Елена Юрьевна Свительская
Три мужа для Кизи
Камень 2-ой
– Остановитесь! – рявкнул голос старческий.
И все, вспомнив про отца старосты, давно ушедшего от мира, остановились и обернулись туда, откуда слышался голос. И я, приподнявшись, глянула туда между спутанных волос, уже слипающихся от моей крови.
Ещё недавно сидел раненным и со слипшимися от крови волосами Ванада. А теперь и я. Только он сильный. А у меня не хватит сил, чтобы защититься. И мне некуда идти. А он ушёл. Оставил меня и ушёл.
Но моё убийство задержал не отец старосты. А незнакомый старик в оранжевом дхоти из хлопка. Со священным шнуром, одетым через плечо. С тремя полосами из пепла на лбу. С бусами из рудракши на шее и браслетами из неё на запястье и на предплечьях. Да на обритой голове на затылке прядь волос, связанная священным шнуром. Волосы почти все седые. Но нет совсем морщин на лице незнакомца. И не похоже, чтобы тело его угасало от старости.
– Не трогайте девочку! – прокричал мужчина так, чтобы все его слышали. – Если вы убьёте её, то зло придёт на эту землю! Страшное зло!
– Кто придёт? – староста поморщился.
Брахман закрыл глаза и шумно принюхался. Потом вновь глаза распахнул и так мрачно глянул на стоявших рядом мужчин, что они, крепкие, рослые и молодые, испуганно попятились.
– Я не знаю его имени! – объявил брахман. – Но я чую его ауру! Сильная злая аура! – он указал рукой на меня. – И она вокруг неё!
– Ты… – отец отчаянно посмотрел на меня, так, будто самого его почти до смерти камнями избили. – Ты с кем спуталась, гадкая моя дочь?! Что за демону ты помогала?!
– Он… – потупилась. – Он человек. Он точно человек!
Но люди шагнули к старику. Сказали ему имена, что назвал мне незнакомец.
Тот, подумав, серьёзно головою качнул:
– Я таких воинов не знаю. И царей не знаю, хотя много земель Бхарат обошёл.
– Так… – робко староста наш спросил. – Может, то был демон какой-то? Ракшас или асур?
Взвыла женщина, зажимавшая рот матери моей. Мать же выплюнула кусок кожи с мясом – и женщины шарахнулись от неё, откусившей кусок чьей-то плоти, чтобы только рот высвободить. Мать шагнула к бродячему священнику – и все посторонились, пропуская её, боясь, к нему.
– А может… – голос её дрожал. – Может, тот Ванада или его отец… может, это какой-то бог? Мы-то люди глупые. Всех царей и дэвов не знаем. Но вы-то человек мудрый. Может, вы слышали? – и с мольбой, с отчаянной надеждой посмотрела на него.
Брахман задумчиво коснулся браслета на запястье. И помолчал чуть, будто просил священные плоды дерева, родившегося из слёз господа Шивы, помочь ему принять правильное решение. А потом степенно сказал:
– Среди царей… нет. И среди дэвов такого, яркого чтоб, не слыхал. Но… – строго на мужчин посмотрел. – Но среди ракшасов известных и среди асуров такого тоже нету. А я и о них изучал.
– Так… чью же ауру вы почуяли на ней? – отец дрожащею рукою указал на меня.
– Даже не знаю… – задумчиво сказал священник. – Может, талисман, что она прячет при себе, благословлён неким сильным йогом? Или куплен в храме какого-то строгого бога? Дэв явно не добрый. Может покарать тех, кто нарушит покой его верующего.
– Какой талисман?! – староста мрачно посмотрел на меня. – Тот мужчина… он тебе что-то дал?
Дрожащей рукою нащупала подвеску с украшением от серьги Ванады. Но вытащила с трудом – с трудом согнула на её боку разбитые пальцы. Села на колени и протянула незнакомцу подарок мужчины, обещавшего взять меня в жёны, но бросившего на растерзание моим односельчанам. Тем, кого считала своими соседями и друзьями. Кого уважала. С кем прежде играла. Кем восхищалась. Но уже больше не могла.
Старик медленно приблизился, как-то пристально смотря на меня.
Больно было стоять на избитых коленях, но я промолчала. И как-то странно брахман посмотрел на меня. Осторожно принял кусок украшения моего первого жениха, меня оставившего. Если можно мне Ванаду своим женихом называть. Мудрец рассмотрел вещь его сверху, покрутил, со всех сторон осмотрел. Нахмурился. Как-то быстро взглянул на меня. Будто он что-то знал. Но ничего им не сказал.
Сказал только:
– Тут узор процарапан, мне не знакомый. Да, увы, сколь ни прожил я на свете, но всего мне знать неведомо, – и как-то странно взглянул на меня.
А потом как-то грустно посмотрел на солнце. И мудрец рядом со мной всё ещё стоял, и я видела его лицо. И будто бы он смотрел на солнце виновато. А потом строго на притихших земледельцев посмотрел:
– Вы, конечно, вправе наказать её. Ибо постыдно девице снимать дупатту перед чужим мужчиной, да ещё такой на людях показаться. Но запомните: то, что вы убьёте её, и даже каждый ваш удар, если не убьёте, и каждый ваш смех… – и так посмотрел на мелких мальчишек, швырявших в меня камнями, что те испуганно попятились, роняя камни.
Один даже камень себе на ногу уронил и расшиб пальцы, кровь даже выступила из-под ногтя, но он напугано смолчал. Старик указал рукою на ушибленную ногу мальчишки и рукою загородил от бросившейся было к нему его матери:
– Всё ваше, что принесёт боль другим, вам однажды вернётся вашей болью. А теперь решайте сами, как с нею поступить. Я вам всё сказал.
– Н-но… она виновата! – отчаянно выдохнул староста.
– Ты здесь главный и многих наказывал, – священник вдруг сказал строго – и староста испуганно отступил на шаг в сторону от него. – Если не хочешь, чтобы однажды твою дочь забили камнями – остановись. Уже недолго осталось ей. Она будет отвечать за ту боль, что ты принёс чужим дочерям.
Но… он же не местный! И его никто не знает! Как же мудрец понял, что тут двоих девушек забили камнями, когда одна тайно легла с чьим-то чужим мужем, незамужняя, а другая пыталась сбежать с нашим юношей?!
А люди, пораженные тем, что он знал про случившееся здесь, хотя сам здесь ни разу прежде не был, молчали.
– Запомните! – строго сказал странник. – Каждый ваш поступок станет камнем – одним из тех камней, которыми вас однажды забьют, или одним из камней, из которых вы построите храм, оставив его святость и красоту потомкам.
Он отдал мне кусок чужого украшения, сказал строго:
– Раз тебе дали – ты и храни. И никому в руки не отдавай.
И прочь пошёл, спокойный, будто всё сделал, что хотел сделать и что мог.
И с поклонами люди проводили его. И, одарив меня взглядами напуганными или ненавидящими, разошлись. Даже мой отец ушёл, опустив плечи и голову. Только мать моя с окровавленным лицом бросилась ко мне. И, хромая, ко мне сестрёнка подошла. Они, плача, опустились на колени возле меня. И, плача, обнимали меня. И, хотя страшно болели перебитые камнями колени и голени, я с места не сдвинулась. Хотела саму себя наказать и этой болью: я ведь опозорила своего отца, свою мать. Из-за меня мою сестру тоже избили камнями. О, зачем я помогла тому незнакомцу?!
Или… как сказал тот брахман… если бы я прошла мимо Ванады, то моё бесчувствие однажды бы вернулось ко мне? Или даже задело бы мою дочь? Или… или он наврал, как его зовут? Но, наврал или не наврал, теперь всё равно. Главное, что тот кшатрий спокойно ушёл. Он не защитил меня сегодня. А долг мужа и честь жениха – защищать свою женщину. Как и долг отца – защищать свою дочь. Только я опозорила своего отца. Разве могу я надеяться на его защиту?
Уткнувшись в распущенные волосы сестры – матери в глаза смотреть не смела – заплакала.
И в дом вернуться решилась не сразу. Уснула у стены, не решаясь войти внутрь и встретиться с отцом. Он сам вышел, схватил меня за волосы, резко дёрнул и проворчал:
– Иди в дом, бесстыдница! Нечего шляться по ночам на улице! – и потащил за волосы, не отпуская.
И я робко в дом прошла. Робко потянулась за своим ковриком для спанья, но отец ударил меня по руке. По уже перебитому запястью. Губу закусила, но смолчала. Послушно на женскую половину пошла. И легла просто на полу. А на сестрёнку, которая хотела подойти ко мне и утешить или даже лечь рядом, наш господин рявкнул так, что несчастная напугано отступила. И ударила о стену ногу, уже зашибленную камнем. И заревела. Мама подскочила к ней обнять. И ко мне хотела подойти, но отец рявкнул на неё со своей половины дома, чтоб ко мне подходить не смела. И мама ушла к нему потом, уныло опустив голову.
– Но она же твоя дочь! – услышала её тихий шёпот.
– Она опозорила нас! – крикнул мужчина сердито. И добавил тише: – Как я теперь в глаза родственникам буду смотреть, если узнают? А они узнают. Стыдно такое скрывать от них.
Глава семьи имеет право злиться на меня и наказать. Я опозорила их. Хотя совсем не хотела делать это, но что же теперь!
Легла, свернувшись в комочек, обнимая плечи. Было больно телу лежать так. И на спине больно. И на другом боку. Как ни ляг – всё больно. И на душе паршиво. Но, кажется, делать больше нечего. Но, может, со временем меня простят?
Застыла от ужаса.
Или меня никогда не простят?
Вдруг меня и замуж никогда не возьмут? Или, если возьмут, то муж мне этого постыдного поступка не простит никогда? И… как бы сестрёнка моя снова не пострадала из-за меня! А Ванада так и не пришёл. Не защитил меня. Ванада… если его и правда зовут именно так. А мог ведь и соврать.
Он выступил из темноты внезапно. Присел возле меня и улыбнулся. А я застыла от ужаса, не понимая, как он ночью зашёл в дом отца. И почему светильник ещё горит? Мать вроде унесла его.
Ванада положил меч на пол. Наклонился ко мне. Молчала, напрягшись.
– Я ходил домой, сказать отцу, что нашёл себе невесту. Надобно отцу первому сказать.
Мужчина смахнул кровь, медленно текущую из царапины на лбу. И, не дождавшись моего ответа или хоть какого-то слова от меня, добавил:
– Только отец куда-то ушёл. Надобно мне его разыскать.
И снова ничего не дождался от меня.
Вдруг рванул меня к себе. Напугано замерла, да от боли в ушибах страшно хотелось завыть, но тогда мой крик разбудит мать и отца. И они поймут, что ночью ко мне пришёл мужчина. Это будет ещё хуже. Даже если Ванада честно скажет, кто он. Даже если будет просить отца отдать меня за него. Он не должен прикасаться ко мне ночью, если он не мой муж! И потому с усилием смолчала. А он…
Воин вдруг прижался своими губами к моим. Губы у него были тёплые. Нежные. Пахли мёдом с маслом. И он ещё как-то странно зажал мою нижнюю губу своими. Это… странно было. А мужчина ещё вдруг рукою ласково по моей щеке провёл. А это… было приятно. От его прикосновения боль куда-то пропала, будто мужчина передал мне часть своих сил. И… и сердце моё вдруг неровно забилось, быстро-быстро.
Ванада долго смотрел на меня, потом осторожно положил меня обратно на пол, где лежала до того.
– Жди меня, – сказал.
И, наклонившись, поцеловал уже в лоб, осторожно и нежно. Опять поддел ножны с мечом ступнёй и опять ловко поднял их в воздухе, теперь уже правой рукой. Повернулся и исчез.
На этот раз вместо ткани его ноги были обёрнуты широкой шкурой. Почему-то с синим мехом. И пояс был из клыков разных размеров, переплетённых кожаными шнурами. И по бокам от пояса свисало много-много шнуров разной длины, с зубами и клыками разных зверей. Будто два страшных хвоста они взметнулись за ним, когда он развернулся.
Распахнула глаза и шумно выдохнула. В этой части дома, где остались я и сестрёнка, было темно. Светильник не горел. Сон… просто сон. Ведь во сне случается что-то странное!
Я рукою накрыла грудь, где неровно билось сердце, быстро-быстро.
Это был только сон, но мне почему-то понравилось, как прикоснулись ко мне его губы. И… и боль куда-то исчезла. Телесная боль. И даже на следующий день её не было. Хромала, и больно должно было что-то брать правой рукой. Но в те два дня боли в теле измученном почему-то не было.
Разве что что-то ужасно сжималось внутри, когда вышла поутру как обычно попросить у отца благословения, наклонилась, протянула руку, чтобы коснуться его ступни, а отец вдруг резко отодвинулся от меня. Но сестре прикоснуться к нему позволил. И Иша расплакалась от сочувствия ко мне. А отец наорал на неё и велел немедленно перестать. Сказал, что иначе её ударит. И девочка в ужасе убежала от него. Мать на нашего господина взглянула тогда укоризненно, но он не заметил её взгляда, потому что вовсе в её сторону не смотрел.
И больно было встречать неприязненные взгляды соседей, когда я пошла за высохшими лепёшками для печки. Даже дети, которые прежде играли со мной, больше не хотели со мной играть.
Отец два года не позволял мне прикасаться к его стопам. И даже матери запрещал. Хотя она благословляла меня, пока никто не видел. Но хотя бы на сестру гнев его не распространялся. Тем более, что ей тогда камнями перешибли ногу. Она ходила, хромая. И отец испугался, что калекою будет. Что не сможет крутиться по хозяйству, когда вырастет. А кому такая больная хозяйка нужна?! Про меня и мою боль он не думал. Но, хвала богам, он хотя бы не трогал мою сестру! И у сестры ноги зажили!
А соседи меня так и не простили. Впредь я ловила на себе только обжигающие ненавистью взгляды. И торопливо отводила взгляд.
И замуж меня никто брать не хотел. Сыновья односельчан даже не смотрели на меня, а их родители не собирались меня сватать. И даже мою сестру. Мол, та из семьи, потерявшей свою честь. И как потерявшей! Из-за скверно воспитанной дочери! Сняла перед чужаком дупатту старшая дочь. Так вроде и от младшей, мол, ожидать можно чего угодно. Чего-то гадкого.
***
Шесть лет прошло с того страшного года, как меня хотели забить до смерти. Так никто не забрал меня в жёны. Соседи всем заезжим людям рассказывали, какая я. Мол, заботились о добрых людях. И даже на сестру мою, которая красавицей подросла, не смотрел никто. Нет, из других-то деревень смотрели. И музыкант молодой из труппы бродячей долго-долго на неё смотрел. Но соседи наши и их «спасали» от дурной жены. О, лучше бы я в тот день попросту утонула! Так хотя бы моя сестра не страдала бы сейчас из-за меня! А я… я уже смирилась.
Да и было мне уже почти девятнадцать лет. Старела я. А замуж никто до сих пор не взял. Негодная женщина. Девушка, опорочившая и себя, и имя своего отца. Отца, который так заботливо растил меня. Меня были бы и рады отдать за старого вдовца. Но те из местных брать меня не хотели.
Шесть лет прошло с того ужасного дня, когда я опозорила себя и свою семью.
И отец мой однажды поднялся и пошёл в соседнюю деревню к брату его. Умолять помочь мне или хотя бы младшей моей сестре. Мать-то других детей не принесла за прошедшие года. Точнее, родила мальчика, в первый ещё год, но столько переживала, что он ещё младенцем зачах и умер. Горько плакали мы тогда. И тогда единственный раз сидели вместе все рядом. Почти.
Брат-то отца уже знал всё. Не от нас. Рассказал ему некий «добрый человек». Даже понимала, что кто-то хотел искренне уберечь дядю и прочих наших родственников от нас, но от их тайных слов мне так гадко было, что никак простить их не могла!
А через два дня отца нашли в лесу. С грудью растерзанной и выпотрошенными внутренностями. Как будто тигр напал на него. Но что-то хищника спугнуло – и он свою добычу бросил. Хотя странно… тигров же в наших краях не водилось!
Человека из нашей деревни отправили донести правителю, умолять разобраться. Но когда ещё дойдёт!
Незнакомые мужчины молча внесли тело отца, прикрытое покрывалом, в деревню. Односельчане собрались быстро, страшно волнуясь, ведь не видели лица умёршего, а, значит, это мог быть мужчина и из их семьи. Такая внезапная смерть! Страшно! Дети убежали за отцами, трудившимися в поле или в лесу.
Когда все собрались – мы с матерью и сестрой стояли поодаль, боясь приблизиться к людям, не принявшим нас – один из хмурых посланников наклонился и убрал ткань с лица умёршего. Моя мать рванулась вперёд, всё ещё не веря, а потом с отчаянным криком упала на землю. Мы с Ишой бросились к ней. Но она оттолкнула нас, поднялась и бросилась к супругу, упала, рыдая, на колени возле него.
Односельчане смотрели на нашего отца с сочувствием или осуждением: он умер, не оставив после себя сына. В аду будет мучиться теперь. Ничтожный человек, не выполнивший долг свой перед предками, не оставивший того, кто будет заботиться о ритуалах для предков.
Мама сразу сняла с рук свои браслеты и, плача, разбила их камнем. Соседи стояли поодаль, смотрели, но ничего не сказали. Хотя сегодня взгляды многих из них были сочувствующие. Избавившись от браслетов замужней женщины, сразу за тем матушка пошла в наш дом и сняла все свои украшения. Разделила на две половины, завернув в два куска ткани. Самые роскошные вручила мне, сказав:
– Ты старшая дочь, Кизи.
А те, что попроще были, протянула моей сестре, сказав:
– А ты – младшая дочь, Иша. Всегда помни, что младшие должны почитать старших и делиться с ними лучшим.
Я упала возле неё на колени. И плача, попросила:
– Матушка, позволь мне подарить хотя бы одно ожерелье, лучшее из твоих ожерелий, сестре!
– Нет, не надо! Ты что! – испугалась Иша.
А мать посмотрела на меня вопросительно.
Призналась:
– Может, меня замуж и не возьмут. Я опозорила себя и семью. Но Иша такого не делала. Может, её замуж возьмут. Если у неё будет роскошное ожерелье, может, её так возьмут скорее? Ведь нужно же приданное для сестры!
– Лучше бы взяли замуж тебя! – пылко ответила Иша. – Тогда бы сердце моё успокоилось.
– Ты добрая девочка, Кизи, – заплакав, мать положила свою правую ладонь мне на голову. – Пусть боги всегда заботятся о тебе!
Но с моей просьбой согласилась:
– Забота о младших – это похвально. Может, так боги скорее смилуются.
Хотя Иша ещё возражала и не сразу приняла подарок.
– Позволь мне позаботиться о тебе, – взмолилась я.
И тогда она замолчала, а я одела самое роскошное из материнских украшений ей на шею, заботливо повязки завязала.
Я уже оправляла распущенные волосы сестры, а мать, глядя на нас, спохватилась и поспешно распускала свою косу, как вошла старая женщина, жившая через два дома от нас. Быстро взглянув на нас – и уже не видя наших поклонов – старуха подошла к нашей матери и протянула ей свёрток. Мать поклонилась и потянулась рукой к её стопам – и соседка позволила. Сначала передала ей свёрток, который держала в правой руке, а потом уже положила правую ладонь ей на голову. Сказала:
– Пусть боги хранят тебя и твоих дочерей! – и пошла мимо.
Мать развернула ткань и ахнула, увидев серьги, браслеты и бусы из плодов рудракши.
– Но как же? Они…
– Как ты знаешь, муж мой ушёл в отшельники, – она обернулась, улыбнулась, – но помнит меня и иногда возвращается. Иногда приносит мне новые украшения из рудракши, на случай, если старые мои уже начали портиться. Я думаю, он возражать не будет.
– Но если… – начала мать и запнулась.
– Женщина всегда должна быть красивой, – улыбнулась жена отшельника.
Мать, плача и прижимая подарки к груди правой рукой, низко-низко поклонилась ей. А добрая женщина ушла. Вдова, плача, одела подаренные украшения из священных плодов.
Но проводили отца ещё только через два дня, когда привели его младшего брата в наш дом. Вдова вышла к родственнику в белом сари со священным подносом с лампадой, провела круг над его головой. Потом нанесла ему тилак на лоб. И осыпала ему голову щепоткой лепестков.
Дядя, поклонившись, прикоснулся кончиками пальцев к её ступням, а она положила руку ему на голову и благословила жить долго. Добавила с горькой улыбкой, что желает ему, чтобы он всех своих дочерей замуж выдать успел. А два сына-то у него уже есть.
Поблагодарив её за благословение, мужчина выпрямился. Взгляд скользнул по толпе, собравшейся у нашего дома. И нас приметил, стоявших поодаль ото всех. Иша к нему первая подбежала, наклонилась, касаясь стоп. И он правую ладонь ей на голову положил, желая счастья и долгой жизни. И я робко подошла, наклонилась, но родственник старший отпрыгнул от меня, не желая благословлять.
Тогда мать моя передала мне священный поднос – соседи на неё косо посмотрели – и вдруг упала перед ним на колени.
– Прошу, Яш, не лишай её своей защиты! У неё больше нет отца, который бы мог её защитить! И брата старшего я не родила ей! О, ужасная я женщина! – и слёзы потекли по её щекам.
Чуть замешкавшись, брат покойного кинулся её поднимать, осторожно подхватив за предплечья, как будто даже напугано.
– О, как вы могли так со мной поступить?! – громко сокрушался он. – Вы старше меня, но опустились передо мною на колени!
– Прошу тебя, Яш, позаботься о моих дочерях! – она продолжала плакать. – Если ты поклянёшься, что найдёшь им достойных мужей, то я смогу со спокойным сердцем последовать за мужем.
Мама… хочет взойти на его погребальный костёр?! О, нет!
Мы с Ишой отчаянно переглянулись, бросились к матери, упали на колени у её ног, рыдали, просили передумать. Дядя сердито покосился на нас, оказавшихся возле него из-за неё, а на меня как будто даже брезгливо. Чуть подумав – мать с мольбой смотрела на него – серьёзно произнёс:
– Да, если вы уйдёте следом за мужем, вы покажете пример добродетельности и верности и людям, и вашим дочерям, – строго посмотрел на Ишу. – И девочки запомнят, что женщина всегда должна следовать за своим мужем, за своим господином, как за богом. И в счастье, и в беде. И в жизни, и в смерти. Такова добродетельная жена!
Но на меня даже не посмотрел, будто всё со мною было уже кончено. Но я, опустив голову, с почтением слушала его. К тому же, когда смотрела в землю, стоя на коленях возле моих родственников, односельчанам и брату отца не видно было мои глаза, затуманившиеся слезами.
Мама… мамочка… только-только отец погиб! Дяде мы не нужны – и он это даже почти не скрывает. Но ты хочешь совершить обряд сати?! Ты тоже хочешь оставить нас? И это случится завтра или даже сегодня. Что станет с нами, мама? Ты совсем не подумала о своих дочерях?! Вот только… если ты уйдёшь, как благочестивая вдова, за ушедшим прежде неё мужем, ты осветлишь имя нашего отца и нашего господина хотя бы отчасти. И вместе в следующих жизнях вы с ним снова будете. Вот только мы… Да плевать на меня. Только Иша… что станет с моей сестрой?
– Что ж, – серьёзно произнёс ставший старшим мужчиной в семье, – тогда мы в ближайшее время проведём обряд сати, – и сам вдруг опять на колени опустился перед матерью моей. – О, спасибо тебе, сестра Пушпа! Иметь такую добродетельную и преданную жену как ты… о, моему старшему брату несказанно повезло, что он женился на тебе!
И всё. Пути назад больше не было. Потому что мать хотела уйти как верная жена, как достойная вдова. Потому что она уже сказала об этом перед всеми.
