Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
Тянь
Тянь. «Небо». Высшая сакральная инстанция, которая появилась в Раннем Чжоу и которая продолжала оставаться таковой на протяжении всей истории традиционного императорского Китая.
Китайское Тянь не следует хоть как-то отождествлять с нашим европейским понятием «Бог», которое имеет выраженные антропоморфные черты. Китай никогда не знал понятия Бог, и до сих пор не знает, т. к. непреодолимым препятствием к такому знанию всегда была существовавшая иероглифическая письменность. И с другой стороны, Небо-Тянь также не следует понимать, как что-то подобное Абсолюту индийской духовности (Бра́хман), заявленной в Упанишадах.
Тянь древних китайцев и Конфуция – это бесстрастный, пусть и одушевленный, Вселенский Закон или Принцип, который с безукоризненной тщательностью (как некий совершенный «механизм») отслеживает поведение каждого человека, поощряя его справедливые (праведные) поступки и наказывая за неправедные. Причем, действие такого Закона распространяется не только на время земной жизни человека, но и на его посмертное существование. Китаец, знакомый с практикой Дэ, полагал, что время пребывания человека на земле – это только небольшая часть его жизни. Традиционно считается, что «китайское Небо» олицетворяется ночным небосводом, который из года в год равномерно вращается вокруг Полярной звезды, не меняя ни в чем свое тысячелетнее поведение.
Можно вполне обоснованно предположить, что появление категории Тянь в Раннем Чжоу – вместо традиционного Шан-ди (Высшего, Верховного или Верхнего предка) предшествующей династии Шан-Инь (в названии династии шан – это уже другой иероглиф) – объясняется получением Вэнь-ваном особого духовного опыта, аналогичного евангельскому опыту «раскрывшегося Неба», который Христос получил во время своего Крещения на Иордане. Этот опыт зафиксирован также в Дао Дэ цзине (чжан 10: «Небесные врата открываются и закрываются, – можешь ли быть как самка…»), и он является стандартным для человека, независимо от эпохи и национальной принадлежности. Например, подобный опыт имели русские дореволюционные старцы Силуан Афонский и о. Варсонофий, что зафиксировано в их биографиях.
Опыт заключается в том, что над человеком в какой-то момент времени вдруг совершенно неожиданно для него самого раскрывается Небо (правильнее сказать, «раскалывается», «разверзается», – греческое схи́дзо, как это описано в евангельском тексте у Марка, см. Мк. 1:10). Во время этого опыта привычное для нас небо неожиданно сбрасывает с себя покрывающую его «завесу», и взору человека открывается что-то несравненно более волнующее, прекрасное и захватывающее: какое-то невероятное и удивительное Вселенское пространство. При этом какого-то зримого или осознаваемого человеком «перехода» от обычного состояния «неба» к новому – нет. Это происходит так, что это уже произошло. Обратный процесс – процесс возвращения к «обычному небу» – происходит иначе: то, что было чудом, постепенно размывается и замещается тем, что всем нам хорошо известно.
Это «новое Небо» предстает перед человеком в совершенно измененном, необычном виде. Человек как будто оказывается в центре, «на дне» какого-то огромного животворящего котла брызжущей жизни, вертикальные стенки которого раздвигаются до самого горизонта. А высоко вверху и по сторонам – одно восхитительное новое Небо-пространство, состоящее из какой-то высшей неземной Гармонии, из неведомой «музыки планет», – торжествующее, залитое Светом, восхитительно прекрасное, величественное, бездонное, нетленное, вечно счастливое и наделенное Высшим Сознанием.
Это и есть сфера обитания тех «духов верха», которые обладают сознанием. Фактически, это и есть тот прекрасный «Рай», в котором должна оказаться душа такого человека после смерти. В китайском опыте «просветления сердца» (мин синь) или, иначе, – «расширения сердца» (как это сказано в Псалме Давида, Пс. 118:32) человек как бы «узнаёт» про этот Рай, – ему открывается это сердечное знание. А в опыте «раскрывшегося Неба» человек этот Рай уже видит воочию и в этом Раю оказывается непосредственно. Опыт «Неба» – выше опыта «сердца».
Здесь особо следует отметить следующее. Иероглиф Тянь содержит в своем рисунке – и изначально содержал – уже известный нам сакральный знак «верх». Поэтому целесообразно сравнить графику этих двух важнейших иероглифов Раннего Чжоу – Тянь и Жэнь. Оба они составлены из двух одинаковых знаков: «человека»-жэнь и «верха»-шан. Но если в иероглифе Жэнь тот «человек», который обозначен ключевым знаком, пребывает рядом («на отдалении») с «духами верха», то в Тянь – местопребывание «человека» (этот знак представлен в виде полного иероглифа-«циркуля») и «духов верха» уже совмещено и является одним и тем же. При этом верхняя точка графики жэнь совпадает с верхней чертой знака шан. В своем смысловом понимании Тянь – это, фактически, рисунок человека, достигшего уровня «духов верха». Или, иначе, это рисунок человека, уже на земле принятого этими духами в свой мир.
И здесь у любого исследователя древнекитайского языка возникает закономерный вопрос: как случилось, что вся история династии Шан не знала слова «небо», если иероглиф Тянь появляется только в Чжоу? Ведь небо – это то, с чем встречается любой человек, и что он видит перед своими глазами ежедневно. И несмотря на то, что лексикон древнекитайского языка во время династии Шан был очень ограничен, он обязательно должен был содержать в себе эту важнейшую категорию человеческого бытия. Исследователи же не видят привычного для нас «неба» в лексиконе династии Шан. И тем не менее, такое слово имеется. С той только разницей, что менталитет древнего человека – и особенно китайца с его сугубой практичностью – был не таким, как у нас.
Практичный китаец протягивал руку вверх, «щупал» пространство – и ничего там не обнаруживал. Он влезал на дерево и пытался ощупать то, что было выше, – и опять ничего не находил. Строил высокую сторожевую башню, но вокруг нее по-прежнему была пустота. Для древнего китайца наше небо было «ничем», и поэтому экивалентом такому «небу» служил иероглиф шан – «верх», «наверху», «верхи». Каких-либо представлений о «воздухе» и об «атмосфере» – а следовательно, и наличия отображающих эти понятия иероглифов – не было не только в Шан, но, скорее всего, и в течение всего периода Западное Чжоу.
Но и это еще не всё. Такое китайское шан вовсе не соответствовало нашему ни к чему не привязанному абстрактному «верху». Главным содержанием или «наполнением» этого китайского шан были те невидимые духи, которые эту беспредельную «высь» населяли. И только из такого мировоззрения может проистекать восприятие (но не олицетворение!) китайцами всех невидимых «ветров», которые гуляют на этом «пустом» пространстве, – в качестве неких всесильных «духов». То же самое можно сказать и о (тоже «невидимых») сторонах света: «запад-вовсток-север-юг» и обязательный для китайца «центр», как пятая «сторона света». Это тоже – «духи севера», «духи запада» и т. д.
Итак, понятие «небо» изначально присутствовало в древнекитайском языке и оно целиком перешло в язык Чжоу, – как в виде отдельного иероглифа шан (его более поздний восприемник шан-«перпендикуляр» – это уже действительно эквивалент нашему «верху»), так и в качестве составного знака, входящего в иероглиф Тянь, – того Тянь, которое впоследствии действительно приобрело значение обычного «неба», не изменив при этом своего начертания (за исключением того, что вследствие утраты знания древнего шан в таком позднем Тянь его нижняя черта могла оказаться короче верхней). При этом все те конкретные объекты, которые выделялись глазом на этом «пустом» небесном пространстве, имели в языке соответствующие наименования: «звезды», «облака», «солнце», «луна». Следует отметить, что аналог такому «пустому» небу мы видим и в языке древнегреческом: «небо»-урано́с – это, если конкретизировать, греческий бог Уран, который олицетворял собой ночное «многозвездное» небо (поэтому этот бог – «многоокий»). То есть фактически, греческое урано́с – это, как и в китайском, не само «небо», а те звезды, которые ночью видны человеческому глазу в виде «светящихся точек» и которые небо «наполняют» или очерчивают его границы.
Мы отвлеклись, а вывод из всех этих рассуждений следующий. Тянь Раннего Чжоу – это вовсе не «обычное небо», а то пространство над землей, которое населено различными духами, и которое открывается взору человека во время получения опыта «раскрывшегося Неба». Тянь – это сакральная «невидимая высь» с пребывающими в ней «духами верха» – духами тех людей (отсюда в знаке Тянь иероглиф жэнь), которые получили при жизни опыт «раскрывшегося Неба». Образно говоря, Тянь чжоусцев – это «обитель духа Вэнь-вана». А отсюда, Поднебесная чжоусцев (Тянь ся, где ся – «низ», «внизу») – это не те земли, которые расположены «под небом», а тот земной китайский мир, который находится под защитой – пребывает «под омофором» – духа Вэнь-вана и всех подобных ему «духов верха».
Это и есть Тянь Конфуция – великого Учителя Китая, который такой опыт «раскрывшегося Неба» тоже имел. И именно этот духовный опыт и Вэнь-ван, и Конфуций (но и Христос тоже) – восприняли в качестве тянь мин – т. е. «Небесного мандата» или «Небесного повеления». Первый из них – в качестве «мандата» на справедливое правление китайским народом и низвержение династии Шан-Инь, второй – в качестве «мандата» на открытую проповедь Учения о Вэнь. Ну а Христос – в качестве «мандата» на проповедь о том «Отце» – Элохи́ме, который евреям был неведом, хотя и присутствовал в их Священном Писании.
Отличие опыта Христа от всех остальных получателей подобного опыта заключается в том, что сразу после того, как над Ним «раскрылось Небо», – на Него «сошел Дух Святой» и Он услышал благоволение «Отца». И здесь опять приходится уточнять и исправлять традиционное понимание этих слов. В исходных семитских языках, к которым относятся еврейский (библейский иврит) и мандейский (разновидность арамейского языка), существительное «дух» имеет женский род (руа́х, ру́ха), а не средний, как в греческом языке (пне́вма), и не мужской, как в языке коптском (тоже пне́вма – слово, заимствованное из евангельского лексикона, но при переходе в коптский оно приобретает мужской род, т. к. грамматического среднего рода в египетском языке не существовало). Об этом, к сожалению, не знали создатели христианского Символа Веры, собиравшиеся на первые Вселенские Соборы, т. к. это были в основном египтяне-копты и грекоязычные евреи. В любом случае это были люди, которые семитскими языками не владели. А если бы владели, в таком случае Символ Веры в его традиционном прочтении никогда бы не смог появиться.
Духовно грамотный человек прекрасно понимает, что подобное условное евангельское описание «слов Отца» и «сошествия Духа» не имеет ничего общего с подлинной духовной реальностью. Образно говоря, на Иисуса снизошла «благодать» в виде Высшей «муже-женской четы», представляющей собой андрогенат Элохима (описано в первом стихе Шестоднева). В практическом плане это равносильно тому, что человек-Иисус при своем Крещении получил последовательно два базовых духовных опыта: первый – это «раскрывшееся Небо», а второй – это то Setúr Упанишад, о котором нам еще предстоит говорить.
Подлинную духовную реальность описать словами человеческого языка невозможно, и это справедливо даже для самого низшего духовного уровня – для мира «духов». Но и духи – они тоже «вверху», если являются благими. Эти китайские духи, обладающие сознанием, если как-то и могут «разговаривать» – если нам рассуждать логически, или как бы «со стороны», – то должны обмениваться не словами, а какими-то мыслеформами. У духов нет нашего «языка во рту», наших легких, и того окружающего воздуха, который служит для переноса звуков человеческой речи. Поэтому их «разговор» – если они того пожелают – понятен без слов, как русскому, так и еврею Павлу, и индусу, и китайцу, но и Христу.
А отсюда однозначно следует, что евангельских слов «Отца» – «В Тебе Мое благоволение» – не было произнесено ни на греческом языке, ни на языке арамейском. Как не было в реальной жизни и Духа в виде «голубя». И опять поправим. Если вести речь о греческом подлиннике, то евангельское перистера́ – это «голубка», а не традиционное для всех переводов «голубь» (в этом случае стояло бы перистеро́с). Евангелист Матфей, который был евреем, писал Евангелие на греческом языке, но при этом знал семитский, и поэтому назвать руах «голубем» он просто не мог. Этот «посыл» от «Отца» сам Иисус понял именно так, – как благоволение. И Он здесь ничего не придумывал. Причем, понял Он этот «посыл» только благодаря участию «невидимого» Духа. И Тянь мин – «небесный мандат» – тоже понимается человеком именно так. И вот к такому способу «передачи информации» ближе всего не наша «буквенная азбука», а древние рисунки иероглифов времени Конфуция: беззвучные и мгновенно схватываемые.
Цзюнь цзы
Цзюнь цзы. Традиционное конфуцианское понимание, а следовательно, и перевод этого китайского выражения – это «благородный человек», имеется в виду мужчина. Иероглиф цзюнь означает «правитель», «государь», а цзы – это уже известное нам «сын», т. е. в буквальном прочтении – «сын правителя».
Это выражение было известно до Конфуция, и оно часто встречается в «Книге стихов» (Ши цзин). Конфуций его заимствовал, но использовал в измененном значении – в качестве духовного аналога широко известному древнекитайскому выражению Тянь цзы – «Сын Неба», которым именовался верховный правитель (ван) государства Чжоу, получивший от «Неба» «небесный мандат» (Тянь мин) на правление Поднебесной (Тянь ся). В Раннем Чжоу (то есть задолго до Конфуция) термином цзюнь цзы именовались сыновья именитых аристократов, возраст которых обязывал их начинать практику «стяжания Дэ», используя для этого тексты Ши цзин.
Цзюнь цзы по своему статусу совершенно сознательно поставлен Конфуцием ниже Тянь цзы. По Учению Конфуция Цзюнь цзы – это тот человек, который следуя древнему пути Чжоу, повторил опыт Вэнь-вана – опыт «просветления сердца» (мин синь) – в качестве (как сказано на древних жертвенных сосудах) «совершенного Дэ» (и Дэ). И здесь следует пояснить читателю, что́ именно подразумевали древние под выражением «обычное Дэ» (слово «обычное» всегда опускалось), а что означало «совершенное Дэ»? Причем, оба эти выражения предполагали, что само Дэ остается тем же самым (а иначе и быть не может).
Ключом к решению этой древней загадки является торжественное заявление чжоусцев о том, что именно Вэнь-ван, в отличие от всех прежних выдающихся китайцев (в том числе всех представителей династии Инь), получил «совершенное (и) Дэ», – получил его впервые в истории. Вся «история» (гу) для представителей династии Чжоу начиналась именно с этого факта получения Вэнь-ваном «совершенной благодати», а не с истории прежней династии Шан-Инь и тем более, – не с истории той мифической династии Ся, о существовании которой чжоусцы ничего не знали.
Это, в свою очередь, означает, что опыт «совершенного Дэ» включает в себя не только знание (получение) Дэ, и затем – как результат «накопления» этого Дэ – получение опыта Вэнь, но и что-то еще, другое и более «высокое». «Обычное» Дэ и опыт Вэнь – были известны уже в предшествующей династии Шан-Инь, которая знала, что́ такое Дэ и что́ такое Вэнь. Эти иероглифы – без входящего в них знака «сердце»-синь, но с условными эквивалентами-заменителями – присутствуют в ритуальных текстах Инь. И нет сомнения в том, что молодой Вэнь-ван, который воспитывался при дворе последнего правителя династии Инь, был посвящен в знание этой науки и занимался практикой «постижения Дэ».
А теперь вспомним про «Небесный мандат» (Тянь мин), получение которого связывается именно с деятельностью Вэнь-вана. Иероглиф Тянь появляется только в Раннем Чжоу. Иньцы этот иероглиф не знали. А это впрямую указывает на то, что Вэнь-ван имел также опыт «раскрывшегося Неба», который в своей строгой очередности следует после опыта Вэнь. Необходимо еще раз отметить, что в иероглифике Шан-Инь отсутствует иероглиф Тянь, а также отсутствуют какие-либо указания на то, что иньцы знали опыт «раскрывшегося Неба». Для чжоусцев же, как мы уже говорили, иероглиф Тянь означал вовсе не то «небо над головой», которое видит каждый человек. Фактически, первоначальный смысловой рисунок иероглифа Тянь означал человека (жэнь), находящегося в мире «духов верха» (шан), т. е. земного человека, пребывающего в этом духовном опыте.
После получения «опыта Неба» – причем, именно в такой строгой последовательности, – следует обретение человеком некой особой способности «внушать священный страх или трепет» (вэй и, перевод В. М. Крюкова) при общении этого человека с другими людьми, когда от них (от человека, коллектива) требуется исполнение каких-то действий (напр., какого-то государственного поручения). Об этой способности (вэй и) сказано в уже упомянутой нами книге В. М. Крюкова «Текст и ритуал», и мы этот абзац в свое время обязательно процитируем. И исследователю понятно, что если такая необычная способность зафиксирована в текстах Раннего Чжоу, то первым ее обладателем мог стать только Вэнь-ван. Более того, зная историю создания государства Чжоу, можно с уверенностью предположить, что именно эта способность Вэнь-вана была реализована во время подготовки к учреждению новой династии.
Опыт Вэнь и опыт «раскрывшегося Неба» четко фиксируется сознанием человека, получающего такой опыт, т. к. это происходит в состоянии бодрствования, причем, в яркой форме и очевидно для самого человека, – когда человек полностью отдает себе отчет в том, что́ с ним происходит. В противоположность этому обретение способности вэй и происходит как бы неведомо для человека. Это неожиданно проявляется в поведении тех людей, с которыми такому человеку приходится общаться (общаться с принуждением). И в первое время такому человеку самому удивительно действие этой неожиданно проявившейся в нем способности. При этом следует особо отметить: такой человек никогда не станет использовать вэй и в корыстных или личных целях.
Обладание способностью вэй и позволяло «Сыну Неба» и его ближайшим приближенным бескровно управлять своими родовитыми вассалами и народом, т. к. в этом случае человек подчиняется приказанию правителя как бы «благоговея» перед ним. Он уже не может внутренне осуждать правителя за те поручения, которые исполняет «по собственной воле». Все претензии у него могут быть только к себе самому. При таком правлении Поднебесная пребывала в мире, благоденствии и справедливости.
И по мнению Конфуция именно такой человек – Цзюнь цзы – должен был искать чиновничьего места на службе у правителя того или иного княжества. Для чего? С той целью, чтобы «подпереть» покачнувшиеся духовные устои Поднебесной своим Дэ. Конфуций прекрасно видел и понимал, что у самих этих правителей – князей раздробленных царств Китая – Дэ давно оскудело, и он хотел, чтобы такой Цзюнь цзы в качестве духовной опоры и помощника князя направлял бы его, а с ним и все земные «верхи» государства, по тому пути (Дао), которым шло древнее процветающее Чжоу, когда Китай был единым и не враждующим.
Конфуций знал из древних текстов, что Дэ можно «передавать» от себя другому человеку, т. е. этим Дэ можно «делиться». Как, например, в древности это делал «Сын Неба», когда «передавал» свое Дэ своими ближайшими аристократами. Для этого существовали специальные узаконенные ритуальные практики: застольные беседы с вином или ритуал «дарения». И Конфуций полагал, что подобное можно осуществить и в современном ему Китае.
В этом отношении – в определении предназначения Цзюнь цзы и в возможности его влияния на правителя – Конфуций был идеалистом. Китай к его времени кардинально изменился, и главное заключалось в том, что изменился сам внутренний мир китайца. «Духовное сердце» всей высшей знати Китая давно уже утратило первоначальную чистоту и «веру [в духов]». Такое изменившееся «сердце» человека уже не было в состоянии увидеть и прекрасное необычное «свечение» Вэнь-вана, о котором сказано в древних китайских текстах. Нет сомнения в том, что в какие-то минуты своей жизни «светился» и Конфуций (как Моисей, например, или как «просиял» наш Серафим Саровский перед помещиком Мотовиловым в зимнем Саровском лесу). Но в Лунь юе такое необычное событие не отмечено, потому что даже ученики Конфуция уже не были способны это увидеть. Евангельские «простосердечные» иудеи-ученики Христа все еще были в состоянии видеть «свечение» (Преображение) их Учителя, а ученики Конфуция – уже нет, т. к. были воспитаны и жили в совершенно другой реальности.
Здесь, к слову, следует отметить, что обстановка и беседы, описанные в тексте Лунь юй, производят впечатление гораздо более современного и развитого во всех отношениях общества, чем все то, почти примитивное, что мы наблюдаем в евангельском тексте, даже с учетом уже присутствующего там греческого трикли́ния (большой скамейки для возлежания на пирах). А ведь мир Конфуция «старее» евангельского почти на 500 лет! И это – большой вопрос к исследователям древних теекстов. Потому что та греко-римская цивилизация (а ей предшествовало длительное развитие цивилизаций египетской и шумерской), в которой вращались еврейский и мандейский миры времени проповеди Христа, – причем, к этому времени уже сотню лет существовала греческая Септуагинта! – должна была бы быть гораздо более рзвитой во всех отношениях, чем китайская времени Конфуция. Но мы этого не видим при сравнении текстов, хотя евангельские события описывают Иерусалим, древнюю столицу евреев, большой цивилизованный торговый город. Парадокс? Но это, как мы уже упомянули, вопрос к будущей науке. И дело здесь вовсе не в том, что Китай времени Конфуция был «выше» средиземноморской цивилизации времени Христа.
Для того чтобы такое «внутреннее свечение» увидеть, – а оно имеет место и в наши дни – надо быть… человеком по своему внутреннему миру, а не по одеваемому на себя галстуку или пиджаку и по своей принадлежности к нашему человеческому роду, как отдельному биологическому подвиду. Надо быть а́нтропосом, как это называл Христос. А таковых в окружении Конфуция уже не было. Его лучшие ученики даже смысл иероглифа Жэнь не могли понять, не говоря уже о Дэ или Вэнь, – тех категориях, которые Конфуций пытался использовать в их исконных древних значениях.
И если в христианстве со временем все-таки нашелся человек, который своим опытом прошел весь Путь (греч. ходо́с), предложенный Христом – мандей Иоанн (вряд ли апостол), создавший Четвертое каноническое Евангелие, – то судьба Учения Конфуция оказалась плачевнее. Китай так и не родил такого человека, который смог бы правильно понять и объяснить Учение этого величайшего гения человечества. Понять для того, чтобы предложить его Учение всему миру. Предложить всем тем, кто не довольствуется обычной животной жизнью нашего «подвида».
И в этом отношении другой такой книги, как Лунь юй, у человечества просто не существует. Лунь юй – это наш первый, но и главный шаг от состояния «животного» к состоянию «человек». Этот шаг пытались реализовать и реализовали многие аристократы Раннего Чжоу, – но они осуществили это только для самих себя, как для замкнутой касты – с целью становления «духами верха». Главным естественным следствием такого Дао было справедливое управление государством, т. е. всем народом. Конфуций, но уже через 500 лет, предельно ясно и четко объяснил эту древнюю «философию» всем тем, кто «имеет уши», – объяснил, что́ именно надо для этого делать и ка́к. Но, к сожалению, его не услышали, потому что «уши» у китайцев династии Хань стали такими же крошечными, как и евангельское «ушко иглы».
По представлениям древних чжоусцев в «мире духов» нет наших земных отличий: богатый ты или бедный. Там есть «духи верха» и «духи низа» – неприкаянные страдающие полусущества. И Конфуций это прекрасно понимал. Но понимал он также и то, что только в благополучном, мирном и справедливом духовном государстве у человека появляется возможность думать о том, что́ его ожидает после окончания земного поприща.
«Все люди выходят из этой жизни через дверь Смерти. Почему же они не идут моим Дао?» – восклицает он с удивлением и болью за своих соотечественников.
