bannerbannerbanner
полная версияТри мужа для Кизи

Елена Юрьевна Свительская
Три мужа для Кизи

Камень 19-ый

Дом, украшенный черепами хищников и чудовищ, перемежаемыми подставками с оружием всевозможных форм и видов, из простых материалов и редких, с роскошной отделкой и без. Тусклый свет факелов в коридорах и зловещие огоньки редких светильников в причудливых, высоких, литых подставках.

В большие окна входил тусклый свет снаружи, от огромного огненного озера. Женщина в кожаной одежде, украшенной серебряными бляшками, в ожерелье и серьгах из клыков, сидела на ложе, закрытом сине-серой пятнистой огромной шкурой. Роскошные, длинные, чёрные волосы с синеватым отливом спадали по её плечам и змеились по шкуре. На красивом лице играла умиротворённая, прекрасная улыбка. Глаза чуть прищурившиеся, почти как человеческие, только радужка янтарная, желтоватая даже. Она мурлыкала, напевая какую-то песенку. И рукою ласкала круглый живот.

Вдруг замерла. Зажмурилась, прислушавшись к ощущениям.

– Толкаешься? Растёшь, мой мальчик?..

Снова погладила живот, пока не слишком большой.

– Мой мальчик… мой Сиб… Сибасур… красиво звучит, правда? Когда твой отец вернётся, мы расскажем ему, что я выбрала имя для тебя. Ты же не будешь возражать?

Прислушалась. И шутливо, хотя и легко-легко похлопала по животу.

– Ну же! Растолкался! Да, я поняла. Великим будешь воином, – усмехнулась. – Может, разрушишь Кайлаш? Или хотя бы жилища парочки дэвов? Мой Разрушитель… мой красавец…

Чуть помолчав, мечтательно улыбнулась:

– Хочу поскорее увидеть тебя, Сибасур. Интересно, ты будешь похож на твоего отца? Когда я впервые увидела его без одежды… – мурлыкнула от удовольствия. – Наверное, тело твоё будет таким же роскошным, как и у него. И женщины разных миров без ума от тебя будут, – вздохнула вдруг. – А где ж его носит, папашу-то твоего? Кого он там вызвал на поединок на этот раз? Имя из головы вылетело. Да, впрочем, всех их сложно упомнить. Толкаешься. Сердишься? Прости, сыночек. Я знаю, что всех убитых и раненных твоим отцом мне надо помнить. Я им восхищаюсь, не злись, мой Разрушитель. Но я тоскую, когда он долго-долго не возвращается. Я даже ревную…

Зашумели снаружи.

– Кажется, пришёл! – счастливо улыбнулась влюблённая женщина.

Соскользнула с ложа и торопливо пошла к выходу.

Одна тёмная комната за другой. Одна за другой. Другая… коридор…

«Ох, зачем ему вздумалось строить второй дом таким огромным? Нет, понятно, чтоб все трофеи там уместились, память от всех его побед. Но до чего же мука, когда эти коридоры тянутся бесконечно! А хочется скорее увидеть его, прижаться к его мускулистому телу, щекою потереться о широкие, сильные плечи… и дальше…»

Наконец большой дом закончился. А она уже бежала по первому этажу, распахнула дверь. Застыла, распахнув глаза. А потом так сжала толстую дверь из металла с влитыми в него костями и клыками, что там образовалась дыра от её длинных, острых ногтей.

Мужчины в доспехах из кожи и клыков, а также в металлических, одетых поверх красных, чёрных или тёмных длинных дхоти, смущённо опустили головы. И опустили концы ткани, которую держали в руках. Вместе с неподвижным телом.

Она отчаянно закричала. Не сразу дёрнулась – мужчины напряжённо смотрели на неё – потом, пройдя на дрожащих ногах, которые совсем вдруг перестала чувствовать, сошла со ступенек, высеченных из чёрного камня. Упала на колени возле тела. Скользнула дрожащими руками по лицу. Совсем холодному.

– Неет… нет! – слёзы хлынули по щекам со смуглой, чуть желтоватой кожей. – Нет!!! Не шути так надо мною, любимый!

Но тот молчал.

– Кровь больше не идёт, – добавил один из принёсших ужасную ношу, грустно потупился.

И двое других мужчин выглядели смущёнными. Только один едва прятал довольную улыбку.

– Вся закончилась. Ещё там, – добавил тихо четвёртый из жутких посланников. И достал из-за пояса ножны с мечом изогнутым и, почтительно голову склонив, протянул ей. – Я одолел его в честном поединке. Кто видел его – а многие видели – прославят в веках доблесть вашего супруга. Мы дрались семь дней и шесть ночей, – задумчиво на рукоять меча посмотрел, такую удобную, простую, без особой отделки, манившую снова за неё взяться, сжать пальцы на ней как его хозяин. – Я победил его. Но считаю, что его оружие должно принадлежать вам.

Она издала ужасный рык, но асур не сдвинулся. Хотя взгляд на неё поднял, напряжённый.

Женщина подхватила ножны с оружием убитого.

– Мадхер! – испуганно вскричал другой из воинов, тот, кто с трудом блеск счастливый глаз своих прятал. – Он честно победил!

Но вдова выхватила оружие, а ножны отбросила. И мужчины попятились от неё напугано. Они слышали, какой она бывает в гневе. А один уж точно видел.

Отчаянно заорав, Мадхер ступила к ним. Но… но лезвие, которое занесла… всадила в своё сердце, стоя над своим любимым. И, истекая кровью, упала возле него. Из последних сил дёрнулась, прижимаясь к его боку. Сжав его руку своими окровавленными пальцами.

Воины грустно опустили головы.

– Глупая! – проворчал один из них.

Она дёрнулась, захрипела… и перестала что-либо слышать. Её кровь накрыла землю вокруг них, подтекая под их тела, словно одеяло, которым женщина укутывала заботливо и нежно своего возлюбленного.

– Вот упрямая женщина! – проворчал тот, кто назвал её глупой.

– Пойдём, – грустно сказал другой, руку положив ему на плечо. – Мадхерасур уже не услышит твоего ворчанья.

– Она давно уже не слышала меня! – проворчал тот.

И, столкнув его руку со своего плеча, торопливо пошёл прочь. Другие отправились за ним.

Долго-долго лежали два тела рядом друг с другом. Кровь Мадхер уже засохла давно, когда у огромного замка из чёрного камня и огромных костей, застывшего у огненного озера, появилось ещё несколько асуров. Несколько женщин и мужчин. Они шли быстро. Они торопились.

И, дойдя, увидев неподвижные тела, погрустнели.

– Вечно вы так! – проворчала девушка в чёрных дхоти, из кожи, с металлическими шипами. – Ни с кем не советуетесь!

– Хотя бы так дождались нас. Спокойно, – криво усмехнулся мужчина средних лет на вид, если по человеческим меркам подходить, до умопомрачения красивый, с его длинными-длинными, густыми волосами и широкими плечами. Шрам, пересекавший лоб и щёку, впрочем, ему тоже шёл.

– Заткнись, – девушка сверкнула ногтями, превратившимися в длинные когти.

– Хоть раз обождите, а?! – рявкнул самый старший из мужчин на них. – Нам так повезло, что тела ещё целы. Мы, может, ещё успеем…

– О, да! – горько усмехнулась старшая из женщин. – Как будто Шукрачарья захочет как-то помогать крови Бриджеша! А Мадхерасур сама нас всех прирежет или раздерёт в клочья, если мы заставим её жить без него!

И первою преклонила колени у ног неподвижных возлюбленных. И остальные последовали её примеру, коснувшись за нею кончиками пальцев ступней умёрших. Потом грустно поднялись, отступили.

– Но, может?.. – с надеждой спросила младшая.

Тело женщины дёрнулось. Нет, живот. Там появилась выпуклость. Рванулась вверх. Разрослась.

Две женщины, вскрикнув, попятились. Другие и мужчины устояли.

Они смотрели, как уродливо вытянулся полный живот. Как прорезалось сквозь кожу живота Мадхер что-то тёмное и острое. Как разрывался тот напополам, разрываемый изнутри, словно плод переспелый. Как разорвалась её одежда и распались украшения с её пояса. Как, наконец, сверкнули тонкие, острые коготки, измазанные кровью. Как жуткий живот вытянулся, дёрнулся, поплыл, меняя форму. И наконец выпустил из себя крохотного ребёнка. Тот невольно зажмурился, от непривычного света, идущего от огненного озера, да от огоньков светильников, видных из огромных окон. Хотя в огромной подземной пещере было тускловато, ему даже от такого света было больно.

И пришедшие потрясённо или растерянно смотрели на него.

Такой маленький, тощий. Весь окровавленный, с длинными, острыми-острыми коготками на пальцах рук. И даже уже с завитками чёрных, слипшихся от крови матери, волос. Он шумно отфыркался, высунув голову из распоротого живота мёртвой матери. Веки чуть погодя снова разлепил. Недоумённо смотря на мир вокруг него. И двое из женщин вдруг рванулись к нему, заглянуть ему в глаза, движимые любопытством. Но тут же отпрянули, когда на них глянули янтарные глаза с узким зрачком, словно у змеи.

Младенец шумно принюхался. Чихнул отчаянно, выдыхая из носа слизь, перемешанную с кровью. Потом, путаясь слабыми ножками в ошмётках материнского живота, с трудом выполз наружу. На пальцах ног у него тоже были коготки. Так-то тело было как у людей, без шерсти.

Он поскользнулся на окровавленном материнском боку и шлёпнулся возле неё на подсыхающую кровь. Шумно принюхался. Уткнулся лицом в подсохшую кровь. Задумчиво губами коснулся. Лизнул.

Младшую из асуров передёрнуло от отвращения. Она отступила, шумно сдвинув ногой по мелким камням.

Малыш, дёрнувшись, в её сторону посмотрел. Узкие зрачки через мгновение расширились. Потом моргнул. И посмотрел на растерянных воинов уже человеческими глазами. Хотя и светлыми, зеленовато-коричневыми, если очень присмотреться. Как у людей из земель, что севернее от Бхарат находятся.

– Да… он кто?! – растерянно выдохнула самая молодая из асуров. – Человек или зверь?!

Малыш пополз к ней. Она торопливо отступила. Но, впрочем, напряглась пуповина, застрявшая между рваного края материнского бока. Край распоротый сдвинула, обнажая разодранные внутренности. И одна из пришедших торопливо отвернулась, передёрнувшись от омерзения. А другая лишь вскрикнула. Она видела внутренности врагов, часто, много. Ей тоже побеждать нравилось. Особенно, кто похотливыми руками без спросу лез. Но… но до чего же ужасно видеть развороченные внутренности своей матери!

А жуткий новорожденный пытался пробиться к женщинам. Но пуповина натянулась, держала. Она ещё уходила внутрь. Она не готова была отсоединиться от лона. Слишком рано было.

 

Мальчик застыл, поморщился. Потом отчаянно отмахнулся когтистой ручкой от того, что его держало. Перерезал когтями пуповину. И снова лицом в материнскую кровь шлёпнулся. Проломал подсохшую сверху, лицом в жидкую сердцевину. Опять в крови вымазался. Потом забарахтался отчаянно, сел с трудом. Дышал тяжело. Обрубок пуповины змеился возле него. Кровь вытекала, отбирая силы последние.

– Рано ему рождаться, – проворчал младший из мужчин. – Даже стоять не может.

– А так бы сдох у матери в животе, – ухмыльнулся другой. – Точно бы сдох. Он так рвался наружу… значит, кровь её уже начала портиться.

– Да не выживет он, – проворчал самый старший, нахмурившись. – Посмотрите, какой он мелкий!

Старшая из женщин вздохнула. Подошла к мальчику, наклонилась – тот напряжённо смотрел на неё своими глазищами, снова ставшими янтарными, хотя и с круглым зрачком теперь. Она осторожно подхватила его подмышки. Он возмущённо когтистыми ручками и ножками взмахнул, словно защититься хотел. Да, пожалуй, и хотел. Тесный уютный мир его стал вдруг невыносимо душным. А то, что он нащупал вокруг, торопливо ворочаясь, задыхающийся, отчаянно махающий вдруг отросшими когтями… то было страшно ярким. И жуткие, огромные существа стояли и смотрели на него. Смотрели неодобрительно.

Он плохо видел их лица, нечётко, фигуры их, которые двигались. Но он чуял их запах. Мальчик не знал, что в том запахе страх, злость или растерянность. Но как хищник чуял, что от тех, кто так пахнет, можно ждать чего-то недоброго. А ещё его мутило от испорченной материнской крови, которая несколько раз промыла его тело, пока её сердце ещё билось. А потом её кровь, такая вкусная-вкусная, стала такая вязкая, такая душная, отвратительная. Она перестала питать его.

Женщина прижала его к груди. Одежду на ней он тут же разодрал. И грудь ей расцарапал, до крови и даже до мяса местами, отчаянно пытаясь освободиться. Он понимал неосознанно, как зверь нутром чует, что от всех, кто намного больше его, надо держаться как можно дальше.

Но руки у неё были крепкие. Она цапнула его за отросшую прядь волос. И уткнула лицом в свою грудь. Он не сразу понял зачем и сердито кусил её. Женщина поморщилась. Одной рукой прижала к себе, возмущённо царапающегося, пальцами другой сжала его подбородок. Малыш возмущённо замер, потом рот распахнул, зарычав. Она его ртом, когда открылся, в сосок ткнула. Он опять её кусил. Кожу прокусил опять, новый круг кровавый рисуя на нежной груди. Но, впрочем, они оба были упрямы. И со временем ребёнок почувствовал что-то другое. Другую влагу на том, куда его упорно пихали. Не кровь. А что-то другое. Ещё вкуснее. Нежное. Непривычное. Сладкое. Живительную влагу. А потом отчаянно, давясь, хлебал грудное молоко. Пузико уже раздулось, сильно, стало до смешного круглым. Но он всё пил, пил и никак не мог напиться.

Когда одна грудь опустела, чужая мать шлёпнула его по попке. Он рот распахнул, пукнул. Потом зашипел сердитый, что его оторвали от живительного источника. Но нежные, твёрдые пальцы сжали его бока и перенесли его ко второй груди, полной. Но тут он уже узнал сосок. Не стал кусаться. И тут же присосался, как надо. И осторожно уже обнимал большую, упругую грудь маленькими ручками. Хотя коготками немножко царапал нежную кожу. Но уже не нарочно. Уже слабо. И долго ещё тянул чужое молоко. И ещё больше, ещё смешнее раздулся в пузе. Но ему нужно было ещё, ему нужно было новых сил, много.

А потом малыш блаженно замер у неё на руках, с аппетитом, но уже медленнее чмокая грудное молоко вместе с кровью, в которой вымазался, и с кровью из её ран, которые нанёс ей своими когтями.

А потом блажённо заснул, напившийся молока, предназначенного жизнью не для него. Он ничего не знал, как надо, но, впрочем, природа заботилась о самых младших. А в пузике булькало вкусное-вкусное молоко, перевариваясь. Волною тёплою и живительною растекаясь по крошечному телу.

– Брось ты его, – проворчал младший из асуров. – Не выживет он. Слишком мелкий.

– Он брат тебе! – возмутилась кормившая.

– Не важно! – проворчал младший. – Не нужен в нашем благородном роду этот выродок!

– Ты что! – возмутилась та, что уже рожала и в которой мать уже проснулась. – Он же маленький! Посмотри, как мило спит! – ласково пальцами по лбу спящего младенца пробежала.

Совсем легко. Но тот вдруг глаза распахнул. И взглянул на неё сначала янтарными глазищами с узкими зрачками, потом вдруг – тёмными-тёмными человеческими. Кажется, он и радужку глаз менять умел. Непроизвольно.

– Оставь его, – вдруг серьёзно сказал старший из детей Мадхер и возлюбленного её воина.

– Ты что! – женщина возмущённо отступила, ребёнка к себе прижимая напугано.

А тот, которого опять хватили лапищи кого-то живого, огромного, жутко сильного, опять сердито заворочался, извиваясь, пихаясь, махаясь когтистыми ручками и ножками. Хотя пузико, страшно покруглевшее, ему обороняться мешало. И странно ещё булькало. Он вдруг застыл растерянно, прислушиваясь к странным и новым звукам, идущим откуда-то изнутри себя. Новые звуки… странные звуки… угроза?.. И опять напрягся, готовый к обороне.

– Если будет слабым – не выживет, – старший из сыновей Мадхер грустно взглянул на самого младшего из братьев, сумевшего родиться из тела мёртвой матери.

А тот, сопротивляться переставший на миг, напряжённо взглянул на него, опять звериными глазищами. Он видел, что этот ещё больше и крупнее, чем та, которая держала. Значит, сильнее. И нету холмов с живительною тёплой влагой у него. Совсем он бесполезный. И опасный.

– Нельзя ему отдавать опору, – добавил Шехар печально. – Он привыкнет опираться на других. Так он слабее будет, в разы слабее, чем мог бы, если бы вырос сам. Ты такой судьбы ему хочешь?!

– Но… – мать чужих детей, желанных, грустно посмотрела в большие глаза новорожденного. – Но он маленький. Нельзя его бросать!

– Он смог родиться сам, – улыбнулся вдруг старший из детей Мадхер и великого воина, с которым та охотно ушла в царство Ямараджа, не желая больше разлучаться даже на мгновение. – Он вырвался из лап бога смерти. Может, если оставить его одного, он сможет окрепнуть и вырасти сильным? Если ты будешь заботиться о нём, мальчик будет надеяться на тебя. Какой воин из него будет?

– И верно… – добрая сестра вздохнула, погладила младенца по пухлой щёчке.

Тот недоумённо моргнул, не понимая, чего она с ним делает. Но вроде же не царапалась и не кусала? И ещё эта влага живительная, что скрывалась в грудях её… но, кажется, та уже закончилась. А пузо у него уже слишком сильно растянулось. Но вроде сил немного прибавилось? Хотя и сложно было с таким пузом булькающим. Но, всё-таки, же нажрался. Всё-таки, так тоже можно было получать сытную, тёплую волну, так сладко растекающуюся по телу.

– Если он будет рассчитывать только на себя, то сможет сильнее вырасти, – сказала грустно накормившая его.

Снова вздохнув, опустила между родителей.

– Побудь ещё с ними, братец. Тебе недолго выпало с ними быть.

– Расти сильным, – с грустною улыбкой попросил самый старший.

И первым прочь пошёл.

Малыш сидел между трупов родителей, смотря вслед уходящим. Потом отвернулся. Хотя что-то случилось с ним. Он дёрнулся. Снова повернулся туда, куда ушли те, большие, которые двигались. И та, с вкусной-вкусной влагой.

Уже совсем крохотные фигуры, уходящие во тьму слева от огненного озера.

Он, цепляясь за материнскую ногу, царапая её, поднялся. Ступил за теми, уходящими. Упал. Рыкнул отчаянно. Но его не услышали. Рыкнул громче – и никакого внимания. Зарычал громко-громко.

Вздрогнул самый старший из братьев, услышав отчаянный призыв младшего. Не по себе стало Шехару, что бросает младшего из братьев одного. Он, самый сильный в семье и старший самый, бросает самого слабого одного. Родившегося рано, хлипкого. Последнего из родительских детей. Но… как ещё тому найти силы, скрытые в нём? Есть силы древние, могущественные, но они просыпаются лишь тогда, когда подступает смерть, а рядом нет никого, кто бы мог помочь, когда самому нужно решить, выжить или умереть. Или умереть не сразу, выбившись из сил. Но какой предел у каждого живого существа – это может показать смерть лишь.

Да добрая сестра торопливо утёрла слёзы. И они первыми уже пошли. Торопливо. Подальше.

Новорожденный несколько часов сидел возле трупов отца и матери. Потом, замёрзнув, пытался прижиматься то к ногам одного, то другого, но мерз ещё больше. А потом мужчина и женщина и вовсе осыпались пеплом. Они итак уже задержались на краю жизни, за границей смерти, ради него. Но уйти на свободу их душам хотелось. И они ушли.

Малыш упал лицом в пепел. Поднялся. На дрожащих когтистых ручонках. Зачерпнул смешавшегося пепла, сел, пропуская его сквозь пальцы. Так какое-то время игрался с тем, что осталось от родителей. А потом вдруг всхлипнул. Тело и голова ничего совсем не поняли. Они не знали ещё скорби и боли от чего-то кроме голода, да от цепких лап существ огромных. Но в каждом живом существе есть крупица от вечного брахмана. Та, что душою зовут. Та, что всё-всё сразу поняла.

Какое-то время мальчик отчаянно плакал, забыв обо всём, потом поднял дрожащую когтистую ручонку, трогая слёзы. К глазам их поднося. Лизнул. Солёные. Противные. Поморщился. Совсем незнакомый вкус. Хотя они почему-то были тёплые.

Два дня он спал там, в нежном шуршащем ложе из пепла. Иногда просыпался, вглядывался в темноту огромной пещеры, где был дом, где он был зачат, но не был рождён. Иногда смотрел на огненное озеро, щурился и морщился, возмущённый ярким светом огня над раскалённою лавой. Но других существ не видел никого. Иногда снова перебирал пепел, оставшийся от умерших асуров. Но долго не мог. Что-то жутко сжималось внутри него. Больно становилось, страшно-страшно! Хотя вроде тело его не кусал нежный, шуршащий пепел. И, выпустив останки смешавшиеся родительские – даже в этом стремились мужчина и женщина остаться вместе – их последний ребёнок снова проваливался в забытье от слабости.

А потом жуткий голод несчастного разбудил. Он не сразу понял, что за странное чувство внутри. Потом пополз, ещё не очень понимая, куда. Долго полз. Тело изранил о камни и скалы. Но кровь своя была невкусной. Он же пробовал лизать свои раны, привлечённый теплом и запахом какой-то жидкости, откуда-то взявшейся, новой. Противной. Совсем противной. И он полз… полз…

Это было горное ущелье. Странно светлое и без огненного озёра. И так светло было вокруг! Не сразу смогли привыкнуть глаза к свету солнца, хотя и не прямо забравшемуся сюда.

Малыш какое-то время сидел, исцарапанный, измученный. Оглядывался недоумённо. Потом опять зачем-то пополз вперёд. Сам не знал, куда ползёт и что его ведёт. Но что-то его вело.

Потом натолкнулся на холодный, скользкий бок. И змеиная морда над кольцами толстого, длинного тела взлетела, сердитая.

Но, впрочем, звериные чувства и тут помогли. Он напружинился, забыв об усталости. И прыгнул быстрее, чем метнулась кобра. Впился острыми, неровными, острыми зубками ей в шею. Прорвал чешую, дошёл до мягкой плоти. Она заметалась от боли. Мальчик крохотный обхватил её тело, вцепившись в него коготками и рук, и ног. Она его об камни швырнула. И он, как-то осознав, что она снова это повторит, рыкнул сквозь сжатые зубы и чужую плоть и принялся отчаянно махать когтями. Хоть и не сразу, но разорвал её тело, голову оторвав от тела.

Потом какое-то время сидел на застывших кольцах. Холодных, противных. Отполз. Потом снова подполз, привлечённый запахом крови. Осторожно рукою пощупал мясо. Тёплое. Лизнул. Поморщился. Посидел какое-то время возле. Но это тело, ставшее неподвижным, всё же было влажное. И пахло вкуснее, чем все эти бесчисленные камни, мелкие и большие, встречавшиеся везде на его пути. И камни были твёрдые, зубы от них болели. А тут что-то было мягкое. Да, влажное. Но зубы не болели. И рот слюною заполнился. Тело само сглотнуло змеиную кровь. И младенец запоздало понял, что это мягкое тоже можно съесть. Наверное, тоже волна тёплая, силы дающая, по телу разойдётся после. И он радостно впился острыми зубами, в клыки выросшими, в чужую свежеразодранную плоть.

Долго хрупал ею, почти не пережёвывая, давясь, кашляя, фыркая и снова впиваясь в свою первую добычу. И у неё заснул, измученный страшно, но сытый.

Проснувшись, опять поел змеиного мяса. Шкуру уже сплёвывал.

Так за несколько дней совсем её съел. Игрался с холодной, твёрдой мордой, сытый, довольный. Ощупывая тонкими пальцами, коготками подковыривая, клык случайно отломал. Долго рассматривал сквозь солнечный свет. Потом – сквозь лунный. Потом второй выламывал. Радостно ударял ими одним об другой, звуки слушая. Совсем другие, чем у шуршащей шкуры. Потом радостно спал, сжимая змеиные клыки.

Потом снова просыпался от голода. Шкура была невкусная. Мясо через несколько дней начало тухнуть. Но другой еды не было. Он, морщась, всё съел, даже совсем уже начавший разлагаться хвост, с таким мерзким запахом, противным.

 

Потом, проспавшись и снова проснувшись без сил, голодный, понял, что тут уже есть нечего. И сил всё меньше и меньше будет. А бессилие его пугало. Чутьё подсказало, что хорошим это не кончится. А рот наполнялся слюной. Тело просило есть ещё и ещё.

Клыки змеиные были интересные. Он их зажал во рту, как свой первый боевой трофей. Поморщился, исцарапав язык и щёки. Но упорно добычи не выпустил. И бодро пополз вперёд. Из щеки пронзённой торчали наружу два змеиных клыка. Мальчик морщился, но терпел боль и терпел стекавшую кровь. Потом он опять их вытащит, потеребит, постучит ими, посмотрит на небо вокруг них. С камнями не так интересно. Они тяжёлые. Их не утащишь. Но пока надо ползти вперёд. Малыш полз и полз вперёд. Он мало ещё понимал. Но понимал, что змея уже закончилась, и нужно загрызть ещё одну…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru