Софья Сергеевна Маркелова
Правитель Пустоты. Карающий орден
Маленькая площадь мгновенно оказалась заполнена народом. Только пару минут назад она была практически пуста, как с приходом основной процессии на ней не осталось ни единого свободного места. Живое белоснежное море колыхалось в такт музыке, и трудно было в этой толпе заметить хотя бы одно печальное лицо: все ликовали, все славили бога и солнце, радуясь празднику. Гул голосов нарастал с каждой минутой, и вскоре площадь окутало непроницаемое облако назойливого разноголосого шума, сквозь который не было слышно ничего.
Ждать пришлось недолго – торжественную церемонию уже давно стоило начинать. Пока солнце еще не успело сдвинуться с наивысшей точки на небе, тяжелые двери храма призывно распахнулись, позволяя верующим укрыться от жары под высокими сводами. В проем сразу же хлынул человеческий поток, и, как только люди переступали порог, то мгновенно благочестиво замолкали, не решаясь нарушать благословенную тишину, царившую в этом древнем месте. Однако небольшое здание не могло вместить такое количество прихожан, поэтому часть общинников была вынуждена остаться снаружи, пытаясь рассмотреть, что происходит внутри.
Ашарх зашел в храм одним из первых, толпа, стремясь занять лучшие места, без промедления протолкнула его в передние ряды, а он не особенно и сопротивлялся. В освещенной аспиде прямо перед алтарем, устланным покрывалом из паучьего шелка, стояли уже виденные профессором младшие жрецы и старейшина, блаженно улыбавшийся верующим. Он наблюдал за прибывавшими людьми, и только когда в здании не осталось незанятого пространства, Саркоз наконец поднял руки над головой, призывая всех приготовиться внимать его речам. Постепенно толпа успокоилась, каждый нашел для себя место, и все глаза обратились к коменданту крепости.
– Братья и сестры! Каждый год я с великой радостью встречаю вас всех здесь, под сводами нашего божьего храма. Одежды ваши белы, как ваши помыслы, лица ваши светятся счастьем. И как же приятно мне читать молитву вместе с вами в этот светлый день! – воззвал к народу старший жрец, выставив перед собой открытые ладони.
Он задрал голову кверху, обращая свой взор к потолку, покрытому извилистыми глубокими трещинами. На напряженном горле дергался выдававшийся кадык в такт каждому слову.
– Место это, проникнутое божьей благодатью и тысячами ваших искренних молитв, вновь впитает в стены свои наши крики. И укрепится еще больше. Давайте же восславим бога!.. Залмар, ихентин!
Сотни возбужденных и взволнованных голосов сплелись в едином потоке, повторяя слова воззвания к богу. Гул эхом отразился под сводами храма, заставив стены задрожать.
– Залмар милостив. Он любит нас, своих детей! – продолжал старейшина. – И мы должны ответить ему тем же! Внемлите же!..
Младшие жрецы преклонили колени по разные стороны алтаря, а Саркоз величественно подошел к самому краю каменного стола и водрузил ладони на обложку Заветов.
– Все мы грешны, но, видит бог, мы каемся в своих слабостях! Залмар услышит нас, он простит своим верным детям их ничтожные ошибки и проступки, ибо вера наша крепка и чиста! Братья и сестры, славьте же нашего бога! Мы чисты душой и сердцем, ибо мыслим лишь о боге едином!
– Мы чисты душой и сердцем, ибо мыслим лишь о боге едином! – подхватили жрецы.
– Мы чисты душой и сердцем, ибо мыслим лишь о боге едином! – откликнулась толпа бушующим ревом, словно желая докричаться до самого создателя.
– Так откройте же ваши души, божьи дети! Очиститесь от своих грехов, дабы Залмар мог гордиться вами! Отриньте все страхи, распахните ваши сердца навстречу истине и божьему свету! Кричите, дети Залмара!.. Да очистятся души ваши! Ибо все грехи смываю я и прощаю вас, как простил бы бог!
В этот момент сотни цветов взлетели в воздух, под самый потолок, а после мягко опустились вниз, окутывая верующих сплошной завесой душистых лепестков. И голоса общинников, изо всех сил выкрикивавших свои грехи, превратились в единую какофонию, от которой пространство затрещало по швам. Люди, вскинув головы к потолку, рвали связки, самозабвенно пытаясь вымолить прощение у бога. Они не обращали внимания друг на друга, а лишь вопили, стремясь скорее сознаться в своих прегрешениях, сбросить с души тяжелый груз порока.
Ашарх не раз бывал на празднике Очищения не только в столице, но и в своей родной деревне Сухой Лог в регионе Сои, но только здесь, в Аритхоле, диком горном краю, он впервые увидел верующих, которые так исступленно каялись, не скрывая от бога ничего.
– Залмар, прости меня! Я соврала детям о наследстве!
– Я возжелал свою сестру!
Голоса окружали Аша со всех сторон как комок копошащихся змей, плюющихся ядом. Он невольно стал свидетелем сотни откровенных признаний. Его соседи и соседки говорили об обманах, убийства и предательствах – слова о жестоких поступках легко вырывались из их ртов, будто не скованные больше стыдом. Многие нескончаемым потоком изливали свои грехи, другие лишь монотонно выкрикивали в потолок «Прости!», кланяясь, как деревянные болванчики. Профессор с сожалением сделал для себя неутешительный вывод, что, даже несмотря на всю внешнюю святость этой общины и строгие правила, она, как и столь презираемые Светочем подданные Пророка, была полна скрываемой грязи.
– Я отравила собаку соседки! Услышь меня!
– Я прокляла своих детей, Залмар! Очисть же мою душу!
Мужчина возвел глаза к потолку. Наполненный кипящей энергией верующих, он сам неожиданно ощутил нараставшее желание покаяться следом за остальными присутствующими в храме. Было ли это вызвано простым стадным инстинктом или же его действительно что-то тревожило в тот момент – Аш не знал. Какие грехи тяжким грузом лежали на его душе, желая освобождения?
В памяти профессора промелькнули пыточные двенадцатого ордена: камеры, наполненные обезумевшими от ужаса пленниками, ждущими свою неотвратимую судьбу, вонь паленой кожи и непрекращающиеся крики живых созданий, в которых вонзался раскаленный металл.
– Прости меня, бог. Я утратил веру в свою страну, – тихо проговорил преподаватель.
Он вспомнил произошедшее в предместьях Италана до последней детали: избитое и измазанное в грязи тело юной хетай-ра, закованное в колодки, озлобленные вопли толпы, поймавшей неудавшуюся конокрадку, и до омерзения гнусные разговоры стражников возле пленницы.
– Прости меня, бог. Я утратил веру в простых людей! – куда громче и увереннее сказал Ашарх.
И при всем своем желании профессор никогда не смог бы забыть жреца из Зинагара и его лживую речь, после которой изуродованного в огне Витима повесили, а обездоленных селян избили и с позором выгнали из города, куда они пришли за справедливостью и помощью.
– Прости меня, бог! Я утратил веру в твою церковь! – выкрикнул преподаватель что есть сил.
На мгновение мужчина замолчал, испугавшись своей смелости. Он сжал кулаки и, преодолевая трусость, подкрепленную волнением, покаялся в последнем и самом главном своем грехе.
– Прости меня, бог… Я утратил веру в тебя, – еле слышно прошептал Аш, склонив голову к полу.
В этот момент раздался оглушительный грохот, который, казалось, доносился одновременно со всех сторон. Земля под ногами дрогнула, и храм в одно мгновение наполнился густой пылью, через которую ничего не было видно и на метр вперед. Крики грешников превратились в испуганные визги и надсадный кашель, послышался топот ног – ничего не понимая, общинники скорее хотели покинуть помещение и толпились на выходе, мешая друг другу и расталкивая людей без жалости. Но стоило толпе поредеть, а пыли немного осесть, как стало ясно, что случилось. Старое здание не выдержало такого количества молящихся, сотрясавших стены своими звонкими голосами, и кладка, которую все утро чинила группа каменщиков, повторно обрушилась прямо на головы присутствующим. Блоки, скрепленные плохим раствором, не успевшим как следует взяться, повалились на пол, погребя под собой множество верующих, находившихся по правую руку от входных дверей. От старой стены теперь остался лишь неровный сквозной проем, через который свободно дул ветер и проникало яркое солнце, освещая печальную картину.
Когда старейшина сумел пробиться к образовавшемуся завалу, то из-под камней удалось извлечь лишь три изувеченных тела. Сколько еще людей оставалось под обломками было неясно. Десятки присутствующих оказались ранены – тяжелые и острые осколки многим раскроили затылки, рассадили кожу и оставили крупные ушибы. Пострадавшие сидели прямо на полу, пытаясь прийти в себя, а по их белоснежному одеянию расползались бордовые пятна.
Ашарх находился недалеко от места происшествия и своими глазами видел, что окровавленные безжизненные тела двух женщин и мужчины выносили к Саркозу сразу после того, как некоторые каменные блоки удалось оттащить в сторону общими усилиями. Но взгляд старшего жреца был прикован лишь к одному из этих трупов – капитана Карлая. Камни раскроили его голову как спелую тыкву, не оставив ни шанса на выживание. Лишь половина лица уцелела – та, на которой виднелось крупное родимое пятно, побледневшее после смерти, а остальная часть головы представляла собой сплошное кровавое месиво из костей и торчащих кусков кожи. И все, что оставалось старейшине – это просто стоять и смотреть на изуродованное тело своего верного помощника, раскинувшее руки поверх ковра из белых лепестков, залитых темной кровью.
Общинники долго расчищали завалы, перевязывали раненых подручными материалами и оттаскивали умерших в сторону. Их оказалось гораздо больше, чем все думали сначала. Светлый праздник был безнадежно испорчен, многие плакали прямо на запыленном полу храма, скорбя по ушедшим братьям и сестрам, другие же монотонно молились себе под нос, возведя глаза к потолку. Но все же большинство верующих ушли из здания, опасаясь, что оно может разрушиться полностью – без части стены строение явно не должно было долго простоять даже с металлическими подпорками.
Комендант крепости не помогал остальным. Сразу после того, как он увидел тело капитана, то молча удалился в сторону алтаря и больше никуда не отходил. Испытывая странное смешанное чувство от всего увиденного и пережитого, Ашарх совсем не хотел возиться с мертвыми, поэтому он направился прямиком к Саркозу, сидевшему на ступеньках близ каменного возвышения в одиночестве и задумчиво перебиравшему пальцами складки своего одеяния.
– Старейшина, позвольте выразить сочувствие. Все это так печально.
Своим тихим голосом профессор вытянул старшего жреца из тягостных мыслей. Тот окинул неожиданного собеседника тяжелым взглядом исподлобья, помолчал несколько секунд и лишь после этого медленно поднялся на ноги.
– Да, брат Илват. Видимо, сам бог на нас за что-то прогневался, раз в священный праздник такое случилось.
– Жаль, что подобная внезапная смерть настигла и вашего помощника. Я мало его знал, но уверен, что Карлай обладал незаменимыми достоинствами, как брат общины.
– Капитан был хорошим человеком и расторопным помощником. И это тяжелая утрата для меня лично. Но, к сожалению, я не могу долго о нем скорбеть.
– Почему же, старейшина?
– Наша община окружена врагами. Минута промедления может стоить всем нам жизни. Поэтому место капитана займет новый человек. Для каждого здесь есть замена, – сглотнув, нехотя произнес Саркоз. – Но я знаю, что ты подошел ко мне поговорить вовсе не об этой трагедии и даже не о Карлае. Тебя интересует судьба твоей бывшей спутницы, не так ли?
– Не стану это отрицать, – сказал Аш и пожал плечами.
– Позволь и я буду с тобой искренним, брат. Карлай был моей правой рукой. Фактически, мы с ним вдвоем управляли Аритхолом, у меня не было более доверенного человека здесь, – внезапно разоткровенничался комендант. – Но во многом наши взгляды не сходились. Так, например, он считал, что эта наемница, с которой ты пришел, простая девушка, сбившаяся с пути. И ее нужно оставить в крепости, присмотреться хорошенько и даже перевоспитать в прилежную верующую.
– Я и сам мог бы заняться ее религиозным воспитанием, если вам будет угодно, старейшина, – осторожно сообщил профессор, мысленно благодаря погибшего капитана за его неожиданную мягкосердечность.
– Не нужно держать меня за дурака, брат Илват. Капитан ошибался в своем мнении. Он не понимал, чего вы вдвоем с этой наемницей добиваетесь, но я не так наивен. Тебе не удастся ее спасти и сбежать. Потому что теперь твое место здесь, среди братьев и сестер!.. Потому что я увидел в тебе нужного для общины человека! А мои решения никто здесь не смеет оспаривать! – прикрикнул старейшина, зло ударив кулаком по раскрытой ладони, а глаза его засверкали.
Аш впервые заметил одну любопытную деталь в облике Саркоза: проступавшие на коже на его запястьях темно-зеленые пятна – верный признак чрезмерного употребления зоха. Разум его начинал гаснуть. Кажется, комендант уверенно прокладывал себе путь на костер Дымных Врат.
– Ты оказался здесь по воле случая, но я этому случаю благодарен, – протянул старший жрец и неприятно улыбнулся собеседнику. – Общине нужна свежая кровь, а ты сам изъявил желание пополнить наши ряды, сменив сторону, за которую воевал. Ты можешь оказаться полезен общине. Но это не отменяет того факта, что ты должен доказать свою преданность новой семье, общему делу и мне лично.
– И что для этого нужно? – не особенно радостно спросил профессор, у которого волосы на затылке встали дыбом от всего услышанного.
– Отречься от своего прошлого. Сегодня на закате состоится казнь твоей бывшей спутницы, этой подозрительной наемницы. Что бы там ни говорил Карлай, но я не могу рисковать, оставляя ее в живых, и ты должен это понимать… Ты сам лично принесешь ей смерть, брат Илват. Чтобы мысль о том, что Аритхол – твой новый дом, прочно обосновалась у тебя в голове.
Старейшина еще долго разъяснял Ашарху все его новые обязанности как общинника, посвящал в детали жизни Светоча и рассказывал о распорядке дня. Но профессор особенно не слушал Саркоза, погруженный в свои собственные не очень оптимистичные мысли. Неожиданное заявление коменданта крепости ввергло его в легкий транс, в котором он панически пытался отыскать ускользавшую надежду на спасение. Вскоре Ашу выделили сопровождающего, который отвел нового брата обратно в крепость, куда его временно приставили помощником на кухне. В общине все должны были трудиться, поэтому до заката профессору предстояло таскать тяжелые мешки с мукой и по мелочам принимать участие в жизни кухни, пока не настанет время казни.
Помещение, куда его привели, оказалось разделено на несколько крупных соединенных друг с другом залов, в одном из которых располагался полукруглый очаг с подвешенными над ним котлами, в другом стояли ряды ровных столов, заваленных посудой, мисками и корзинами, а в последнем располагался склад с объемистыми мешками крупы, кадушками с солью и бочками воды. Там же была и дверь, ведущая в тесную кладовую, где с потолка на толстых крюках свисали соленые и копченые рульки, перетянутые колбасы, а на полках у стены лежали головки сыра и кувшины. На кухне суетились одни женщины в передниках, каждая из которых занималась своим делом: одни стояли у котлов, помешивая их содержимое, другие же нарезали овощи или мясо, толкли в каменных ступках ароматные зерна трав и специй. Изумительный запах готовившейся еды пропитал каждый уголок огромной крепостной кухни, но иногда к нему примешивалась и малоприятная вонь гари, прогорклого жира и сырой рыбы.
Поварихи встретили нового брата спокойно, сразу же загрузили его однообразной работой и продолжили заниматься приготовлением пищи, не болтая даже между собой. Ашарх же машинально выполнял все поручения, совершенно не следя за временем: переносил неподъемные котлы, открывал закупоренные бочки, искал необходимые продукты в кладовой. Однако на душе у него было неспокойно. Заявление коменданта поставило профессора в затруднительное положение: Саркоз четко дал понять, что в этот день или умрут оба непрошенных гостя крепости, или преподаватель получит право на жизнь, но девушку все равно будет ждать смерть. Причем от руки верного спутника.
Старейшина не пожелал слушать возражения Аша, четко озвучив ему условия и предоставив самому сделать этот достаточно простой выбор: убить Лантею или же погибнуть вместе с ней, отказавшись от привилегий своего статуса в общине. Мужчина кусал губы и пытался найти иной выход из ситуации. В темнице его ждала спутница, которая доверилась ему и рассчитывала на то, что профессору удастся их вытащить из этих неприятностей. Но план оказался непродуманным, комендант крепости же предпочел не рисковать лишний раз, а сразу показать, кто здесь главный.
Часы за работой тянулись один за другим, а Ашарху все не приходили дельные мысли в голову. Он не знал, где можно было взять ключ от решетки камеры, как обманом выманить охранников из темницы и как выйти с Лантеей за пределы города незамеченными. Ситуация становилась все сложнее из-за массы деталей, требовавших внимания, а профессор начинал нервничать, чувствуя приближение неизбежного.
В какой-то момент его тяжелые размышления прервал звук открывшейся входной двери. На пороге кухни появился бодрый молодой общинник, туника которого была вся испачкана в пыли.
– Приказано в темницы отнести обед для двух братьев и одной заключенной, – звонко крикнул парень и практически сразу, решив даже не слушать ответ кухарок, развернулся, удалившись прочь быстрее, чем появился.
Угрюмо поворчав на юного и неучтивого брата, даже не удосужившегося поздороваться и попрощаться, поварихи скорее начали собирать несколько подносов, уставляя их посудой и кувшинами. А Аш четко осознал, что это его единственный шанс предупредить Лантею.
Профессор подошел к полноватой черноволосой кухарке, которая вызвалась отнести всю еду вниз и неловким покашливание отвлек ее:
– Простите, сестра. Не могли бы вы передать пленнице кое-какую информацию?
– Что еще за информацию? – резко спросила немолодая женщина, отирая испачканные руки о край передника и одаривая нового брата не слишком-то дружелюбным взглядом.
– Девушку казнят сегодня на закате. Ей вряд ли кто-нибудь счел необходимым сообщить такую новость. Мне кажется, как-то несправедливо не сказать ей об этом перед концом.
– Тебе надо – ты и говори. Не хочу быть гонцом с дурными вестями, – недовольно проворчала повариха, покачав головой.
– Боюсь, что я не могу отлучаться один с кухни.
– Ну иди тогда за мной, сам ей все передашь. Заодно с подносами помоги. А то тяжелые больно.
Такой поворот событий пришелся профессору по душе гораздо больше его изначального плана. Так у него появилась призрачная возможность переговорить со спутницей с глазу на глаз или хотя бы даже в присутствии свидетелей – главное, сообщить о казни. Он легко подхватил со стола один из нагруженных едой подносов и ловко выскочил в дверь, последовав вглубь крепости за семенившей кухаркой.
В темнице оказались все те же два стража, что и утром, которые со скучающим видом о чем-то еле слышно беседовали, облокотившись на стол. Стоило двери приоткрыться, как они заметно напряглись, но, завидев кухарку и профессора с подносами, почти сразу же расслабились, опустившись обратно на свои места. Лантея сидела на полу своей камеры, прислонив голову к стене и прикрыв глаза, однако, стоило Ашарху приблизиться к решетке, как девушка мгновенно распахнула веки, словно и не дремала. Она прожгла спутника подозрительным взглядом и очень внимательно осмотрела его белое одеяние, несуразным мешком топорщившееся поверх обычной одежды.
– Давай, говори там, что хотел, и пойдем скорее обратно на кухню, – бросила повариха Ашу, ставя свой поднос на стол перед двумя воинами и принимаясь сгружать с него миски и чашки.
Профессор оставил свой поднос на ближайшей лавке и скорее подошел к Лантее, взволнованный и нервно щелкавший суставами пальцев на руках.
– Времени мало, поэтому не буду ходить вокруг да около. Сегодня на закате тебя решено казнить. Саркоз чувствует в тебе угрозу. К тому же он намерен туже затянуть на мне ошейник с помощью этой самой казни, – тихо сообщил мужчина, когда хетай-ра встала прямо напротив него и плотно прижалась лицом к решетке.
– Что?.. – пораженно выдохнула заключенная.
– Прости меня. Я пытался его переубедить, но это оказалось невозможным, – с сожалением прошептал Аш, устремив на собеседницу взгляд, полный горечи.
Девушка замерла на месте, все ее тело словно оцепенело, а пальцы, крепко сжимавшие толстые прутья решетки, побелели от напряжения, будто пытаясь смять металл.
– Время еще есть, я постараюсь сделать все возможное, чтобы тебя вытащить. Не опускай руки, – еле слышно проговорил преподаватель.
Беседу прервала кухарка, которая оттеснила нового брата и открыла ключом замок покрытой ржавчиной решетки. Она поставила на пол камеры у самого входа кувшин с водой и миску похлебки, где сиротливо плавал ломоть хлеба, а после вновь затворила дверь. Лантея пришла в себя от этого звука, она наклонилась, подбирая глиняный кувшинчик, и жадно к нему припала.
– Ишь, какая жажда, – цокнула языком кухарка, упирая руки в бока. – Будто отродясь воды не пила.
Хетай-ра отстранилась от горлышка и отерла с подбородка пролившуюся мимо воду.
– Говорят, перед смертью дышишь – не надышишься, пьешь – не напьешься, а я вот не верила этим словам, – беззлобно усмехнулась девушка. – Оказывается, правда. Никогда еще вода не была такой вкусной и прохладной, как сейчас.
У Ашарха невольно сжалось сердце от этих слов, которые звучали как смирение с собственной участью, чего он никак не ожидал от своей смелой и боевитой спутницы. И даже повариха неуверенно замерла на месте, во все глаза уставившись на девушку.
– За что тебя должны казнить-то? Молодая же совсем еще девица… Даже жизни, небось, повидать не успела, а тебя уже на плаху ведут, – неуверенно пробормотала кухарка.
– За то, что я просто проходила мимо крепости, не желая никому зла, – ответила Лантея, опуская взгляд к полу. – Но никто меня здесь не стал слушать.
– Труднее всего оправдываться именно тому, кто ни в чем не виноват, – вставил Аш.
– А ведь и ты, брат, еще утром сам сидел за этой решеткой. А теперь носишь белые одежды, как мы, – неожиданно подал голос один из стражей, который все это время невольно прислушивался к затянувшейся беседе, даже отвлекшись от разговора со своим товарищем.
– Я тоже никому не желал зла, а просто хотел спасти свою спутницу и мирно уйти из крепости. Но я оплошал с переговорами, и теперь ее решено казнить мне в назидание, – с горькой усмешкой сказал профессор. – И все это лишь моя вина.
– А ведь у нас в городе даже палача нет, – неловко заметил тюремщик.
– Потому что я же и буду ее палачом.
В помещении повисла гнетущая тишина. Каждый из находившихся здесь погрузился в свои собственные печальные думы, пытаясь решить для себя, что же все-таки есть служение истинному делу. Но вскоре кухарка первой нарушила молчание и, забрав со стола опустевшие подносы, направилась к выходу. Уже на лестнице она окликнула Аша, который неподвижной статуей замер около решетки, не спуская взгляд с бледной Лантеи. Мужчине нехотя пришлось подчиниться, но краем уха он успел услышать последнее шепотом брошенное хетай-ра слово:
– Песок.
Вернувшись на кухню, на первый этаж крепости, профессор погрузился в какие-то суетливые заботы, стремясь занять свои руки монотонной работой, чтобы позволить разуму свободно пуститься в обдумывание основной проблемы – организации побега Лантеи. Он не позволял себе ни на мгновение представлять дурной исход дела. Такое было просто невозможно. Ведь девушка сама подсказала ему решение.
Песок.
Однажды с помощью своей магии она уже уничтожила толстую металлическую решетку столичного коллектора. И теперь можно было поступить схожим образом, чтобы сбежать из темницы. И успешность этого плана целиком и полностью зависела от находчивости Ашарха. Ему предстояло отыскать способ пронести в подземелье песок. Хотя для начала его следовало хотя бы просто добыть где-то, что казалось непростой задачей для нового брата общины, не имевшего права покидать кухню без приказа или разрешения.
Красный мешочек с песком, который девушка всегда носила на поясе, был отобран вместе с оружием еще капитаном Карлаем, а местонахождение личных вещей двух путешественников оставалось для Аша загадкой, так как из темниц их уже давно куда-то унесли, а возвращать владельцам явно не собирались. Да и не верил профессор, что Лантее могло хватить единственной горстки песка, которая осталась после битвы с горными тварями. Ведь побег мог оказаться неудачным, и тогда им пришлось бы пробиваться из крепости силой, а, кроме магии хетай-ра, никакого иного оружия у путников не было.
Помогая кухаркам перекатывать тяжелые бочки, Ашарх постоянно шарил глазами по углам и полкам, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, что могло бы ему помочь. Но в голову ничего не приходило. Тихо уйти с кухни тоже не получалось: ему буквально не давали ни на минуту даже присесть, постоянно находя новую работу и не позволяя от нее отлынивать. В итоге, когда минуло несколько часов, а от таскания котлов и ковшей у профессора на руках уже была содрана кожа, он с тоской признался себе, что так ничего и не придумал. Он совершенно не знал, где можно было раздобыть в горной крепости, полностью выстроенной на камне, песок, и как он мог, не вызывая подозрений, пробраться к своей спутнице. А день мягко и неотвратимо клонился к закату.
От нервов у Ашарха начали подрагивать руки, и он уже откровенно стал думать о самых глупых и безрассудных своих идеях, вроде дерзкого открытого побега с кухни или же взятия заложника. Но ни сил, ни смелости профессору не хватало, а минуты бежали с пугающей скоростью. Единственное, на что решился мужчина в порыве злости на себя, это незаметно выкрасть один из кухонных ножей. Когда его посадили к мыльной бадье с мутной водой для мытья грязной посуды, то Аш успел выбрать один из заточенных ножей и сунуть его себе за голенище сапога. Конечно, ходить стало не очень-то удобно, да и за сохранность портянки стоило теперь побеспокоиться, но зато профессор обзавелся оружием, и стал от этого чувствовать себя гораздо увереннее. В конце концов, решил он для себя, если ему не удастся до казни ничего придумать, то он подкинет нож Лантее на плахе. Уж она-то точно сможет с ним управиться. И, кто знает, вдруг успеет убить несколько человек, а там, глядишь, Саркоз испугается и согласится их выслушать.
Ну, или же их убьют на месте. И тогда профессор перестанет мучиться совестью, что не сумел спасти девушку, с которой они так сблизились за время совместного путешествия.
К сожалению, Ашарху не дали времени даже до захода солнца. Приблизительно за час до обозначенного старейшиной срока на кухню вошел один из воинов общины. Худощавый молодой парень, едва ли старше самого преподавателя, решительно переступил порог комнаты и практически сразу же взглядом выделил в толпе поварих Аша:
– Брат Илват, комендант приказал отвести тебя к месту проведения казни. Следуй за мной.
Узкое вытянутое лицо общинника с острыми скулами и глубокими фиолетовыми синяками под глазами даже не дрогнуло от произнесенных слов, словно сопровождать палачей к плахе было обычным занятием для этого молодого парня.
– Но Саркоз говорил, что казнь состоится на закате…
– Необходимо еще подготовить место для обезглавливания. Старейшина велел, чтобы этим занялся именно ты, брат.
У профессора в глазах потемнело от такой жестокости коменданта. Мало того, что Лантея должна была лишиться жизни от рук Аша, так еще и приготовлениями поручили заниматься тоже ему.
– Пусть будет так, – сжав зубы, проговорил мужчина.
Посланник Саркоза кивнул и распахнул шире дверь, пропуская перед собой в коридор нового брата общины. И пока Ашарха вели сквозь запутанные переплетения артерий крепости, он, раздраженный собственным бессилием, пытался не растерять последние капли самообладания.
Во внутреннем дворе сухопарый воин молча указал профессору на старую дубовую колоду, стоявшую под навесом возле одного из сараев. Раньше, видимо, на ней кололи дрова, судя по многочисленным зарубкам, а теперь бросили за ненадобностью на улице. Металлический обруч заржавел, и когда Аш схватился за железные кольца по бокам, то на его ладонях остались рыжие полосы. Но, стоило мужчине попытаться приподнять колоду, как он сразу же со стоном уронил ее обратно на землю.
– Ты чего это? Зачем поднимаешь? – удивленно пробормотал общинник. – Спину надорвешь так таскать. Ее катить надо, брат.
Послушно повалив колоду на бок, профессор неторопливо покатил ее к воротам, ведущим с внутреннего двора. Приставленный Саркозом надсмотрщик даже не пытался как-либо помочь Ашарху, а только шагал неподалеку и время от времени приглядывался к запыхавшемуся палачу.
На некоторых участках мостовая шла под уклоном в гору, и от того колода будто становилась в десятки раз тяжелее, с трудом перекатываясь с бока на бок и цепляясь за все неровные булыжники на дороге. По приказу старейшины скромное лобное место должны были организовать на храмовой площади и состояло оно лишь из одной колоды, да приставленного к ней палача, как цепного пса на привязи. Вся эта ситуация казалась Ашу до омерзения невыносимой, и потому в нем все сильнее крепла искренняя и чистая ненависть к Саркозу, который, видимо, получал какое-то извращенное наслаждение, ставя людей в подобное положение.
Когда профессор, весь взмокший от жары и усталости, остановился отдохнуть на несколько секунд на самом краю площади, то взгляд его первым же делом задержался на здании храма, где еще совсем недавно произошло трагическое событие, унесшее столько жизней. В свете лучей заходившего солнца строение будто окрасилось в бордовый цвет, из-за чего жуткая рана, зиявшая на его боку, выглядела еще непригляднее. Вокруг не было ни души, словно площадь вымерла в одночасье. У храма Аш тоже не заметил ни каменщиков, ни скорбящих, лишь ветер пронзительно выл, запутавшись в металлических подпорках и грубо сколоченных лесах, выдувая пыль из рваного пролома.
Неподалеку от разрушенной стены пирамидой были сложены мешки с песком, стояли ряды бочек, наполненных водой, небрежно были брошены кадушки с уже затвердевшим раствором и лежали приготовленные для укладки блоки. Профессор едва успел ухватить за хвост одну дерзкую и весьма банальную мысль, проскочившую в его голове. Ведь не было ничего проще, чем рассыпать столь необходимый Лантее песок прямо перед плахой. А позаимствовать его можно было как раз-таки у стен храма, где его оказалось предостаточно после ремонтных работ.
