bannerbannerbanner
полная версияТри мужа для Кизи

Елена Юрьевна Свительская
Три мужа для Кизи

Камень 10-ый

– В общем-то, мы не слишком-то и хотим чего-то слишком… такого… нам нужен не разврат, а приличная жена и обычная семейная жизнь, – добавил Поллав, внимательно смотря за выражением моего лица.

Чуть помолчав – молча ждала, чего он дальше скажет – добавил:

– Потому мы решили: если станешь нашей женой, то каждую ночь будешь спать только с одним из нас. А других рядом не будет.

Смутившись, взгляд опустила. Когда не смотрела в эти пристальные тёмные глаза, стало легче. Но руку его на моём лице всё равно ощущала. Но… если соглашусь, он не только моего лица будет касаться. Но… но, по крайней мере, он вдруг сказал, что даёт мне возможность выбрать, быть с ними или быть с Яшем. А Яш мне никакого выбора отдавать не хотел. Да и… и от мыслей, что один из незнакомцев будет раздевать меня, а другие рядом стоять и на всё смотреть… от этих мыслей хотелось утопиться! Или сразу зарезаться.

– Днём будешь помогать нам с делами, – добавил задумчиво Поллав.

Не смотрела на него, но была уверена, что он смотрит на меня так же внимательно, изучая мою реакцию на его слова и то, что мне предлагает за них всех.

– Днём мы тебя трогать не будем. А вечером в сумерках будешь уходить с одним из нас. До утра. Других рядом не будет. Что там происходит между тобой и тем из нас, с кем ты ушла, ваше дело. Других не касается.

Значит, другие смотреть не будут? Как-то… как-то так полегче. А то мне было невыносимо стыдно, когда думала, что один из них будет снимать с меня одежду, а другие смотреть на это будут. И… и в темноте всё случится. Наедине от других. Как обычно и соединяются супруги. Разве что я не смогу хранить верность одному мужчине, как положено добродетельной жене. Или… мне просто надо спать только с ними троими и хранить верность им троим? Это можно считать, что я буду добродетельной женой?

Робко выдохнула, смотря вниз:

– С-спасибо!

– Видишь, – мужчина, кажется, к младшему брату повернулся, – она скромная и приличная девица. А ты говорил…

– Я… я… так… – замямлил что-то юноша, смущённо.

– Ведь ты девица ещё? – требовательно спросил Поллав, ещё твёрже сжав мой подбородок.

И место удара Яша зацепил. Я поморщилась. Мужчина меня сразу же выпустил.

– Но мне, впрочем, наплевать. Да и сам проверю.

Возмущённо выдохнула, подняв взгляда:

– Я ещё девица!

– И чудно, – серьёзно ответил расчётливый жених. – Получить целомудренную и послушную невесту – это замечательно. Мне повезло. То есть, мне повезёт, если ты так решишь.

– Тебе повезёт, – пробурчал Мохан едва слышно.

– Ты там что-то сказал? – мрачно посмотрел на него старший брат.

– Н-нет, – выдохнул тот, сжимаясь под его взглядом. – Я помню всё, о чём мы договорились.

Старший ко мне повернулся.

– А договорились, кстати, мы…

– Может, потом?.. – торопливо выдохнула я.

– Нет уж. Сейчас, – проворчал мужчина. – Я привык сразу обсуждать все условия сделки.

Сделки… я для него только сделка! Но, впрочем, чего ещё ожидать от расчётливого Поллава? Вот же ж, он даже не скрывал.

А он продолжил, пристально смотря на меня:

– Мы братья и всегда делили всё поровну. Так что решили, что спать с тобой будем по порядку. Первую ночь со мной…

Что-то я и не сомневалась, что с тобой!

Сердито взглянула на него, он опять усмехнулся. Нет, смотрел на меня так… оценивающе. Будто уже представлял, как раздевать будет. Или… мог такое представлять?

Смущённо опустила взгляд.

– Так-то лучше, – насмешливо заметил мужчина. – Послушная жена – это то, о чём я мечтаю. Так вот: первая ночь – будет у меня с тобой. Следующая ночь – у тебя и Садхира. Он средний из нас по старшинству. И третья – с этим негодником. Пускай ещё помечтает, – мрачно покосился на брата. – Но ты только не вздумай сразу делать всё, чего ты там успел надумать, и ещё надумаешь, ревнуя.

Мохан задрожал, но взора поднять с пола и своих ног на нас не посмел. Как вор, которого однажды в деревне застали с чужой корзиной и шалями чужих жены и дочерей. Вора, разумеется, тогда избили. Он всю жизнь потом ходил хромой. Года три. Потом зарезался, не сумев больше выносить неприязни соседей и бывших друзей, своих родных. А вот Мохан…

Юноша тут робко взгляд поднял, на меня. Но, столкнувшись с моим взглядом, опять свой взгляд опустил.

– Нет, похоже, он ещё не скоро решится, – засмеялся старший брат. – Пока Кизи может жить спокойно. Пока ещё он будет прятать свою неуёмную фантазию при себе.

– Брат! – возмутился Мохан, но, впрочем, смотря в пол. – Перестань смеяться надо мной! Я не виноват, что…

– Помню, помню, это я виноват! – засмеялся тот, потом ко мне повернулся. – А после ночи с ним ты снова будешь со мной. А в пятую ночь – с Садхиром. В шестую – снова с этим мечтателем неуёмным. В седьмую – снова со мной. В восьмую…

– С Садхиром. В девятую – опять с Моханом. И так по кругу, – закончила я.

– Смышлёная невеста у меня, – улыбнулся Поллав. – Может, даже жена будет смышленая.

И ушёл, оставив меня смущённую рядом с очень смущённым Моханом. Тот, вроде мечтавший жениться поскорее и, может даже, на мне, сейчас стоял рядом со мною, трепеща от испуга.

– Я это… – он смущённо потеребил кончики своих волос. – У меня ещё женщины не было. Я волнуюсь. Но ты не смей смеяться надо мною!

– Я не смеюсь над тобой!

Юноша всё-таки посмотрел на меня. И вдруг спросил:

– Ты тоже волнуешься?

– Я… я… – запнулась.

Мне от взгляда его пристального – когда старший брат ушёл, младший уже немного осмелел – стало не по себе. Но, наверное, я с ними уйду. И мне ещё много лет надо будет ходить за ними. И с ними о чём-то говорить. Стоит ли врать? Да и… я как-то не так сильно смущалась говорить о своих мыслях с младшим из женихов, как со старшим.

Робко призналась:

– И я тоже волнуюсь.

– Ты, значит, тоже… – он вдруг улыбнулся.

Мы помолчали сколько-то.

– Странное это дело – жениться, – вдруг признался мой младший жених. – Вот жил себе, жил… а тут вот жениться.

– Ты ж сам хотел? – усмехнулась.

– Не смейся надо мною! – завопил Мохан возмущённо.

– Простите, мой господин, – потупилась.

– Слушай, и говорить так не надо! – пробурчал он. – Эдак совсем дико. Просто Моханом зови.

Мы ещё какое-то время ничего не говорили, глядя в разные стороны.

– Да, я хотел, – признался младший жених чуть погодя. – Мне же интересно, как там… всё… после чего дети родятся… и ты красивая.

У меня вдруг вырвалось:

– Только потому, что я – женщина, которая может стать твоей.

– Нет, вообще, – смущённо возразил он, но под взглядом моим пристальным опять потупился. – И… и поэтому тоже. Странно это… вдруг жениться. И что у меня всё-таки будет женщина. Хотя я их ни разу не трогал…

– Мохан! – взмолилась я отчаянно.

– Что?! – юноша испуганно отступил. В сторону. Подальше от меня.

А кто-то вчера говорил, что готов на мне жениться! Кому-то сильно не терпелось. Но кто из нас тут больше боится ночи со вторым – трудно сказать. Впрочем, мы оба друг друга боимся. Я прежде ни разу не ложилась с мужчиной, а он – с женщиной.

– Я тебя прошу…

– Ч-что? – юноша ещё на шаг отступил, к двери подальше.

– Нет… я тебя умоляю…

– Ч-чего?! – он ещё дальше от меня отодвинулся, к выходу из дома.

– Пожалуйста, не говори, как ты меня будешь трогать!

– Что… мне… и трогать тебя нельзя?! – Мохан, который только что был испуганным, теперь уже стал сердитым. Глазами мрачно сверкнул на меня. – Вообще… вообще тебя не трогать?!

Потрогать меня ему явно хотелось больше, чем была у него робость передо мной, точнее, перед ночью, когда я стану его женщиной.

– Просто… – робко потупилась.

– Просто что?! – спросил младший жених уже мрачно. И сердито пошёл ко мне.

Бить, что ли, меня будет?

Но с места сдвинуться не решилась.

– Нет уж, договаривай! – проворчал он уже у меня над ухом, совсем близко подойдя.

Да и ростом был на полголовы выше меня.

– Ты только…

– Что «только»?! – он сильно злился на меня уже.

До чего переменчивое у него настроение! Жаль, он Яша так и не зарезал! Ох, что я такое…

– Нет, ты говори! – сердито потребовал Мохан, сжав мои плечи.

Задел место, расшибленное дядиной ногой. Я поморщилась. И юноша сразу же руки испуганно убрал. Отступил напуганный:

– Ох, прости! Я не хотел тебя мучить! Не хотел зацепить твои раны!

Растерянно посмотрела на его лицо. Точно испуганный. Надо же! Всего миг один – и Мохан уже совсем другой!

– Ты это… – но говорить всё-таки смущалась.

– Да что?! – взвыл уже и сам жених.

Ситуация была жуткая. Но, похоже, моё молчание, после того, как начала говорить и не досказала, делало всё хуже.

– Ты просто… – взгляд опустила. – Ты меня трогай…

Он тут же протянул ко мне дрожащую руку, к моему лицу. То хочется ему прикоснуться ко мне, то страшно уже. Эх. Мне его даже жалко стало такого, напуганного.

Острожного сжала ладонь будущего младшего мужа между своих ладоней. Тот вдруг сдвинул пальцы, переплетая их с моими пальцами. Робко спросил:

– Так что… ты у меня хотела попросить?

– Ты это…

– Хватит уже меня мучить! – возмутился юноша. – Говори уже! В конце концов, ты, может, скоро станешь моей женой. Разве не должны супруги делиться своими мыслями друг с другом?

– Должны… – растеряно посмотрела на наши руки с переплетёнными пальцами.

Стоять так с кем-то и держать так пальцы было странно. Непривычно. Тем более, что незнакомый мужчина стоял так совсем близко от меня. И сердце как-то забилось. Иначе…

– Просто…

Мохан посмотрел на меня так, будто я медленно срезала с него кожу. И кипятком подливала на свежие раны.

Вздохнув, совсем уже призналась, правда, робея смотреть ему в глаза:

 

– Когда ночь будет… наша… ты… ты трогай меня. Только вот так не говори! Не говори, как будешь потом меня трогать. Особенно, при свете дня. Мне не по себе от этого. Страшно становится. И…

– И? – робко спросил он.

– Вот ты говорил, что будешь меня трогать. И смотрел ещё так пристально на меня…

– Мне просто интересно было. На тебя смотреть. И услышать, что ты скажешь, – Мохан потерянно потупился.

Всё-таки, в чём-то мы похожи. И ещё эти наши странные признания… и хаос озвученных и подсмотренных друг у друга чувств и мыслей. Странно это. Хотя сейчас мы уже несколько мгновений стоим рядом. И всё ещё переплетены наши пальцы. Хотя…

Испуганно сказала:

– Ты держишь мою левую ладонь.

– Ничего. Она у тебя красивая. Так… – Мохан поднял на меня напуганный взгляд. – Что ещё ты хотела сказать?

– Ты вслух не говори, как будешь меня трогать. Сначала. А то… а то я совсем смущаюсь. Тем более, что ты так говоришь об этом днём!

– Хорошо. Днём молчать буду, – серьёзно пообещал он. – А ночью буду молча трогать тебя.

Мы ещё какое-то время так постояли. Он всё ещё не отпускал мою руку.

Тихо спросила:

– А ты… а ты чего меня сейчас трогаешь? Уже?

– Да просто… – юноша смутился. Помолчал, потом всё же признался: – Мне просто интересно стало, что будет, если я возьму твою руку. А когда ты сама сжала мою ладонь, я… я как бы… не удержался. Такое странное ощущение, когда мы стоим вот так.

– Какое?

– Вроде не страшно, когда мы стоим, соединив наши руки.

Но, чуть постояв так, да подглядывая друг на друга, мы развернулись – и стали смотреть в разные стороны. Руки моей, впрочем, будущий муж не отпустил. А я промолчала. Странно, конечно, было так стоять. Хотя было странно, что так я уже не так сильно боялась, как прежде, когда он смотрел на меня внимательно, выходящую из реки. Или потом, когда говорил, что притронется. Но тут он уже ко мне притронулся. И ничего страшного не случилось. И это было странно.

Мы ещё немного так посидели рядом. То в стороны глядя, то друг на друга.

– Слушай… – не выдержала наконец.

– Что? – уже спокойно спросил Мохан.

– А тебе Поллав говорил, чтоб ты меня от Яша охранял.

– Я буду! – младший жених нахмурился.

Хотя грозным не выглядел. Просто… просто рядом со спокойными старшими братьями он не выглядел слишком уж опасным и грозным. Хотя именно он едва не зарезал моего дядю, который бил меня. Поллав бы не стал. Но Мохан не стерпел, видя, как меня мучают. Странно. Не ожидала, что именно он может вступиться за меня. А вступился он.

– И я правда хотел поиграть для тебя на вине, – торопливо добавил он, оживившись. – Может, тебе понравится. Тем более, что тебе надо несколько дней полежать, чтобы твои раны поскорее зажили.

Всё-таки, заботится обо мне. И это… как-то приятно даже. Или… всё-таки, он заботится о себе? Чтобы у него потом было больше возможностей женщину потрогать?

Внимательно посмотрела на него. Задумчиво смотрящего на меня. Интересно, чего именно ему хочется? Мне помочь сейчас? Или взять меня… как женщину?

– Теперь у тебя взгляд странный, – пробурчал Мохан и разжал пальцы, освобождая мою руку. Торопливо поднялся. К выходу пошёл. – Но спасибо, что напомнила. Поллав бы меня побил, если бы я забыл. Но я… я как бы…

– Ты волнуешься, поэтому как-то вдруг забыл сейчас?

– Да, – серьёзно подтвердил он и вышел.

Если я выберу их – а мне так хочется оказаться подальше от бессердечного Яша, который едва меня не убил – мне надо будет как-то уживаться со всеми тремя братьями. Женщины, конечно, итак учатся привыкать к своим мужьям, заботиться о них. Но тут их трое! И таких непохожих друг на друга! Ужас!

Грустно растянулась на своём одеяле. Всё-таки, мне нужны силы, чтобы справиться.

Веки сомкнула.

И вскоре уже подскочила от непонятных звуков. И застонала от боли.

И почти тут же в дом протиснулся Мохан. С большой виной, казавшейся очень тяжёлой, особенно, в круглых её подставках. Или то были важные части самого инструмента, которые помогали ему играть? Я, право, не знала. Но вина казалась массивной и тяжёлой. А Мохан спокойно её тащил.

– Так мне начинать? – бодро спросил юноша, осторожно опуская инструмент уже на пол в доме, хотя и рядом у двери.

Непочётно сидеть у входа. Но, кажется, он решил, что сесть близко от меня будет ещё хуже. Да и… так, пока он играл в стороне, я могла спокойно сомкнуть веки. Пока играет там, ко мне не подойдёт. Да и… признаться, музыку тоже послушать хотелось. Тем более, что её будут исполнять только для меня. Интересно, каково это, когда музыкант играет только для меня?..

Бодро ответила:

– Начинай! Только… я с закрытыми глазами полежу, можно? А то я устала. Не от тебя. Просто раны болят.

– Да, конечно, лежи так. Или спи, – охотно согласился юноша. И едва слышно добавил: – Я и кинжал взял. Так что Яш не пройдёт. Спи спокойно.

Какой уж тут покой, когда в мой дом проникла буря! Вместе с большим музыкальным инструментом. Да, бывают и такие бури, оказывается.

Когда мы встретились у реки, я не видела снизу их тележку с поклажей. А когда уже поднялась наверх, мне стало не до того, чтобы разглядывать, что там было у музыкантов с собою. Да и те проклятые кшатрии вскоре уже появились. Но теперь я лежала в родном доме и, может статься, последний день была в нём или один из последних. Впрочем, пока лежала, могла присмотреться и к музыканту, и к его инструменту. Тем более, он никуда не торопился.

Камень 11-ый

Перевернувшись на бок и подперев голову рукой, с любопытством присмотрелась к инструменту. Лежать было больно, но так зато видно, на чём собрался играть Мохан.

Тёмный инструмент. Длинная палка, концы которой завитками изгибаются кверху, да ещё и вырезаны в форме драконов. Над палкой идут семь струн. Под палкой огромные… кажется, это тыквы? Высушенные и покрашенные в тёмный цвет?

Мохан сел, скрестив ноги, так, что они оказались между тыкв-подставок. Или… предназначение их было в чём-то ещё, не только, чтоб поддерживали инструмент?..

– Они сделаны для того, чтобы звук был лучше, – пояснил юноша, увидев, что я слишком пристально разглядываю левый из огромных тёмных предметов. – Из тыкв высушенных. Полые внутри. Хотя вина в целом выглядит громоздкой, это не совсем так.

Объяснив, прикрыл глаза. Правая рука легла слева от доски, там, где струны почти кончались, а левая ладонь – где-то около середины.

Какое-то время Мохан сидел, прикрыв веки, то ли прислушавшись звукам, идущим из деревни, то ли к внутренним своим ощущениям. Потом легонько тронул струны.

Звонкий громкий звук. И дребезжащий глухой. Осторожные быстрые касания пальцами по струнам.

Замерев, он посидел так немного. Ласково погладил инструмент по доске снизу, под струнами. Положил левую руку на струны около середины, а правую у конца. Снова коснулся струн. Чуть погодя, когда звуки стали ещё сочнее, юноша запел:

Шива, Шива, Шива, Шива, Шива, Шива, Шива, Шива! Шива, благоволящий! О, Всевышний йог, бог богов! О, Всевышний йог, бог богов! Шива, Благоволящий! Шива, Всемогущий! Шива всемогущий!

Воспев имя бога, немного перебирал струны, лёгкими, быстрыми касаниями. Потом ритм замедлился. И Мохан просто пел звуки, растягивая их, всё так же не глядя на мир:

– Рее… наа… реее… реееееенааа… рееетааанаааа…

Звонкие громкие, но осторожные звуки. Чуть дребезжащие звуки. И его звонкий голос, которым музыкант повторял похожие звуки:

– Реее… наааа… ри…

Потом звуки ускорились и голос его тоже, стал проговаривать быстро, чётко:

– Реена…ру нам… ри ри ра ри наа… нум нум… на на на нум нум.. ри… ри ра на на нам ри ра… на на нум нум…

Звуки, так похожие на звучание струн под его пальцами.

Несколько мгновений он играл уже молча. Потом всё же посмотрел на струны. Миг задумчивости. Застыли пальцы на струнах. А потом снова сорвались, заставляя трепетать нити под ними. Осторожные движения. Резкие движения. Быстро-быстро перебирая струны. Быстрая череда звонких звуков. И глуховатые дребезжащие.

Мохан не смотрел на меня. Он как будто уже забыл совсем о моём существовании и о том, что я была в этом же доме, где он сидел сейчас. А потом музыкант опять запел:

Оум…

Первым проявлением Брахмана стала песня.

Оум – песня и музыка, породившая вселенную.

Из этой дивной, божественной музыки,

Воды, напоившей всю Вселенную,

Огня, согревающего всё теплом,

Воздуха, без которого всё задыхается,

Рождена наша жизнь.

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки не смогут жить ни боги, ни люди.

Вся песня природы – одна долгая музыка.

Без музыки всё несовершенно.

Долго-долго быстро перебирал струны и легко-легко. Откуда-то вдруг пошёл звон в такт его игре. Звенели с разных сторон от дома. Много-много звона. Но в доме других инструментов не было! Разве что…

Села, забыв о боли. И увидела в окно, да в занавесь у входа, которую как раз задрал ветер, что у дома собирались девушки и женщины нашей деревни. И они начинали кружиться, так, что юбки их развевались вокруг их ног. И они начинали притоптывать ногами, так, что звенели одетые на них браслеты. А ещё они водили руками вслед за плывучими размеренными звуками – и от того, как наталкивались друг на друга многочисленные тонкие браслеты на их запястьях, стеклянные, золотые, от этого рождался звон. И, хотя браслеты были разные, однако же все женщины начинали подстраиваться под ритм игры Мохана – и звон их ножных браслетов и браслетов на запястьях сливался вместе. Их многочисленные браслеты звучали будто новый инструмент. Эта музыка… она проникала прямо в душу, и от неё не хотелось заслоняться.

Проиграв какое-то время, дав звучанию струн слиться со звоном браслетов женщин и девушек, юноша напел:

Из звука Оум родились семь нот.

Все семь нот пронизывают Вселенную,

Играя и на наших душах

По невидимым струнам,

Распространяя блаженство повсюду.

Времена года, цветы, сила и пестрота животных –

Всё лишается красоты без музыки.

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки всё несовершенно.

Оум – это начало каждой молитвы.

Мантры украшает музыка.

Мантры – музыка моего сердца.

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки всё несовершенно.

И я, опираясь о стену, видела в окно и в проход, когда ветер, танцуя вслед за музыкой, поднимал занавесь, танцующих девушек и женщин. Потрясённо смотрела на них. На лица знакомые и незнакомые.

Я их с самого моего рождения видела. Но… такими я их никогда не видела! Так увлечённо кружащимися, когда их пышные, длинные юбки разноцветными цветами распускались вокруг их ног. Когда развевались распущенные волосы девушек. И изящными, тяжёлыми змеями поднимались и опускались, извивались косы женщин. И так изящно двигающими руками, показывающими диковинные узоры из пальцев. И когда диковинными драгоценностями блестели их глаза, счастливые-счастливые глаза. И у тех, кто был весел почти всегда. И у тех, кто часто печалился. И у живших более-менее спокойно. И у тех, на кого в последние дни или годы свалилось много несчастий.

Сверкали драгоценностями яркие, тёмные, блестящие глаза. И распускались цветами яркие юбки вокруг их ног. Летали, сплетаясь в диковинные узоры, их руки…

Ритм сменился, Мохан опять стал протяжно тянуть звуки или часть из них, быстро-быстро повторяя:

Са са рэ ни… рэ са… па ба ба ба… ре са… па ба ба ба… ма да рин рин рин на ри ра ра ра рин рин да да да рин рин да да да рин рин да да…

Я растерянно поднялась, опираясь о стену. Видела в окно, как движутся девушки и женщины вокруг моего дома, охваченные пламенным желанием танцевать. Захваченные в плен музыкой, то медленной и тягучей, то быстрой-быстрой. А голос музыканта зачаровывал не меньше, протяжный и звонкий или быстрый, торопливый, хрипловатый.

Снова сменив ритм, он запел, нежно растягивая:

Из звона браслетов, одеваемых невесте,

Однажды родится новая жизнь.

Из танца, рождённого изгибами твоего тела,

Родится моя любовь,

Из звука капель воды, опадающих с твоих запястий.

Из звука моего голоса ты услышишь моё признание.

Музыка – вся моя жизнь, и вся моя душа – это музыка.

Песня складывается из чьей-то жизни.

Песня красавицы станет началом новой любви и новой жизни.

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки всё несовершенно!

Оум… великий Шива, поднимая руку,

Со звучанием своего барабана

Сотворяет или разрушает миры.

Оум… без звона её браслетов Шива

Становится всего лишь трупом.

Без музыки всё несовершенно.

Музыка – начало и конец всего.

Без музыки всё несовершенно.

Лепет младенца – вот музыка новой жизни.

 

Разбитое сердце поэта рождает печальные песни,

Песни о гибели его любви и его конце.

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки ничего не происходит.

С музыки всё начинается.

С музыки всё закончится.

С музыки всё начнётся сначала.

Оум…

Пока сердце моё живо,

Оно трепещет от музыки.

Оум…

Когда звучит музыка,

То вся Вселенная начинает танцевать!

Оум… Всё танцует, услышав музыку.

Оум… С музыки начинается жизнь.

Оум…

Мужчины всех возрастов тоже подошли, привлечённые непривычными звуками и звоном многочисленных браслетов, разноцветными всполохами ярких пёстрых юбок, видными меж домов. Но мужчины стояли в стороне, растерянно смотря на своих женщин: на своих жён и дочерей, зачарованно танцующих под звуки вины и голос молодого музыканта, то протяжный и нежный, то торопливый и хриплый.

Сверкали драгоценностями яркие, тёмные, блестящие глаза. И распускались цветами яркие юбки вокруг их ног. Летали, сплетаясь в диковинные узоры, их руки…

А музыкант пронзительно пел, так, что его уверенность переходила и всем:

Оум…

Без музыки всё несовершенно.

Без музыки всё несовершенно…

Оум…

Оум…

Оум…

Снова быстро перебирал струны, заставляя женщин деревни, собравшихся вокруг дома, неистово кружиться, яркими пятнами заполняя всё пространство, заставляя бешено звенеть серьгами и браслетами. Заполняя воздух выше полупрозрачными шалями. Да блестящими брызгами вышивки, маленьких круглых зеркал, блестевших на солнце. А у кого-то из богатых семей – золотыми и серебряными нитями. Ярко блестели на солнце золотые украшения и драгоценные камни в них. Но ещё ярче и ещё красивее блестели глаза танцующих женщин.

Я смотрела на них, смотрела, смотрела…

И вдруг сама оторвалась от стены, ступила в центр дома, на свободное место. Первые шаги делать было больно, и я, кажется, хромала. Но, стоило мне поднять руки, изгибаясь вслед за плавными переливами музыки, да стоило мне начать переплетать пальцы в диковинных узорах на уровне груди, шеи и, поднимая выше головы, стоило перекружиться несколько раз, увидев всполох яркой голубой ткани, начавшей развеваться вокруг моих ног…

То странное чувство, когда только что была едва живая от боли, когда всё тело было страшно измучено и болело, но… но музыка поглощала моё тело, заставляя боль исчезнуть или на время отойти куда-то в сторону. Музыка захватила моё сознание и всё моё тело.

Мохан не видел меня. Он всё ещё сидел, погрузившись в свои знакомые ритмы и любимые звуки. И никто из жителей деревни не видел меня снаружи. А если бы мельком увидел в окне, то, может, и не заметил среди развевающихся юбок и концов дупатт у женщин, танцующих снаружи. Я танцевала для себя. Я танцевала захваченная музыкой. Весь мир вокруг, вся жизнь стали вдруг совершенно не важны.

Только бы крутиться под медленные размеренные звуки. Только бы выгибаться вслед за плавными переливами мелодии. Только бы сплетать диковинные узоры из запястий и пальцев, следуя за сумасшедшими, быстрыми звуками.

Остались только звуки музыки, моё тело, вдруг ставшее удивительно сильным и гибким, да голос молодого музыканта, вёдший меня и занимавший всю мою душу и все мои мысли:

Руй руй руй… ри на на на… на на нам ри на на нам. Рин на на на рин на на на ри да ри да ри на на на ри… ри на на на ри на на на ри рэ ри рэ рии рииииии…

Только я и музыка. Только его голос. Как сладко отдаться музыке и плыть за нею… Тело словно вода, принимающая форму сосуда, принимающее новые позы, облачённое и закутанное в звуки…

Когда звуки кончились, это было непривычно и странно. Следуя звукам, только что звучавшим, я совершила ещё несколько движений руками, выгибаясь телом на бок…

Открыла глаза.

И застыла растерянная.

Мохан смотрел на меня широко раскрытыми глазами. А руки его застыли на струнах.

Стихли почти все звуки браслетов вокруг. Хотя в нескольких местах, вблизи стены и поодаль, несколько комплектов браслетов ещё звучали на чьих-то запястьях и ногах – их увлёкшиеся хозяйки всё не хотели останавливаться, пытаясь ещё на сколько-то мгновений отдаться этому дивному блаженству, которое вызывает танец, сплетённый с музыкой, играющий в движениях наших тел.

Несколько мгновений мы растерянно смотрели друг на друга. Юноша – обнаруживший вдруг, что его, оказывается, внимательно слушали и, более того, танцевали под его музыку и песню. И я, обнаружившая, что он, оказывается, какую-то часть моего танца успел увидеть.

Вслед за воцарившейся тишиной – замолкли последние чьи-то браслеты, а голоса к их обладательницам и к мужчинам, видевших их, всё ещё не вернулись – пришла усталость. Страшная усталость навалилась на меня. Я запоздало заметила, что всё моё тело болит. Запоздало вспомнила о боли в теле зашибленном.

Шумно выдохнула. Рот открыла, заглатывая воздух. Так, словно снова тонула. Словно всего на мгновение выплыла на поверхность. Словно последнее, что могло сделать тело, перед тем как сознание померкнет, а оно вновь погрузится в пучину – это открыть рот и заглотнуть побольше воздуха. Будто это что-то изменит.

Росчерк ярко-розовой дупатты возле меня. Тело выгнулось, ударяясь о твёрдый пол, и снова обмякло. Отчаянно звякнули при этом браслеты.

Всё расплывалось. Последнее, что успела заметить – край ярко-розовой дупатты, расшитой золотыми нитками и круглыми маленькими зеркалами. У меня такой не было никогда. Такой красивой. Но она почему-то лежала на полу возле меня…

– Кизи! – испуганный голос сбоку. Молодой. И будто знакомый.

– Что… – донеслось неподалёку.

– Кто там?.. – прозвучало издалека.

И последнее, что услышала, был потрясённый чей-то вскрик:

– Бинкар!

И всё в темноте утонуло.

О, бог Шива, ты встретишь меня? Проводишь мою душу, когда сгорит моё тело?.. Ты не побрезгуешь взять мой пепел и украсить им свой лоб и свои предплечья? О Шива, Благоволящий! Бог, который принимает всех, даже самых ничтожных и жалких…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru