели, затем уже в месяц и спустя полгода лондонской жизни действительность сложилась во что-то, отчего не хотелось прятаться в пропахшей сыростью квартирки. Я вывез вещи в благотворительный центр, оставив лишь несколько памятных аксессуаров. Даже любимые очки Prada которые более десяти лет служили верным панцирем на лице и то пошли в утиль.
Зато теперь у меня был ещё один любимый итальянский ресторанчик на бар-стрит. Кремовые обои с высокими деревянными панелями, белые тканевые салфетки и правильно сервированный стол, со всей классической атрибутикой. Именно здесь я начал описывать происходящее, вооружившись новеньким, но бюджетным Lenovo.
Макс вернулся из очередной поездки мрачнее, чем когда-либо и мы почти не разговаривали. Только молчали и терпели это молчание. Потом был звонок, он ушёл на три недели и вернулся спустя две недели пьяный настолько, что сильнее не бывает. Непонятно, как же он дошёл. Он не мог даже переступить порог, пришлось затаскивать его под руку и это при весовой разнице килограмм эдак на тридцать в весе и двадцать сантиметров в росте. Не люблю пьяных людей, но после того, как на моих глазах был обнаружен человек, захлебнувшийся собственной рвотной массой, становилось не по себе и раздев его, пришлось уложить в кровать и каждые полчаса переворачивать набок, потому что он стремительно переворачивался на спину.
А следующим вечером приняв очередную порцию аспирина, медленно погрузил меня в схожее состояние, рассказав суть.
– Он в Вене. В Австрии. – Макс подбирал слова, когда очень волновался.
– Ты говорил об этом, ещё месяц назад.
– Есть ещё кое-что. – Он любил вымучивать фразами.
– Что?
– Он ввязался в одно дело, и это не просто дельце.
– Отлично. Про порноиндустрию уже было. Что-то ещё?
– Помни, это тебя ни к чему не обязывает.
– Но ты же мне для чего-то говоришь всё это?
– Я считаю, что ты должен знать.
– Макс, давай будем честными. – Я крутил бокал в руках, снова заменив алкоголь на воду. Тот же бокал, та же привычка, только нет внутри забродившего сока винограда, с которым потом так отчаянно борется организм. Или ещё хуже забродивший ячмень, солод, конопля. А в бокале просто вода.
– Перестань ты крутить его, раздражает. – Кивнул он на бокал.
– Я думаю…
– О чём? Мы, просто угроза для него.
– Мы это понимаем, и он это понимает. Мы для него опасны. И он опасен для нас. Мы знаем то же, что знает он. Мы как бомбы без детонатора.
– И ещё, он знает, в чём замешаны мы.
– А это делает его опасней для нас.
– Он всегда может пойти на соглашение и выдать нас.
– Может.
А после мы молча съели ризотто и вяленые овощи, меня не радовал даже Prosciutto который был действительно Итальянский, а не суррогат с обилием сала.
– Он затеял странную игру. Меня это очень напрягает. В этот раз там всё очень сложно. Очень крупные ставки.
– Ты сейчас проговорил столько устрашающих прилагательных, но, по сути, не сказал ровным счётом ничего. – Я отложил приборы.
– Там замешаны очень крупные деньги. Счета уходят к тем источникам, что само упоминание уже обдаёт холодом по спине. Ты даже не представляешь…
Я ухмыльнулся.
Он промолчал.
– Макс, пока он жив, ни ты, ни я, жить нормально не сможем. Либо он, либо мы. Мне надоело это противостояние, но…
Официант сменил бокалы и принёс кофе.
– Там всё сложно. – Он опять принялся за свои страшилки. – Помимо офшоров, на которых он сидит, там что-то ещё.
– Что ещё? – Делаю глоток. Как же это всё схоже с тем, что было два, три, пять лет назад. Мы только и общались друг другом почти лишь на повышенных тонах, хотя когда-то были очень дружны. «Макс, что же с нами стало» – мелькнула мысль, но ушла бесследно из-за продолжения его бравады.
– Он зачем-то ещё вложил, деньги в порностудию. – Прервал мою рефлексию собеседник.
– Во что?
– Да, порностудия. Очень всё странно. Там слабенький продюсерский центр. Собственно, они убыточные, больше торгуют славянками на европейском рынке, под прикрытием порноиндустрии, там просто с порно проще, чем в России.
– В Европе вообще со всем проще, чем в России.
– Я так и не могу выяснить зачем ему вся эта затея. Офшоры не прикроет, денег не принесёт, секс? Да, там профиль вроде не тот. Всё обычное.
– Может, хочет поиграть в инвестора? Эдакий мужчинка – бизнесмен, потешить самолюбие. Это в его духе.
– Ты же его знаешь, он бы оторвался по полной. Это бы было явно гей порно, да ещё и сам бы туда влез. Ну, и не только снимал, а то и в кадр бы влез. Ну, или засунул, ну ты сам понимаешь что.
Мы оба рассмеялись.
– Ты не можешь сказать слово: «член»?
– Член. – Сказал он так громко, что несколько человек обернулись на нас. Вот, ведь как легко вычислить русских в толпе. Скажи слово «член».
– Макс, а это может быть, как ты говоришь торговля славянками? Ну, то, чем занимались они до него. Только специально для кого-то?
– Думал, но они, наоборот, с этим завязали и уходят только в съёмки порно. – Он сделал глоток кофе поморщившись. – Вот-вот уже запустят.
– Когда?
– Через месяц уже старт.
– То есть если входить, то сейчас?
Макс посмотрел мне прямо в глаза и молчал, положил руку поверх моей, и это не смутило даже подошедшего официанта.
– Макс, Макс? – Я не мог уснуть ночью, всё думаю о сказанном. – Макс. – Мне удалось его разбудить. Было видно в темноте лишь очертания его лица.
– Ну, что?
– Я должен попробовать. Нужно влезть в эти съёмки.
– Давай об этом завтра.
– Макс.
В итоге мы ещё час барахтались, пинаясь и лупили друг друга подушками, пока он не скрутил меня и стихнув захрапел в ухо. Оставалось лежать, смотреть в темноту и думать.
Спустя три дня мы едем в Хитроу. Понимаю, что прощаюсь с этим городом надолго, возможно, навсегда, я очень полюбил его. Величавый Лондон. Не хочу ни метро, ни экспресс, едем на чёрном кебе. Макс не может водить машину по правостороннему движению, ему всё время хочется завернуть направо, когда нужно налево.
Вот он и сидит с поникшим видом, а я глазами обнимаю Лондон, серый камень его центра, контрасты районов, двухэтажные дома пригорода. Скоро город начнёт меняться, постепенно зеленеть, расцветая летним благородством, но уже без меня. В аэропорту мы, то молчали, то говорили все подряд, показывая друг другу открытки, брелоки, кепки и прочую сувенирную ерунду.
А вот и зона контроля.
Нужно прощаться.
– Гуд бай Макс.
– Прощай Стен. – Обнимает крепко, так что пережимает рёбра. – Береги там себя. Пожалуйста, Стен.
– Хорошо. Ну, прощай.
Я ухожу на контроль.
Так и расстались.
Я не оглядывался.
Надеюсь, он не провожал меня взглядом в спину, хотя понимаю, что он всё же делал это и стоял до последнего.
Час в зоне вылета, два в небе, и Швейхат. Аэропорт, где чаще остальных теряются вещи. На Кет доехав до центра, вырываюсь на солнце, десять часов утра, в наушниках ATB со звучным названием Ecstasy. Последние три дня мы только и делали, что оттачивали легенду, он детально описывал тех людей, через которых мне удастся вой в эту историю.
Новая студия, требуется исполнительный директор. За два дня мне сделали какой-то условный диплом окончания режиссёрской школы в Лондоне. Практически соткали резюме от ведущих студий, как за три года вырос от ассистента до директора площадки.
Пока жду ключевой встречи, инспектирую местные переулки. Даже забрёл в торговый центр. Вена – самая бюджетная столица для шопинга, так гласят все путеводители. К слову, я уже в четвёртый раз за год сменил свой стиль полностью. Сейчас на мне ботинки из тонкой замши, брюки без стрелок, мятая майка размера так на два больше нужного и приталенный пиджак. Так вот и встречаю новую жизнь. Страшно? Нет… Предохранители чувства самосохранения перегорели.
Макс встречался с этим типом несколько раз за последний месяц, прозвище очень характе́рное «Шалтай».
– Ты поймёшь, когда увидишь его. Он прямо и есть Шалтай-болтай, только с бородавками.
Для полной картины, мини-досье. Этот, Болтай с бородавками, имеет такой шлейф, что только лишь пара фрагментов может послужить фрагментом, из-за которого пуля прилетит ему в висок. А нет ничего более устрашающего, чем столь сильно запятнанная репутация.
«Он глуп и очень труслив, но очень обидчив и любит лесть, тебе будет несложно управлять им. К тому же шлейф его дел тянуться ещё из Москвы, естественно, всех русских он уже заочно боится».
Шалтая зовут Виктор, главное – не перепутать. Там ещё два других. С одним будет полегче, он приверженец мужской симпатии некий Олег, а вот третий персонаж скользкий и имя крепкое Родион.
Спустя час походкой хромого лиса по минному полю крадётся мой соглядатай. Медленно оглядывается, словно принюхивается. Расплывается в улыбке лысой отполированной до блеска головой.
– Как вам Австрия? Вена? – Садится на плетёный стул, теребит салфетку.
– Я не первый раз здесь. – Декларирую отрепетированную легенду. Вспоминаю наветы Макса: льсти, и восхищался, дай ему быть кем-то. Побольше удивляйся, наслаждайся красотой архитектуры, ты личность творческая. Что ж, восхищённо озираюсь. – Чудесный город, но небольшой. Какая здесь численность?
– Почти два миллиона человек.
– Значительно. Я думал меньше. Приятное кафе. В центре Лондона таких не осталось.
– Вы давно живете в Лондоне?
– Достаточно, для того чтобы чтить королеву как родную мать. – А вот этот вопрос мы не продумали.
– У вас абсолютно нет акцента.
– Если расти среди русских хоть в Дубай, акцент будет незначительным.
– Мы русские сильны.
– А вы здесь родились? – Включаю режим «дебил».
– Нет, я живу… – Он осёкся. Чёрт. – Вообще, живу в Кёльне, а здесь вот проект.
– Кёльн, да вы что? Прекрасный город. Был там недолго, очень люблю Кёльн. – Вспомнить бы хоть… – Я почти не выходи́л из Галереи.
– Да, да. Там лучшая галерея. Германия волшебная страна. – Чувак, ну ты же не дурак, давай уже комплименты внешности, вопросы о кинематографе и бравада о порнушке.
– Ну, Австрия почти как Германия или отличается? – Странно, но он прямо как зомбированный фанат Германии завёл тираду об отличие двух стран почти на час. Стол уже оброс заказами, отмечаю, что мужик он щедрый. Имя, имя, как же его имя?
– Вы очень щедры, но не нужно ничего заказывать. Я более чем сыт, а вы ничего не едите.
– Ах да. – Он осматривает стол, хватает эклер и запивает остывшим кофе.
– Но меня никогда так радушно ещё не встречали, чувствую себя просто звездой. – Он расплылся, сморщив кожу на голове словно шарпей, да ещё и приоткрыл рот чтобы ответить, а я вижу нити крема в его рту от нёба до языка. Меня сейчас может и стошнить. Затыка́ю ему пасть, вопросами. – Мы будем располагаться в Вене? Или…
– В Вене, в центре города, с отдельной парадной. – Говорит он, перемешивая во рту остатки эклера с кофе.
– В центре? Это же очень дорого? Но, я приятно удивлён, не скрываю, это шикарно. Даже представить себе не мог. Одним словом, серьёзный подход. – Имитирую улыбку, но я действительно удивлён «на фига вся эта мишура с центром».
Макс был абсолютно прав. Мужик, падкий на лесть, очень любит восторженные фразы, улыбки и самое главное, молчаливое и податливое подержание разговора. Это, когда качаешь головой как ароматизатор в машине. Иногда удивляешься, покачивая головой, подёргиваешь плечами, то есть всё общение невербальное. Вставить можешь два-три слова, но очень опять же восторженные.
– Но как же они будут жить, не выходя? А быт?
– Всё будет на высшем уровне, – откидывается он на спинку кресла. – Завтраки, ланчи и вечерние бранчи из хороших ресторанов. Химчистка по звонку, клининг постоянно, всё включено, да ещё и секс им включён. – Он, упиваясь своими словами, а на последней фразе засмеялся звуком брачного призыва ишака.
– Не, жизнь, а рай. – Он даже не понимает иронии.
Для себя отмечаю, один персонаж решён. Ещё два.
– Тебе выделили отдельную комнату на втором этаже.
А вот это в мои планы не входило.
Не сразу совладал с эмоцией. Нарушив баланс доверия. Я правда был выбит из равновесия. Мне придётся жить среди всей этой вакханалии. А что это будут за люди? Не уверен, что это вполне будет уместно. Чёрт, чёрт, чёрт!
– Да, конечно. – Киваю, да я даже улыбку выдавить не могу. – То есть помещение двухэтажное?
Может мне предложить им, что я буду сам себе снимать жильё? Так, не паникуем и не торопимся.
– Да, да. Там был небольшой семейный ресторан. Дом нежилой, это министерский архив. Мы оформим здание как хостел. Всё схвачено.
И я в том числе. Мы не предусмотрели того, что меня могу запереть внутри этой вакханалии. Как же…
– А почему Стен? – Любопытный тип оказался, этот Шалтай.
– Потому что… Степан. Ну, так имя претерпело изменения в Англии, когда мы переехали.
– Но диплом, – он порылся в папке, почти следовательского типажа. – Там же…
– Мы же выехали из России ещё до распада союза сначала в Польшу, затем уже в Соединённое королевство. Родители перестраховались. Все изменили имя, фамилию, но внутренние привычки остались. Отец из Игоря стал Питером, мать Эльзой. Очень боялись.
Как же мы поторопились.
– Ясно. – И он наградил меня странным взглядом.
– Стен, это для своих.
– А ну, хорошо. – У него даже на лице написано, что дебил, но не нужно недооценивать. Тот ещё тип, это Шалтай – Болтай, мать его, яйцо куриное.
Макс охарактеризовал Шалтая несколькими короткими эпитетами: «Трусливый, напыщенный и глупый, настолько что выглядит высокомерным, хвали его, и он будет преданней бульдога. А ещё он уже боится тебя, заочно». Боится меня заочно. Боится меня…
– Только, – вот когда фраза начинается с этого то, не жди ничего хорошего. – Студия ещё не готова, мы только. Ну, только начали. Но второй этаж уже красят.
– Я уже забронировал отель. Всё хорошо. Хоть увижу город. – Внутри меня взрывались фейерверки счастья.
– А где? Может, отвезу?
– Здесь недалеко судя по карте. Больше будем по переулкам колесить, я дойду.
– Ну, славненько. Хочешь увидеть студия сегодня. У меня ключи есть. Строители, наверное, уже там.
– Да, конечно. – И почему всех так тянет вечно на стройку, я бы и вовсе не появлялся в таких местах, пока все работы не завершатся.
– Только закажем кофе, мой совсем остыл. Ты, как?
Благодарно киваю, выпиваю третий кофе за утро, в висках уже стучит. Даже румын в Лондоне не варил такого крепкого кофе. Итальянский ристретто, просто вода.
Вена, а машина Вольво. Не патриотично.
– Вольво? Одна из самых надёжных машин и дорогих машин в своём классе. Очень ценю, эту марку.
– Да, я только Вольво беру, где бы ни жил. Только Вольво, лучше, нет ничего. Самая лучшая машина.
Что ещё? Парфюм? Мне кажется, но от него пахнет то ли кондиционером для белья или стиральным порошком. Обувь, обувь, нужно посмотреть его обувь.
Оказалось, прямо дедовские тапки. Даже зацепиться не за что.
Студия оказалась действительно близко к центру, ну, по крайней мере, от станции CAT до этого места на машине с учётом светофора мы проехали менее пятнадцати минут.