На фоне темнеющего неба его чёрные, длинные волосы выделялись резкими узорами. Серебряных линий добавляли в эту жуткую картину росчерки двух изогнутых мечей, которые он держал в руках. Будто хвосты жуткие взлетали за ним и плыли за ним подвески с клыками, крепившиеся к его поясу.
Ванада не дрался. А если и дрался, то с кем-то невидимым. Гибкое сильное тело двигалось резко и энергично. А руки быстро меняли положение, уводя хищные лезвия за собой. По груди из-под ожерелий стекал пот.
Но он всё тренировался. Или… танцевал? И музыкой ему были громовые раскаты. И словно священный огонь озаряли всё вокруг молнии, рассекавшие небо. Зловещими отблесками покрывались золотые ожерелья, браслеты и серьги кшатрия. Взлетали комки чего-то белого из-под его босых ступней. Да белые мухи кружились вокруг него порою, когда снова налетал мощный порыв ветра на него.
Только он один на горном склоне. Босой, сердитый, резкий. Только он один в нутре разбушевавшейся стихии. На этом склоне, что резко обрывался и уходил в пропасть, так легко было оступиться и сорваться. Но воин быстрого танца своего не прекращал.
– Опять получил странный дар? – насмешливо спросили рядом.
Ванада обернулся, но никого рядом не увидел. Только тёмная дымка скользила там и сям по склону горы.
– О несчастный! – насмешливо продолжили рядом с ним, только голос лился как будто из разных мест. Хотя и рядом никто не стоял. – Благословения богов могут стать мучительными, как и их проклятья.
– Снова играешься со мной?! – прошипел Ванада сквозь зубы.
– Да разве я посмею?
Сиб появился рядом с ним, будто б соткавшись из воздуха. Глаза его горели и светились жутким, холодным, жёлтым светом. Что особенно становилось видно в сгущающейся темноте.
– Говорил же, сопляк! Драться с тобой я не буду! – мужчина сердито развернулся – и сердито взвились и упали за ним подвески с чужими клыками.
Но, впрочем, упал на поверхность, выронив мечи, уклоняясь от тучи метательных ножей. Только те, упав в бездну, скрывшись там, да гулко звякнув где-то об камни, снова вдруг очутились веерами в руках парнишки. Он спокойно удерживал их за лезвия между пальцами. И крови с рук его не текло.
– Я, впрочем, питаю надежду… – ухмыльнулся Сиб.
– Сгинь, Сибасур! – проорал Ванада.
– Как вам угодно, – ухмылка стала ещё более гадостной.
Миг – и только тёмная дымка змеилась над горой, скатилась вниз, в бездну, сливаясь с ночной мглой.
– Но я ещё вернусь! – долетело откуда-то снизу.
– Кизяк протухший! – сердито выдохнул воин.
– С интересом на вашу невесту посмотрю! – бодро донеслось из нутра бездны. – Обещанная богами должна быть несказанно прекрасной, ещё прекраснее голубого лотоса.
***
Распахнув глаза, резко села. И взвыла от боли в спине и животе.
– Сильно болит? – тут же спросили откуда-то поодаль.
Близ порога сидел Мохан.
– Как ты? – спросил младший жених участливо.
Устало лицо растёрла. Больно было – и по лицу Яш бил – но боль только отдаляла меня от холодного склона гор и жуткого взгляда янтарных глаз с узким зрачком, да ещё и горящих жёлтым светом. Этот Сиб… он и при жизни-то был нестерпимо наглым и безумным! А уж во сне…
– Тебе плохо? – музыкант испуганно вскочил.
– Просто сон, – вздохнула. – Просто кошмарный сон.
А он зачем-то направился на улицу. Единственный, кто рядом и кому я сколько-то доверяла, но уходит? А мне ещё ярче вспоминается кошмар. И так страшно остаться одной!
Но задержать Мохана не посмела. Легла, обнимая плечи.
***
Иша медленно поднялась, сжимая рукоять меча. Растрёпанные, спутанные волосы почти закрывали её лицо. По щеке кровавая струя сползала, будто слеза кровавая из её глаз.
Она не сразу смогла сесть, смотря куда-то перед собою из-за волос. И взгляд её был ужасным. Лицо, искаженное ненавистью.
Хоть и не сразу, но поднялась на дрожащих ногах – и в разорванный край грязной юбки стало видно исцарапанное до крови колено. Она медленно подняла руки, сжимая рукоять меча обоими ладонями. Медленно подняла меч. И замахнулась. И закричала страшно, бросаясь вперёд.
***
Закричала, уворачиваясь. Но в лицо вместо лезвия почему-то ткнулось что-то влажное и мягкое. Сладкое.
Потом я растерянно поняла, что всё ещё нахожусь в доме родителей. И в лицо мне утыкается сочный кусок манго. Между носом и ртом как раз. Свежий, ножом отрезанный от толстой лохматой косточки, с отрезанной твёрдой коркой. Который, кстати, держал взволнованный Мохан.
– Поешь, – сказал тот серьёзно. – Я не уверен, что манго убирает кошмары. Но, может, ты голодная?
Села, поморщившись. Послушно съела кусочек манго из его рук. Он, повернувшись, притянул к себе банановый лист, с другими кусочками, отрезанными небольшими полосками и уже без кожуры. И осторожно мне на колени банановый лист положил, меня не коснувшись. Молча смотрел, как я ела второй и третий кусок.
По моим щекам слёзы катились. Было так страшно, когда во сне Иша бросилась на меня с мечом! Хотя она не могла. Она же любит меня! Да и драться с оружием не умеет совсем. Она же дочь вайшьи! Но… этот злобный взгляд её и этой крик…
Меня передёрнуло.
– Воды принести? – предложил юноша. – Не знаю, эта женщина приносила ли сегодня воды? Может, она не ждала, что ты сегодня очнёшься.
– Я так долго спала?
– Третий день уже, – вздохнул музыкант. – Я так напугался! Думал, ты умерла из-за моей музыки. А мне хотелось, чтобы она только украсила тебе жизнь.
Бедный. Грустно ему, должно быть, было. А я… кажется, я танцевала, когда он играл на вине? Или то было во сне?..
Но он сказал, что всё наяву было. Значит, я так увлеклась его игрой, что поднялась и пошла танцевать! И до того самозабвенно и исступлённо танцевала, что совсем уже лишилась сил. И долго в себя не приходила.
– Прости, – грустно сказал Мохан, – я не хотел тебя мучить.
– Ничего, – натянуто улыбнулась, – мне просто приснился плохой сон. Они неприятные, эти плохие сны, верно?
– Верно, – согласился он.
Мы какое-то время молчали. Странно было вот так рядом сидеть и молчать. И страшно: он всё-таки мужчина. И мы не женаты ещё. Но он не уходил: то ли волновался за меня, то ли просто хотел быть рядом. Меня это напрягало. Но кусочки манго всё-таки закончились. Двух даже или трёх плодов. Но не бесконечные.
– Перцем отгоняют кошмары, – сказала я, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Ах, да, перцем! – радостно вскричал мой жених и убежал совсем.
А потом уже вошла жена отшельника, неся сухие стручки красного перца. Мохан шёл за ней. И молча переминался у выхода, пока Сарала проводила обряд защиты от дурного сглаза, обводя меня перцем. И принёс лепёшек из коровьего навоза и соломы сам, руками, чтобы Сарала могла печь растопить и скинуть перец в огонь.
И почему-то потом я спала совсем спокойно, вообще без снов.
Пять дней прошло, пока я не смогла снова ходить спокойно, пока не окрепла хоть чуть-чуть. Одна из соседок, та самая жена отшельника, заботливо ухаживала за мной. Я удивлялась, почему Сарала вдруг так изменилась ко мне, но спрашивать не осмеливалась. Да и Сарала ничего о том не говорила. Но приносила и степенно растирала лечебные травы, готовила еду первые два дня, пока мне было совсем тяжело вставать. Потом я стала просить её дать мне самой готовить. И обычно она соглашалась. Хотя за водой мы ходили вместе. Как будто она боялась, что я сама не донесу потяжелевший наполненный кувшин.
Дядя и братья-музыканты договаривались о свадебных обрядах и ходили покупать всё необходимое. Сарала бодро рассказывала, как они нашли музыкантов, как закупили все шестнадцать предметов, необходимых для облачения невесты, как ходили за священником, который обряд главный проведёт. И в соседней деревне успели сыграть на свадьбе и что-то там даже заработали. Хотя им самим для своей свадьбы музыкантов искать было тяжелей. Да и непривычно, наверное. Но я, впрочем, не расспрашивала, да и они сами о том не рассказывали.
Она считала, видимо, что для меня счастье – стать женой этим музыкантам. Да, собственно, никто больше и не хотел брать меня в жёны. А участь нищенки или женщины, продающей тело всем подряд за деньги, всем нужной и совсем никому не нужной одновременно, меня пугала. Лучше хоть как-то замуж, чем совсем остаться одной. И я притворялась, будто с интересом слушаю, как идёт подготовка к свадебным обрядам.
Дядя заходил на третий день, когда я второй раз пришла в себя. Вошёл молча. Не приблизился. Резко села, невольно поморщившись. Я помнила, что он хотел меня забить до смерти. Он помнил, что я хотела его задушить. Да и как о таком забудешь?!
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга и, кажется, неприязнь светилась у обоих в глазах, но взгляда не отводил ни один. Да и… боялась я отвести взгляд – вдруг тогда пропущу новый его удар? А у меня до сих пор тело ещё болит, хотя и уже не так. Но новых побоев не хочу получить.
Он молчал, и я молчала. Я не знала, что ему сказать. Да и не понимала, зачем пришёл он? А Сарала, к моему ужасу, как раз недавно отошла, в своём хозяйстве что-то сделать. И тут уже Яш вдруг вошёл. И даже моих женихов поблизости не оказалось. Даже Мохана! А уж Мохан-то часто заглядывал, чтобы узнать, как я.
Да и… если я заговорю, то выдам мои мысли и своё отношение к брату отца. Выдам прежде, чем он выдаст свои. Уж лучше пусть жестокосердный дядя не знает, что я чувствую и что думаю. Пусть сначала сам покажет, ради чего пришёл. Или хотя бы покажет, так ли сильно меня ненавидит, чтобы накинуться на меня прямо сейчас?..
– Как твоё здоровье? – спросил наконец Яш.
Про сестру ничего не сказал. Да и что говорить? Я видела, как Ванада швырнул её в реку. В бушующую реку, во время ненастья. Кто сумеет выжить после такого? Но… но как же её тело? Его сожрали крокодилы? Или тело моей бедной сестры сожгли как подобает? Хотя, может, и пожалели баньянового дерева, так что тело её страшно чадило и воняло, заставляя пришедших на последний ритуал отступать с неприязнью? Или тело моей несчастной сестры просто выкинули, чтобы его разодрали хищники, живущие в лесу, да обклевали стервятники? Родителей-то достойно похоронили. Но Ишу… а, впрочем, разве он расскажет?!
Выдавив из себя улыбку и сложив ладони на уровне шеи, ответила:
– Благодарю вас, дядя. Я поправляюсь.
– И хорошо, – сказал родственник серьёзно. – Скоро уже начнём свадебные обряды.
И, повернувшись, ушёл.
Так ничего и не сказал про Ишу.
Я не ругалась ему вслед. Я просто смолчала. Старалась не плакать, пока он не отойдёт подальше от моего родного дома. Дома, который вскоре перестанет быть моим и каких-то других людей приютит.
Лежала и плакала на моей подстилке. Жаль, безумно жаль было мою сестру! Но… но теперь её нет среди живых. И больше тягот судьбы уже и не коснётся её. А она при жизни была доброй, моя сестра. Так что, наверное, недолго ей придётся терпеть в аду. Может даже, она в раю отдохнёт подольше до нового своего рождения.
А дни текли. И подготовка к свадьбе шла полным ходом. Но я смирилась уже с моей судьбой. Просто лежала и в последние дни оглядывала мой отчий дом, стремясь запомнить каждую его чёрточку, до того, как навеки его покину. Да и что поделаешь? Это судьба всех дочерей: дочери приходят к родителям на время, чтобы затем уйти в другую семью. Чтобы родить новых дочерей, которые спустя какое-то время уйдут уже от них. Я просто живу, как живут все люди. Как все плачу и страдаю. Хотя мысли, что другие страдают так же или похоже, меня вообще не утешают. Но что уж тут поделать!
Яш явно считал, что он выдаёт меня замуж. Братья-музыканты же, похоже, считали, что пробуют меня убедить. По крайней мере, я подозревала такое намерение у старшего из женихов. Наверное, ему было выгоднее, если я уйду за ними добровольно и лягу с ним добровольно, и вообще не буду пытаться сбежать, смирившись с моей судьбой. И волновало его явно не моё отвращение к нему или к ним всем, не мой страх или отчаяние, а то, что если я буду пытаться сбегать, то им придётся потратить время, чтобы за мною бегать и искать, и тащить обратно. Время, которое они могли бы потратить на тренировки или выступления.
Но, впрочем, мне сбегать было некуда. Даже отсюда, пока я последние дни укрывалась в стенах родного дома.
Мои женихи остановились где-то вне деревни, но рядом. Или же в доме Саралы? Она приходила ночевать со мною и не уходила до рассвета. Так Яшу не надо было караулить меня. Да и мне, признаться, спалось спокойнее, потому что рядом была Сарала. И я надеялась, что хотя бы пока она рядом жестокий мужчина не посмеет прийти и снова бить меня.
Я постоянно плакала о гибели сестры или волновалось о свадьбе и о том, что после неё будет. Хотя никому и не говорила.
Жена отшельника иногда заговаривала со мной о замужней жизни. Хотя того, что происходит между супругами ночью, когда они шуршат одеждами, она пока не касалась. Но иногда как-то странно на меня поглядывала, когда заводила речь, что у меня-то мужей будет трое и, соответственно, свои обязанности жены я должна буду хорошо исполнять перед ними всеми. Да, мне надо будет омывать им ноги вечером. И делать массаж ступней для них, особенно, когда они будут усталыми.
– У него от этого поднимется настроение. А тебе же лучше, если муж твой доволен будет, – сказала Сарала и осеклась, вспомнила, что мне не дано хранить верность одному мужчине. Смутилась.
– А что ещё я должна уметь и исполнять? – торопливо спросила я, отвлекая её от неприятных мыслей и нарушая эту смущённую, неприятную тишину между нами.
– Ему… ох, им. Им нельзя касаться твоих ступней. Никогда не позволяй им этого!
Серьёзно ответила:
– Помню, мама моя тоже это говорила.
А женщина продолжила:
– Ты должна быть послушной им троим. Муж для жены как бог. Мужчины, стремящиеся к добродетели, молятся богам. Женщины относятся к своим мужьям, как к своим божествам.
Всё-таки, она говорила о троих. Так… Садхир жив? Или она не хочет волновать меня? Или братья Садхира ничего пока не рассказали и ей?
Но я сказала совсем о другом, скрывая мои страшные мысли:
– Понимаю.
Подумав сколько-то, женщина серьёзно посмотрела на меня, поправила край дупатты, чтобы голову прилично прикрывала, лежала поверх седых волос.
– Хотя, наверное, в первую очередь ты должна быть послушной старшему из мужей. Который главный среди них и, стало быть, будет главой семьи и для тебя. Еду будешь готовить на троих, стирать за троих. И ещё, Кизи… – чуть помолчав, жена отшельника продолжила, строго смотря на меня: – Ты должна как-то умно себя вести, когда они начнут спорить. Не вмешиваться в их споры. А если и вмешаешься, то держись лучше стороны старшего из них. Всё-таки, он в семье главный. Он решает, кого наказывать и за что. И блага разделять будет он на всех. И никогда ни с кем не осуждать своего мужа. То есть, своих мужей. Если в твоём присутствии будут дурно говорить о них – уходи, зажав уши. Жена должна всегда быть на стороне своего супруга.
Помолчав, жена отшельника строго добавила:
– Сати даже ступила в огонь, когда её отец Дакша, так и не принявший её мужа, бога Шиву, начал публично оскорблять его, – грустно улыбнулась. – Ах, ты может, не знаешь той истории? Праджапати Дакша всех богов пригласил на важное жертвоприношение. Только Шиву не пригласил. Шива был его врагом. Шива когда-то отрубил отцу Дакши, Брахме, одну из его четырёх голов. Но упрямая Сати пришла к своему отцу, не приглашённая, разгневанная. Хотя муж и предупреждал её не ходить. Но она хотела пойти. И пошла. Мол, дочь имеет право приходить к отцу без приглашения. А когда Дакша стал оскорблять её супруга, нестерпимо, да ругался на дочь, которая выбрала мужа против его воли, врага его, тогда Сати не стерпела унижений своего мужа – и сама вошла на костёр, зажженный для великой ягьи. И сгорела.
– Но почему муж отпустил её в гости? – вырвалось у меня. – Шива – бог богов! Разве он не мог предугадать, что тот визит Сати к отцу закончится как-то неприятно?
– Шива, разумеется, что-то знал, – Сарала вздохнула. – И даже предупредил жену, чтобы та не ходила к отцу, а иначе случится что-то неприятное. Но упрямая Сати всё-таки пошла. А супруг не стал препятствовать желанию своей возлюбленной супруги, – снова вздохнула. – Или просто так было предрешено, ещё давно. Хотя бы потому, что тогда его Ади Шакти родилась в человеческом теле, а тело человеческое – смертно по своей природе. И Махадев не стал препятствовать ходу вещей. Сати сгорела – и что-то сгорело в нём самом от этой потери. Он страдал от разлуки со своей возлюбленной. Он будто половину себя потерял, – жена отшельник строго посмотрела на меня. – Но, Кизи, Ади Шакти – сама жизнь, сама природа, сила возрожденья. Она-то, конечно, смогла опять родиться и в новом теле пришла к нему. Но ты-то помни, что ты – человек. Не будь глупой, Кизи. И лучше слушайся своего мужа. То есть, своих мужей. Женщины из-за чувств подобны хаосу, легко смутить нас. А мужчины больше слушаются ума.
Робко спросила:
– Но, неужели, мужчины способны всю жизнь прожить и никогда не ошибиться?
– Нет, конечно же! – улыбнулась Сарала. – Даже такие благородные мужи как смелые и благочестивые братья Пандавы, как великий и мудрый Бхишма, как доблестный Карна – все они когда-то ошибались. Чем и навлекли на себя и народ беды, – женщина села ко мне, крепко сжала мои руки. – Но пусть мужчины ошибаются, Кизи! Им положено терпеть тяготы. Им полезно совершать тяжёлые аскезы. Так они растут и мужают. А ты, если увидишь, что они ошибаются – не говори. Они столкнутся с последствиями своей ошибки – и увидят, что были неправы. Им будет неприятно, но лучше, чтоб они сами это увидели и приняли. Но ты всегда должна быть на их стороне. Дхарма женщины – следовать за её мужем и служить ему подобно богу. Это главная аскеза и служение женщины.
Вздохнув, серьёзно пообещала помнить её советы.
И она много ещё говорила. Потому что мне надлежало знать все обязанности жены и исполнять их. А что касается обязанностей мужей… а вот тут уже как придётся. Даже если они не будут исполнять свои обязанности, то я всё равно должна исполнять мои. И вообще, не моё это дело, думать, какие там обязанности у мужей. Мне надобно исполнять свои, женские. А ещё мне надо узнать, какие обычаи приняты у них в семье. Мне надобно принять в сердце все их обычаи и не отступать от них.
А я с ужасом думала, что ещё нести обязанности жены мне надо будет не только днём, но и по ночам. Хотя, к счастью, только с одним из них в одну ночь, а другие договорились не приближаться и не подглядывать. Или… они потом меня обсуждать будут?! При мне или без меня? Ох…
За деревней под одиноким чахлым деревом банана сидел на земле Сиб. И играл костями, отобранными у диких собак. Я не видела этого, но слышала, как о том судачили люди. И что он спокойно подошёл к собакам, разрывающим мёртвую корову, к которой никто не осмеливался приблизиться.
Только собаки, так презираемые всеми, и могли как-то убрать останки бедного животного, к которому люди не осмеливались притронуться. И вроде не подобает священному животному вот так валяться и гнить на солнцепёке. Но вдруг, если её оттащить, а кто-то подойдёт, то подумают, что он же и убил её? Ведь это страшный грех, убить корову! Даже если путники подумают, даже если только на время заподозрят, всё равно ужасно! Так что когда пришли три бродячих собаки и вцепились в коровье тело, люди чуть даже и успокоились. Что там у зверей творится – не их дело. Да и… можно ж уже и сказать, что боялись отобрать тело священного животного у этих мелких хищников?
Так собаки тихо делали своё дело. Потом ещё шесть псин подошли откуда-то. Тут уже полусытые начали рычать, чужаков не пуская. Но солнце жарило, а звери делали своё дело – и вскоре над землёй торчал скелет из коровьих рёбер и черепа. А снизу, у оставшихся кусков мяса возились звери. Внутренности уже почти выели. Кости из ног валялись уже чуть сбоку, обглоданные и надгрызенные, обломками.
А потом – и люди потрясенно и возмущённо шептались о том – к останкам, обгрызаемым хищниками, спокойно подошёл Сиб. Всё такой же лохматый. Хотя лицо на сей раз уже умыл. Да и тёмно-синие, почти чёрные его дхоти с жутким поясом, непривычно чистыми были. Некоторые из моих односельчан уже шептались, что паренёк дал какой-то странный обет какому-то мрачному богу, то ли волосы не стричь и не расчёсывать никогда или на долгое время, то ли хранить своё одеяние в чистоте и, может статься, наоборот ко всему прочему.
Собаки сначала было зарычали. Хотя и нажравшиеся уже, однако же отдавать жалкие остатки мяса и внутренностей или просто хвост, валявшийся в стороне, мелкие падальщики не собирались. Да и… как-то странно они подобрались, едва ветерок подул от деревни и от подходящего человека донёс до них запах. Оторвались от своей жуткой трапезы, зарычали, шерсть вздыбили на спинах. Подобрались как для прыжка.
Сиб только ухмыльнулся, обнажая неровные зубы. И собаки вдруг испуганно попятились. Он мрачно сощурился и шумно выдохнул. И звери вдруг… разбежались. Напугано смотрели издалека, как он подбирает несколько обломков от костей с коровьих ног. И только когда он совсем далеко ушёл от них – к тому самому чахлому банановому дереву – они решились вернуться к своей неожиданной добыче и продолжить трапезу.
Почему Сиб совсем не боялся их? Почему спокойно покусился на их добычу? Почему так спокойно забрал у них несколько костей? Почему так беззаботно играл с костями священного животного? Эти и прочие вопросы и догадки о нём всех замучили. Хотя, разумеется, людям было интересно обо всём этом потрепать языком.
А странному парнишке как будто было наплевать, что люди так на него косятся и судачат о нём. Неважно было, болтают ли, что он человек или какой-то зверь из древних джунглей, быть может, пришедший из тех краёв, где ещё боги бродят.
Да и общаться с людьми Сиб не очень-то и любил. Даже странно, что он таскался за Ванадой и выпрашивал у него какие-то поручения. С его-то характером! Было неожиданно, что он поступил к кому-то в ученики. Но, впрочем, волю господина, которого сам же и избрал, этот странный отрок выполнял охотно и более-менее сносно. Всё прочее его, похоже, не слишком-то и волновало.
Пока дядя и мои женихи вели какие-то приготовления к свадьбе, я и жена отшельника готовили еду. А потом я заметила, что банановые листья, с которых мы ели в прошлые дни, уже сильно обтрепались. И даже порвались кое-где. Нехорошо. Мы еду приготовим и разложим, а еда через дырки на земли или на пол вывалится.
И, вздохнув, поднялась и пошла новых листьев добыть. Я уже более-менее прилично себя чувствовала, да и ноги почти уже не болели при ходьбе. Разве что чуть-чуть хромала. Но врач, которого откуда-то притащил Сиб, сказал, что это со временем пройдёт – и всю жизнь хромать я не буду. Разве что если опять ноги поврежу и уже серьёзнее. Но лучше бы мне того не делать. Да и я сама не хотела.
Пока шла через деревню, я и наслушалась этих разговоров о странном пареньке. Не нарочно, не подслушивала, просто имела уши, которые могли слушать, о чём говорят вокруг.
Пока шла, подумала, что сил у меня может не хватить, чтобы лезть за листьями. Да и прилично ли мне? А вдруг юбку зацеплю и задеру – срам-то какой будет!
А тут мне кстати попался задумчиво играющий с костями Сиб.
Остановилась в нерешимости. Можно ли попросить его? И, если всё же решиться, то как попросить? А он играл, делая вид, будто совсем меня не замечает.
Я всё же подошла к нему. Постояла, подумав, а он всё ещё делал вид, будто не видит меня и мою тень, лёгшую между коровьих костей, которые он складывал в разные фигурки. В основном, хищников. Тигра, льва, шакалов. И ещё каких-то непонятных зверей. Наверное, из сказок, которых я не знала.
Подумав, окликнула его:
– Сохэйл!
Всё-таки, он в первый день, когда увидела его, ругался, что его зовут именно так и обиделся, что его так Мохан и Поллав звать не хотели.
Парнишка поднял на меня растерянный взгляд. Впрочем, через мгновение уже нахмурился. Потом ухмыльнулся как-то мрачно, проворчал:
– Надо же, запомнила!
Осторожно спросила, боясь приближаться:
– Но тебе, кажется, хочется, чтобы тебя звали Сохэйл?
– Мне всё равно, – спокойно ответил юноша и сгрёб кости в одну кучу. Словно спрятать хотел свой рисунок, выложенный обломками костей.
Осторожно сказала, тихо:
– А мне показалось, что тебе нравится это имя. Хотя оно не твоё.
– Ты слишком много болтаешь, – Сиб мрачно прищурился. – Но ещё и подмазываешься ко мне, приласкать хочешь моё сердце. Ты хочешь, чтобы я для тебя что-то сделал?
Он так прямо заговорил об этом! Но, кажется, не собирался долго ходить вокруг да около.
– Мне нужны новые банановые листья для еды, – тихо призналась я. – Но сама боюсь за ними лезть.
– Юбку боишься случайно задрать? – нагло усмехнулся отрок.
Сердито выпалила:
– Ты просто ворчишь или совсем не хочешь мне помогать?!
– Ну, у меня, наверное, есть время и право подумать? – его лицо стало пугающе мрачным.
– Есть, конечно, – смущённо потупилась. – Можешь даже и не делать. Чего это я и в самом деле к тебе подошла? Мы и сами можем.
– Ты меня боишься? – вдруг спросил парнишка, вставая.
Вроде только что сидел в нескольких шагах от меня. Но я в землю смотрела. А Сиб вдруг оказался совсем рядом, за моей спиной. Всего в шаге от меня. Наши тени сплелись.
«Он как собака дикая, – говорил Поллав. – Если бояться или орать в ответ на её тявканья – она ещё больше разлается, будет лезть и прыгать, будто укусить хочет или загрызть. Но если сохранять спокойствие или самому на неё рявкнуть строго – заткнётся. Заскулит и уползёт, поджав хвост. Такие как он чувствуют, кто их не боится – и не лезут. На всякий случай»
Однако же этот юноша говорил, как и люди. И даже дхоти носил. И украшения. Хотя те, будучи в тех местах, которые обычно и украшают, однако же были совсем странными. Но было что-то красивое в его желании помочь Ванаде. Даже при том, что сам Сиб был каким-то жутковатым.
Почему-то призналась:
– Даже не знаю.
– Но я всё-таки тебя пугаю? – шепнул он мне в самое ухо, задев вдруг мою мочку своими губами.