Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
Суждение 2.2
2.2. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Книга] Ши [-цзин] [содержит] три (сань) сотни (бай) [стихов, а] одной (и) фразой (янь) покрывается (би): нет (у) злых (се) мыслей (сы)».
Для чего Конфуций это сказал? И есть ли в этом хоть какое-то назидание? Или он это заявляет как «мудрый философ», рассуждающий об отвлеченных материях?
О Ши-цзине мы уже много говорили. Ши – это «стих», «стихи». Хотя самое древнее, исходное значение этого иероглифа, бесспорно, было иным, и это несмотря на то, что такое значение даже не приводится в БКРС. Оно кануло в Лету, и китайцы его не знают. Оно ближе к тому, что мы бы назвали словом «молитва», – т. е. ближе к области уже сознательного противопоставления человека духам. Ближе – к жертвоприношению ши, но только внутреннему. Именно такова обычная последовательность этапов «раскрепощения» человека от внутренней связи с миром духов. Ко времени жизни Конфуция этот сборник еще не имел почетной приставки —цзин, которая относит его к разряду канонических книг. Но при Конфуции это уже были действительно «стихи», хотя еще несколько «корявые» и простые, причем, к этому времени само содержание сборника и осознание его предназначения – но иначе и быть не могло! – принципиально изменилось. Все переводы этого сборника на европейские языки облагораживают и украшают его «бесхитростный» (но только в воображении переводчика!) рисунок.
Главным в этом суждении является иероглиф се. Он фактически является смысловым аналогом греческого слова понэро́с, которое так часто встречается в евангельском тексте в устах Христа и которое обычно переводится на русский язык словом «злой». Например, если читать синодальный перевод, Христос говорит своим слушателям: «Вы – злы» (Мф. 7:11, Мф. 12:34). Но этот перевод не охватывает всего спектра значений, каким обладает греческое понэро́с или китайское се, по той причине, что наш русский язык, как правило, более конкретен и носит «точечный» характер. Наш язык очень часто способен выразить что-то общее только за счет умножения различных слов, описывающих это общее. А переводчик выбирает из всего этого множества какое-то одно наиболее характерное значение, пусть оно и сужает изначальный спектр значений исходного переводимого им слова. И если сравнить, например, перевод одной и той же евангельской фразы на английский и русский, то английский вариант будет короче, потому что в английском языке слова носят, как правило, более «объемный» характер, чем в языке русском. Древнегреческий же язык – это один из богатейших языков мира, и он одновременно обладает качествами как русского «точечного», так и английского «общего».
А здесь – речь как раз об «общем». Китайское се (но также и греческое понэро́с) – это одновременно: «злой», «дурной», «подлый», «низкий», «испорченный», «порочный», «зловредный», «хитрый», «коварный», «лукавый», «фальшивый», «ложный» (БКРС № 3538). Ведь у нас, по-русски, «злой» и, например, «хитрый» или «фальшивый» – это совершенно разные характеристики человека. То есть, говоря простым русским языком, понэрос или се – это какая-то «сволочь» в прямом смысле этого слова (да простит меня читатель за такое нелитературное слово). И когда Иисус говорит своим слушателям, что они – понэро́с, это означает, что Его слушатели – уж совсем не хорошие. Обидно? – Конечно, обидно. Мы от Него такого «изречения» просто не ожидали. И если бы мы знали всю эту правду о понэро́с наперед, – о том, как Он нехорошо нас «обзывает», – тогда бы мы Его, может быть, даже и… слушать не стали!
Но давайте немного по-серьезнее. В действительности Христос просто констатирует тот естественный факт, что все мы рождаемся «животными» (такими-то вот внутренними «сволочами»). И для того, чтобы совлечь с себя это недостойное человека имя (ведь каждый из нас все равно уверен в том, что он – «хороший», и это только потому, что в каждом человеке сокрыта «искра Божья»), необходимо стать хотя бы человеком-Вэнь. Именно опыт Вэнь (а о нем Иисус говорит в Евангелии от Фомы, перефразируя это греческой Сократовской формулой «Познай самого себя») выводит человека из «животного» состояния. Об этом «китайском» опыте Вэнь Иисус беседует в каноническом Евангелии от Иоанна. К Нему тайно приходит иудей Никодим, который стремиться понять правду жизни. И ему (только ему одному! потому что всем остальным эти слова слышать рано) Иисус заявляет «странные» вещи: «Если кто не родится свыше (а́нотхэн, т.ж. «снова»), не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3:3). «Рождение свыше/снова» – это и есть опыт Вэнь. «Увидеть Царство» может только тот, кто уже получил это «рождение свыше».
Возвращаясь к тексту суждения, возникает закономерный вопрос: может ли ученик, который обладает хотя бы одним из всех вышеперечисленных отрицательных качеств, стяжать Дэ в свое сердце? Ведь недаром иероглиф сы, который переводится как «мысль», «замысел», «идея», «думать», «мыслить», имеет в своей нижней части радикал «сердце» (синь). «Злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое» (Лк. 6:45). Если человек читает, слушает, смотрит или общается с чем-то «злым» (се), он поневоле это «зло» в себя вбирает. Отчасти по этой причине монахи раннего христианства уходили в пустыню: бытовая «трескотня» блокирует стремление человека к духовному, как бы мы не защищали и не оправдывали наши «социальные сети».
Но у Конфуция монашеской альтернативы для учеников не существует, и единственный «чистый» искусственный инструмент, который при соответствующем настрое может ввести в душу человека беззлобие, а значит, душевный мир, – это Книга Ши. Других подобных книг в Китае не существовало, и именно Ши была для Конфуция еврейской «Книгой Псалмов», потому что в ней пребывало подлинно духовное, как та основа в виде холста, на которую наносят краски. Добавим от себя, что «читать», а точнее «рассматривать» эти древние иероглифы-«стихи» во времена Конфуция – это одновременно смотреть какое-то «таинственное кино» в виде сменяющихся картинок. Но это также – своего рода «психо-сеанс», являющийся полным аналогом индийской медитации. Сеанс по умиротворению человеческого сердца.
Человек сам начинает настраиваться на мир и думать о добром и бренном: ведь в Ши-цзине «смотришь» и видишь то, чем жил человек столетия назад. И именно такой внутренний настрой является единственно возможным основанием для того, чтобы начинать свой путь к «просветлению сердца».
Добавим еще несколько слов о смысловых истоках встретившегося нам здесь иероглифа би. Мы уже говорили, что такие истоки – если речь идет о чем-то глубоком и существенном – всегда ритуальные, т. к. первоначально все древние китайские иероглифы обеспечивали искони существующую связь между миром живых и миром ушедших. Иероглиф би переводится здесь как «покрывать», «укрывать», «заслонять», «прятать». Другие значения возникли позже. Но его подлинным первым значением была «*драпировка траурного экипажа», правда, читался он в этом случае уже как фу (так, по крайней мере, понимают это ученые). И когда Конфуций произносил эту фразу (или когда кто-то из древних видел рисунок этого иероглифа в тексте), эта первоначальная «драпировка» – всегда была у него «перед глазами». А современный читатель о ней уже даже и не догадывается, пребывая в торжественной уверенности: он читает древнего мудреца Китая!
Сам же Конфуций понимает такую «драпировку» на Книге Ши несколько иначе. Ши покрыт этой «драпировкой», как гроб умершего человека покрыт скрывающей его траурной материей. Эта «материя» – в виде иероглифов, описывающих внешние события – скрывает от неискушенного читателя гораздо более глубокое и сокровенное содержание «стихов», которое «просвечивает» сквозь внешний рисунок: это то, что «лежит в гробу». Для самого Конфуция это эквивалентно «домовине» духа-шэнь, духа лежащего там покойника.
Мы уже говорили о том, что первоначальные классические «стихи» Ши – это первая и уже действительно человеческая попытка выразить (или отразить) ритуальное, находясь не «внутри» него – как это было при проведении «манипуляций» с черепаховыми панцирями или при нанесении надписей на ритуальные сосуды, – а уже пребывая как бы «вне» его, «снаружи». Это еще не стихи, но это уже «умные слова» – первый признак «погибели» истинно духовного. Это – забрезжившая заря династии Хань.
И именно тогда, во время Хань, и появятся в Китае уже действительно стихи, в полном смысле этого слова, – в виде каких-то Чуских строф. А Ши-цзин – это еще не стихи, и бессмысленно искать в них какую-то «красоту», присущую этому виду творчества. Какая может быть красота в регулярном чередовании «четырех иероглифов», из чего и состоит подавляюще большинство строк его «стихотворений»? Их предназначение – совершенно иное. Они – не для толпы, чтобы скрыть от нее «исподнее», а для аристократов духа. И надо пытаться отыскать их подлинный сокровенный смысл – как мы ищем такой смысл в евангельских притчах или словах. Мы же не называем эти притчи «стихами»? Хотя это – подлинные стихи, потому что духовное, выраженное человеческим языком, – это всегда поэзия сердца.
Суждение 2.3
2.3. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Их (чжи) способ руководства (Дао табуированный; т.ж. «вести за собой», «руководить») [заключается] в управлении страной (чжэн) [посредством] беспристрастности (ци, т.ж. «равная мера») [применяемого] ими (чжи) наказания (син, т.ж. «закон», «кара»). [В этом случае] народ (минь) [стремится] избежать (мянь) [наказания] и (эр) не (бу) испытывает чувство стыда (чи). [Если] их (чжи) способ (Дао табуированный); [будет заключаться] в (и) [управлении страной с помощью] Дэ, [в таком случае определяющей станет] беспристрастность (ци) [требований] Ли («ритуал»). И возможно, что (ю) [народ] устыдится (чи) и даже (це, т.ж. «вместе с тем», «одновременно») станет исправляться (гэ)».
Местоимение «их», которое мы видим в самом начале суждения, – это «чиновники» и «правители княжеств». Как видит читатель, второй вариант решения вопроса управления государством – с помощью категорий Дэ и Ли – для самого Конфуция предпочтителен. И понятно почему: это и есть подлинное Дао тех предков, которым Конфуций всегда стремился подражать (сюэ). Но когда в священных надписях Раннего Чжоу встречались эти иероглифы – Дэ и Ли, рядом всегда появлялся иероглиф «предок» («предки»), т. к. изначально ритуал (Ли) был всегда обращен к «предкам». И в ответ на это «предки» ниспосылали благодать Дэ своим живущим потомкам.
Мы завели этот разговор о «предках» совсем не случайно. Наречие «даже» (це), которое мы видим в конце этого суждения, графически ничем не отличается от древнего иньского иероглифа цзу – «предок». В Раннем Чжоу к этому иероглифу был добавлен слева знак «алтарь» (ши), и при этом значение такого составного иероглифа оставалось прежним – «предок». А следующий за иероглифом це иероглиф гэ, который мы перевели как «исправляться», в древности означал нечто совершенно иное: «*приходить», «*приближаться», «*подходить». В результате одновременной замены поздних значений этих двух соседних иероглифов на более древние мы получаем – вместо заявленной ранее фразы («и даже станет исправляться») – совершенно иное ее понимание: «и духи предков приблизятся».
Для Конфуция важно не само по себе «управление» народом, как социальный факт, а связь такого «управления» с миром умерших, которые продолжают незримо участвовать в делах живущих. Мы понимаем, что такая наша трактовка окончания суждения – это только предположение, хотя оно вполне обосновано и полностью вписывается в контекст всего содержания Лунь юй. Конфуций вряд ли бы стал использовать священный в древности знак цзу – а он ему было хорошо известен из надписей на ритуальных сосудах – в качестве какого-то «служебного дополнения» (наречия це) к основному рассказу. А следовательно, вариант перевода «духи предков станут ближе» – более предпочтителен.
Если говорить о понимании главной мысли суждения, то любому читателю уже ясно, что это суждение явилось следствием злободневной дискуссии среди тех «философских школ», которые существовали во время жизни Конфуция, а именно: каким способом лучше управлять государством, а значит, и народом? При этом одной из популярных школ в то время была школа легистов («законников»-фа), которая ратовала за введение в государстве строгих законов. Фактически, Конфуций противопоставляет закону светскому, основанному на наказании, закон духовный, основанный на стыде/совести человека, и зафиксированный, по его убеждениям, в трактате Ли цзы – «Записки о ритуале» (а скорее всего, в тех записях, которые этому трактату предшествовали, т. к. сам этот текст датируется IV в. до н. э.).
Сегодняшний читатель с удивлением отметит, что подобные споры – о правильном способе управления – живы до настоящего времени, хотя ведутся они между атеистическими представителями светского государства и их противниками, принадлежащими к той или иной церкви. Для того чтобы правильно понять это суждение Конфуция, надо задать себе вопрос: кто более склонен нарушать закон? – Верующий религиозный человек, или атеист, знакомый с Уголовным кодексом? При этом необходимо делать скидку на то, что во времена Конфуция любой легист гораздо больше верил в посмертную жизнь духа, чем, например, усредненный современный верующий христианин.
Такое мнение китайского философа – о приоритете в способах управления – полностью разделял русский писатель Ф. М. Достоевский. Не беремся гарантировать точность цитаты, но в одном из своих романов он устами героя заявляет следующее: «Русский человек – это прекрасный человек и даже лучший человек, – если он христианин. Если же нет, – это самая последняя дрянь». Фактически, Достоевский фиксирует тот факт, что в душе русского человека одновременно сосуществуют – при всех противоречиях – Ад и Рай. И при этом силы Ада могут быть усмирены только искренней верой в посмертное воздаяние душе. Но если такой веры нет, – русский человек превращается в худшее существо, – в него как будто вселяется дьявол, и он всецело, почти с наслаждением, отдает себя во власть беззакония. По принципу: «Если правды на земле нет, то гори всё синим пламенем!».
И получается, что со времени Конфуция в человеке принципиально ничего не изменилось. И это не удивительно: человек и 2000 лет тому назад, и сегодня рождался и рождается животным. Но никакое животное закон не признаёт, – оно признаёт только палку (даже для «усмирения» апостола Павла она потребовалась!). В том обществе, в котором правит человек-Вэнь, смертная казнь обязана существовать. А там, где обществом управляет «животное», ее наличие – это катастрофа для всех. Если исходить из интересов сообщества или государства, то искренняя религиозная вера народа желательна для самого процветания государства – вера есть нечто такое, что пребывает между состоянием животного и состоянием Вэнь. И если во времена Конфуция такая вера народа имела место, то в современном обществе – ее уже нет.
Русская революция 1917 года, в которой активное участие приняли евреи, наглядно показала, что к этому времени в мире уже не существовало какого-либо народа, который бы, как и в древние времена, верил в Бога, – искренне верил в древние догматы той или иной религии и эту веру защищал бы своей жизнью. Но это – естественный этап эволюции развитого общества. Времена простой «крестьянской» веры в Бога ушли в далекое прошлое, а какой-либо замены этой веры – чего-то, подтвержденного научными исследованиями, – в мире пока не существует. Время для этого пришло, и человечество в решении этого вопроса даже запаздывает. И это – главный вызов сегодняшнего времени. Иначе, без решения этой важнейшей задачи, будущего у нас нет.
Суждение 2.4
2.4. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Мне (у) [было] 10 (ши) и сверх того (ю, табуированный) 5 (у) [лет], и (эр) [я уже] имел желание (чжи, т.ж. «стремление», «воля») взяться за (юй, т.ж. «идти», «отправиться») подражание (сюэ) [древним]. [В] 30 (сань ши) [лет я] утвердился (ли, т.ж. «стоять», «останавливаться», «вставать вертикально», «вставать на свои ноги»). [В] 40 (сы ши) [лет я] не (бу) сомневался (хо, т.ж. «вводить в заблуждение», «стать жертвой увлечения»). [В] 50 (у ши) [лет я] узнал о (чжи) Небесном (тянь) мандате (мин, т.ж. «приказ», «повеление», «воля», «судьба»). [В] 60 (лю ши) [лет] ухо (эр, т.ж. «уши») [мое] стало послушным (шунь). [В] 70 (ци ши) [лет я] стал следовать (цун, т.ж. «подчиняться», «слушаться») [тому, к чему] стремилось (юй, т.ж. «желать», «жаждать») место пребывания (со, т.ж. «резиденция») [моего] сердца (синь), не (бу) переступая пределы (юй, т.ж. «ходить около», «перелезать», «выходить за границы») правил (цзюй, т.ж. «норма», «образец», «квадрат» в знач. «земля»)».
Мы намеренно привели сначала самый простой буквальный перевод. Как видит читатель, это суждение достаточно сложное для понимания, и в наших рассуждениях неминуемо встретятся некоторые противоречия или неоднозначность в толковании, хотя это и не будет носить принципиального характера. Фактически мы здесь дали тот «подстрочник», который видит перед своими глазами любой переводчик, приступающий к работе над этим текстом. Более того, и 2000 лет назад именно таким видели этот текст те древние китайцы, которые к этому времени уже испытывали благоговение перед своим Учителем. «Именно таким», за исключением, разве, той «малости», что иероглиф сюэ уже тогда воспринимался всеми как «учеба».
И такое некритичное благоговение вынуждало комментаторов понимать слова Учителя буквально, поэтому даже сегодня в авторитетном Словаре Ошанина в статье для иероглифа шунь («послушный», БКРС № 4052) мы читаем, в качестве примера его использования, следующее: «В 60 лет уши мои стали мне послушны». Но против такого буквального прочтения текста запротестует любой здравомыслящий человек, совершенно справедливо видящий в подобном «понимании» признаки душевной болезни. И если вдруг это не так, – если подобное «понимание» действительно верно, – значит, таким «больным» является сам Конфуций. Однако все те его высказывания, с которыми мы уже ознакомились и которые остались «за нашими плечами», однозначно свидетельствуют об ином: о прекрасной способности к логическому мышлению у этого великого Учителя Китая. Конфуций подобную глупость сказать просто не мог, – сам он подразумевал что-то совсем иное.
Всё то, что мы сегодня читаем в различных переводах сверх приведенного нами выше краткого текста, – это уже «традиция толкования» или, проще говоря, мысли авторитетных древних комментаторов, предлагающих Поднебесной свое видение этих слов Конфуция. Мы же – что вполне естественно и предсказуемо – с такой их трактовкой не согласны в корне, и намерены предложить читателю свою версию понимания этого суждения Лунь юя, совершенно особого по своей важности.
Итак, перед нами – духовная автобиография Конфуция, и как любая автобиография, она начинается с местоимения «Я» (иероглиф у; другой вариант перевода этих начальных слов: «Я [имел] 10…»). О том, что это именно духовная автобиография, свидетельствует указание на «Небесный мандат» (тянь мин), т. е. на то «Небесное повеление», которое некогда получил чжоуский Вэнь-ван в качестве главного «приза» от Верховного Владыки духов предков – Шан-ди. И при этом Конфуций даже не упоминает о самом главном в своей земной жизни – о рождении сына, о своей женитьбе, или о поступлении на службу к государю княжества. Ведь именно рождение в семье мужского потомка издревле ценилось в Китае, как одно из самых важных событий в жизни любого главы семьи. Отсутствие всего этого в автобиографии еще раз подтверждает наши слова об исключительно духовной стороне сообщаемой Учителем информации.
Вот мы все время повторяем читателю, как мантру, это вышедшее из употребления в России слово – «духовное», «духовное»! Но что это такое? Как это понять нашему простому читателю, у которого на это слово аллергия? К сожалению, мы не можем не использовать это слово в нашем изложении, потому что самое главное для Конфуция – это «духи», а мы рассуждаем именно о Конфуции, а не о наших «скорбных» квитанциях по оплате ЖКХ или о несчастной «любви с беременностью» какой-то поп-звезды. Ведь сам Лунь юй просто «кишит» этими духами, как берега Дальнего Востока лососем на нересте.
Наше вышедшее из употребления прилагательное «духовное» образовано именно от этого существительного «дух» или «духи»: «дух» – «духовное», и это – в соответствии с грамматическими нормами русского языка. Пусть читатель попытается воспринимать это слово как все то, что относится к самим «духам» и к их миру. Ведь и Воскресший Христос – это тоже «Дух», пусть и не признанный в официальном христианстве.
Но при этом наш «простой» читатель понимает, наверное, также и то, что мы, россияне, общаясь между собой на русском языке, просто не имеем права вместо нашего традиционного родного слова «духовное» использовать какое-то иное – производное от древнекитайского. Например, слово «шэньское», – которое является русифицированным прилагательным от иероглифа шэнь – «дух». Зачем изобретать в языке новое слово – шэньское вместо духовное, – если эти слова в данном конкретном случае будут означать одно и то же? Причем, следует особо подчеркнуть, что наше родное слово «духовное» из словарей русского языка пока еще не исключено полностью, как это случилось, например, с недавно усопшим словом «совесть».
«Не давайте святыни псам, и не бросайте бисер ваш перед свиньями» – эти максимы Христа были тем общечеловеческим знанием, которым руководствовался и Конфуций, хотя Христос жил столетия спустя. Фактически, все это суждение-биография является некой «притчей» или тем сообщением, которое не «лежит на поверхности», и которое требует особой «расшифровки». Именно об этом свидетельствует совершенно нелепое «ухо», которое неожиданно появляется в этом монологе Конфуция, и которое являет собой резкий контраст с возвышенным тянь мин, пребывающем по-соседству. А следовательно, от читателя требуется вдумчивый критичный подход, сопряженный со знанием духовного опыта и реалий того времени, которые были актуальны для Конфуция и которыми он руководствовался в качестве приоритетных.
Мы, современники, считаем себя умными по сравнению с теми древними, которые жили тысячелетия назад. Мы полагаем, что все они были примитивными – и по своему уму, и по своим знаниям, – когда они «что-то придумывали» относительно своих «духов». Однако рассматривая устоявшееся традиционное понимание этого суждения, – то, которое принято сегодня во всем мире, – можно определенно сказать, что именно мы, сегодняшние, оснащенные компьютерами и нанотехнологиями – и Запад, и Восток, – являемся откровенными «духовными уродами» по сравнению с «очень древним» Конфуцием и его главным авторитетом – Вэнь-ваном. И если мы так «осрамились» перед ними даже в самом малом – с этими ушами Конфуция, – тогда что мы способны знать или сказать о большом – о тех «духах», которые являлись базой всего Учения Конфуция о спасении. Мы даже и этого слова – «спасение» не можем по-настоящему осознать. Мы даже логически мыслить так, как они, не способны. Нас вполне удовлетворяет наше естественное животное состояние.
Начнем разбирать это суждение с самой первой фразы, хотя она и не является особо важной, если исходить из содержания всего суждения в целом. Бросается в глаза некая нелогичность ее построения. Общепринятое понимание этой фразы таково:
«В 15 лет я ощутил стремление учиться» (пер. И. И. Семененко). Наши сегодняшние дети начинают учиться в школе с 6–7 лет, не говоря уже о предварительной подготовке в детском саду, и это при том, что человеческий век в древнем мире был короче. И возникает естественный вопрос: не поздно ли проснулось желание к учебе у будущего выдающегося Учителя Китая? Ведь даже сегодня мы бы назвали такого ребенка «отстающим в развитии». А вот желание «подражать» древним действительно могло проснуться в Конфуции в 15 лет.
Но более нелогичным здесь кажется другое. Мы видим перед собой образец духовной биографии, спрессованной до минимума знаков: вся жизнь великого Учителя уложилась в менее чем 40 иероглифов, из которых 12 – это цифры. Но при этом Конфуций почему-то вводит в самое начало этой жизни – причем, далеко не в самой важной ее части – неприемлемую в таком формате «витиеватость».
Еще более «буквальный» перевод начала суждения выглядит так: «Я 10 сверх того (ю, или: «да впридачу») 5 и стремился подражать/учиться». Именно так трактует табуированный иероглиф ю безукоризненный во всех отношениях Словарь Ошанина – Словарь, который, в свою очередь, ориентируется на древние китайские традиции толкования этой фразы. Общепринятое значение поставленного в тексте омонима ю – это «иметь», «обладать», причем, такое же значение, помимо указанных выше, имеет и табуированный. Здесь же Ошанин дает и литературный перевод этой фразы: «Когда мне стало 15, я почувствовал необходимость учиться».
Для всех остальных этапов своего духовного пути Конфуций оперирует десятилетними (ши) периодами, причем, безо всяких излишних «да еще». Бесспорно и то, что он указывает на свой приблизительный возраст, ибо в реальной жизни не может быть таких совпадений, чтобы все эти конкретные духовные события происходили бы ровно через десятилетие. Но для указания первой «даты», где подобная точность воспринимается совершенно излишней и где такой возраст вызывает подозрение, – он вдруг(!) вводит уточнение в виде «5» лет. С какой целью?
Поэтому у внимательного исследователя текста появляются обоснованные сомнения в том, что существующее ныне понимание первой фразы биографии является действительно верным. Но при этом следует признать также и то, что сегодня однозначный ответ на вопрос, ка́к правильно понимать эту фразу? – отсутствует. Приведем три, а точнее, – целых четыре возможных варианта ее толкования, ориентируясь на древние значения иероглифов из того же Словаря Ошанина.
Первый вариант может быть таким: «В 10 лет я имел (ю, в смысле «приносил») пять (у) [жертвоприношений домашним духам], и у меня возникло стремление к подражанию древним».
Число «5» (у) в Китае было священным издревле, и в данном случае речь может идти о стандартных «пяти видах жертвоприношений» (у сы, о возможном сокращении иероглифа сы мы уже говорили), которыми руководил в своем доме (у домашнего очага, у ворот и т. д.) старший мужчина в семье. Отец Конфуция умер сразу после рождения сына, поэтому вполне вероятно, что Конфуций уже в десятилетнем возрасте стал самостоятельно исполнять эти обряды. И именно это явилось причиной того, что он стал искать древние образцы для их правильного исполнения. Иероглиф сы (БКРС № 12171) – рит. «жертвоприношение», «жертва» – входит также в выражения «приносить жертву духу Земли», «приносить жертву предкам», «очищение жертвою» и др.
Можно предложить читателю еще один возможный вариант понимания этой фразы. Иероглиф у, поставленный в тексте, – «обладать», «иметь» – в древности также имел значение «приглашать к столу», «угощать». Речь могла идти о том, что человека приглашали к жертвенному «столу» (в Китае столов не было, а были циновки) по случаю похорон или жертвоприношений духам. Возможно, Конфуция тоже приглашали, т. к. он в эти свои 10 лет был уже старшим в доме (даже когда была жива его мать). При этом Конфуций не знал, как следует себя в таких случаях правильно вести, по ритуалу. И он обратился к «подражанию» древним, т. е. к поиску правильного ответа на этот вопрос. Итак, второй вариант понимания этой фразы, хотя он и менее вероятен, выглядит следующим образом: «К 10 годам меня уже пять раз приглашали к жертвенному столу, и у меня возникло желание подражать древним в ритуальном поведении». При этом не следует забывать, что число «5» было освящено традицией, и Конфуций его мог использовать обобщенно, – в качестве «благого предзнаменования».
Оба приведенных нами варианта достаточно логичны и пребывают в сфере тех привычных для Лунь юя «жертвоприношений», с которыми уже хорошо знаком читатель. Третий вариант понимания – самый маловероятный, хотя и он по своему духу тоже может быть вписан в общий контекст этой исключительно личной исповеди. Потому что все то духовное, что происходит с человеком, – носит исключительно личный и даже интимный характер.
У иероглифа ю («иметь») существует достаточно древний омоним, который графически отличается от него только тем, что сверху иероглифа «иметь» пририсована «крыша» или «убежище» – горизонтальная черта с тремя косыми штрихами: один – посередине кверху и два – по краям, книзу. Перевод такого иероглифа – «быть снисходительным», «прощать», «великодушный». Кстати сказать, этими же значениями обладает также и табуированный иероглиф. Читателю уже хорошо понятно, что в этом суждении Конфуций пишет об очень личном. То есть, возможно, что в детстве у Конфуция – а он был старшим в семье – были такие случаи, когда он «прощал» что-то своим обидчикам или человеку, поступившему неправильно. Такой поступок, и тем более в детстве, – это большой внутренний подвиг, как бы некое обуздание своего «я». Такое поведение Конфуция могло быть как бы «в подражание» тем древним образцам поведения, о которых в то время должен был знать весь Китай и которые рассказывались в назидание детям, как у нас было принято некогда читать сказки «на сон грядущий». Понятно, что Конфуций был не только очень впечатлительным ребенком, но при этом, возможно, ставил себе в заслугу то, что он что-то «простил» в пяти случаях (хотя повторим, что цифра «5» – это также «счастливое число»). Понятно, что все подобные рассуждения – это предполагаемые нами «фантазии», цель которых – уйти от явно несостоятельного общепринятого понимания.
Итак, наш третий вариант выглядит следующим образом: «К 10 годам я 5 раз прощал проступки своим обидчикам, и у меня появилось стремление и в остальном подражать древним». У впечатлительного ребенка подобное успешное преодоление себя обязательно вызовет стремление к новым подвигам. Для Конфуция эти «подвиги» могли пребывать только в сфере подражания прославленным древним.
Обобщая все вышесказанное, можно предварительно отметить следующее: в любом случае нам ясно, что в первой фразе речь идет не о 15-летнем возрасте, а о том, что желание подражать древним возникло у Конфуция в 10 лет, и при этом он приводит ту истинную причину или те обстоятельства, которые и способствовали возникновению у него стремления к подражанию.
Наконец, существует еще один вариант решения данной загадки, – уже последний. Он самый простой и скорее всего, самый верный. Анализируя все рассмотренные нами решения, мы видим, что хуже всего вписывается в логику наших рассуждений иероглиф «пять», который, к тому же, не вписывается и в общую логику десятилетних периодов биографии в целом. Поэтому попробуем обратить свое внимание именно на этот иероглиф. Грамматическое построение самой фразы подсказывает нам, что позиция иероглифа «5» в тексте – это и есть местонахождение той истинной причины, которая заставила Конфуция обратиться к подражанию древним. И для того чтобы найти эту причину, следует посмотреть по Словарю Ошанина те омонимы, которые имеют в своем рисунке тот же самый характерный знак «5» (он напоминает русское заглавное «Б», выполненное стилизованным «квадратным» шрифтом, т. е. в чем-то похож на арабскую цифру 5).
