Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
Но при этом еще раз – уже в который раз! – нам необходимо убеждать читателя в том, что все то, что он читает в наших переводах Лунь юя, – это отнюдь не суеверие «древнего» Конфуция, которое-де, давно уже развеяно современной наукой. Наука никогда не имела – и до сих пор не имеет – ответа на вопрос: существует ли жизнь после смерти, или нет? Все эти вопросы – это не ее «епархия», и не ее сфера исследования. Наука просто игнорирует это обстоятельство, – так, как будто смерти вообще не существует, или, «по умолчанию», – как будто наша жизнь полностью прекращается после смерти тела. Но по единодушному знанию всех Учителей человечества такое поведение науки соответствует состоянию животного. Все эти Учителя – реформаторы и основатели религий человечества – в один голос заявляют: человек может и должен перерасти свое послеродовое животное состояние и получить тот духовный опыт, который открывает человеку глаза на знание вопроса смерти.
Такой опыт получил и Конфуций, – он именуется словом Вэнь со времени существования династии Инь. Конфуций говорит о «духах верха» не от своего суеверного страха, а от того знания, которым обладает он, но которым еще не обладают его ученики и которым не обладали все комментаторы Лунь юя. Мы же все говорим, ссылаясь на «достижения науки», которая до сих пор творится руками и умами людей-животных.
Для того чтобы узнать, что́ говорит Конфуций или Иисус, надо поверить в то, что они не лгут, и самому отправиться в это нелегкое путешествие длительностью во всю жизнь. И постараться получить хотя бы «опыт Вэнь». Но первое, с чего необходимо начать каждому из таких «путешественников», – это никогда не лгать: ни себе самому, ни какому-то другому человеку. Начать такое путешествие не поздно даже в самом преклонном возрасте: райские обители доступны даже убийце и прелюбодею. Но для этого в человеке должна совершиться евангельская мета́нойя. Не то «покаяние» (для этого существует другое евангельское слово – метамэ́ломай) или «исповедь» у священника, которая не в состоянии изменить принципиальных базовых внутренних устоев человека, а именно мета́нойя – в полном смысле «опрокидывание» всего внутреннего мира человека. В случае мета́нойи человек «кается» в своей прежней «животности» перед всей Вселенной, открытой его взору.
Читатель может спросить у автора: «При чем тут “не врать”, когда эти “духи верха” требуют от нас “подражать нашим предкам”, а эти предки лгали, как и мы?». Отвечаем: согласны, но предки «наши» и предки Конфуция – разные. Для Конфуция это – легендарный Вэнь-ван или Чжоу-гун, которым он «подражает». «Подражать» следует не всем подряд (пусть даже это твой родной отец), а только тем, кто удостоился стать «духом верха». Лучшим из таких «духов-Учителей» для русского человека является «живой» Серафим Саровский, – это истинный «предок» для любого русскоязычного. Но Серафим – никогда не лгал. И он не стяжал богатства, хотя на те пожертвования, которые тайно передавали ему почитатели лично в руки, он мог бы построить себе не один дворец на Средеземноморском побережье. На то собранное им золото и серебро (в царских червонцах, кольцах, подвесках и пр., причем, мешками), которое он отдал своим подопечным Дивеевским монашенкам незадолго до своей смерти, этот монастырь безбедно существовал многие десятилетия. Лучший «учебник» по жизни Серафима – это «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», составленная очень умным человеком. Ее можно читать как «Отче наш», – и не ошибешься.
Серафим, как и Конфуций, видел дальше земного, потому что тоже имел этот опыт Вэнь, а все таковые становятся после смерти «духами верха». То есть, возвращаясь к вопросу читателя, следует ответить так: прекратить врать – это только первый шаг в нашем «подражании древним». Человек рождается животным не для того, чтобы умереть животным. Построить дом, родить сына и посадить дерево – все это не означает стать человеком. У человека – другое предназначение, и не смерть является границей его жизни. После смерти – состояние «духа верха» (традиционно именуется – райским), а далее – состояние «Бога» (по евангельской терминологии – «Царство Небесное»). Эти слова – и есть евангельский «бисер» для немногих.
Но почему ты, читатель, уверен в том, что тебе нет места хотя бы среди «духов верха»? Даже если ты – женщина. Ведь в райском состоянии мужчина и женщина – равны. Хотя там они – всегда порознь, как и здесь на земле. Вспомни Адама и Еву в Раю. А если вы действительно хотите навсегда оставаться вместе – как в самые счастливые минуты вашей жизни, когда неизвестно, где ты, а где она – это уже «Царство Небесное». Но в этом случае – все гораздо сложнее, здесь по меткой русской пословице: «муж и жена – одна сатана». В нашей праведной семейной жизни «сатана» – это всегда женщина, т. к. именно ей, от ее рождения, дан тайный «подкоп» в адские обители. А отражать это ее периодическое «обуяние Сатаной» должен всегда ее муж, т. к. она сама не способна с этим справиться – по своей изначальной женской природе. И мужу не следует роптать на такую свою «участь», если он действительно любит свою жену. Так можно потерять жену, а с ней – и «Царство». А значит, уже не быть вместе. Терпение и сострадание – это одна из главных добродетелей подлинного искателя. Без таких качеств мужа «Царство» вряд ли будет им покорено. А с ним – Царство будет потеряно и для его жены.
Суждение 2.11
Приведем стандартный перевод этого суждения (П. С. Попов):
Философ сказал: «Кто повторит старое и узнает новое, тот может быть руководителем для других».
Здесь невольно возникают ассоциации с евангельскими словами Христа (Мф. 13:52): «Всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей старое и новое».
Но такое подобие носит исключительно внешний характер. У Христа «новое» – это то Царство Небесное, которое в Лунь юе – как в виде получения определенного духовного опыта, так и в виде ученической информации – отсутствует (Конфуций о реальном опыте Бра́хмана ничего не знает). А «старое» у Христа – это, фактически, тот «иудейский» опыт Вэнь («расширение сердца»), который обязательно сопутствует этому «новому», т. к. без предварительного опыта «познания самого себя» (без опыта Вэнь) получить евангельское «новое» невозможно. И человек, узнавший опыт «Царства», всегда «дополняет» (греч. плеро́о) этим опытом тот свой прежний опыт Вэнь (пусть он и не задумывается о названии этого опыта), о котором он всегда помнит, и который всегда оценивает очень высоко. «Не нарушить Закон [Я] пришел, но дополнить (греч. плэро́о)» – говорит Христос. Опыт Вэнь – это «старое», и это – сердце. Но оно у нас никуда не исчезает и при получении «нового» – Царства Небесного.
Еще раз повторим этот важный урок. Наградой иудею за строгое соблюдение Закона являлся (и ныне является) «Рай», что эквивалентно китайскому получению опыта Вэнь, а Иисус в Своей проповеди как бы «дополняет» (плэро́о) это «иудейское Вэнь» очередной духовной ступенью – Царством Небесным (но вовсе не тем «земным» мальку́т шама́им, о котором грезили иудеи). Поэтому «книжник», т. е. мудрый человек, выносит из «сокровищницы» сердца своего всё вместе – и одно, и другое. И «новое», и «старое» одинаково состоялось в его сердце, и именно там все это остается.
Что означает слово «выносит»? Это означает, что в то время, когда «книжник» думает или вспоминает об этом, у него два этих опыта всплывают в памяти, как одинаково ценные (евангельская «сокровищница»). Или, в другом случае, – когда он наставляет кого-нибудь духовному знанию, он обязательно упоминает и одно, и другое. Потому что «научить Царству» без предварительного «научения Вэнь» невозможно. То есть для того, чтобы «вынести» что-то из своего сердца о Царстве, необходимо одновременно «вынести» также и что-то о Вэнь.
А теперь попробуем понять подобные слова Конфуция. Для того чтобы воссоздать весь спектр возможных значений этого суждения, запишем его в русской транскрипции по системе Палладия:
Почтенный скзал: Вэнь гу эр (эр – союз «и») ши («знать») синь («новый», «современный») кэ («можно») и вэй («брать в качестве») ши («наставник», «воспитатель», «учитель»).
Преобразуем это выражение в нечто подобное переводу:
[Тот, кто] вэнь гу, и знает новое, – того можно брать в качестве наставника.
Всё многообразие и живость слова Конфуция заключается в этом словосочетании вэнь гу. Во-первых, суждение начинается с омонима тому Вэнь, который читателю уже хорошо известен. Фонетически это словосочетание можно понять как «Вэнь древности», и оно действительно имеет именно это скрытое значение.
Иероглиф вэнь переводится как «теплый», «согревающий», «мягкий», «ласковый», – с этим связано его главное смысловое поле, – и такое отношение Конфуция к древности носит знаковый характер. Да, этот иероглиф также имеет словарное значение «повторять», «заучивать», «усваивать», «упражняться», т. е. и общепринятое его понимание тоже возможно. В древности этот иероглиф вэнь (БКРС № 1083) часто записывался вместо более сложного иероглифа юнь (БКРС № 1080): правая часть у них одинакова, а вместо знаков «маленький» и «крошечный», которые мы видим в иероглифе юнь, в левой части иероглифа вэнь стоит простой ключ «вода». И в таком понимании этот иероглиф вэнь имел значение «прятать», «скрывать», «таить в себе».
А теперь перейдем к рассмотрению иероглифа гу (БКРС № 10583). Наиболее очевидное его значение – «старый», «древний», «давний», и в этом отношении он дублирует известный омоним гу – «древность» (этот знак является «ключом» для рассматриваемого нами иероглифа). Судя по всему, более раннее его значение – это «старый друг», а отсюда – «родимый», «близкий», «родной».
Итак, вэнь гу – это «повторять старое» (т. е. пришедшее из времен Раннего Чжоу), или «тепло относиться к старому», или «таить в себе старину». Но это также может подразумевать не общие, а конкретные вещи, например: «[Тот, кто] скрывает в себе задушевных старых друзей…». Из первого суждения Лунь юя мы видим, что для Конфуция такими друзьями могли быть Вэнь-ван или Чжоу-гун. Такой смысл подтверждается еще одним значением иероглифа гу – «умерший», «покойный» (о старших). Фактически, эти легендарные личности и были подлинными наставниками самого Конфуция, поэтому и тот, для кого они – «друзья», может быть учителем сам. То есть Конфуций в этом случае имеет в виду свой собственный жизненный опыт. И какими бы ни казались читателю неправдоподобными эти «вторые» и «третьи» смыслы, все они имеют место в подлинном иероглифическом тексте.
Главная задача здесь – отсечь все те значения рассматриваемого иероглифа, которые появились позднее, причем, очень часто в связи с ранними попытками – добавим, абсолютно ошибочными – понимания текста Лунь юй. После эпохи Цинь Шихуана в Китае произошел исторический слом ментальности, когда китаец полностью перестал понимать и ценить все духовное, связанное с династией Раннего Чжоу. Отсюда – даже те значения иероглифов, которые имели место во II в. до н. э., могут быть признаны недостоверными в случае рассмотрения текста Лунь юй. И тем не менее, смысл этого суждения для нас прозрачен. Приведем главные смысловые варианты этого текста. Первый вариант соответствует более общему пониманию:
2.11. «Тот, кто укоренился (*достаточный, *зажиточный, усваивать, повторять, теплый, согревающий) в старине (древний, былое, дела минувших дней, старинный, давний) и знает новое, того можно брать в качестве наставника».
Второй вариант более конкретный и в какой-то степени скрытый:
2.11. «Тот, кто стал человеком-Вэнь [, как в] древности, и знает новое [значение иероглифа Вэнь], того можно брать в наставники».
Добавим: «брать в качестве наставника (или: «брать в наставники») по обучению человека достижению состояния Вэнь». Потому что именно этому Вэнь, в первую очередь, учил своих учеников Конфуций. Этот второй вариант предпочтительнее, и вот почему. Из текста «общего» варианта не совсем понятно, что́ имеет в виду Конфуций, когда говорит о «знании нового». Какое «новое» в многообразии окружающей жизни имеет в таком случае приоритет для Конфуция? Второй вариант предъявляет к «наставнику» два главных требования: необходимо самому получить опыт Вэнь и, второе, необходимо знать значение иероглифа «Вэнь» для древности и значение того же самого иероглифа, но уже «новое». Потому что ко времени Конфуция они, эти значения, уже разные. И не случайно Конфуций говорит (уже в другом суждении) об «исправлении имен» (чжэн мин), т. е. о возвращении древним иероглифам их первоначальных смыслов. В жизни могли сложиться такие условия, что китаец каким-то образом получил этот опыт (подобное неоднократно происходило на всей планете Земля!), но при этом он не знает, что это и есть древнее Вэнь. Такой быть наставником не может, потому что не знает «пути Чжоу».
Любой наставник в Вэнь обязан знать о таком «исправлении имен». Выражение «знает новое» прочитывается в этом суждении однозначно, и оно не могло означать в словах Конфуция ничего другого, кроме как сравнения «нового» значения иероглифа со значением «старым». Какое еще «новое», которое было бы более важным чем это, необходимо знать наставнику для обучения Вэнь? Еще раз обратим внимание читателя на тот факт, что отличительной чертой древних китайцев – а Конфуций это китаец – является исключительная практичность их мыслительных процессов.
Суждение 2.12
2.12. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Цзюнь цзы не (бу) ритуальный сосуд из керамики (ци)».
Это и следующие два суждения посвящены вопросам характеристики Цзюнь цзы. Иероглиф ци (БКРС № 1741), от которого зависит понимание смысла всего высказывания в целом, переводится, как правило, словом «инструмент». Но, во-первых, это уже почти «новояз», т. е. не вызывает сомнения то, что слово «инструмент» достаточно позднее. И, во-вторых, при переводе словом «инструмент» не совсем понятно, что́ этим хотел сказать Конфуций. То, что Цзюнь цзы невозможно использовать в своих личных (или корыстных) целях, как мы используем неодушевленный «инструмент»? Да, такое понимание тоже возможно, но Конфуций в своих рассуждениях оперирует совершенно другими категориями, и если мы его слова поймем правильно, в таком случае значительно обогатим смысл того, что он хотел выразить.
Этот иероглиф ци имеет еще одно древнее значение, хотя оно относится уже к тому времени, когда священные надписи стали распространяться не только на сферу ритуального общения с предками, но и на светский быт участников ритуальных действий. Это – «атрибут, принадлежность (должностного лица, напр. официальное платье, оружие, выезд)», и такое его значение фактически дублирует значение «ритуальный сосуд» в смысловом плане.
Термин Цзюнь цзы так же прозрачен, как и Жэнь, и введение его Конфуцием в свое Учение было вызвано изменившимися обстоятельствами развития китайского общества. В обществе резко оскудела потребность в духовном, и в первую очередь это было заметно в «верхах» иерархии. «Сын Неба» фактически уже не только не был духовным авторитетом для князей Поднебесной, но и сам стремительно терял представление о Дэ, как о «благодати», даруемой предками. Китай к этому времени представлял собой территорию раздробленных противоборствующих государств со своими «правителями». И по представлениям Конфуция эту противоестественную ситуацию в Поднебесной можно и нужно было выправлять иначе, чем некогда в Западном Чжоу. Следовало подготовить специальный «отряд» людей, набрав их из любой среды, включая простолюдинов, и дать всем им представление о чжоуском пути «постижения Дэ». И такие люди, которые будут «пестовать Дэ» в своих сердцах и которые со временем получат опыт Вэнь, фактически станут «новыми Вэнь-ванами» в этом разобщенном Китае. Вот им-то и было уготовано стать Цзюнь цзы – номинальными «сынами правителей» княжеств. Конфуций не сомневался в том, что они смогут выправить ситуацию и возродить духовный облик древнего Чжоу.
Читатель должен понимать, что всё «этическое» и высоко «моральное» является только обязательной «тенью», неотступно сопровождающей того человека, который получил духовный опыт Вэнь. Если такая «тень» отсутствует, значит не было опыта Вэнь, значит это – что-то другое. Поэтому естественным следствием того, что в правлении княжеств вдруг действительно появятся Цзюнь цзы, станет воцарение в Поднебесной всеобщей справедливости.
Но как понимали все эти действия «философа» Конфуция аристократические слои общества, его современники? Они воспринимали этого почти навязанного им Конфуцием Цзюнь цзы в качестве очередной «игрушки» в пресыщенной светской жизни. Фактически, они не делали различия между каким-то придворным «шутом-карликом», которому дозволялось говорить то, что не было позволено другим (ср. с русскими «блаженными» или «юродивыми»), и этим невесть откуда взявшимся Цзюнь цзы. Мы ведем сейчас речь не о реальном Цзюнь цзы, принимающим участие в придворной жизни – таковые, судя по всему, так и не состоялись, – а о светском мнении об этом «новом словечке», введенном Конфуцием в придворную жизнь.
Что такое «ритуальный сосуд»? Это специальный кубок, или чаша, или треножник (типа кастрюли с крышкой, на трех ножках), который в свое время по приказу Сына Неба доставался из специального хранилища в Храме и использовался для того или иного жертвоприношения предкам. Затем этот сосуд возвращался на свое место, и о нем на время забывали. Для общественного мнения Китая сам Конфуций, а значит, и его Цзюнь цзы, ассоциировался, в первую очередь, с дотошным соблюдением никому уже не нужного ритуала. И перевод «ритуальный сосуд» – тоже по этой причине.
И второе значение этого иероглифа – «официальное платье» («атрибут должностного лица»). Цзюнь цзы воспринимался в светском обществе, да и самим правителем, как какое-то «парадное украшение», одеваемое правителем по случаю того или иного события. Он воспринимался как еще один символ царской власти (что-то наподобие «нефритового диска»). И при этом не допускалось даже мысли о том, чтобы Цзюнь цзы оказывал хоть какое-то влияние на поступки правителя. И тем более никто уже даже малейшего понятия не имел о реальном чжоуском Дэ.
Но судя по всему, эти приведенные словарные значения не охватывают всего того спектра смыслов, который вкладывался в иероглиф ци. Скорее всего, сам Конфуций, произнося подобное суждение, имел в виду нечто более простое, очевидное, «практичное» и обличающее всеобщие нравы современной ему знати. Ко времени Конфуция во время похорон представителей знати в могилу стали класть не отлитые из бронзы дорогие ритуальные сосуды, как это делалось на протяжении всего периода Западного Чжоу, а их имитацию в виде керамических подделок. В «Словаре древнекитайских иероглифов» (под ред. Т. Н. Никитиной) иероглиф ци (№ 0938) определяется как:
1. Керамика;
2. Сосуд, посуда;
3. Инструмент, приспособление.
То есть в этом суждении Конфуций говорит, в первую очередь, о том, что его Цзюнь цзы не является некой новомодной «подделкой под старину», годной лишь на то, чтобы исполнять свою бутафорскую роль в каком-то ритуальном обряде. Ведь вместо подлинного и очень ценного ритуального сосуда из бронзы – ци это всего лишь подделка под этот сосуд в виде хрупкой «чашки из керамики». И именно такое значение иероглифа ци отражало существующее мнение двора о Цзюнь цзы. Конфуций против этого возражает.
Суждение 2.13
2.13. Цзы-гун спросил (вэнь) о Цзюнь цзы. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Цзюнь цзы] прежде (сянь) продвигается вперед (син), и уже тогда (ци) объясняет (янь). И (эр) наследник (хоу) [становится его] последователем (цун)».
Последнюю фразу суждения вряд ли можно встретить в русских переводах, т. к. она никак не вписывается в общепринятое понимание роли Учителя. Ее просто опускают, как будто и не было вовсе. Иероглиф хоу – это также «государь», «император», «царь», «князь». Иероглиф сянь известен читателю из выражения «прежние (сянь) люди», т. е. «умершие предки». Цун – это также «следовать за…», «слушаться», «подчиняться», «присоединяться к…».
Из слов Конфуция понятно, что Цзюнь цзы не похож ни на «советчика», ни на «просителя», ни на «тайного кардинала» правителя государства. Цзюнь цзы – это абсолютно самостоятельная фигура, в арсенале которого находится «сила Дэ» и способность навевать «священный ужас» (вэй и). Но и это не «амулеты» или какие-то «приворотные чары». Человек-Дэ – «весь» такой, и при этом он остается человеком. Как Вэнь-ван, который силой своего обаяния и главного качества Дэ – объединять людей вокруг благородной цели – делал так, что люди собственной волей шли к организации общества на более совершенных началах. И эти «начала» своим «побочным продуктом» всегда имели подлинную справедливость, уважение к члену общества, а также постановку новых задач в жизни каждого человека.
Цзюнь цзы, как это объясняет Конфуций, видит ту или иную проблему в государстве и самостоятельно ее решает благодаря своим внутренним качествам (путем разговоров, общения с заинтересованными сторонами, и с использованием своих государственных полномочий, т. к. он состоит на службе в какой-то конкретной должности). Положительный результат всего этого становится очевидным для наследника государя или самого государя, и он спрашивает у Цзюнь цзы, ка́к всё это у него получилось и что́ он для этого делал, – тогда Цзюнь цзы «объясняет» или «говорит». И князь, видя этот результат и слушая объяснение, начинает невольно «подчиняться», т. е. «присоединяться» к этим мыслям Цзюнь цзы и к тому общему делу государства, ради которого использует весь свой внутренний ресурс Цзюнь цзы.
Для чего все это надо Конфуцию? И не лучше ли было бы уединиться, беспокоясь о своей собственной душе? Конфуций не сомневается в том, что человек – это «животное общественное», и из своего «животного» состояния он должен выбираться в окружении подобных ему людей, а не в одиночку, как отшельник Дао Дэ цзина. Только в обществе могут быть созданы такие благоприятные условия для духовного роста, когда человек устремляет свои внутренние силы на следование пути Чжоу, а все внешнее, необходимое для жизни, создает совместно, в коллективе.
Человек-Вэнь – это всегда активный член общества, как Вэнь-ван, например, – т. е. это такой человек, который не может сидеть в келье, как монах, и думать только о своих грехах и своем «спасении». Человек-Вэнь, как правило, на виду у всех – и именно таковы все создатели главных религий. Но и монах, если только он «прозревает», т. е. становится Вэнь, – обязательно «выростает» из своей монашеской рясы и открывается к более широкому общению с людьми. Как, например, наш Серафим Саровский, который к старости стал принимать в своей келье «мирских». Более того, Серафим организовал женский монастырь, причем, брал в него только молодых девушек, не бывших замужем. Для России того времени – это были исключительно девственницы. Девическое Дивеево – это дело старца Серафима. В представлении обычного человека – все это больше смахивает на какую-то «придурь» от безделья, если не сказать еще хуже: обычный человек, как правило, измеряет все вокруг своей привычной для него «животной» меркой. «Человека, матушка, днем с огнем не сыскать!» – это слова нашего Серафима об окружающем его мире. Причем, он не трубил об этом повсеместно, – его однажды просто «прорвало». Потому что вокруг него были «животные».
На примере этого суждения можно сделать вывод о том, что текст Лунь юй произвольно изменялся, когда комментаторы не понимали смысла того или иного высказывания Конфуция. Так, вместо иероглифа хоу – «государь», «наследник», – который стоял здесь первоначально, в тексте знаменитого комментатора Чжу Си мы видим омоним хоу, который имеет значение «после», «за». В результате такой подмены фигура «государя» или «князя» из суждения исчезла, и действия Цзюнь цзы автоматически стали распространяться на «все общество» в целом, окрашивая, тем самым, весь Лунь юй в социальные тона.
