Днём следующего дня староста смущённо подошёл ко мне. Видно было, что совсем не спал в эту ночь. Сарала, кратко на нас взглянув, отошла, будто бы кизяка надо было срочно набрать.
– Благодарю, что ты пригласила этого странного юношу в твой дом, Кизи, – вдруг взволнованно сказал степенный уже мужчина, заробевший вдруг. – Если бы ты побоялась нашего осуждения, он бы мог сразу из деревни уйти. А если бы он ушёл вообще, то змея могла всё равно приползти. И дети могли на том же месте играть. Эти глупые дети совсем про всё забывают, играя увлечённо! – вздохнул. – А как бы этот Сохэйл в то время не вышел из твоего дома, то, может, и за детей бы некому было вступиться, – смущённо ладони растёр, не зная куда руки и глаза девать от смущения. – Может, так бы и мой внук… моего бы Шаши…
Улыбнувшись, сказала ему:
– То не моя заслуга! То заслуга доброго сердца Сохэйла. Его и надобно благодарить. Не каждый бы решился наброситься на королеву змей!
– То его заслуга, да, – согласился мужчина, но, впрочем, вдруг посмотрел на меня уже прямо и тепло как-то мне улыбнулся.
Я такой его улыбки давным-давно не видала уже, после того дня, как он собрался забить меня камнями, в назидание другим. Но, впрочем, он мог совсем потерять внука, ведь королевская кобра одна может двадцать человек убить, взрослых, чего уж о детях говорить! А раз он мог внука потерять, раз так волновался и даже благодарить сегодня меня пришёл, ту, которую несколько лет презирал, то надобно мне быть с ним приветливой. Да и… видя, как он искренно волновался за своего Шаши, я не могла ненавидеть его. Хотя и завидовала Шаши, у которого всё ещё был заботливый отец, живой. Но, впрочем, мы же не знаем, за каким поворотом тропы нам с кем-то придётся расстаться! И Шаши сейчас был с отцом. А надолго ли?
– Но вот самого юноши что-то не видать, – торопливо продолжил староста. – Вчера он быстро ушёл, как вступился за детей. Я сразу не додумался поблагодарить его. Я сначала только за Шаши волновался, его ругал, что совсем не смотрел по сторонам. А как побежал за Сохэйлом, так его уже и не было нигде. Я и на дорогу выбежал. И там не было его. И к реке. Его не было. Малец быстро ходит. Ты это… поблагодари его? Может, он снова придёт к вам. А я боюсь, что вдруг и не застану. А надобно поблагодарить.
– Хорошо. Я обязательно слова ваши ему передам.
– Благодарю тебя! – это староста произнёс, кажется, совсем искренно. – Я подарок ему приготовлю. Но вдруг сам не успею? А так хотя бы ты точно слова мои хотя бы передашь, – и, тяжко вздохнув, по делам своим ушёл.
Поллав иногда заходил меня проведать. Обычно утром. Каждый день подряд. Хотя иногда и вечером тоже заходил. Спрашивал о самочувствии, как спала. Я помнила, что моё состояние его не особо-то и волнует, а только лишь моё тело, которое может принять его и родить от него сына, да мои руки, которые могут работать и готовить вместо него, поэтому особо ничего и не говорила. Мол, благодарю, поправляюсь, спала хорошо.
– А врёшь, наверное, – сказал мужчина на второй день.
– Но всё-таки поправляюсь, – попыталась улыбнуться ему.
– Что ж, это хорошо, что ты идёшь на поправку, – сказал он и направился к выходу.
Впрочем, у порога остановился и вдруг спросил:
– Какой цвет ты любишь?
Растерянно выдохнула:
– Зачем вам, мой господин?
– Потом скажу, – усмехнулся старший жених. – Но ты всё-таки скажи.
– Я… – смущённо потеребила край моей дупатты, ярко-оранжевой. – Я люблю всё зелёное.
– Зелёное, значит, – серьёзно произнёс Поллав и ушёл.
Так и не поняла, к чему он спрашивал? То, что мне нравится, его не сильно-то и волновало. Знал же, что не стремлюсь стать женой троих братьев, но всё равно пытался меня забрать в свою семью, на условиях, выгодных ему.
Мохан заходил часто. Постоянно. Хотя бы утром и вечером. Всегда спрашивал, как я себя чувствую. Иногда приносил мне сладости. Иногда чуть-чуть, иногда – целую корзину. Впрочем, всегда разные. Так что надоесть они мне не успевали. Да и… никогда в жизни столько сладостей не ела! Сарала, поглядывая на юношу, как-то странно улыбалась, но ничего не говорила, даже когда он отходил.
А после того, как я второй раз очнулась и снова Яша увидела, Мохан стал заходить помногу раз в день и оставаться подольше, напоболтать. Он вообще поговорить любил. Или от дяди меня стерёг, потому что застал рыдающей после визита Яша?
Мы сидели, задумчиво поглощая ладду или что-нибудь другое, по чуть-чуть. Или он что-то рассказывал. В первый раз жених потянулся к блюду с его подарком случайно, задумавшись, видимо, был голодный. И не заметил, как целый шарик ладду проглотил. Заметил только на середине второго шарика – и страшно смутился.
– Не волнуйся, – улыбнулась я, – мне всё равно столько не съесть.
– Тебе надоело? – лицо его омрачилось.
– Нет, ты что! – испуганно сказала я. – Они очень вкусные! И никто никогда не угощал меня столько! Просто… просто сложно питаться только ими. Даже, когда хочется.
– Ну, ясно, – сказал жених серьёзно.
И стал приносить чуть меньше. Но всё равно приносил. И это было как-то мило. Он и его попытки позаботиться обо мне.
Садхира я вообще не видала с тех пор, как мы столкнулись с воинами у реки. Куда-то он запропал. Может, к свадебным обрядам готовился. Или сбежал, не желая жениться? Но, впрочем, спрашивать о том не решилась, даже у Мохана. Особенно, если средний жених сам от свадьбы сбежал. Он вроде сильно хотел принять саньясану. Трудно было не спрашивать даже у младшего из его братьев, мне же интересно было, куда пропал средний из женихов.
Но… иногда сердце моё сжималось от тягостных мыслей, что не только Иша утонула в тот день. И, может, не только её тело разорвали и сожрали крокодилы. Но… но почему же тогда его братья совсем ничего о нём не говорят?
На пятый день Мохан совсем уж разговорился. И про какие-то страшные и смешные случаи из их странствий. И про храмы, которые поразили его на пути. Хотя он только заикнулся про храмы с голыми фигурами людей на стенах снаружи. Что они там просто стоят или даже с супругами вместе. Тут я, вспомнив, что наши и чужие отшельники рассказывали иногда про эти храмы, поняла, что изображали некоторые скульптуры – и страшно смутилась. Я слышала о них. Я знаю, что ничего постыдного нет в том, что происходит между супругами и даёт им детей. Но… но Мохан! Как он мог при мне заикнуться про стены с этими изображениями?! Помнил бы сам, раз они ему так приглянулись!
Жених, заметив моё смущение, смутился и сам, и тему поспешно перевёл. Уже про внутреннюю отделку храмов, да про жизнь богов, которым эти храмы были посвящены.
Юноша рассказывал очень эмоционально. Выражение лица его постоянно менялось. Он то сидел, то вставал и начинал расхаживать туда-сюда. А иногда изображал людей, о которых говорил. Голос у него совершенно менялся! И поза. И вообще он как будто становился каким-то другим. Я то смеялась, до слёз смеялась, глядя за ним, то сама испытывала испуг, хотя он говорил о случившемся только с ним, не со мной.
После пятого дня Мохан почти что поселился в моём доме, польщённый тем, что я его тогда столь внимательно выслушала. Разве что приходил, когда уже появился друг лотосов, да до его ухода сам уходил.
Он говорил много и страшно интересно. Я забывала об ушибах, которые ещё полностью не зажили, о страхе перед будущем, когда слушала его. А Мохан, кажется, мог говорить бесконечно.
Постепенно вокруг нашего дома начали скапливаться слушатели, которых никто не приглашал.
В первый день его рассказов, когда юноша чуть замолчал, что-то припоминая, откуда-то из-за невысокого нашего забора послышалось:
– Ты чё тут стоишь?
– А что, нельзя?!
Мальчишки чуть помолчали, а мы – прислушались.
– Так ведь это дом Опозоренной! – сердито шепнул один из незваных гостей.
– Так ведь там бинкар что-то говорит!
– О, бинкар что-то говорит? – оживился поборник приличий.
Дальше уже стало совсем тихо. Мохан усмехнулся, когда ему надоело уже молчать – и продолжил.
На второй день дети пробрались уже к самому дому, сидели за стеной.
На третий их уже со всей деревни, кажется, набралось. И они, осмелев, подглядывали в окна или в щель между полотном, занавешивающим выход, когда Мохан, раззадорившись, опять вскочил и стал ходить, изображая какого-то сердитого кшатрия.
На четвёртый я робко предложила рассказчику перебраться на улицу, чтобы и юные слушатели могли насладиться его историями и тем, как он изображал встреченных им людей и героев легенд. Мохан задумчиво протёр полоску между губами и носом – усов солидных у него ещё не отросло – и согласился. Но серьёзно сказал:
– Но ты тоже выходи. Я же для тебя рассказываю.
И с четвёртого дня мы уже на улице расположились. Я сидела чуть поодаль от юноши, прислонившись спиною к дому. А дети благоговейно расселись полукругом вокруг нас. И явно наслаждались: рассказчиком Мохан был великолепным. Да и с детьми общался дружелюбно и свободно.
Мне невольно представились вдруг мы несколько лет спустя и несколько детей, увлечённо слушающих его. Наших детей. Им было бы интересно с ним. И он, похоже, был бы добрым отцом.
Только потом увидела Яша и Поллава, проходивших куда-то через деревню. Поллав бросил короткий взор на нас и на детей. И я опять вспомнила, что Поллав хотел, чтобы я стала женою им троим. И, если так случится, как я пойму, кто из детей – чей сын и чья дочь? Особенно, если они на меня похожими будут или на моих родителей.
Мохан тут подскочил, попеременно изображая то злобного ракшаса, то благородного человеческого юношу, вздумавшего спасать от чудовища людей. И я зачарованно притихла, любуясь увлёкшимся молодым музыкантом. Да и… кажется, актёром он тоже мог быть. Или даже и был?
А дети относились к нему со священным трепетом. Звали «о бинкар».
Я, сделав вид, что иду за водой, поймала среднего сына старосты, запоздало кравшегося к моему дому, видимо, вопреки воле отца. Заградила мальчишке дорогу – он испуганно шарахнулся – и тихо спросила:
– А кто такой «бинкар»? Почему вы все так зовёте этого музыканта?
– Глупая ты женщина! – возмутился мальчик. – Всё ж таки понятно!
Вздохнув, призналась:
– Мне не понятно совсем.
И тогда он, довольный, что повстречал глупую женщину, тоном седовласого почтенного брахмана мне объяснил:
– Вину – инструмент, на котором играет господин Мохан – в некоторых краях называют бин. Бинкар – тот, кто на ней играет.
– Так ведь много музыкантов, – смущённо погладила свои волосы, пока ещё распущенные. Хотя голову уже стала прикрывать краем дупатты, выходя на улицу.
– О, глупая женщина! – горько вздохнул мальчик. – Неужели, ты ещё не слышала, как сложно играть на вине?
– А-а, так вот в чём дело! – радостно выдохнула я.
– На вине учатся играть по многу лет! – тоном брахмана, возвещающего драгоценные знания, продолжил сын старосты. – А господин Мохан хорошо уже играет, хотя такой молодой. И вообще, бинкар – самый уважаемый из музыкантов, – помявшись, смущено носа кончик почесал. – Ну, один из самых главных точно.
И серьёзно, неторопливо, к моему дому пошёл. Слушать.
Вот, значит, как! Что Мохан – талантливый музыкант, я поняла ещё в тот день, как впервые услышала его игру. Даже будучи такой усталой и избитой, я забыла обо всём, пустившись в пляс. Да и многие танцевать начали, услышав его. Но, выходит, он и среди музыкантов – важный человек.
Мохан больше не играл мне на вине, которой так хорошо владел. Хотя я и упрашивала как-то вечером, когда детей уже растащили сердитые родители, которым не нравилось, что их отпрыски возятся около меня. А вдруг научатся чему дурному? Или непослушными станут? А вдруг сглажу? Или, хуже, прокляну их детей, разозлившись на их отцов, которые когда-то кидались в меня камнями?
– Я с радостью посмотрю, как ты танцуешь, но потом, – серьёзно возразил Мохан. – Пусть твоё тело как следует поправится.
Пару раз приносил барабан. Дети вначале расстроились, увидев барабан. Те, кого отпустили, и те, кто сумел сбежать. Но, впрочем, Мохан и на барабане играл весело. Девочки вот уже танцевать кинулись, когда он только вторую мелодию начал. Да и сам юноша играл увлечённо, покачиваясь вслед ритму, да озорно посматривая на детей.
– Какой же ты талантливый! – восхищённо сказала я потом, когда дети уже разошлись, да самых упрямых которых растащили.
– Обычный я музыкант, – проворчал мой жених, хотя глаза у него засветились довольно.
– Говорят, ты ещё и бинкар.
– Я учился у Садхира.
– Так и Садхир тоже?!
– Садхир играет намного лучше меня, – Мохан задумчиво поднялся, потянулся. – Но он не часто играет на вине.
– Как так? – расстроилась я.
– Мы обычно играем вместе. Я беру вину, Поллав – барабаны, а Садхир – обычно берёт флейту. Так интереснее, когда разные инструменты звучат.
– Понятно…
Иногда Мохан о чём-то шептался с Саралой. Или исчезал надолго. Раз я мельком увидела, как он о чём-то с Сибом говорил, который неизвестно откуда взялся. Но в этот раз юноши вроде бы не скандалили. Мохан что-то серьёзно сказал. Сиб задумчиво бровь грязным ногтём поскрёб. И, кивнув, удалился. Я запоздало вспомнила, что забыла Сибу благодарность передать. Да и староста, кажется, не успел.
Но Мохан, которого в тот вечер отчаянно просила мне помочь, слова старосты ученику Ванады передать согласился. Сразу согласился. И я немного успокоилась.
Садхира я не видала совсем. Но все молчали о нём и я потому сама ничего не спросила.
Да и… я сильно боялась, что средний брат моих женихов утонул в тот день. А они мрачно молчали о том. Или решили потерпеть, пока я не окрепну, чтобы огорчить дурными новостями. Или же… считали, что мне всё равно? Может, они считали, что я буду плакать только по моей несчастной сестре, но совсем равнодушно отнесусь к гибели Садхира, с которым мы почти и не общались. Но как так?!
Дядя сказал, что на девятый день, как я очнулась второй раз, начнутся свадебные обряды. Заходил для этого. И велел, чтоб не была глупой, чтоб не убегала. А то, мол, брошенную невесту никто никогда замуж не возьмёт. Тем более, что я и так себя опозорила. И я, выслушав его, послушно склонила голову и сказала, что буду делать всё, что он мне прикажет.
Но на восьмой день меня разбудили ещё до рассвета. Чьи-то чужие руки схватили меня за плечи и потрясли.
Растерянно глаза открыла. Резко села – и руки куда-то убрали.
– Пойдём! – взволнованно потребовал Мохан. – Пойдём скорей, пока другие не проснулись.
Я не понимала, куда он вздумал меня тащить. И задумалась, стоит ли? Ведь я ещё не его жена.
Не дождавшись, юноша проворчал:
– Да пойдём же! – и, нашарив мою руку, крепко пальцы на моём запястье сжал.
И заставил подняться. И потащил, упирающуюся, из дома.
Зачем?..
Мы вышли из дома ещё в темноте. И никто ещё не проснулся. А если и проснулись, то ещё были в кругу семьи. Только мы двое вышли из дома.
Мохан шумно выдохнул и потянул меня за собой. Куда-то из деревни. Местность вокруг он успел уже хорошо запомнить. Или это он заранее приготовился? Совсем ему не терпится?! Но как так? И… и что я потом скажу Поллаву?! Старший из братьев явно хочет овладеть мною первый. По крайней мере, не намерен позволять младшему брату прикоснуться ко мне первому. Поллав разозлится, если меня первым возьмёт его младший брат.
– Идём! – прошипел юноша сквозь сжатые зубы. – Ох, до чего же тяжело с тобой!
А вдруг после всего Поллав меня выгонит? Не поверит, что моим первым мужчиной был именно Мохан? И я тогда одна останусь. Меня камнями забьют тогда? Или… или они меня всё же женой возьмут, но мучить за предательство будут? Долго-долго бить будут?
Младший жених рванул меня за собой уже резко и сердито.
Но он сам меня может избить, если вздумаю ему противиться. Хотя… если он меня изобьёт, я смогу показать побои потом его братьям? Поверят ли они, что Мохан пытался меня принудить, да ещё и до срока? Может, поверят. Вот Садхир… но Садхира я уже давно не видела. А Поллав может и не поверить. Или притвориться, будто не верит, чтобы снова выгоду какую-то иметь с моего предательства.
Но Мохан упорно тащил меня из деревни к лесу.
Закричать, может? Но кому я нужна! Да и… и, всё-таки, меня мой жених уводит, а не чужой мужчина. Но… но он трус. Разве он потом будет защищать меня?
Мохан вытащил меня из деревни. И уверенно тащил уже к лесу, шаги ускоряя.
Хотя… он тогда едва не зарезал Яша, который меня бил. Наверное, избивать нас будут обоих. Или… или Садхир останется в стороне, а Поллав меня и Мохана точно побьёт. И он жестокий. Старший жених так просто не успокоится. Он хотел сам сделать меня женщиной.
Но… а вдруг Мохан тоже злопамятный? Вот я сейчас вырвусь и убегу – и он потом меня побьёт, на третью ночь? Или… или прямо сейчас побьёт, раз заупрямилась? Может, лучше, послушно пойти за ним. Раз уж ему так вздумалось?
И, смирившись, пошла уже сама за ним, глотая слёзы унижения. Но, впрочем, в полутьме он их не видел. Он ничего вообще не видел, кроме своих желаний. Уводил меня в гущу леса, ослеплённый своей страстью. Или я сама виновата, что ложную надежду ему подарила, так охотно и помногу разговаривая с ним, да часто и спокойно сидя около него. О, зачем же я?..
Мир расплывался от моих слёз. Рука болела от цепких пальцев младшего жениха. Но он тащил меня, тащил. И долго уже тащил, совсем глубоко в лес завёл. Но всё не останавливался, чтобы крепко прижать к себе или чтоб на землю опрокинуть.
И лес уже закончился. И дорогу мы перешли, ведущую к реке.
Запнулась и остановилась. К реке? Он… утопить меня хочет?! Но почему?..
Мохан тоже остановился, за мною. Обернулся.
Солнце уже всходило над миром. И светло стало.
– Ты что плачешь?! – возмутился музыкант, выпуская мою руку.
Испуганно отступила, на шаг. Он решительно ступил ко мне. Я сжалась, ожидая, когда начнёт меня бить или сорвёт с меня дупатту.
Но Мохан почему-то принялся утирать слёзы с моего лица. Осторожно касаясь, хотя и ворча:
– Что ты ревёшь? Они подумают, что я там тебя изнасиловал или обидел по пути.
Они?..
А юноша слёзы мои уже вытер. Отступил, меня разглядывая. Смущённо потупилась. Убегать, кажется, не получится.
А он снова ступил ко мне. Ещё старательнее протирая моё лицо. И ещё нежней. Потом опять отступил, посмотрел на меня грустно. Вздохнул. Проворчал:
– Всё равно заметят теперь. Вот зачем ты столько плакала?!
Робко спросила:
– К-кто заметит?
Мохан осторожно сжал мои плечи, увлекая меня за собой. Ох, нет…
Но он только повернул меня лицом к реке. И легонько подтолкнул в спину, чтобы подошла к обрыву. Так… всё-таки… утопить? Чтобы Поллаву не досталась? Но, кажется, так даже будет лучше.
– Вниз смотри, – шепнул он мне на ухо, радостно.
Посмотрела. Река как река. Как и много лет подряд была.
Мохан, вздохнув, но как-то странно улыбаясь, осторожно обхватил мои щёки ладонями и осторожно заставил голову повернуть, налево. А потом легонько хлопнул по затылку, заставляя взгляд опустить.
На другом берегу реки, около воды, молился отшельник. Стоял на одной ноге, а другой опирался о её лодыжку, с ладонями, сложенными в знак приветствия солнцу. Он читал мантры священных текстов. Рядом с ним стоял Садхир и грустно смотрел на него. Наверное, Садхиру тоже хотелось бы совершить священный обряд, но он не мог. О, так Садхир живой! Какое счастье! Мне, правда, было бы грустно, если бы погиб этот добрый мужчина, который не презирал меня, как другие, да пытался порадовать подарком мою бедную сестру. Но…
Тот отшельник… о, я узнала его: это был муж Саралы. Он когда-то был вайшьи. Он мог совершать обряд почитания солнца, потому что смог стать дваждырожденным. А вот Садхир был всего лишь музыкантом. Но такая тоска была в глазах молодого мужчины, стремящегося к высокому! Мне даже стало жаль его, что он не может помолиться богу Сурье.
Мохан опять осторожно голову мою ладонями обхватил, заставляя взглянуть ещё дальше.
Там, подальше по берегу, за мужчинами, стояла девушка в розовой юбке и жёлтом чхоли, закутавшаяся в сиреневую дупатту, не прикрывшая голову. Она не могла стоять спокойно. Смотрела по берегу. Вот, голову повернула налево – и я её лицо увидела.
Увидела и, застонав, упала. Мохан успел меня подхватить за талию, сердито зашептал:
– До чего же сложно с тобой! Ты можешь хоть немного постоять?! А то они сейчас посмотрят сюда и увидят, что я тебя трогаю. Решат, что я страшно неприличный. И…
Иша подняла голову, взгляд – и заметила нас на берегу. Улыбка расцвела на её милом лице. Узнала.
Мохан торопливо спрятался за мной, пихая уже локтём в спину. Мол, стой уже сама, прекращай меня позорить. Я рванулась вперёд, к реке…
Взвыв, Мохан подхватил меня за талию, к себе привлекая, удерживая.
– Глупая! Там обрыв!
И я запоздало вспомнила, что мы около края берега стоим. Снизу река. А Иша только на той стороне. И сложно будет переправиться туда быстро.
Юноша на всякий случай оттащил меня назад, за собой увлекая. Я почувствовала, как напряглись его руки. И как сбилось с ритма его сердце, встревоженное моей попыткой броситься с обрыва или просто присутствием моим. А он так сразу и не выпустил меня, боясь. Или не хотел? Напряглась в цепкой хватке мужских рук.
А Иша смотрела на нас. Вот и Садхир, оторвавшись от наблюдения за приветствием солнца, совершаемым отшельником, повернулся к сестре. И, заметив, как она взволнованно смотрит на другой берег, наверх, взглядом прошёл за её. И приметил нас. И все мы на несколько мгновений застыли, растерянно смотря друг на друга: я, удерживаемая Моханом, а сестра и средний из моих женихов – на том берегу, стоя рядом друг с другом.
– Кажется, они не смогли перебраться, – грустно сказал Мохан. – Не успели дойти до переправы. И лодку не смогли найти. А так-то кто в своём уме рискнёт переплывать Гангу!
– И то верно.
Юноша задумчиво добавил:
– Только Сиб умеет быстро добираться туда-сюда. Наверное, знает кого-то из рыбаков, живущих поблизости, уговаривает или требует, чтобы перевезли, – поморщился. – Хотя… я иногда думаю, а вдруг он прямо через реку плывёт? И ни течения не боится, ни крокодилов.
Вздохнув, проворчала:
– Боюсь, если крокодилы доплывают досюда, Сиб с радостью полезет в воду ради них.
– И удушит их или пасть руками порвёт, – продолжил юноша повеселевшим голосом. – А потом клык или несколько отломает и подвесит к своему странному ожерелью или поясу.
Вздохнула опять и сказала уже грустно:
– Или он только один клык возьмёт. Чтобы побольше крокодилов победить ради своих украшений.
Мы рассмеялись. Кажется, Мохан тоже представил Сиба, ликующего при виде крокодила, а потом бодро лезшего за ним в воду. Он же к кобре сунуться не побоялся, за хвост её схватил. Так что ему крокодил? Разве что пожирнее будет. Посильнее. Но, может, так дерзкому кшатрию даже веселее?
Иша и Садхир почему-то вдруг переглянулись. Мохан грустно добавил:
– Жаль, ты не сможешь её обнять сейчас. Но зато они торопились прийти сюда, чтобы ты хотя бы смогла её увидеть. Это же порадует тебя?
Растерянно обернулась к нему. Он руки убрал, но на всякий случай подхватил меня за плечи, отодвигая на вытянутых руках подальше от себя. Странно, он сейчас заботится о приличиях больше меня!
Растерянно выдохнула:
– Ты… знал?.. Знал, что она жива?! Знал и не сказал мне?!
– Я узнал не сразу, – серьёзно ответил юноша. – Я и братья к берегу кинулись, надеясь поймать её. Она не сразу всплыла. И течение уже далеко её снесло от нас. Она не шевелилась. Садхир в воду залез и поплыл за ней.
Так… Садхир прямо в Гангу кинулся за Ишой? И поплыл там? Он… он вообще не думал о хариалах, которые там живут? Не думал о других крокодилах, которые могли заплыть до наших мест?!
А молодой мужчина на том берегу что-то говорил, улыбаясь, моей сестре. Ради спасения которой так рисковал. О, какой же он великодушный, этот Садхир! И… может… может, он останется с ней?
– Я тоже влез в воду, – добавил Мохан торопливо.
Растерянно повернулась к нему. Он смутился и потупился. И, чуть помявшись, признался:
– Я, правда, вдруг вспомнил, что ты там одна. И подумал, что вдруг те всадники ещё появятся? Яш и прежде не старался тебя защитить. И поторопился к тебе. К счастью, сумел тебя у Яша отобрать.
Значит, и он было в воду полез? Или испугался и вылез сразу? А, впрочем, сложно бы найти человека, который бы не испугался. Но…
Торопливо спросила:
– Те разбойники… ты… знаешь их?
– Мало, – юноша вздохнул. – Воины они или разбойники – неясно. Но мы как-то играли на состязаниях, которые кшатрии устраивали. Иногда и играть не надо было, когда были самые опасные и волнующие состязания. Мы с Поллавом ходили посмотреть, пока Садхир инструменты сторожил. Ему-то почему-то было всё равно, – глаза молодого бинкара восторженно сверкнули. – Но ух как там сражались! Киран, предводитель этих воинов, силён. Да и вообще, в том княжестве его люди побаиваются. Другие кшатрии боятся его задевать. Уважают. Особенно, что много братьев у него. И они всегда рядом.
Осторожно поинтересовалась:
– И… не страшно было, когда они окружили меня и Ишу?
– Ты моя невеста! – возмутился Мохан, правда, тут же смущённо исправился: – То есть, наша. А она – твоя сестра. Нельзя же было вас отдавать! Тем более, что у Кирана дурная слава. Любит он женщин. Но замуж не берёт. В том княжестве много скандалов было из-за него. Кто-то из родителей и мужей тех женщин, которыми он воспользовался, пытались даже убить его, – нахмурился. – Но хватит уже о них! Здорово, что Ванада их отвлёк. Не побоялся, – голову опустил, плечи его поникли. – Жаль, что сам я не смог защитить ни тебя, ни твою сестру. И за нею не поплыл.
– Ничего, – заглянула ему в глаза, поймав взгляд, и улыбнулась. – Ты не воин. Чудо, что ты хоть немного учился использовать кинжалы для боя. Хотя и боюсь, как бы трудностей не возникло у тебя и твоих братьев, если узнают, что вы использовали оружие.
– А что же… не подыхать же сразу! – проворчал он, сердито сверкнув глазами. Потом опять потупился. – Только вот Садхир у нас очень смелый…
Снова улыбнувшись ему, добавила:
– Я не виню тебя, Мохан! Мало кто бы решился плыть по Ганге. Да ещё и в ненастье. Тем более… ты же меня от Яша спас. Он так зол был! Вдруг бы меня убил?
– Боюсь, он мог, – вздохнул жених.
Мы снова повернулись к людям, стоящим на том берегу. Садхир по-простому мне улыбнулся. Просто приветливо. Серьёзное, доброе лицо. Мужчина, который ради моей сестры в Гангу полез. В непогоду ещё. Какое счастье, что его не тронули ни хариалы, ни другие крокодилы! Или… столь добродетельных людей они никогда не трогают? Ведь порою осуждённых заставляют Гангу переплывать. Особенно, в местах, где водятся крокодилы пострашнее. И те не всех убивают. Наверное, они отпускают невинных людей и добрых? Или просто боги берегут самых добродетельных из людей? Садхир… у него добрая душа. И он старается следовать дхарме.
Мохан продолжил, приветливо улыбаясь брату, который теперь взгляд перевёл на него:
– И вообще, отряд у Кирана куда больше. Я испугался, что другие поедут следом за их вожаком. Помчался к тебе. А там Яш… – младший жених зубы сжал и кулаки, потом шумно выдохнув, продолжил: – И я на Яша набросился. Он до того увлёкся своим гнусным делом, что даже не заметил, как я подкрался к нему с оружием, – юноша довольно улыбнулся. – От лезвия он сразу присмирел. Вот шакал трусливый! – нахмурился. – Правда, ты сознание потеряла, упала в грязь. А я на него орал, – мой спаситель опять вздохнул. – А пока я орал, Поллав расслышал, вылез на берег и обратно побежал. – Мохан вдруг на меня покосился взволнованно: – Он не трус. Ты не думай, что брат мой трус!
– Нет, не подумаю, – успокоила я его. – Просто он практичный. Решил, наверное, что меня защитить будет легче, чем спасти Ишу. Да и… – голос мой дрогнул. – Если бы Садхир тоже утонул или был сожран крокодилами, вместе с Ишой… к чему Поллаву следовать за ними к богу Яме? Я понимаю, что люди больше любят жить.
Хотя Мохан ещё сколько-то смотрел на меня недоверчиво. Волновался, что дурно о брате его подумаю. Всё-таки, Мохан любил обоих своих братьев. Да и… кому захочется, чтобы брат или даже два его брата погибли в пасти крокодилов?! Тем более, что других своих родственников они уже потеряли из-за разбойников. Нет, я всё-таки не осуждаю Поллава, который не поплыл за Ишой.
– Как увидел, так кинулся меня оттаскивать от этого облезлого попугая. Нам было не до того, чем там занят Садхир. Но когда Поллав меня отругал и побил, и отправил смотреть как там наш брат, то ни Садхира, ни Ишы видно не было уже. И мы испугались, что оба они уже утонули, – добрый юноша нахмурился, ногти впились в ладони. – Я бежал далеко-далеко по берегу, но их не видел. Это было так страшно!
– Понимаю, – грустно поджала губу. – Он же брат тебе!
– Я бы и дальше бежал, – Мохан сердито двигал ногой камень, лежавший рядом с его ступнёй, – но Поллав стал звать меня. Ты-то уже не слышала. И мне пришлось вернуться, – чуть помолчав, добавил: – Я ненавидел тебя в тот день. Думал, что не будь тебя, мой брат остался бы живой, – и сердито пнул камень – тот отлетел далеко-далеко, а юноша поморщился от боли в зашибленной ноге.
Невольно улыбнулась. Он мрачно посмотрел на меня. Смущённо потупилась. Робко призналась:
– Ты так странно сердишься на камень.
Младший из женихов шумно выдохнул и проворчал:
– Ну да, камень ни при чём. И ты тоже.
Мы грустно замолчали. Но, впрочем, стоило нам снова увидеть дорогие лица, хотя и по ту сторону широкой реки, как сердца наши опять наполнились счастьем. Я потом покосилась на бинкара, улыбающегося брату, и добавила робко:
– Прости.
– За что? – недоумённо развернулся юноша ко мне.
– Я тогда вывалялась в грязи. Да и дупатты. Кто-то подобрал дупатты меня и Иши, отмыл – и я их уже в нашем доме нашла, заботливо сложенных. Прости, что из-за меня ты весь запачкался.
– Ну и что? – проворчал Мохан. – Что с того, что я нёс тебя, грязную? Лотос вырастает из грязи, но ведь все им любуются! Нет запаха и лепестков более совершенных. И даже боги любят эти цветы! Боги отдыхают на них, носят их с собою. Но именно лотосы вырастают из грязи. Другие цветы растут в чистоте, над землёй, но… но ведь лотосы намного прекраснее их!
От этого неожиданного сравнения меня с лучшим из цветов, да ещё и так красиво сказанного, совсем смутилась и опустила взгляд.
– Я правда считаю тебя красивой, – тихо добавил музыкант.
Но я не решилась смотреть на него. И не знала, смотрел ли юноша сейчас на меня.
Чуть помолчав, Мохан грустно добавил:
– Мы с Поллавом думали, что они оба утонули. Вот когда ты сначала очнулась, мы ещё не знали, что они выжили. Такие страшные дни… – его передёрнуло.
– А потом вы узнали, – улыбнулась.