Софья Сергеевна Маркелова
Правитель Пустоты. Карающий орден
Вытянув ноги и тяжело вздохнув, Аш устало потер лицо, сдергивая свою повязку со лба, в которой уже совершенно не было необходимости – в городе было достаточно своих проблем и распрей, чтобы стражники обращали внимание еще на что-то, кроме погорельцев, угрожавших снести двери храма. Еще и этот непрекращающийся ливень очень действовал на нервы.
– Что, дурной выдался день? – раздался откуда-то тихий хриплый голос.
Профессор удивленно закрутил головой, оглядывая ряды пустых бочек, стоявших в переулке вдоль стены. В куче помоев, сваленной у разбитого почерневшего от гнили ящика, явно кто-то копошился, но, судя по писку, это была обыкновенная крыса. Короткий смешок, прозвучавший совсем рядом, заставил Ашарха вглядеться в темноту проема напротив. По другую сторону узкого переулка находилась старая заколоченная дверь в неглубоких сенях, превращенных в склад рассохшихся бадеек и заржавевших прутьев. В темноте небольшого помещения, зажавшись между мусором и стеной, без движения сидел сгорбленный обросший бедняк, тихо покусывавший собственные грязные ногти и не сводивший с профессора пугающе ясный взгляд зеленых глаз. Его трудно было заметить, до того хорошо он сливался с мраком.
– Ты кто? – не придумав ничего лучше, спросил Аш.
Человек явно был бездомным: одежда на нем изорвалась и отвратительно воняла даже на расстоянии, волосы сбились в неопрятные клоки, а в неухоженной бороде виднелись крошки и куски еды. Всего несколько метров переулка разделяли профессора и нищего, и Ашарх невольно удивился, как он ни разу не обратил внимания на этого горбуна, пока сидел на порожке.
– Просто одна из блох Зинагара, – с хрипотцой ответил бедняк и сам же рассмеялся над собственным определением, зайдясь в лающем кашле.
– И что тебе нужно? – опасливо поинтересовался Аш.
– Хочу знать, сколько монет имеет при себе профессор из Италана.
Сам того не ожидая, преподаватель вздрогнул, и эта реакция еще больше позабавила бездомного, который даже подался немного вперед, вылезая из своего угла. Лицо его, испачканное и оттого темное, перечеркнула желтозубая улыбка, в которой не хватало клыка.
– С чего ты взял, что я профессор из Италана? – напрягшись, спросил Ашарх.
– Я ведь знал, что память моя еще не так плоха. Видел я где-то это лицо. Шрам над бровью, темная коса и смуглая кожа южанина… – пробормотал нищий, снова принявшись грызть свои ногти на руках. – Нездешний ты. Сапоги хорошие, выправка горделивая, а от упоминания столицы дрожишь, как мышь под веником. Не ты ли тот душегуб, чье лицо на всех стенах в округе висит, и о ком на каждом углу болтают?
Горбун не спрашивал, он утверждал, не сводя с собеседника свой проницательный взгляд.
– Ты говоришь глупости. Да, бывал я в столице, но никакой я не профессор и уж точно не душегуб. Напутал ты, любезный. Ищи себе другого дурака.
Ашарх поднялся на ноги и скорее двинулся ближе к площади, намереваясь быстрее исчезнуть из поля зрения нищего. Но в спину ему донесся небрежный выкрик:
– Я уже нашел того дурака, что мне нужен. И что нужен городской страже и Сынам Залмара!
Замерев на месте, профессор ощутил, как воздух с трудом проникает в его легкие. Кажется, на одно мгновение его лишили всех сил и мыслей. Проклятье! Этот горбун знал все!
– Ну-ка, не беги.
За спиной Аша раздались шаркающие шаги бедняка, который выбрался из своего убежища и теперь предстал перед собеседником во всей красе. Преподаватель обернулся и с плохо скрываемым страхом уставился на уродливого нищего, который собирался сломать ему жизнь. Искривленный на левую сторону горб согнул спину бездомного в вопросительный знак, и от того казалось, будто обросший и грязный мужчина постоянно кому-то кланялся. А в руках у него блестела острая самодельная заточка.
– Что ты хочешь за свое молчание? – прямо спросил Ашарх, понимая, что бегство не решит эту неожиданно возникшую проблему.
– А что по-твоему нужно обездоленному горбуну? Деньги, конечно! Звонкие квики правят миром, а я – лишь их покорный слуга.
Профессор запустил дрожащую руку в карман брюк, но там лишь сиротливо лежала одинокая монета в полквика, оставшаяся еще с посещения Бобровых хаток.
– Это все, что у меня есть, – сказал Аш и бросил деньги нищему. Тот на удивление ловко их поймал, явно приученный суровой жизнью на улицах хвататься за каждую монету крепче гоблина-ростовщика.
– Этого мало. Я хочу больше. Иначе стража мигом узнает, кто ходит по улицам Зинагара.
– Мне больше нечего тебе дать! – в отчаянии воскликнул профессор, выворачивая пустые карманы и демонстрируя их бездомному.
Хитро улыбавшийся горбун с головы до ног осмотрел Ашарха, словно опытный рабовладелец, оценивавший качество товара.
– Сапожки столичные, хорошие да крепкие. Как раз для моих уставших ног!
Профессор упрямо сжал челюсти, а потом принялся разуваться. Какое унижение! Если бы Лантея была рядом, а не суетилась в толпе погорельцев, то она наверняка решила бы эту проблему быстро и радикально – вонзив в грудь горбуну один из кинжалов. Но Ашарх мог лишь проклинать себя на чем свет стоит и послушно стягивать сапоги. В тот момент его воротило от собственной слабости и неспособности постоять за свою жизнь.
– А, чудно! Чудно! – восторженно завопил нищий и резво выхватил испачканные в грязи сапоги, словно они были сделаны из золота. Не мешкая, он сунул их себе под мышку.
– Теперь ты доволен? Можно мне идти? – спросил профессор, зябко поджимая мгновенно промокшие ноги в портянках и опасливо поглядывая на заточку в руках бездомного.
– Э, нет! Этого все еще мало. Я коня хочу. Того, ладного, – сказал горбун и указал Ашарху за спину, где послушно стоял вороной жеребец, все еще впряженный в пустую арбу. – Знаю, что он твой.
– Не слишком ли много ты запросил? – осмелел преподаватель. – Конь дорогой!
– А что дороже, этот конь или твоя жизнь и свобода? – ухмыляясь, поинтересовался бедняк, поигрывая самодельным оружием и вплотную подходя к собеседнику шаркающей походкой. – Давай выпрягай его из этой колымаги и вали отсюда на все четыре стороны!
Профессор, чувствуя себя трусом, каких свет не видывал, подошел к коню и положил ему ладонь на шею, молча прощаясь с животным, которое своей тихой покорностью понравилось ему еще при их первой встрече. Словно осознавая всю важность момента, жеребец повернул голову и мягкими губами ухватил рукав туники Ашарха.
– Хватит там возиться! Выпрягай, я сказал!
Вынув оглобли и сняв тяжелый хомут, профессор отступил от коня. Не собираясь упускать свою удачу, горбун ловко подбежал к высокому вороному жеребцу и схватил поводья.
– Вот тебе совет от умного Варадея напоследок, душегубец. В этом городе назревает кое-что нехорошее. Уходи отсюда, коли жизнь дорога, да поскорее.
После этой странной туманной фразы, нищий закашлялся и, сунув заточку в рукав, направился вглубь перекрестка, уводя за собой не особенно сопротивлявшегося коня. Несколько мгновений Ашарх с жалостью смотрел вслед животному, пока Варадей не крикнул:
– И спасибо за гостинцы!..
После этого профессор разозлился и топнул ногой, но почти сразу же охнул из-за того, что какой-то острый камень впился ему в пятку. Всего пять минут он провел без Лантеи и успел нарваться на неприятности, которые стоили ему всего, что у него было! Надо же так глупо попасться! Какой-то вонючий бездомный унизил его и ограбил… Хотя горбун ведь мог и не согласиться на подкуп и честно сдать пойманного преступника страже, так что, может, Ашу и повезло в какой-то степени.
Подхватив с бесполезной теперь арбы сумку девушки, профессор направился в сторону площади, намереваясь как можно скорее отыскать там хетай-ра. Повязка вновь вернулась на лоб Ашарха, и он мысленно пообещал себе, что вообще не будет ее снимать до тех пор, пока не покинет пределы страны. Всего на минуту расслабившись, он сразу получил хороший жизненный урок о том, как важно быть внимательным и не забывать об осторожности. Но все произошедшее не становилось менее обидным от этих мыслей.
Людей в центральном районе Зинагара стало как будто еще больше: теперь все свободное пространство площади было занято или горожанами, или погорельцами, организовавшими вокруг Витима целый полевой госпиталь. На памятную стелу забрались любопытные дети, пытавшиеся разглядеть что-нибудь в толпе, а на некоторых крышах даже можно было заметить одиноких гарпий в городских одеждах. Пару раз Ашу показалось, что он увидел среди людских голов промелькнувшую седую макушку Лантеи, но с абсолютной уверенностью трудно было о чем-то наверняка заявлять, так как столпотворение постоянно находилось в движении.
Профессор уже собирался начать локтями проталкивать себе дорогу к центру площади, когда возле храма послышались какие-то громкие звуки. Высокие резные двери белоснежного здания, являвшего собой вместилище праведных верующих и устремленного к небесам острыми шпилями, со скрипом медленно стали раскрываться. Из галереи появилось несколько отрядов вооруженной стражи в однотипных красных гамбезонах с черно-белыми нашивками, изображавшими Башню. На ходу поправляя открытые бацинеты и позвякивая кольчужными бармицами, они спешили по ступеням вниз, и лица их были сосредоточенно серьезными. Выставив перед собой крепкие копья, защитники закона стали теснить толпу от лестницы, чтобы у подножия храма не осталось ни одного погорельца.
– Разойдись!
– Назад, чернь!
Народ заволновался. Острия копий, направленные на беззащитных женщин и детей, многим пришлись не по вкусу, но стража пока не проявляла открытой агрессии, а лишь освобождала для чего-то место, поэтому люди только недовольно ворчали, но понемногу отступали назад, сминая ногами собственный палаточный лагерь.
Двери храма неторопливо распахнулись во всю ширь. Противный скрип несмазанных петель эхом отразился от стен ближайших домов, заставив профессора, выглядывавшего из-за спин горожан, поморщиться. Из полумрака высокого прохода показалась группа младших жрецов, облаченных в традиционные черные одеяния. Все они чинно шли плотной вереницей и держали ладони прижатыми к груди в молитвенных жестах. Впереди процессии, горделиво задрав лысеющую голову, ступал молодой мужчина, которого жизнь уже успела наградить круглым брюхом и проредить его светлую бороду. Одет он был в роскошные бархатные жреческие одежды, украшенные богатой серебряной вышивкой: длинные рукава его рясы почти волочились по земле, а на широкой парчовой ленте, перекинутой через плечо, красовалось изображение Башни.
Старший жрец Тибост замер посередине лестницы, величественно поднял обе руки, унизанные перстнями, вынуждая всех присутствующих на площади замолкнуть, и неторопливо начал вещать:
– Мудрейший градоправитель эфенди Вех Кариус и я, верный служитель могучего Залмара Вех Тибост, почтили вас великой милостью, жители деревни Быстрицы. Мы великодушно приняли вас в гостеприимном Зинагаре, как истинные верующие позволили вам временно найти здесь приют, окружили заботой и теплотой! Я сам лично провел всю ночь и день в храме в усердных молитвах, на коленях моля бога, дабы он смилостивился над вашими судьбами… Но что же мы получили в ответ? Лишь черную неблагодарность! Вы не только осмелились поднять руку на стража закона, так еще и опорочили служителя Залмара грязной клеветой!
На площади начались волнения. Толпа, прислушивавшаяся к словам жреца, зароптала. С опаской поглядывая на острые копья стражников, плотным строем закрывавших проход к храмовой лестнице, люди все ближе подходили к разделительной границе. С разных концов площади послышались отдельные недовольные выкрики толпы.
– Убийца!
– Душегуб!
– Будь ты проклят!
– Гусак – поджигатель! Вздернуть его!
Прежде невозмутимое лицо Тибоста искривилось, он поджал сухие губы и подал знак куда-то в сторону храмовой галереи. Раздались отрывистые громкие приказы, и на соседних улицах появилось подкрепление – дополнительные отряды стражи сплошной полосой красных гамбезонов потянулись к площади. Постукивая древками копий по мостовой, они начали сдавливать толпу с краев, угрожая затоптать скандировавших погорельцев. Общий шум тише не стал, а кое-где даже начались драки со стражниками.
– Я возмущен до глубины души! Как верующие могут без доказательств и свидетелей пытаться в чем-то обвинять старшего жреца бога, который чист душой и телом, всегда соблюдает Заветы Залмара, добр к верующим и открыт перед истиной! Это гнусно! – прокричал Тибост, прижимая ладонь к груди, словно его действительно это волновало.
Неожиданно в середине столпотворения началось активное движение. Люди подняли над головами щуплое тело Витима в профессорском кафтане. Словно великого полководца, бледного юношу, обессиленно откинувшего голову набок, несла над площадью волна человеческих рук, пока мальчик не оказался прямо у подножия лестницы. Стражники, не собиравшиеся опускать свои копья, мрачно поглядывали на тело ребенка и ожидали приказа.
Витим был слаб, лицо его осунулось, на щеках залегли тени, а веснушки теперь выглядели темными пятнами. На мгновение кафтан распахнулся, открывая ужасные, наполненные гноем и сукровицей, раны на ногах. Мальчик медленно зашевелился, осматривая покрасневшими глазами пространство перед собой, а после, когда его взгляд остановился на Тибосте, он вытянул вверх руку, в которой была зажата богатая металлическая фляга, украшенная камнями.
– Я видел тебя… в деревне в ночь пожара. Ты был пьян и уронил эту флягу, а после поджег наши дома… Не твое ли имя здесь, жрец? – парень говорил неспешно и негромко, каждое слово давалось ему с трудом, но на площади воцарилась такая тишина, что был слышен любой звук.
Старший жрец побледнел мгновенно, словно вся кровь отхлынула от его лица за долю секунды. Руки Тибоста мелко задрожали, но он сразу же спрятал их под длинными рукавами рясы и окликнул одного из младших жрецов, стоявших позади него, на несколько ступеней выше. Служитель покорно спустился вниз и забрал примечательную вещицу у слабо сопротивлявшегося Витима. Когда фляга перекочевала в ладони Тибоста, то жрец немедля спрятал добычу в свой карман, словно ее и не было вовсе, а после неприятная ухмылка исказила его лицо.
Ашарх вместе с простыми горожанами внимательно наблюдал за происходившим уже несколько минут. Свою спутницу ему удалось разглядеть в толпе не сразу, но в какой-то момент он заметил знакомый зеленый плащ возле памятной стелы. Девушка неотрывно смотрела на старшего жреца, вслушиваясь в каждое его слово, и когда люди понесли Витима к храмовой лестнице, то Лантея обеспокоенно стиснула рукоять одного из своих кинжалов. Все происходившее ей не нравилось: поведение Тибоста и стражников не предвещало ничего хорошего. Хетай-ра сжимала губы и кулаки в бессильной ярости, а пару раз и вовсе порывалась выйти вперед и протиснуться ближе к Витиму. В такие моменты Аш слабовольно прикрывал глаза, чтобы после открыть их и с облегчением убедиться, что Лантея все же оставалась на месте.
– Услышьте же меня! Теперь я вижу, что темная напасть пришла в славный город Зинагар.
Стоило жрецу начать свою очередную громогласную речь, как девушка неожиданно быстро развернулась, встретилась глазами с профессором в толпе и устремилась в его сторону.
– Жители этой деревни погрязли во лжи и пороках, не ведают они, что творят, и учат детей своих лишь злу. Даже в столь юном возрасте дитя это – сосуд греховности, ибо крадет чужие вещи и не раскаивается. Взгляните же! Одетый в богатые одежды с чужого плеча, мальчик потрясает сворованной вещью, и ложь льется из уст его!.. Великий Залмар наказал деревню за грехи ее, обрушил божественный огонь на головы обманщиков. Но они не смирили гордыню свою, ведь нет в них ничего святого, и разум их затуманен пороками… А посему вижу я лишь один способ очистить всю эту скверну! Нужно казнить зачинщиков и изгнать из нашего города оставшихся грешников, дабы не смели они наполнять своей скверной чистых душой верующих Зинагара!
Жрец кивнул, и стражники, обнажив оружие, начали плотным кольцом окружать ревущую толпу.
Лантея успела выскользнуть из сжимавшегося окружения в последний момент. На ее бледном лице не было написано ничего, кроме отвращения. И, грубо схватив профессора за руку, девушка молча устремилась прочь с площади по той же дороге, что и привела путешественников к центру города совсем недавно. Она ни разу не оглянулась себе за спину, словно пытаясь забыть все то, что произошло у храмовой лестницы. Не желая усугублять ситуацию, Ашарх не задавал никаких вопросов, но через несколько домов хетай-ра и сама заговорила.
– Где ты оставил повозку и коня?
– Их больше нет… Пока ты была на площади, меня ограбили, – нервно облизнув губы, признался профессор и передал сумку с вещами девушке.
– Вот дрянь… Ну, ладно. Это все уже не важно, – тяжело и даже как-то по-старчески выдохнула Лантея. – Я до последнего не верила, что все так обернется на площади…
– И все же ты ушла оттуда. Не стала бороться за правду.
– Не говори мне ничего, Аш.
Профессор покорно замолчал, прислушиваясь к воплям рыдающей толпы, разносившимся по всем переулкам города. Теперь на улицах Зинагара стало еще опаснее находиться чужакам и всем, кого могли принять за погорельцев, оскорбивших старшего жреца и вздумавших обвинять его в поджоге. Спутники спешили по главной улице, и лишь когда впереди показались городские ворота, через которые они попали в Зинагар, Ашарх все же спросил:
– Разве мы не должны отыскать в городе какую-то женщину, с которой ты хотела увидеться?
– Мы сейчас идем к ней, – сухо ответила Лантея. – Ее дом стоит почти у самого леса. Обойдем Зинагар по окружной дороге. На улицах теперь не особенно безопасно.
Выяснив этот важный момент, профессор серьезно кивнул. Он не собирался приставать к собеседнице с ненужными разговорами в эту минуту, понимая, что у хетай-ра рушилось видение мира. Девушка спешила к воротам, иногда яростно потирая себе виски или раздраженно сжимая кулаки, видимо, раздумывая над тем, правильно ли она поступила. И все, что мог сделать Аш, – это просто молчать и радоваться здравомыслию спутницы, которое все же восторжествовало над наивным героизмом. До последнего момента он сомневался, что Лантея сможет уйти с площади.
Через покосившиеся городские ворота пара путников проскочила так же незаметно, как и час назад. Портянки профессора пропитались грязью, и теперь ноги хорошо скользили по размытой дороге. Несколько раз Ашарх падал, пока спускался с холма, а Лантея без лишних слов каждый раз протягивала ему руку, помогая подняться. И в этом простом жесте было гораздо больше, чем во всех словах, которые они могли сказать друг другу после произошедшего в Зинагаре. Но за спиной все еще высились городские стены, не позволяя забыть о том, что судьба юного храброго Витима все же оказалась в руках надменного и жадного жреца. И они не помешали этому.
Около часа путешественники огибали город по окружной дороге и уходили от пустовавших предместий еще на пару километров в редкие леса. Ливень почти закончился, но слякоть и бездорожье в сумерках стали практически непроходимыми, из-за чего много времени тратилось просто на то, чтобы вылезти из очередной канавы или лужи, куда постоянно соскальзывали ноги.
Наконец, когда на землю уже опустилась глухая ночь, Лантея все же вывела их к одинокому домику, надежно скрытому от чужих глаз в осиновой роще. Вряд ли какому-нибудь случайному путнику хотя бы на мгновение могла прийти в голову мысль искать в этой местности жилье, ведь за пределами Зинагара и предместий не было ничего, кроме холмов и угрюмых рощиц, лишайными пятнами облепивших пологие склоны до самых гор. На горизонте непреодолимой стеной высился Мавларский хребет, грозный и пугающе мрачный, он широкими рукавами обхватывал земли Залмар-Афи и отделял территории людей от горячих песков пустынь Асвен.
Низенькая деревянная изба с покатой крышей, поросшей густой травой, мигала в темноте глазницами окон, где горел слабый свечной свет, разгонявший мягкий мрак ночи. Вокруг дома раскинулся небольшой огород, а на заднем дворе виднелись хозяйственные постройки – грубо сколоченный сарай, почерневшая банька и старый хлев. Давно уже начавший подгнивать невысокий забор местами завалился на бок, и в общем-то выглядел странным и ненужным препятствием вокруг единственной на километры вокруг избы. Узкая вытоптанная тропа вела от распахнутой калитки прямо к просевшему деревянному крыльцу, порожек которого овивал разросшийся вьюнок и мясистые стебли крапивы.
Лантея, скорее по привычке, чем из необходимости, постучала костяшками пальцев по калитке, уведомляя о своем прибытии. Не прошло и мгновения, как дверь избы со скрипом раскрылась, ударившись о стену, и на пороге возникла фигура худой немолодой женщины в темно-зеленом сарафане, державшей догоравший свечной огарок в вытянутой руке. Кутаясь в пуховый платок, она с испугом и одновременно с откровенным изумлением смотрела в сторону тропинки, а ветер развевал ее длинные совершенно седые волосы.
– Тетя! – воскликнула Лантея, и на ее глазах выступили непрошеные слезы.
