Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
Суждение 2.5
2.5. Мэн-и-цзы спросил (вэнь) у Конфуция о почитании предков (Сяо). Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Не (у) будь [им] непокорным (вэй, т.ж. «не подчиняться», «выходить из повиновения»)». [Когда ученик] Фань-чи правил (юй) [повозкой], почтенный (цзы) сказал (юэ), обращаясь (гао) [к нему]: «Мэн-сунь спросил (вэнь) у (ю) меня (во) о Сяо, [и] я (во) ответил (дуй): не (у) будь [им] непокорным (вэй)». Фань-чи сказал (юэ): «Что (хэ) [Вы] подразумеваете (вэй)?». Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Когда предки] живы (шэн), – [принимай участие в] жертвоприношениях (ши), [когда] умрут (сы), – похорони (цзан, т.ж. «соверши погребение») по (и) Ли [и] приноси им жертвы (цзи) по (и) Ли».
Суждение очень прозрачное в своем понимании, но является принципиальным, исходя из самой сути Учения Конфуция. Мэн-и-цзы, он же Мэн-сунь, – это богатый вельможа княжества Лу. Уже одно то, что представитель элиты задает Конфуцию подобный вопрос, свидетельствует о том, что в обществе уже давно утрачено чжоуское представление о роли предков в обретении Дэ. А сам термин Сяо повсеместно воспринимается исключительно как должное отношение к живым родителям (т. е. фактически – нынешняя «сыновняя почтительность»). Выражение у вэй в современной переводческой практике чаще всего переводится в виде нейтрального «не нарушай», хотя это – вполне ясный императив Учителя: не перечь своим родителям и во всем им подчиняйся. Этот термин не всегда является исключительно бытовым: выражение вэй тянь – означает «ослушаться Неба». И нет сомнения в том, что Конфуцию это выражение было знакомо.
Интересно здесь также обратить внимание читателя на следующую пунктирную связь между соседними суждениями, что свидетельствует о продуманном подходе к порядку их размещения в Лунь юе. В предыдущем суждении (2.4) Конфуций заявляет, что он «не преступал границ дозволенного», а в настоящем – объясняет правильное понимание термина Сяо ученику, имя которого Фан-чи, где иероглиф фан в буквальном переводе означает «забор», «изгородь», «загородка», «*граница». И это – не случайно. И «граница», и «забор» – это то, что огораживает запретное от посягательств.
Речь в данном случае не идет о каких-то особых «предписаниях ритуала», которые следует соблюдать в отношении родителей – с тем, чтобы эти предписания не нарушать. Конфуций уверен в том, что пока отец жив, сын просто по-житейски обязан исполнять любые его просьбы и желания, какими бы «ненормальными» они сыну ни казались. В житейском случае это называется словом «служить» (тоже ши). Почему такое требование? И какова, в таком случае, логика рассуждений Конфуция? Для него самого главным является то, что ждет человека за чертой смерти, и именно с этим он связывает Сяо.
И для того чтобы успешно решить этот важный вопрос «о смерти», необходимо уже здесь, при жизни, научиться «постигать Дэ». А в этом человеку могут помочь только ушедшие предки, в том числе близкие родственники, т. е. в первую очередь умерший дед, а затем и отец этого человека, но может быть, и мать. Но при этом одно дело – сам отец, и совсем другое – его шэнь, т. е. «дух» этого уже умершего отца. Любой человек во время своей жизни может иметь странности в поведении и в привычках – какие-нибудь «причуды» или «излишества». При переходе в состояние шэнь все земное, умственное, «логическое», во многом утрачивается, но при этом сохраняется «память эмоций» – сильные желания, привязанности, обиды, приступы гнева. Женщина ближе к «тому миру», потому что она живет своим сердцем, эмоциями, и гораздо меньше – своим «рассудочным» умом. И человек-Вэнь – тоже ближе, т. к. он живет сердцем. И если отец при жизни был недоволен своим сыном и имел к нему какие-то претензии, в таком случае его шэнь вряд ли будет стремиться охотно «ниспосылать обильное Дэ» (или как-то содействовать в этом) своему непутевому потомку.
В этом суждении речь идет исключительно о «потустороннем» – о Ли, жертвоприношениях и о смерти, – хотя в своем ответе Конфуций сначала как бы снисходит до уровня земного понимания этого вопроса вельможей. Но далее он разъясняет своему ученику уже конкретнее: начинай свою благую вечную жизнь уже здесь, на земле, принимая участие в тех жертвоприношениях (ши), которые проводит отец или дед, или в которых они участвуют. Это – та непрерываемая цепочка связи живых с миром духов, которая остается такой же живой и после того, как уйдет из жизни дед, затем – отец, а затем – и сам сын. Они – но также и все живущие на земле – будут оставаться такими же живыми, пусть и невидимыми взору, как невидимы сегодня для человека его прадеды и все те, кто к этому времени уже умерли. Главный постулат всей духовной жизни подлинного Древнего Китая заключался в том, что человек не умирает, – и этого постулата твердо придерживался Конфуций, который во всем искренне подражал древности. По его убеждению это «семейное братство» должно оставаться нерасторжимым, и роль в этом любого человека – такая же, как его отца, а после этого человека – его сына. Поэтому первейшей задачей любого мужчины в Китае всегда было родить сына, а еще лучше – побольше сыновей.
Конфуций – как бы его не возносили впоследствии – был, фактически, простолюдином. И его духовная гениальность заключается в том, что принцип и технику «стяжания Дэ», которые были когда-то распространены в Чжоу исключительно в среде аристократов, он перенес в простонародье. Он готов был учить этому даже того бедняка, который принесет ему в качестве платы «связку сушеного мяса», т. е. фактически даром. Основываясь на своем личном опыте, он совершил гениальное, по тем временам, открытие: бедняк и богатый – Чжун-ни и Вэнь-ван – равны перед Небом, и в их шэнь нет принципиального отличия. Главное отличие – не в знатности или в богатстве человека, а то, что происходит в человеческом сердце: главное – та мета, которую это сердце преодолеет в своей земной жизни.
Семейная «круговая порука» – это обязательное условие достижения индивидуумом «райской жизни». Недаром в иудейском Писании мы читаем в Декалоге: «Почитай отца и мать своих». И в иудаизме – так же, как и в Древнем Китае – обязательным условием жизни по Закону является рождение многочисленных сыновей. Иудаизм – это такая же «райская» религия, как и Учение Конфуция. Разница заключается в том, что если Учение Конфуция – это осознанное личное стремление человека к преобразованию своей изначальной внутренней природы, то в иудаизме «Рай» даруется человеку в качестве «награды» от Бога Яхве – того «Принципа Яхве», которому всю свою жизнь служит законопослушный иудей. «Рай» – это духовная вершина «Принципа Яхве».
Псалмопевец Давид, у которого «расширилось сердце», сам не понимал того, что́ за чудо с ним произошло и какой участи он будет удостоен. Конфуций, в противоположность Давиду, все это прекрасно понимал и прекрасно знал, какой последует результат. Принципиальная разница в этих религиях – и это является главным следствием первого различия – заключается в том, что Учение Конфуция открыто для Христова Царства Небесного, в то время как для исторического иудаизма двери такого Царства наглухо замурованы. Потому что если у Конфуция поиск Вэнь – «техника» его обретения – является естественной ступенькой на пути к Царству, то иудей получает свою «награду» в первую очередь за то, что в своих духовных исканиях он не выходит за «забор Торы». И если он всю свою жизнь следует этому правилу, в таком случае вряд ли способен это изменить уже в зрелом возрасте. Главный же принцип обретения Вэнь и Царства провозглашен в первой заповеди Христа: «Ищите – и обрящете». Иудею «искать» за пределами разрешенного Торой запрещено. А здесь он просто обязан «выйти за ограду».
Общим у этих двух «религий Рая» является то – уже в качестве естественного следствия всего вышесказанного, – что цель рождения многочисленного мужского потомства, как правило, исключает случаи «непрелюбодейного» поведения в жизни как иудея, так и китайца. А следовательно, дорога в Царство закрыта также и китайцу, но уже по другой причине. Однако китайцу гораздо проще обойти эту древнюю традицию всего китайского общества: здесь всё зависит исключительно от его личного поведения. Если монах ради «подражания Христу» становится добровольным «скопцом» (подобное «подражание» носит ошибочный характер – и это элементарно доказывается логическим разбором греческого Евангелия), то китайцу, стремящемуся к Царству, можно уж как-нибудь прожить счастливую жизнь с любимой женой.
Фактически идеалом для процветания «райской религии» является такое положение дел, когда государство или народ – это некая условная «единая семья», что мы и видим в лучшие времена истории у евреев и у китайцев. Но на следующем этапе духовной жизни мужа подобная «семейная цепь» должна быть разорвана, и вместо нее новым подлинным единством должен стать непрелюбодейный союз мужа и жены. Это – против природы «животного» естества мужчины, которое стремится «оплодотворить всякую самку». Но в состоянии Вэнь человек перестает быть «оплодотворяющим самцом». А женщина – она, как правило (по своей природе), моногамна, если ее любящий муж обеспечивает ей радостное материнство и бережно охраняет общий семейный очаг. В Царство Небесное входит не представитель «образцовой семьи» – будь то мужчина или женщина, – а «слепленное воедино» целое, которое на земле называлось мужем и женой. И эта новая духовная категория, заявленная в евангельской проповеди Христа, неприемлема и непонятна всем тем религиям Рая, которые изначально ориентированы на низшую духовность. Проповедь Христа о Царстве и по этой причине тоже не могла быть открытой: ее базовая суть противоречит всем основам иудаизма.
Суждение 2.6
2.6. Мэн-у-бо спросил о Сяо. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Отец (фу) и мать (му) тревожатся (ю, т.ж. «горевать», «скорбеть», «беспокоиться») *именно (вэй) [тогда, когда] их (ци) [сын] болен (цзи, т.ж. «нездоровье», «недуг», «*губить»)».
В этом суждении очень наглядно виден грамматический принцип «экономного» построения древнекитайского предложения: если задан вопрос о Сяо и в ответе фигурируют «родители», значит иероглиф «сын/сыновья» можно опустить. Перевод этого суждения всегда одинаков, однако объяснение слов Конфуция нуждается в уточнении. Общепринятое понимание суждения заключается в том, что отец и мать при должном отношении к ним сына («сыновней почтительности») не имеют повода тревожиться ни о чем. В этом случае они живут, «как у Христа за пазухой». И только когда их сын заболеет, у них появляется единственный повод тревожиться о любимом сыне: как бы он, родимый, не расхворался и – упаси Дух! – не умер.
Однако в таких рассуждениях не достаточно логики. Подлинное Сяо всегда направлено от младших – к старшим: от сына – к родителям, от родителей – к ушедшим предкам. А Конфуций, при подобном понимании его слов, говорит как будто о чувствах родителей по отношению к сыну, т. е. в обратном для Сяо порядке.
Слово «сын» здесь отсутствует, но вельможа Мэн-у-бо, который задает этот вопрос, скорее всего, как раз и является таким подразумеваемым «сыном». Но если продолжить рассуждения в этом направлении, и если родители беспокоятся о болезни своего сына, то разве они не будут страдать, например, также и в том случае, если их сын не женат, хотя и прекрасно к ним относится (пример не совсем корректен, т. к. в Китае согласия молодых никто не спрашивал)? В таком случае у них обязательно найдутся причины тревожиться и о других обстоятельствах жизни их сына. И самое главное: мы в своих рассуждениях, следуя общепринятой логике, «опустили» мировоззрение Конфуция до уровня каких-то земных забот, хотя уже неоднократно убеждались в том, что все его мысли и устремления направлены к миру предков, но не к земному.
Из самого построения этого китайского предложения можно сказать, что общепринятая логика рассуждений не верна: родители тревожатся не «только лишь о том…», а «именно тогда…», о чем свидетельствует эмфатическая частица вэй, которая ставит логическое ударение на слове «болезнь». Ее значение «только лишь» носит более поздний характер и связано, скорее всего, с требованием «правильного понимания» этого суждения.
Родители могут тревожиться и о многом другом, но главная их тревога, – когда их сын болен. Почему? При этом из ответа самого Конфуция видно, что все окружающие уже давно понимают слово Сяо точно так же, как и все сегодняшние китайцы, но не так, как понимался этот термин в Чжоу и самим Конфуцием. В одном из своих суждений он говорит об «исправлении имен» (чжэн мин), т. е. о правильном понимании древних слов Чжоу: ведь не будет же он для возрождения чжоуского Дао придумывать какие-то новые иероглифы?!
Нет сомнения в том, что вельможа задает этот вопрос по какому-то конкретному случаю из жизни своей семьи: возможно даже, у него есть претензии к своему собственному сыну. Но Конфуций заставляет его поднять свои глаза от земли и подумать о вечном. И при таком подходе – в ничто обращаются все возможные «тревоги» отца о сиюминутном состоянии его сына. Для правильного понимания мысли Конфуция целесообразно привести выдержку из книги В. М. Крюкова «Ритуальная коммуникация в древнем Китае» (М:, 1997, стр. 201):
Особое место среди «небесных даров» занимала «благодать» или «благая сила» (Дэ). Эта категория вообще играла центральную роль в западночжоуской идеологии. <…> Не менее важная группа «небесных даров» была связана с представлением о многочисленном потомстве как одном из важнейших условий индивидуального и кланового благополучия. Мужские потомки являются продолжателями рода, чье единство обеспечивается постоянством жертвоприношений предкам. Обилие потомства в семье гарантирует обильные же жертвенные подношения усопшим родителям.
А если единственный сын вдруг заболел и умер? Ведь в прежние времена не было никаких антибиотиков или других действенных лекарственных средств, и люди очень часто умирали от болезни в молодом возрасте, а не от старости. И кто, в таком случае, будет кормить жертвоприношениями духи родителей, когда те умрут? Именно эта мысль является главной в ответе Конфуция. Кстати сказать, именно такую трагедию пережил сам Конфуций: его единственный сын умер раньше него.
Неразрывна цепь ушедших предков и новых нарождающихся потомков на земле. Для Конфуция – все они живы и требуют к себе отношения по древнему ритуалу. Кстати сказать, покойники были «живы» и для нашей современницы – болгарской прорицательницы Ванги, которая их «видела» своими незрячими глазами. Конфуций в данном случае беспокоится только об одном: чтобы всякий дух ушедшего родителя смог обрести упокоение в потусторонней жизни, – и только в этом случае он может как-то «ниспослать Дэ» своим земным потомкам или этому хоть как-то содействовать. Это – что-то наподобие «единого братства» живых и мертвых.
Суждение 2.7
2.7. Цзы-ю спросил (вэнь) о Сяо. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «В нынешние времена (цзинь) Сяо считается правильным (ши), как говорят (вэй), у того, кто (чжэ) может (нэн) содержать (ян, т.ж. «кормить») [родителей]. Но переходя (чжи) к (юй) собакам (цюань) и лошадям (ма), – [их] всех (цзе) [тоже] могут (нэн) содержать (ян) некоторые (ю) [люди]. [Если] не (бу) в благоговении (цзин), то в чем (хэ) [же еще будет состоять] отличие (бе) [Сяо от подобного отношения к животным]?».
Цзы-ю, он же Янь-янь (здесь – разные иероглифы), – это один из самых способных учеников. Из ответа Конфуция уже однозначно следует, что к его времени термин Сяо понимался китайцами в быту так же, как понимается сейчас. Причем, в нашем сегодняшнем европейском обществе Конфуция бы поняли далеко не все: у многих из нас гораздо больше благоговения к домашним питомцам, чем к своим родителям или близким родственникам.
Так в чем же разница между той «собакой» и «человеком», которых содержат в тепле и накормленными? Ведь не секрет, что сегодня в мире действительно существуют хозяева животных, которые в прямом смысле слова «трясутся» над своими питомцами и сами готовы им служить. Для «богатых собак» и «богатых кошечек» нанимаются специальные самолеты, строятся гостиницы с «ресторанами», «бассейнами» и «парикмахерскими», – о чем не может мечтать подавляющее большинство жителей земли. Переводя это на нормальный человеко-животный язык, можно сказать так: одно животное содержит другое животное, и каких-либо принципиальных интеллектуальных различий между ними нет, как бы более разумное животное на подобные слова не обижалось. Причем, глядя на ретроспективную динамику, можно уверенно спрогнозировать, что в недалеком будущем в европейском либеральном сообществе будет официально разрешено «брать в жены», или «выходить замуж» за какого-нибудь кобеля, кошку, коня или осла. Почти как у Апулея в его «Золотом осле», только уже безо всякой метафизики.
Итак, «лошади», читающие Евангелие – мы, кажется, об этом сейчас говорили… разве нет? Да, и тем не менее, разница здесь принципиальная, но это – только по мнению Конфуция, а не по мнению этих собак или лошадей. Мы, люди, этой разницы не видим по той причине, что все многообразные «египетские миры» фактически выродились для нас в один единственный мир земной жизни (всесильный Принцип Яхве при таком положении вещей громко аплодирует). Другого мира для нас просто не существует, а что будет с нами после нашей смерти, мы не знаем и знать не хотим. Такова главная парадигма нашего европейского общества и нашей сегодняшней «науки», которая ограничила себя исключительно земными представлениями. И уж действительно лучше истово верить (Свят! Свят! Свят!) во всех этих «несуществующих» духов Конфуция, чем всю свою жизнь прожить европейцем с положенной тебе кобылой в качестве «жены».
Когда-нибудь наша «наука» вдруг откроет (и тут же повесит себе «медаль на грудь» или вручит кому-нибудь улыбчивому седовласому ученому Нобелевскую премию), что что-то наподобие «потустороннего мира» все-таки существует. Но все мы, – те, которые бездумно верим ей сейчас, – свое время в этой жизни уже проспали, «наш поезд» ушел, потому что мы всегда придерживались принципа «верить науке».
Но если действительно существует только «один мир», значит, и вся наша лексика, терминология – только для этого мира. В китайских иероглифах, которые изначально создавались как средство общения с миром духов, – не так, и у Конфуция тоже не так. У Конфуция нет «духа собаки», но есть «дух отца», хотя в нашем земном мире отец и собака одинаково существуют. И в таком случае у Конфуция слово «благоговеть» (цзин) не может иметь отношение к «миру собаки», а только – к «миру духов». Цзин – это «почитать», «преклоняться», «благоговеть».
Далее по тексту Лунь юй мы увидим, что Конфуций советует «почитать (цзин) духов (шэнь), но держаться от них подальше». И для него под термином Сяо подразумевается вся цепочка предков, начиная от умерших в шестом поколении и заканчивая живущими на земле потомками. В этой цепочке нет, и не может быть места никакой любимой «собаке» или «лошади». Это прекрасно понимали даже аристократы его времени. Но при этом естественно и понятно также то, что и термин цзин со временем тоже утратил свою исключительную принадлежность к «тому» миру и стал активно использоваться в нашем «мире животных».
Вывод из этого суждения таков: к живым родителям следует относиться как к уже умершим, т. е. как к «духам», и почитать их не за их земные «заслуги» или за то, что они кого-то «произвели на свет». Для Конфуция шэнь человека уже присутствует в его теле, т. е. во время его земной жизни, и этот дух просто «освобождается» от своей «оболочки» после смерти. Судя по всему, Конфуций представлял это таким образом, что сокрытый «дух» и сам «человек» – это, все-таки, разные «ипостаси». И он понимал, что не совсем правильное поведение человека при его жизни вовсе не делает его шэнь ответственным за это на все 100 %, хотя после смерти за это расплачивается все-таки именно шэнь, – то живое, что ранее «ожитворяло» все тело. И именно с этим шэнь связано «просветление сердца» человека.
Суждение 2.8
2.8. Цзы-ся спросил (вэнь) о Сяо. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Во время похорон] трудно (нань) сохранить выражение лица (сэ). Приносятся (ю, т.ж. «иметь» в смысле «имеются») [соответствующие] жертвоприношения (ши). Уполномоченный сын (ди цзы) [облачившись] в траурные одежды (фу) [исполняет] свой (ци) тяжелый труд (лао). Родившимся (шэн) прежде (сянь) [предкам] приносятся (ю) жертвоприношения (ши) вином (цзю) и [предлагается] кушанье (чжуань) в свое время (цэн). Не такое ли Сяо достойно одобрения (ши)?».
Представленный выше перевод противоречит традиционному, поэтому он требует объяснения. Как уже известно читателю, на этом суждении заканчивается серия из четырех высказываний Конфуция, посвященных вопросам Сяо. В первом из этих суждений (2.5) Конфуций говорит о том, что «при жизни родителей следует служить им по ритуалу, а когда умрут – похоронить по ритуалу». И вполне естественно предположить, что последнее из этих суждений как раз и должно быть посвящено вопросу похорон.
Такое предположение подтверждается наличием в тексте следующих двух иероглифов. Первый – фу, переводится как «траурные одежды», «траур», «время траура». Этот иероглиф стандартно используется в следующих словосочетаниях: фу-шу – «шалаш во время траура», который устанавливался сыном у могилы родителя; фу-у – «одежда, надеваемая во время жертвоприношения»; фу-цзюй – «похоронные принадлежности», «погребальная утварь». В более позднее время этот иероглиф стал обозначать любую «одежду» или «платье», однако во всех традиционных переводах этого суждения отсутствует упоминание о какой-либо одежде, даже не траурной.
Второй иероглиф, а точнее, словосочетание из двух иероглифов, еще более интересно. Ушедших из жизни предков (цзу) в Раннем Чжоу называли «прежними/скончавшимися» (сянь), например, в словосочетании «прежние ваны» (сянь ван) или «прежние просвещенные люди» – сянь Вэнь жэнь (правильнее, «прежние получившие опыт Вэнь люди». И Конфуций этого не знать не мог. Именно этот иероглиф сянь содержится в рассматриваемом нами тексте – в выражении «прежде рожденные» (шэн сянь). То есть в данном случае речь идет об уже ушедших из жизни ближайших родственниках.
Из встречающихся здесь иероглифов первый в очередности ши – это «жертвоприношение» (БКРС № 5548). Его мы уже рассматривали, он известен читателю по выражению да ши – «большое жертвоприношение». Далее по тексту следует другой иероглиф ши (БКРС № 9918), который переводится как «рит. жертвоприношение», жертва предкам», «рит. принимать (получать) жертву (напр. о предках)». Иероглиф сэ – «выражение лица» – нам тоже уже известен, точно так же, как и словосочетание ди цзы, которое мы подробно рассмотрели при анализе суждения 1.6. Весь остальной текст понятен без объяснения.
Еще раз зададим себе вопрос: почему Конфуций так серьезно относится ко всем этим похоронным процедурам и жертвоприношениям покойникам? На него отвечает В. М. Крюков («Ритуальная коммуникация в древнем Китае»):
Стр. 192. Из западночжоуских инскрипций известно, что деяния предков рассматривались древними китайцами не только как пример для подражания, но и как источник действенного блага для их здравствующих потомков. Заслуги покойных родственников переходили на живущих, приводя к накоплению «благодати» (Дэ).
Стр. 193. …духи предков вступали в сношения с людьми – как податели милостей нематериальных <…> «счастья», «благодати» и «вечной жизни». Эти дары ниспосылались в ответ на жертвоприношения предкам.
Стр. 196. Чжоусцы понимали, что нельзя обрести счастье и долголетие, не делая постоянных жертвоприношений предкам. Но они также отдавали себе отчет в том, что для предков ценна не только и не столько сама материальная жертва, сколько чувство смиренной почтительности (Сяо), испытываемое людьми по отношению к ним. Отсюда – устойчивое выражение сян Сяо («выражать смиренную почтительность посредством жертвоприношений» или «жертвенно выражать смирение»). Говоря другими словами, по мысли чжоусцев, в жертву должен был приносится не посторонний предмет, но частица самого жертвователя.
Стр. 211. Обретение благодати-Дэ ставится в прямую зависимость от ритуального общения с духами предков.
Стр. 212. …В тексте [надписи «Ши Цай дин»] употреблено выражение ле цзу мин Дэ, т. е. «Дэ, дарованное достославными предками».
Сделаем небольшое отступление технического характера, а точнее, еще раз повторим сказанное ранее. В большинстве цитируемых нами текстов произношение всех иероглифов по системе «пиньинь» передается строчными буквами русского алфавита, курсивом. Для правильного понимания читателем значения того или иного иероглифа в цитируемом тексте мы те из иероглифов, произношение которых в нашем переводе передано с заглавной буквы, тоже воспроизводим с заглавной.
В последнем процитированном нами предложении перевод В. М. Крюкова в виде «достославный» – это традиционная передача древнего иероглифа ле, подлинное словарное значение которого совершенно иное. Ле (БКРС № 14928) – это «пылающий», «яростный», «сильный (огонь)». В действительности в этом тексте речь идет о тех предках, которые получили опыт «просветления сердца», причем, этот опыт носил такой интенсивный характер, что это их «новое» сердце воспринималось ими самими не как «светящееся/просветленное» (мин), а как «пылающее» (ле). Такие люди «светились» при взгляде на них со стороны, как это сказано о Вэнь-ване в древних текстах. Выражением ле Вэнь начинается один из известных древних Гимнов Ши-цзина, причем, общепринятый перевод этой фразы и здесь тоже не соответствует той реальности, которая как раз и подтверждается основными значениями этого иероглифа.
Мы можем не сомневаться в том, что Конфуций на собственном примере «выявления Дэ» (чжэ Дэ) убедился в правоте раннечжоуского подхода к этому вопросу. И только по этой причине у Конфуция – такое предельное внимание к ритуалу и к жертвоприношениям предкам. Для Конфуция главным было – искреннее подражание предкам и, в том числе, прославленному Вэнь-вану, а это всегда ведет человека к получению Дэ и к достижению состояния Вэнь. Другого способа «взращивания Дэ», кроме найденного чжоусцами, Конфуций не знает.
Читатель может задать автору неудобный вопрос. Он напрашивается сам собой у очень многих наблюдателей за подобными «разговорами о ле», – у тех, кто скептически слушает подобные «бредни» и с интересом ожидает развязки этой «пьесы» в виде подъехавшей кареты «Скорой помощи» с крепкими санитарами в белых халатах. Вопрос звучит так: «И какой прок от всех этих “подражаний древним”, которые ушли в далекое прошлое вместе с “таким” Конфуцием и всеми этими Ранними Чжоу? Для интереса, что ли?».
Ответ простой: Конфуций и древние китайцы Чжоу это Дэ имели как высшую ценность, а сегодняшнее человечество, включая вас, скептиков, – даже не знает, что это такое. Подавляющее большинство христиан этого «элементарного» Дэ не имеют. И именно в этом – тупик всей сегодняшней цивилизации. Это Дэ имели Вэнь-ван, Платон, Сократ, Царь Давид, Заратуштра, Нумений Римский, Христос, Моисей, Парамахамса Рамакришна, Конфуций, Плотин, Мухамед, Шанкара, апостол Павел, средневековые суфии, Иоанн Богослов, Серафим Саровский, Силуан Афонский и тысячи других, – все те, которые и сделали нашу землю человеческой. И все евангельское Учение Христа, которым так кичатся просвещенные европейцы, – оно только после обретения человеком этого Дэ, т. е. только после «просветления собственного сердца», что и знаменует собой рисунок чжоуского иероглифа Вэнь. А если без этого, – в таком случае, никто из существующих на земле христиан евангельские заповеди Христа выполнять не будет, потому что не в состоянии по своей животной природе. Это мы и наблюдаем в течении всех веков существования «Павлова христианства». «Из-под палки» – как это было в Средневековье, когда Церковь была всемогущей – кто-то как-то будет стараться, но только из страха, а если по собственной воле – никогда.
Без этого Вэнь любой человек остается в своей базовой основе животным, – тем скотом, для которого требуется плётка в виде наказания или смертной казни. Но ка́к одно животное может справедливо судить другое животное? Арбитром должен быть человек, поэтому Конфуций – зная, что он уже человек, – так рвался в управление государственными делами.
Все духовные гении человечества проповедуют об одном и том же: человек должен перерасти свое исходное животное состояние. Любой из нас это может, потому что в сердце каждого спит Бра́хман Упанишад. Это можно называть разными словами – китайскими, индийскими, греческими, персидскими, египетскими, еврейскими, мандейскими или русскими, – но суть дела от этого не меняется: высшая реальность оставалась той же самой во все века и тысячелетия, и она присуща этому миру в такой же степени, как и видимый нами закон смерти.
Детство человечества заключается в том, что этот «закон смерти» мы видим, и он нам знаком. Но для видения высшей реальности у человека существует иное зрение. Оно должно в нас проснуться точно так же, как неожиданно просыпается любовь. Ведь и любви тоже нет зримо, хотя она есть, – и за нее готовы умереть. Чем выше Истина, тем ее труднее уловить и тем труднее она усваивается. Это – Закон, который распространяется и на любовь. Ведь существуют же на земле те несчастные, которым неведомо это прекраснейшее человеческое чувство, а точнее – это совершенно неземное состояние… Человек-Вэнь – это та же самая любовь, но где любимой является весь Мир.
