Николай Петрович Сироткин
Изумруды Урала
– Ты забываешь, что золото нужно еще реализовать, а для этого необходим опыт и связи, которых у инженера нет. К тому же, как мы дальше увидим, Лачин много времени проводил в тайге, и заниматься переработкой золота он просто физически не мог.
– Получается, что все золото досталось Лачину и Файну?
– Сколько им досталось мы не знаем, но наследники точно не получили ничего. Зачем им с кем-то делиться?
– Ты считаешь, что добычей золота они сейчас не занимаются?
– Точно не знаю, но месторождения, которые обследовал в 1769 году Лачин, давно закрыты. Вспомни заброшенные скиты на реке Ельничной. Скорее всего, это произошло сразу после нападения в 1784 году. К тому времени у них уже был запасной вариант.
– Изумруды! – Опять догадался Соколов.
– В конце 60-х годов на Урале были найдены первые аметисты, а в 80-х началась настоящая «каменная» лихорадка. Вероятно, Лачин поддался всеобщей страсти и тоже занялся поиском месторождений ювелирных камней, в результате чего и были обнаружены изумруды.
– Если я правильно понял, то они завязали с золотом и занялись изумрудами.
– Нельзя исключать, что они продолжали и продолжают заниматься золотом. Вполне возможно, что кроме изумрудов в Европу уходит и российское золото, хотя выгода в этом случае не такая явная. Изумруды имеют большое преимущество перед золотом – высокая удельная стоимость единицы веса. Ты когда-нибудь слышал про бриллиант «Орлов»?
– Только в общих чертах.
– Так вот, Григорий Орлов заплатил за этот бриллиант, весом в двести карат фантастическую сумму – четыреста тысяч рублей. Это по две тысячи рублей за один карат.
– А карат, это сколько?
– Грубо говоря, это одна двадцатая часть золотника, а заплатил он за нее двести золотых десятирублевых монет. Опять же по грубым прикидкам это примерно шесть фунтов золота. Чувствуешь разницу?
– Колоссально!
– Конечно, бриллиант «Орлов» это уникальный камень, зато хорош, как наглядный пример.
– Да уж, куда нагляднее. – Резонно заметил Соколов. – Получается, что Протасов тоже считал, что в этом доме находится склад, только уже изумрудов.
– Думаю, схема осталась прежней, только вместо золота в дом на Луговой стали поступать изумруды. Каким образом об этом узнал Демьян Протасов, я не знаю, но в архивах есть запись, что 2 октября 1797 года он интересовался этим домом, точно так же, как за четырнадцать лет до него Севрюгин. Теперь самое интересное. Кирпичников, которого все считали хозяином этого дома, умер осенью прошлого года. На могиле были проставлены только годы жизни 1732 – 1797, но в церкви при кладбище я узнал, что отпевание проходило 4 октября 1797 года.
– Получается, что он умер 2 октября.
– Совершенно верно. Именно в этот день Протасов со своими людьми был в Екатеринбурге. Кирпичников не умер, он был убит при нападении на дом. Рядом с ним похоронена его жена Анна Ивановна, которая умерла в 1784 году.
– В этом году были убиты братья Севрюгины.
– Правильно, судя по датам на могилах, это произошло 8 марта 1784 года.
– А какая дата стоит на могиле жены Кирпичникова?
– Там стоят только годы 1734 – 1794, но в церковных архивах записано, что отпевание состоялось 8 марта 1784 года. Она, как и ее муж не умерла, а была убита во время нападения Севрюгиных 6 марта 1797 года. Скорее всего, что и братья были убиты тогда же, а 8 марта были найдены их тела.
– Генрих, ты гений! Если я когда-нибудь получу обещанные Федькой генеральские эполеты, то только благодаря тебе. Однако скажу прямо, при всей логичности твоих умозаключений, ни один суд не примет их в качестве доказательств. Более того, если они преступники – алчные и жестокие, то на кой хрен им сдалась эта ювелирная школа, эта возня с крестьянскими детьми и эти бешеные расходы?
– Ты прав, Виктор, это самое слабое звено в моей теории. Скажу сразу, ответа на поставленные тобой вопросы у меня нет. Семен Ильич отзывается о Файне, как о порядочном и честном человеке, а о школе говорит только в превосходных тонах.
– А у тебя есть какие-то сомнения?
– Три года назад, мой дядя, ювелир Вильгельм Брандт, сильно заболел, и мне пришлось вместо него заседать в комиссии по расследованию жалобы детей Московского воспитательного дома. Дядя был одним из главных благодетелей этого детского дома, жертвовал крупные суммы на его содержание. То, что я увидел и услышал на этом разбирательстве, повергло меня в ужас. По документам, деньги на содержание детей выделялись достаточные, однако реально до них доходило не более десяти процентов. Дети страдали от голода, были раздеты и разуты. По их словам нянечки забирали у них все и даже заставляли детей покупать хлеб, а учителя – платить за уроки. Начальство было занято только получением прибыли и вообще не интересовалось жизнью детей, в то время как реально в таких жутких условиях выживал только один из десяти.
– Я могу сразу сказать, Генрих, что вся эта комедия с разбирательством закончилась пшиком.
– Ты прав, Виктор, жалобу детей объявили подложной, с формулировкой, что этого не может быть, потому, что не может быть никогда. При этом часть жалобы воспитанников, где были изложены сексуальные утехи и домогательства служителей, вообще не рассматривалась, а то, что я слышал в приватных беседах, невозможно повторить даже в сугубо мужской компании. Именно поэтому я скептически отношусь к дифирамбам, которые Семен Ильич воздает этой школе.
– Ты что не протестовал против этого решения?
– Я был лишь представителем дяди и не имел право голоса. Я все ему рассказал, и он направил свой протест на имя императрицы, поскольку именно она была главным попечителем этого дома. По всей видимости, до самой императрицы этот документ не дошел, потому что разбираться к дяде пришел один из чиновников ведомства. Он с пеной у рта доказывал, что все написанное дядей лишь плод его больного воображения, а в реальности дети живут как у Христа за пазухой. Кончилось тем, что дядя не выдержал и спустил сладкоголосого чиновника с лестницы.
– И ведомство императрицы не подало на него в суд?
– Конечно, нет. Только представь, какой мог разразиться скандал, если бы в суде дядя начал трясти это грязное белье.
– Мне понятны твои сомнения, Генрих, но, честно говоря, я никогда не слышал в адрес этой школы ничего худого.
Разговор был прерван появлением горничной, которая принесла обеденное меню.
– Виктор, ты будешь обедать здесь?
– Нет, друг мой, уволь. Келья у тебя хороша, но монашеская жизнь не по мне, поэтому я буду обедать в трактире, как все нормальные мужики. Может быть, и ты со мной?
– Нет, Виктор, не хочу расстраивать хозяйку, она так заботится о моем здоровье. Я ее никогда не видел, но мне кажется у нее доброе сердце. Ты говорил, что она вдова и у нее нет детей, может быть, она воспринимает меня как сына?
На лице горничной заиграла озорная улыбка, а Соколова просто распирало от смеха и, зажав рот рукой, он поспешил удалиться.
– Чего ржет? – Задал неизвестно кому вопрос Штейнберг. – Только все настроение испортил.
Сделав заказ, он стал терпеливо ждать, когда подадут обед.
Глава 27. Екатеринбург, 22 мая 1798 года (вторник). Продолжение.
Пришедший утром на службу частный пристав Толстопятов сразу вызвал к себе в кабинет Белавина.
– Я тебе вчера что сказал? Отправить этого столичного драчуна на съезжую. Почему не выполнено?
– Нет никаких оснований для возбуждения уголовного дела и задержания ювелира Штейнберга, ваше благородие.
– Костя, ты что, совсем спятил? Какое уголовное дело? Нужно было всего лишь найти предлог и отправить его на съезжую. Там бы его немного поучили уму-разуму, а утром выпустили на все четыре стороны. Пострадал сын уважаемого в городе человека, такое спускать нельзя.
– Ваше благородие, весь город знает, что этот пострадавший сам виноват.
– Поэтому и нужно было все сделать по-тихому. Нашел предлог, посадил на ночь в кутузку, где его немного помнут в отместку за содеянное, чтобы в следующий раз знал, как себя вести в чужом городе. Внешне это выглядит как недоразумение: ошибочно задержали, а там он что-то не поделил с сокамерниками. А ты что наделал?
– Так я и хотел сделать все, как вы сказали, но вмешался адвокат Гринберг.
Толстопятов вылупился своими лягушачьими глазами на помощника, пытаясь осмыслить только что сказанное. Его гладко выбритое круглое лицо приобрело пунцовый оттенок.
– А этому что здесь понадобилось?
– Он адвокат мадмуазель Шторх.
– Какой адвокат? Какой мадмуазель Шторх?– Перешел на крик частный пристав. – У тебя, что крыша поехала? Я же четко сказал: нет никакого уголовного дела, нужно было просто разыграть дурачка и по какому-то невинному предлогу отправить этого ювелира на одну ночь в камеру, а утром выпустить. Дело выведенного яйца не стоит, а ты сочинил на пустом месте целый роман, даже адвоката приплел.
– Ваше благородие, я именно так и поступил: пригласил Штейнберга для беседы, во время которой и собирался найти этот самый предлог, но тут появился Гринберг …
– И все тебе испортил! Я это уже слышал! – Съязвил начальник.
– Наоборот, Кондрат Филимонович, адвокат Гринберг оказал нам огромную услугу и уберег от крупных неприятностей.
Окончательно запутавшийся Толстопятов опять вылупился на стоявшего перед ним помощника.
– Какие еще неприятности? – Наконец выдавил он.
– Всем известно, что драка началась из-за мадмуазель Шторх.
– Это весь город знает.
– Вот! Как только я взялся за Штейнберга, тут же появился адвокат Гринберг, представляющий интересы мадмуазель Шторх с ее собственноручными показаниями. Там черным по белому написано, какими словами ее обзывали подгулявшие купеческие сынки.
– Ну и что? Она не княжна и не графиня, а всего лишь дочь учителя математики.
– Все это так, но не надо забывать, что она работает в школе у Файна.
– Это всем известно, мало ли кто работает у Файна.
– Но и это еще не все Кондрат Филимонович. Она крестница Файна.
– Ты что несешь? Какая крестница?
– Любимая. Он в ней души не чает. Вы что не знали? Все знают! Теперь представьте себе, что будет, если вся та грязь, что несли подвыпившие купчики в адрес мадмуазель Шторх, выльется на улицы города.
Частный пристав, уже красный как вареный рак сидел за столом, тупо уставившись в одну точку, пытаясь осмыслить ситуацию изложенную помощником.
– Собственно говоря, мы не собирались даже упоминать имя мадмуазель Шторх. – Промямлил он.
– Правильно! Однако Штейнберг сразу заявил, что зачищал честь и достоинство девушки, а тут еще и Гринберг подошел.
– Как она так быстро сообразила нанять адвоката?
– Не она, Кондрат Филимонович, а он. Адвоката нанял сам Файн!
– Так Гринберга нанял Густав Францевич?
– В том-то все и дело! Как я мог игнорировать этот факт? Никак! Пришлось извиниться, сказав, что вышла ошибка и отпустить Штейнберга. Гринберг обещал уладить все формальности с Файном. Вы не волнуйтесь так, Кондрат Филимонович, я все взял на себя, ваше имя даже не упоминалось, тем более что вчера вы были в отъезде по служебной необходимости.
Всем было известно, что вчерашний день Толстопятов провел в соседней деревне у своей давней любовницы, однако Белавин понял, что уже довольно застращал своего начальника, поэтому решил закончить этот спектакль на мажорной ноте.
– Так ты не сказал Гринбергу, что получил указание от меня?
– Как можно, ваше благородие. Когда я понял, что в деле замешан Густав Францевич, я сразу дал задний ход и, сославшись на якобы имевшую место ошибку, извинился и отпустил Штейнберга.
– С мадмуазель Шторх понятно, а какой интерес у Файна к Штейнбергу?
– Это секрет, но Гринберг мне все разъяснил. Штейнберг – ювелир двора Марии Федоровны, он обслуживает императрицу, ее дочерей и фрейлин и здесь он находится по вопросам закупки уральских самоцветов у Файна.
– Бог мой! Еще чуть-чуть и вляпались бы так, что хрен отмоешься.
– Это вас Мордвинов подставил.
– Наверняка знал подлец, что эта Шторх крестница Файна. Ну, погоди! Придет, я из него отбивную сделаю, чтобы в следующий раз неповадно было честных людей порочить. Ты правильно все сделал Константин. – Резюмировал Толстопятов уже спокойным голосом. – Закрой дверь и достань там из шкафа бутылочку и два стакана. Легко отделались, это надо обязательно отметить.
Одной стопкой не обошлось, пришлось повторить, но процедура явно помогла. Начальник полностью успокоился, его лицо приняло привычный цвет, а сам он опять стал наглым и самоуверенным. Поняв, что его миссия закончена помощник частного пристава поспешил удалиться с чувством выполненного долга.
Ближе к вечеру появился Соколов.
– Виктор, я вот о чем подумал: мы прибыли в Екатеринбург в воскресенье 13 мая и рано утром в понедельник 14 мая уехали в Невьянск. Вернулись во вторник 15 мая к обеду и нас уже ждали. Точнее, не нас, а именно меня. Как они могли так быстро узнать, где именно я остановился?
– Хорошо соображаешь, Генрих, но с большими задержками. Это, наверное, из-за травмы головы.
– Ты все шутишь, а я серьезно.
– Я не шучу. Ты совершенно правильно ставишь вопрос, только вот задать его нужно было еще неделю назад.
– А ты его себе задавал?
– Не только задавал, но и нашел ответ.
– Неужели? – Штейнберг с радостным видом присел на кровати. – Виктор, будь так добр, поделись с больным другом своими открытиями.
– Нашли тебя, через местную полицию. Сразу по приезду я отдал наши паспорта Войцеху Каземировичу для регистрации, что он и сделал в понедельник утром. Регистрировал нас он в канцелярии первого участка у письмоводителя Рябова.
– Нужно срочно потрясти этого Рябова.
– Именно это я и сделал.
– Каким образом?
– Я немного знаком с помощником пристава Белавиным, который тебя допрашивал. Как только вы с Гринбергом уехали, я прошел к нему, обрисовал ситуацию, и мы довольно быстро нашли общий язык. Он вызвал в кабинет секретаря Рябова и тот быстро признался, что за десять рублей помог одному из приезжих, некоему Малахову, найти его «друга» Штейнберга, с которым они якобы давно не виделись.
– Эти приезжие, как я понимаю, тоже регистрировались у Рябова?
– Совершенно верно, Генрих и проживают они в доме вдовы Котельниковой на Московской улице. Сама вдова там не живет, дом достался ей в наследство от родителей, и она сдала его на три месяца двум приезжим господам из Москвы – Малахову и Сидорову.
– Теперь нужно проверить, сколько их там проживает?
– Уже проверил – двое. Один из них, пока не знаю кто: Малахов или Сидоров и помогал спасать тебя от озверевших купеческих сынков.
– Вообще ничего не понятно! Может взять их и потрясти?
– Я тоже так думал, Генрих, но что это даст? Если они люди Дулова, то простые пешки. Им сказали следить за тобой, вот они и следят, а что и зачем им без разницы, никто не будет их посвящать в детали. Поэтому я предлагаю просто последить за ними некоторое время.
– Пожалуй ты прав, Виктор. У тебя есть шампанское?
– У меня нет, но есть у Каземирыча.
–Возьми у него бутылку, только чтобы никто не видел.
– Это мы сейчас устроим.
Через пять минут Соколов вернулся с бутылкой шампанского и двумя бокалами. Открыв бутылку и разлив пенистую жидкость, он посмотрел на Штейнберга.
– Итак, за что будем пить?
– Я хочу извиниться перед тобой Виктор и заявить, что был не прав в отношении тебя.
– Честно говоря, я ничего не понял.
– Когда Федор Васильевич навязал мне твое общество, я был уверен, что все придется делать самому, а ты будешь лишь обузой в этом деле. Сейчас я признаю, что был не прав и приношу тебе свои извинения. Ты оказался не только толковым напарником, но и прекрасным другом. Я признаю свою ошибку, благодарю бога за то, что он свел нас в это непростое время и предлагаю выпить за тебя.
Штейнберг поднял свой бокал, но Соколов не поддержал его.
– Спасибо. Генрих, за эти слова. Не буду скрывать, что мне приятно их слышать, но уж если ты решил покаяться, то разреши и мне сделать, то же самое. Когда я впервые увидел тебя и прочитал письмо Федора, то был полностью уверен, что мне придется все делать самому, правда, очень быстро я понял, что ошибся. Поэтому я тоже хочу извиниться перед тобой за эти, не делающие мне чести мысли. Сейчас я рад, про провидение свело нас вместе.
– Это провидение вообще-то имеет конкретное имя – Ростопчин Федор Васильевич.
– Вот за него и выпьем!
Шампанское быстро закончилось.
– Как насчет ужина? – Спросил Соколов, посмотрев на часы.
– Согласен, вот только горничная что-то задерживается.
– Ты что, так и будешь на шее у хозяйки сидеть?
– Конечно, с моей стороны это наглость, здесь ты прав. Однако, приятно, когда о тебе кто-то заботится. Ты не находишь?
– Не знаю, поскольку последним, кто обо мне заботился, была моя мама. Это было так давно, что я даже не могу вспомнить ее лицо, не то, что какие-то ощущения.
– Вот и у меня тоже самое. Раньше я как-то не обращал на это внимание, а сейчас, когда наша сердобольная хозяйка проявила такое участие в моей судьбе, я вдруг понял, чего был лишен все эти годы. Ты говорил, что она вдова и не имеет детей?
– И что дальше?
– Ничего, я просто подумал, что она относится ко мне, как к сыну. Кажется, это называется нерастраченный материнский инстинкт.
В это время раздался стук в дверь, и появилась запоздавшая горничная, однако, на этот раз у нее в руках не было меню.
– Добрый вечер, господа, – прощебетала она, делая книксен, – барыня и барышня просили узнать, не откажитесь ли вы поужинать вместе с ними.
Соколов подошел к горничной и взял ее за руку.
– Дитя мое, как тебя зовут?
– Фрося. – Засмущавшись, ответила девушка.
– Прекрасно, а теперь Фрося объясни нам, кто такие барыня и барышня?
– Серафима Дмитриевна и ее компаньонка.
– Вот, теперь понятно. И куда конкретно нас пригашают?
– Ужин будет в комнате барыни на втором этаже, я вас провожу.
– Фрося, нам нужно полчаса, чтобы привести себя в порядок.
– Хорошо, я вернусь за вами через тридцать минут.
– Генрих, тебе не кажется, что неудобно идти в гости к дамам с пустыми руками?– задал вопрос Соколов, как только за горничной закрылась дверь.
– Что ты предлагаешь?
– Давай четвертной билет, сейчас сообразим.– Сказал Соколов и, получив ассигнацию, вышел в коридор. Вернулся он минут через пять, вполне довольный.
– Все уладил, сейчас доставят шампанское и торт из трактира «Париж».
К приходу горничной они успели переодеться и предстали перед дамами в полном параде.
– Серафима Дмитриевна, вы как всегда очаровательны! – Шедший впереди Соколов нагнулся, прильнув к протянутой руке и Штейнберг, наконец, смог воочию увидеть хозяйку дома. Увиденное им было настолько далеко от его представлений, что он застыл на пороге комнаты как каменное изваяние. Перед ним стояла красивая девушка лет двадцати с небольшим, в простом зеленом ситцевом платье, с лукавой улыбкой на полных губах и милыми ямочками на круглых щеках.
– Виктор Алексеевич, сколько раз я просила, чтобы вы оставили эти ваши дешевые комплименты. Вполне достаточно простого приветствия. Представьте, пожалуйста, вашего друга, а то он так и будет стоять на пороге.
– "Pardon, Madame". – Соколов посторонился. – Разрешите представить: Штейнберг Генрих Карлович, ювелир двора ее императорского величества.
– Рада познакомиться с вами, Генрих Карлович. – Хозяйка сделала два шага навстречу Штейнбергу и протянула ему руку.
Штейнберг продолжал столбом стоять на пороге, во все глаза, смотря на хозяйку, и казалось, он вообще ничего не слышал. Соколов двинул его в бок.
– Генрих, поприветствуй Серафиму Дмитриевну.
Штейнберг очнулся, энергично схватил руку хозяйки и трижды подряд приложился.
– Очень, очень рад знакомству. – Единственное, что он мог вспомнить из заготовленной заранее речи.
– Генрих, оставь руку Серафимы Дмитриевны в покое. – Соколов еще раз ткнул Штейнберга по ребрам.
– Господа, разрешите мне представить вам мою компаньонку – Анну Германовну Шторх.
Только тут друзья обратили внимание на стоящую в тени высокого фикуса молодую девушку. На вид ей было не более восемнадцати лет.
– «Oh mein Gott»! – воскликнул Штейнберг, чуть ли не бегом направившись к девушке. – Это вы?
– Что это с ним? – Спросил Соколов.
– Это девушка, ради которой он ввязался в драку.
Поскольку Штейнберг завладел левой рукой Анны Францовны и, судя по всему, не собирался ее отпускать, Соколову пришлось довольствоваться правой.
– Очень приятно познакомиться. Вы действительно ангел.
– Виктор Алексеевич, вы опять за свое. – Улыбаясь, оборвала словоизлияния Соколова хозяйка.
– Простите, но я только повторил слова, которыми Генрих описал свою незнакомку. Когда я спросил его, как выглядит девушка, ради которой он полез в драку, он так и сказал: Она – ангел! Генрих, отпусти Анну Францевну, ты ей руку сломаешь.
– Что? – Рассеянно спросил Штейнберг. – Ах да! "Pardon mademoiselle", очень рад познакомиться. – Приложившись, очередной раз к изящной ручке, Штейнберг с видимым сожалением отпустил ее.
– Господа, прошу всех за стол. – Хозяйка взяла маленький колокольчик и позвонила.
Тут же открылась дверь и вошла знакомая горничная с неизменным меню в руках.
– Мы не в курсе ваших гастрономических пристрастий, поэтому вам придется самим сделать заказ.
– А дамы? – Не удержался Соколов.
– О себе мы уже позаботились.
Видя, что Штейнберг не проявляет никакого интереса к происходящему, Соколов взял инициативу в свои руки, точнее меню.
– Генрих, как насчет консоме с мясными пирожками и бифштекса?
– Хорошо, я согласен.
Горничная удалилась выполнять заказ, а на пороге появился управляющий.
– Разрешите, Серафима Дмитриевна?
– Входите, Войцех Каземирович. Что там у вас?
Поляк боком протиснулся в комнату. В одной руке у него была корзинка, из которой выглядывали горлышки четырех бутылок шампанского, а во второй большая коробка с тортом, перевязанная шелковой красной лентой с пышным бантом на крышке.
– Вот, пан офицер, все как вы заказывали.
– Торт свежий?
– Только что изготовили. Специальный заказ купца Лопатина, француз ни в какую не хотел отдавать, но когда узнал, что это для пана офицера, тут же пошел на попятную и даже сделал скидку.
– Никогда бы не подумала, что Виктор Алексеевич пользуется такой популярностью в нашем городе? – С удивлением заметила хозяйка.
– А вы не знали?– Улыбнулся старый поляк. Все хорошо помнят, что случилось несколько дней назад, и никто не горит желанием провести месяц в постели с переломанными ребрами и ногами.
– Своеобразная у вас манера, Виктор Алексеевич, завоевывать сердца жителей нашего города.
– Это досадное недоразумение. – Категорично заявил Соколов, по-хозяйски устанавливая в центре большого стола торт и шампанское.
– Думаю, жертвы этого «досадного недоразумения» еще не скоро придут в себя.
– Эти жертвы, получили то, что заслуживали, или вы с этим не согласны?
– Согласна, тем более что пострадавшей и невольной виновницей случившегося оказалась моя лучшая подруга. Анна Францевна хотела лично поблагодарить вас, вот мы и решили устроить этот ужин. Правда, наше приглашение несколько нарушает правила этикета, но здесь мы полностью полагаемся на вашу порядочность.
– О чем речь, Серафима Дмитриевна, вы имеете дело с джентльменами.
– Мы уже в этом уже убедились. Кстати, откуда это изобилие, Виктор Алексеевич? До меня доходили слухи о ваших финансовых затруднениях.
– Это наглая ложь, Серафима Дмитриевна,– с наигранным возмущением заявил Соколов, – и я даже знаю, кто именно распространяет эти гнусные сплетни.
– Оставьте в покое, старого слугу, Войцех Каземирович только дословно передал ваши собственные слова.
– Он меня не правильно понял, я лишь имел в виду, что у меня нет мелочи.
Глава 28. Екатеринбург, 22 мая 1798 года (вторник). Окончание.
Эта словесная перепалка была прервана появлением горничной. Когда стол был сервирован, и все расселись по местам, Соколов разлил шампанское. Первый тост, как и положено, выпили за знакомство, а вот со вторым произошла заминка. Когда Соколов начал разливать шампанское, хозяйка его остановила.
– Виктор Алексеевич, врач разрешил Генриху Карловичу только один бокал шампанского.
– Неправда, Серафима Дмитриевна, – возразил Соколов, – этот коновал сегодня обследовал Генриха, нашел его полностью выздоровевшим и ограничил потребление шампанского двумя бутылками. Вот справка. – Он достал из кармана мятый листок бумаги и подал его хозяйке.
Серафима Дмитриевна, не читая, скомкала бумажку и положила ее на край стола.
– Врач действительно сегодня приходил, но не для того, чтобы осмотреть пациента, а с жалобой на вас, Виктор Алексеевич. Он уверяет, что вы отловили его во время обеда в трактире и, угрожая переломать ноги, заставили написать эту липовую бумагу.
Произнося свой монолог, она внимательно смотрела на Соколова, а на ее губах блуждала все та же лукавая улыбка.
– Вот, вы сами признали, что он его даже не осматривал. Генрих лучше любого врача чувствует, что можно, а что нельзя.
– Сделаю исключение и соглашусь с вами, Генрих Карлович, действительно взрослый человек и может сам решать, сколько ему выпить.
Ты слышал, Генрих, – весело заключил Соколов, разливая шампанское, – твой ангел хранитель разрешает тебе сегодня напиться.
– Не надо переиначивать мои слова, Виктор Алексеевич, я этого не говорила.
Прерывая очередную перепалку, молчавшая до сих пор Анна Францевна встала и подняла свой бокал.
– Господа, я хочу лично поблагодарить присутствующих здесь мужчин за их благородный поступок.
Все встали, чокнулись, выпили и продолжили ужин.
– Генрих Карлович, как вам удалось так быстро разобраться с местной полицией?
– Тут нет никакой моей заслуги, Серафима Дмитриевна, все сделал этот адвокат Гринберг. Кстати, Анна Францевна, я хочу попросить вас забрать свое заявление.
– Мое заявление? Но я не могу этого сделать.
– Поймите, мне неприятно, что ваше имя будет фигурировать в деле, и весь город будет повторять эти гадости.
– Я все понимаю, Генрих Карлович, но я не могу выполнить вашу просьбу.
– Почему?
– Я не писала никакого заявления.
– Как так? Адвокат сказал, что у него на руках заявление, написанное вами собственноручно. Вы нанимали Гринберга?
– Нет, я вообще узнала о том, что вас забрали в полицию только от Серафимы Дмитриевны. У меня были занятия, когда появился посыльный с запиской, и я тут же пошла к директору. Он выслушал меня и сказал, что сам во всем разберется.
– Подождите! – Остановил девушку Штейнберг, – я ничего не понимаю. Какие занятия? Какой директор?
– Анна Францевна работает в ювелирной школе, – решила пояснить хозяйка, – она учитель математики. Директор школы – Густав Францевич Файн.
– Вы учитель математики?
– Вас это удивляет? – Анна, слегка прищурив свои карие глаза, внимательно посмотрела на Штейнберга. – Мой папа преподавал математику в Дрезденском университете, до того, как приехал в Россию. Здесь он обучает мальчиков, а я девочек. Наш директор, Густав Францевич очень щепетилен в вопросах морали и изначально полагал, что учителя и обслуживающий персонал в отделении для девочек должен быть женского пола. Когда возникла проблема с учителем математики, отец предложил мою кандидатуру и после небольшого экзамена меня приняли.
– Это поразительно,– искренне восхитился Штейнберг, – вы должно быть хорошо знаете математику?
– Господа, – опять вмешалась хозяйка, – вы можете проверить это, посостязавшись с Анной Францевной, например, в решении задач.
– Нет уж, увольте. – Открестился Соколов.
– А вот я с удовольствием приму вызов. – Возразил ему Штейнберг.
– Давайте лучше вернемся к этому адвокату, как его…
– Гринбергу. – Подсказал своему другу Штейнберг. – Получается, что его нанял Файн.
– А что вообще произошло в полиции? – Поинтересовалась хозяйка.
– Я и сам толком не понял. Во время нашей беседы в кабинет ворвался Гринберг и заявил, что он мой адвокат, хотя я его не нанимал. Затем он предъявил какие-то бумаги, утверждая, что у него на руках заявление моей невесты Анны Францевны Шторх…
– У тебя с головой все нормально, ты ничего не напутал? – Перебил его Соколов.
– Нет, он именно так и сказал.
– И что было дальше?
– Ничего. Гринберг попросил меня подождать в коридоре и о чем они там говорили, я не знаю. Он вышел через пятнадцать минут, сказал, что все уладил и отвез меня назад. От денег он отказался, сказав, что ему уже заплатили.
– Господа, давайте прекратим эту дискуссию. – Решительно заявила хозяйка. – У адвокатов свои методы работы и если Исаак Соломонович решил, что для дела Анна Францевна должна на время стать вашей невестой, значит, так было нужно. Не будем забывать, что и у него тоже не было времени на подготовку, он действовал экспромтом. Главное, что все утряслось.
– Вы забываете, Серафима Дмитриевна, что работа адвоката стоит денег. Получается, что Файн заплатил за меня, хотя никогда меня и в глаза не видел.
– Почему вас это так беспокоит?
– Понимаете, я с детства привык рассчитывать только на себя. Я всегда жил по средствам и никогда ни у кого не одалживался. У меня есть богатый дядя, который заменил мне отца, и помог отрыть свою мастерскую, но даже с ним я расплатился. Он понял меня и взял деньги, когда я объяснил ему свою жизненную позицию. А что получается сейчас? Вы, Серафима Дмитриевна содержите меня, а Густав Францевич платит адвокату, чтобы вызволить меня из полиции. Это не справедливо.
– Напрасно так разволновались, Генрих Карлович. Мне нравится ваша жизненная позиция, скажу больше – я разделяю ваши взгляды и придерживаюсь тех же принципов. После смерти мужа мне пришлось уволить управляющего и самой вести дела, правда, лучше от этого не стало, но я верю в свои силы, верю, что смогу исправить ситуацию. Если бы не эта вера и поддержка Анны, я бы, наверное, давно все бросила. Местные купцы смеются над нами, но мы не собираемся опускать руки и постараемся делом доказать, что женщины могут работать не хуже мужчин.
– Желание похвальное, но без мужчин все равно не обойтись. – Заметил Соколов. – Вам нужен грамотный инженер.
– Виктор Алексеевич, моя благодарность будет безграничной, если вы найдете мне такого специалиста. – Казанцева допила остатки шампанского. – Господа, мы совсем забыли про торт, давайте пить чай.
Наслаждаясь душистым напитком и нежным, таявшим во рту тортом компания продолжила беседу.
– Генрих Карлович, – начала слегка раскрасневшаяся от выпитого вина юная Шторх, – вы действительно ювелир двора ее императорского величества?
– Я на самом деле ювелир, а вот относительно двора императрицы, это явное преувеличение.
– Ну как же, – возмутился сидевший напротив Соколов, – ты сам рассказывал, что изготовил бриллиантовое колье для фрейлины императрицы.
– Не изготовил, а всего лишь отремонтировал. – Поправил друга Генрих.
– Какая разница? Если они не поленились ради этого заказа приехать к тебе из Петербурга в Москву, значит, слава о твоих способностях уже достигла столицы.