Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
В качестве правильности или подтверждения наших выводов относительно понимания иероглифа Вэнь в Западном Чжоу, а следовательно и самим Конфуцием который это Вэнь превозносит, приведем прекрасный пример из «Книги стихов» – Ши цзин. В разделе «Гимны дома Чжоу» четвертый в очередности Гимн носит название Ле Вэнь (по начальным иероглифам). В известном переводе А. Штукина он озаглавлен как «Вы, князья просвещенные» (IV, I, 4). Приведем его первое четверостишье:
Вы, князья просвещенные, славные, нас одарили
Благом и счастьем вот этим —
Милостью этою к нам бесконечной.
Дети и внуки пусть вечно ее сохраняют!
Нет сомнения в том, что это обращение адресовано к «предкам верха», которые «дарят» своим живущим на земле потомкам «благо», «счастье» и «милость», т. е. все то, что одним словом описывается как Дэ. Но что это за такие «князья просвещенные», и как они буквально названы в иероглифическом тексте? Это – ле Вэнь би, где иероглиф би (БКРС № 3949) означает «государь», «господин», «владыка», «князь» (от первоначального «бахрома», в качестве особого отличия на одежде), и значение этого иероглифа находит правильное отражение во всех переводах. Но при этом выражение ле Вэнь нигде правильно не передается, потому что, по мнению комментаторов, значение иероглифа ле никак не вписывается в тысячелетнее понимание значения иероглифа Вэнь. Как пишет известный российский китаевед А. С. Мартынов, выражение ле Вэнь «толкуется комментаторами как “совершенное Дэ подвигов”» («От магической силы к моральному императиву: категория Дэ в китайской культуре», стр. 45).
Здесь же этот автор пишет, что эти государи, «будучи носителями ле Вэнь… как бы берут на себя обязательства поступать только в соответствии с Дэ и использовать на службе только тех, кто обладает такими же способностями». И далее: «…наконец, ле Вэнь, где в первых строках декларируется непосредственная связь Дэ с “благодатью”, поднимается очень важная тема роли Дэ во всей государственной раннечжоуской структуре» (стр. 45).
Да, действительно, в Раннем Чжоу Дэ занимало главенствующую роль, но в представленном выше четверостишии это Дэ отсутствует, а следовательно, все подобные рассуждения – это в лучшем случае необоснованные догадки, причем, ошибочные. Ведь эти носители ле Вэнь, о которых сказано в Гимне, уже давно умерли, и как же они, в таком случае, могут «брать обязательства поступать» или «использовать на службе»? Их в этом мире «живых» уже нет, а для А. С. Мартынова они все еще живы? В таком случае он мыслит так же, как Конфуций. Но шутки в сторону.
Вся «загвоздка» – в иероглифе ле, т. к. о Вэнь мы уже всё знаем. Иероглиф ле (БКРС № 14928) означает «пылающий», «яростный» (напр., огонь), а также «растерзать», «разорвать». То есть ле Вэнь – это, буквально, «пылающее Вэнь», причем, всем прекрасно известно, что никакой «пылающей культуры» или «пылающей письменности» быть не может. Но как говорится, «из песни слова не выкинешь», ан, нет – «выкинули», и мы это видим во всех переводах.
Для исследователей от науки хуже всего то, что сама этимология этого иероглифа ле для них не подходит. Он состоит из трех знаков: «смерть», «нож» и «огонь», т. е. значение «пылающий» в этом иероглифе вполне обосновано графически, хотя и не подходит для традиционного понимания общего смысла стиха. Но при этом оно подходит и прекрасно вписывается в контекст при правильном понимании идущего следом иероглифа Вэнь. И более того, это ле является прекрасным связующим звеном между Вэнь и уже известным читателю «просветлением сердца». Фактически «государи с пылающим Вэнь» – это и есть люди с «просветленным сердцем», потому что оно «просветляется» именно внутренним «огнем», – тем, который и делает такое сердце «просветленным».
Более того, и второе значение этого иероглифа ле тоже хорошо вписывается в описание этого духовного опыта. Оно основывается на графеме «нож», «резать» и означает «разорвать». Мы уже говорили о том, что египетско-еврейский опыт «расширения сердца» – это тот же самый китайский опыт «просветления сердца». Но как может это сердце «расшириться», если грудь человека при этом не «разорвется», не будет «разверста» или «разрезана»? Но и третья графема этого иероглифа – «смерть» здесь тоже к месту. Человек, получивший опыт Вэнь, окончательно «умирает» для прежней жизни и рождается для новой: «животное» в нем умирает и рождается «человек». Это и есть подлинное Вэнь Раннего Чжоу, а значит, и Конфуция.
Суждение 3.15
3.15. Почтенный (цзы) вошел (жу) в Большой (да) Храм предков (мяо), страстно желая (мэй, т.ж. «жаждать») расспросить (вэнь) о жертвоприношении (ши). Некто (хо) сказал (юэ): «Почему (шу) говорят (вэй), что сын (цзы) человека (жэнь) из Цзоу ведает (чжи, т.ж. «заведовать», «управлять») ритуалом (Ли)? Входит (жу) в Большой (да) Храм предков (мяо), сгорая от нетерпения (мэй) расспросить (вэнь) о жертвоприношении (ши)». [Когда] Почтенного (цзы) спросили (вэнь) об этом (чжи), [он] сказал (юэ): «Ши Ли».
Все переводчики и комментаторы понимают иероглиф ши (БКРС № 5548), который мы видим дважды повторенным в этом суждении (но не в последней фразе), как «дело» (причем, всякое) или «вещь» (и тоже – любая), или просто «всё» (что видел, что происходило). И в этом случае непонятно, какое именно «дело» интересовало Конфуция в Храме предков. Далее, иероглиф мэй, который предшествует этому «делу», обычно переводится как «каждый (из совокупности)», «всякий», «всякий раз», «каждый раз», «всегда», «обычно», «постоянно». И можно подумать, что Конфуций неоднократно приходил в Храм, и каждый раз досаждал служителям этого Храма своими расспросами. И судя по тексту, были такие, которых это раздражало.
Ошибка всех без исключения комментаторов Лунь юя заключается в том, что они значительно осовременивают значения многих входящих иероглифов, не обращая внимания на те их значения, которые они имели в древности. И если Конфуций – это один из последних подлинных людей чжоуской древности, то все его почитатели принадлежат уже к совершенно иной исторической эпохе, – той, которая окончательно утвердилась после периода Чжань го и правления Цинь Шихуана, т. е. это почти наш современный мир. В этой новой эпохе понимание всех древних иероглифов кардинально изменилось и стало новым. Китай полностью утратил духовный путь Чжоу (произошел, по известному выражению, «слом эпох»), а с ним исчез и первоначальный истинный смысл этих иероглифов. А с утратой смысла – утратилось знание подлинного «чжоуского ритуала». И в этом вопросе – в своей попытке «вернуться к древности» и заново обрести значение истинного ритуала – Китай стал почти вслепую ориентироваться на текст Лунь юй. Знаменитый словарь Шо вэнь – это тоже продукт «новой эпохи», когда у китайцев уже не было ни малейшего представления о «чжоуском ритуале» (это словосочетание ввел Конфуций в надежде вдохнуть новую жизнь в древний путь человека к истине).
Многие комментаторы совершенно справедливо отмечают, что данное суждение отражает конкретный факт биографии Учителя: Конфуций когда-то действительно посетил Большой Храм предков, причем, предполагается, что это был Храм Чжоу-гуна в царстве Лу. Из текста понятно, что Конфуций посетил Храм в то время, когда в нем не проводились никакие официальные мероприятия, включая принесение жертвоприношения. Маловероятно, чтобы Храм был «музеем» для всех посетителей, поэтому такое посещение носило, скорее всего, случайный и неожиданный для самого Конфуция характер. Это могло вытекать из его служебных обязанностей (он в это время мог состоять на службе у лусского правителя).
Обратимся к уже знакомому читателю иероглифу ши. Мы уже не единожды переводили его как «жертвоприношение», и такой перевод всегда хорошо укладывался в контекст. Древний рисунок этого иероглифа не совсем понятен исследователям, однако главный вывод о его значении сделать все же можно. Иероглиф изображает правую руку человека (и в этом сомнений нет ни у кого), которая что-то держит в виде «подношения». Можно немного пофантазировать и по аналогии с уже известными нам и дешифрованными древними рисунками сделать предположение, что это «что-то» представляет собой один из следующих возможных предметов: а) сосуд с отваром каких-то трав; б) дымящееся блюдо; в) голова жертвенного животного с высунутым языком; г) только что рожденный сын в купели (рисунок «купели» аналогичен тому, что мы видим в иероглифе хоу – «изображение родов»). Как видно из приведенного списка, все варианты прекрасно вписываются в представление о «жертвоприношении», даже включая последний, когда умершим предкам «показывается» только что родившийся мальчик, который в будущем будет совершать жертвоприношения, т. е. «кормить» духов предков.
Такое содержание рисунка подтверждается его древним значением: «жертвоприношение». Причем, здесь даже напрашивается некая параллель: по аналогии с «большим Храмом предков» (да мяо) существовало и «большое жертвоприношение» (да ши). Словосочетание да ши имеет два словарных значения: «траур по родителям» и «большое жертвоприношение».
Иероглиф мэй, который предшествует этому ши, имеет древнее значение «страстно желать», «жаждать». Почему у Конфуция возникло такое «страстное желание» узнать конкретно о жертвоприношении, а не, например, о технических особенностях строительной конструкции Храма, возведенного из деревянных балок и опорных столбов, или о сортах цветов, высаженных на клумбах, или о парадных одеждах служителей? Ответ вполне понятен и логичен. Как мы уже знаем, только через искреннее служение духам умерших можно обрести их благоволение, а вместе с ним – обильное дарование Дэ. Но именно древний ритуал жертвоприношения являлся кульминацией внутренней встречи человека с духами умерших. А в данном случае речь идет об одном из самых почитаемых Конфуцием духов верха – о духе Чжоу-гуна! Посещение самого жертвоприношения было для Конфуция, скорее всего, недоступно, как простолюдину, а тут выдалась возможность хоть что-то узнать об этом со слов служителей Храма.
Все в этом суждении для нас логично, просто и объяснимо. Гораздо непонятнее то, что мы видим в этом суждении ниже. Легкое пренебрежительное отношение к Конфуцию – как бы «сквозь зубы» – ощущается уже в вопросе человека, обозначенного в тексте словом «некто». Этот неизвестный называет Конфуция не по его имени, и не словом «Учитель» (цзы), а безотносительным «сын человека из Цзоу», т. е. как бы переадресовывая слушателей к более известному своими заслугами отцу Конфуция, Шуляну Хэ, который некогда получил Цзоу в наследственное владение. Ни его ученики, ни приходящие к Конфуцию знатные люди так его никогда не называли. И подобное обращение можно с полным основанием расценивать как намеренно пренебрежительное.
И далее – главная загадка суждения: что́ именно хотел сказать этот «некто»? И что́ сказал в ответ сам Конфуций? Самый поверхностный ответ на эти вопросы пунктирно обозначен всеми традиционными переводами: как это «знаток ритуала» и не знает в этом ритуале самого важного (т. е. жертвоприношения)? Но такой ответ вряд ли можно назвать удовлетворительным по двум причинам. Первая заключается в том, что заявляющий подобное («некто») не мог не знать того, что Конфуцию не дозволено посещать это жертвоприношение, а следовательно, все подобные расспросы Конфуция вполне закономерны. А если бы это было разрешено и если бы Конфуций сам принимал участие в жертвоприношении, – тогда бы он не стал задавать подобных вопросов, что вполне логично. Но главная причина неправильного традиционного понимания заключается в том, что предложенный вариант ответа не соответствует тексту самого суждения. Ведь «некто» говорит совсем иное: «Этот человек, который заведует вопросами ритуала (т. е. специализируется в вопросах ритуала), входит в великий Храм и расспрашивает совсем о другом – о жертвоприношении». О жертвоприношении, – а не о ритуале.
В общественном сознании к этому времени уже произошел тот самый сдвиг в сторону секулярного, который впоследствии стал характерной чертой императорского Китая: подлинный ритуал стал восприниматься исключительно как «правила церемониального (вежливого) поведения придворных особ», а не как средство общения с миром духов. А «жертвоприношение предкам», храмовые обряды, – все это стало восприниматься не как «церемонии» (Ли), а как что-то совершенно другое, связанное с преданием о «духах». Из суждения мы видим, что сам Конфуций воспринимается этим «некто» не как духовный Учитель, а как начётчик, вызубривший все «церемонии» и делающий на этом карьеру при дворе. И зачем ему, в таком случае, знать особенности какого-то древнего жертвоприношения? Праздное любопытство? Исходя из такой логики, это – совершенно не сводимые вещи. И здесь можно сделать еще одно предположение: возможно, этот «некто» как раз и есть тот редкий подлинный «последователь Чжоу», который знает истинное значение жертвоприношений, но при этом ни во что ни ставит современное ему Ли, а с ним и «почитателя» Ли – Конфуция. Здесь должна быть какая-то объяснимая логика, а в традиционном толковании этой логики нет.
И если наши рассуждения правильны, в таком случае можно согласиться с традиционным переводом короткого ответа Конфуция: «Это и есть ритуал (ши Ли)». То есть Конфуций коротко объясняет именно то, о чем мы сейчас говорили. Но в этом случае становится понятным также то, что даже для его учеников требовалось подобное разъяснение (хотя, возможно, это были не ученики, т. к. в тексте это не конкретизировано). А это, в свою очередь, может свидетельствовать о том, насколько они были далеки от духовной жизни своего Учителя. Глядя на те многочисленные разъяснения о Жэнь и пр., можно предположить, что Конфуций с ними откровенен не был, а его ученики часто преследовали свои карьерные цели, когда приходили к нему учиться. То есть они рассматривали это в качестве обучения государственной службе. В том числе и знание Ли, как обязательных «церемоний» княжеского двора.
И в этом случае традиционный перевод в виде «знает ритуал» (чжи Ли) можно заменить на более соответствующий логике рассуждений: «заведует [у князя] ритуалом» или «является знатоком ритуала».
Не меняя общую логику наших рассуждений, фразу ши Ли – ответ Конфуция – можно понять несколько иначе, т. е. увидеть в ней больше конкретики, связанной с иероглификой, – то, что очень ценилось в ученой среде, к которой относился и Конфуций. Что такое иероглиф Ли – в этом разночтений нет, здесь все однозначно. Вопросы могут возникнуть только относительно ши (БКРС № 10026). Этот иероглиф имеет несколько омонимов из духовной области, причем, совпадающих по тональному ударению. Это, например, уже знакомый нам иероглиф «алтарь» или то же самое «жертвоприношение», которое дважды встречается в настоящем суждении. Понять слушателю, какой именно иероглиф произносится, можно только из контекста, а в данном случае контекста, фактически, нет, т. к. весь ответ состоит из этих двух иероглифов. Возможно, что первый иероглиф – это «алтарь».
И здесь следует немного остановиться на истории возникновения иероглифа Ли. Этот знак появился в Раннем Чжоу. В древних текстах упоминается о «ритуале У-вана», сыне Вэнь-вана, фактическом основателе Чжоу. Хотя существует также мнение, что действительным создателем ритуала является Чжоу-гун. Первоначально этот иероглиф представлял собой изображение ритуального бронзового сосуда для жертвоприношений, и только в период Восточного Чжоу (770–221 гг. до н. э.) у него появился ключ «алтарь». Судя по всему, это произошло незадолго до времени Конфуция.
И в таком случае Конфуций в своем ответе, как знаток письменности, указывает на прямую связь между иероглифом «ритуал» (Ли), которым он «ведает», и «алтарем» (ши), на котором совершается всякое жертвоприношение. Тем самым он как бы узаконивает свой интерес к вопросам жертвоприношения. «Алтарь – [это и есть] ритуал» – отвечает он. Ведь знак «алтарь» при Чжоу стал входить составной частью в иероглиф «ритуал».
При этом следует хорошо понимать, что для тех ученых мужей, которые задают ему подобные вопросы, как и для самого Конфуция, сам рисунок иероглифа так же священен, как, например, Святое Писание или икона для христианина. И если в Ли действительно присутствует знак ши, на котором совершается жертвоприношение – причем, все окружающие прекрасно знают, что это действительно так, – значит, Конфуций безоговорочно прав.
Суждение 3.16
3.16. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Сама по себе] стрельба из лука (шэ) – [это] не (бу) главное (чжу, т.ж. «табличка предка»). Попадание в мишень (пи, т.ж. «кожа») – [это способность] мускульной силы (ли, т.ж. «способность»), а не (бу) [истинный критерий] решения (кэ) [вопроса] о ритуальной чаше вина (тун). [Это только традиция] древнего (гу) пути (Дао)».
Фактически, Конфуций здесь заявляет: «Не путайте божий дар с яичницей». Если говорить яснее, «духовные вещи и все земное – это разное». Общепринятый перевод, в котором фигурирует какая-то «пробитая» или «пронзенная» мишень, – это из области необоснованных фантазий. Такого иероглифа («пробитый», «пронзенный») в тексте нет. Данное суждение является дополнением к суждению 3.7 о Цзюнь цзы, который «стреляет из лука» для того, чтобы победив в соревновании стрелков, получить право совершить жертвоприношение. После принесения жертвоприношения в виде возлияния вина от имени всех присутствующих он «спускается» с возвышения, на котором устроен алтарь (ши), и выпивает ритуальную чашу вина. Вот об этой чаше (о ритуальной чаше, которая дается в награду за меткость) и идет речь в данном суждении.
Нет сомнения в том, что после слов Конфуция о таком «стрелке» (суждение 3.7) окружающие стали придавать большое значение именно мастерству стрельбы из лука, делая таким образом «победителя Олимпийских игр в стрельбе из лука», т. е. первоклассного спортсмена, «главным жрецом Храма Аполлона в Дельфах». И если Конфуций был вынужден прибегнуть к таким четким определениям, – значит, заблуждение окружающих относительно Учения Конфуция о Дэ и Вэнь было катастрофическим. В данном суждении Конфуций «поправляет» подобных людей, которые проповедуют истину «стрельбы из лука» на «основании» слов Учителя.
Суждение имеет также второй смысл, причем, более жесткий, чем первый. Ни в иероглифическом тексте, ни в живом высказывании нет знаков препинания и падежей. И поэтому данное суждение можно понять иначе, исходя из наличия в нем очень важного для Конфуция слова чжу, которое означает также «ритуальную табличку предка». Важность этого слова для древних китайцев была такова, что все самое «главное» или «важное», «основное» – в жизни, в делах, обстоятельствах – они стали называть этим чжу, которое приобрело еще одно устойчивое значение – «(что-то) главное».
Такие «таблички предков» изготавливались из разного материала: стационарные – чаще всего из дерева, временные – из ткани, но нет сомнения в том, что они делались и из нефрита и т. д., но и из кожи. Иероглиф пи – это «кожа», в первую очередь, но также «шкура», «мех», т. е. то, что с этой кожей связано. В каком-то смысле можно сказать, что пи – это то, что остается от животного после его смерти и что люди стремятся использовать с пользой для себя. Но и «табличка предка» – то же самое. В древности мишени для стрел делались из ткани, а в самый центр, который был наиболее подвержен повреждениям, нашивался кусок из более прочной кожи. Отсюда – второе значение иероглифа пи – «мишень (из шкуры животного)», «попадание в мишень».
Учитывая все вышесказанное, суждение можно перевести следующим образом: «Стрельба из лука – это не попадание в табличку предка, как в мишень. Мускульная сила – это не критерий решения о доступе к ритуальной чаше».
В данном суждении мы не видим какого-либо «умиротворения» Учителя. Конфуций явно раздражен бестолковостью своих слушателей, он ёрничает и говорит все это с оттенком презрения. В своем разъяснении он как бы уравнивает безрассудное понимание окружающими его предыдущих слов с гротескной картиной того, как подобный далекий от духовных вопросов стрелок в качестве мишени выбирает себе «табличку предка», т. е. местопребывание «духа предка» или даже стреляет в самого «духа». В представлении Конфуция – это полное сумасшествие!
Суждение 3.17
3.17. Цзы-гун [высказал] пожелание (юй) [о том, что лучше было бы] отменить (цюй) обряд принесения в жертву (си) барана (ян) [в день] объявления (гао) новолуния (шо). Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Это] дар (цы) [предкам]. Ты (эр) сострадаешь (ай, т.ж. «доброта», «милосердие», «великодушие») барану (ян), а я (во) сострадаю (ай) ритуальному (Ли) [принесению пищи в жертву предкам]».
Сегодня уже неизвестно, где именно совершалось жертвоприношение барана в тот день, когда монарх, имея ранг «правителя времени», объявлял всем присутствующим о новолунии, т. е. о наступлении нового месяца. Такими своими действиями представитель Неба на земле, Сын Неба, поддерживал извечный порядок вращения «обитателей небосвода» вокруг Полярной звезды. И если бы такого «объявления о новолунии» в Китае не проводилось, возможно, небесный свод давно бы «рухнул на землю» или стал бы вращаться в противоположную сторону, – со всеми вытекающими бедами для людей. Существовало это только в царском дворце – эта «церемония времени», – или в каждом княжестве, или даже в крупных поселениях? В любом случае это вряд ли могло иметь непосредственное отношение к ученику Конфуция Цзы-гуну, а потому его слова следует рассматривать исключительно как пожелание, высказанное в одной из бесед, и не более того.
Но для самого Конфуция подобные мысли ученика имеют принципиальное значение. Вот, например, мы с вами едим мясо и не считаем это чем-то предосудительным. Но если кому-то из нас будет предложено собственными руками «убить барана» для получения этого мяса, – очень многие откажутся, потому что «жалко». И это нормально. Приблизительно то же самое мы видим в разговоре между Конфуцием и учеником.
Ученику – «жалко». А Конфуций, не в пример ученику, – думает не о баране, и даже не о живых людях, т. к. народ Китая мяса почти не ел, разве что во время жертвоприношений, – а о тех «духах», которые хотят принять участие в этом жертвоприношении. Но которые, в отличие от нас, живущих людей, не могут сами себе приготовить такую «пищу». Ведь и выражение «голодный дух (гуй)» – это тот «злой дух», который приносит живым людям одни несчастья.
Здесь можно пофантазировать и предположить, что нашим умершим родным необходимо вовсе даже не «мясо» какого-то барана – это мясо нужно, в первую очередь, нам самим, собравшимся на жертвоприношение. А покойникам, в отличие от нас, необходимо наше живое человеческое к ним участие или внимание, которого они, как правило, лишены в этой своей потусторонней жизни. Ведь в обычном порядке живущие люди о них не думают, а как бы полностью «вычеркивают» умерших из своей жизни, – как несуществующих. Чтобы не делать «больно» своему сердцу. Так нам самим легче жить – забыть о них совсем, чтобы не причинять страдания своей душе, – ведь прошлого назад не вернешь. «Время лечит» – говорят в народе, – и мы сознательно стремимся к тому, чтобы побыстрее «позабыть» родного нам человека, т. к. «ему уже ничем не поможешь» А если вдруг он продолжает «существовать»? И очень страдает от нашего невнимания. Ведь противоположного никто не доказал. Возможно, все они существуют – если действительно существует рай и ад, – и очень хотят, чтобы мы о них вспоминали, думали. В таком случае лучшей «встречи душ» чем совместная трапеза, когда об этих родственниках действительно вспоминают, придумать невозможно. Появившаяся исторически недавно фотография – это «короткий путь» к встрече с умершим.
Еще раз скажем читателю, что никакая наука не в состоянии доказать, и не доказала до сего дня того, что со смертью нашего тела умирает весь человек. И тот, кто думает, что такие «доказательства» у науки имеются, глубоко заблуждается. Тасячелетние знания всего человечества и все главные религии мира – а они являются, в первую очередь, отражением такого знания – ведут все свои рассуждения, отталкиваясь, как само собой разумеющееся, от того факта, что человек не умирает. «Не бойтесь убивающих тело!». Мы, как те «идиоты»: любим Христа, но не любим Его слов. От религий мы, атеисты, ушли, «выплеснув с водой ребенка». Но если христианин не верит в «духов», – он не христианин.
Конфуций в первую очередь говорит даже не об этом, – он называет такое жертвоприношение барана словом цы. Более поздние комментаторы преобразовали это цы в еще одно имя Цзы-гуна. В принципе, теоретически такое тоже возможно, т. к. все китайские имена берутся от того или иного иероглифа, имеющего свое конкретное значение. Но в данном случае это исключается в связи с особым значением цы.
В древнем Китае, особенно во время Западного Чжоу, существовал совершенно особый «институт дарения», который носил ритуальный характер и был призван для «передачи Дэ» от монарха к ближайшим сановникам. Формально Сын Неба одаривал своих сановников каким-то стандартным набором предметов: например, связками раковин или комплектом, состоящим из «фартука» и «наколенников» разных цветов, или куском бронзы для отливки ритуального сосуда, а также набором каких-то частей для колесницы, например, бронзовой ступицей, или даже самой колесницей, землей, людьми и т. д. Причем, такое «награждение» как правило, происходило совершенно неожиданно для самого получателя этого дара.
И именно в этот самый момент – в момент неожиданного объявления награды (а всему этому предшествовало воспитание в атмосфере существования духов) – получатель очень часто воспринимал от монарха, как обладателя и «проводника» Дэ, гораздо более ценное, нежели эти земные дары. Благодаря такому «пожалованию» высшие аристократы получали «в довесок» это Дэ. О том, что это действительно так, и что это не придумано китайской историей (как думает большинство читающих), свидетельствует сама духовная традиция Китая и те надписи на ритуальных сосудах, которые стали доступны научной общественности в последние десятилетия. Об этом лучше всего свидетельствует имя духовного основателя этой традиции – Вэнь Вэнь вана.
Такой «дар Дэ» никогда не оставался безответным со стороны получателей этого дара. Ритуальные сосуды для жертвоприношений предназначались, в первую очередь, для того, чтобы устраивать совместные трапезы с теми духами предков, которые это Дэ транслировали. То есть «дарение» носило взаимообразный характер, причем, оно ни в коем случае не рассматривалось в эгоистическом аспекте: ты – мне, я – тебе. Это, скорее, как любовь: «Ты для меня – это я сам(а), и даже еще лучше».
А теперь рассмотрим, что конкретно означает иероглиф цы. Вот его словарные значения: «милость» «благодарение», «дар», «жаловать», «даровать», «оказывать милость». Этот иероглиф состоит из двух знаков: бэй – «раковина (каури)», которая почиталась в древнем Китае как высшая, в том числе сакральная, драгоценность. Причем, «связки таких раковин» являлись одним из основных «даров», которыми одаривали своих подчиненных древние ваны. И второй знак – и: «держать в должном порядке, должным образом». Василий Крюков в книге «Ритуальная коммуникация в древнем Китае» пишет относительно этого иероглифа (стр. 77): «Цы – самый характерный термин дарения». И этим сказано все.
Нарушая этот «древний путь» человек лишает себя содействия предков, а значит, и возможности становления человеком-Вэнь. «Жалея» барана, ученик, фактически, закрывает для себя то Дао, которое проповедует Конфуций. И евреи тоже когда-то приносили в жертву агнца, а потом – прекратили. А вот мусульмане – все еще идут по этому древнему пути предков. И как бы нам, демократам, не было «жаль мусульманского барана», но поступают они правильно. Конфуций бы их поддержал. В этом мире, мире «Второго Принципа», кто-то должен кого-то убивать. Это – главный закон существования. Для человека же Царства – «не убий себе подобного».
