Дмитрий Ю
Кировская весна 1936-1937
28.04.37 Совет Труда и Обороны
Постановлением ЦИК СССР от 28 апреля 1937 Совет Труда и Обороны при СНК СССР был упразднён. Его общехозяйственные функции были переданы Экономическому совету при СНК СССР, а оборонные – Комитету обороны при СНК СССР.
{РИ}
13.05.37 Густав Бокис
Сов. Секретно.
13 мая 1937 года
№ 179858
Народному Комиссару Обороны Союза ССР
Маршалу Советского Союза тов. Уборевичу И.П.
Заключение по докладу командующего войсками Приволжского Военного Округа – командарма 1-го ранга тов. Шапошникова
по вопросу тактико-технической характеристики танков.
Вы приказали мне и тов. СВИРИДОВУ доложить Вам свое мнение по вопросу тактико-технической характеристики танков, состоящих на вооружении Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
1. Наши танки в процессе освоения их промышленностью имели целый ряд производственных и конструктивных недостатков, которые из года в год устранялись. Танки, выпускаемые в 1937 году, резко отличаются в лучшую сторону от танков, выпущенных в 1932 году несмотря на это в порядке войсковой эксплоатации выявляется целый ряд дополнительных требований по устранению тех или иных дефектов. Последние нами ежегодно учитываются и при пересмотре чертежей на заказы следующего года вносятся конкретные изменения на основе предварительной проверки новой конструкции на опытных образцах.
Танки ранних выпусков, находящиеся на вооружении армии, модернизируются в процессе капитальных ремонтов на заводах промышленности. Если бы не это обстоятельство у нас создалось бы совершенно неблагоприятное положение с обеспечением запасными частями.
Перейдя к отдельным типам машин, необходимо сказать следующее:
1. По танку БТ.
Я лично считаю, что этот танк является наилучшим танком, состоящим на вооружении современных армий. Танк БТ по своей тактико-технической характеристике не только не уступает, как об этом пишет тов. Шапошников, танку американской армии, но, по моему, его превосходит, особенно в радиусе действия примерно в 2 раза. Этот танк лучше вооружен чем американский, так как он имеет пушечные башни и с 1937 года на нем устанавливается также и огнеметное вооружение для защиты танка сзади. Слабым местом в нем по прежнему остается недолговечность гусеницы. В 1937 году мы много работали над усилением гусениц, но окончательно разрешить этот вопрос как нам бы хотелось не удалось. В настоящее время изготавливается 4 варианта новых гусениц, в том числе один вариант по типу гусеницы американского танка (с резиновыми подкладками). В танке БТ-7 в прошлом году, как Вы знаете, был выявлен крупный дефект – это поломка конической пары шестерен в коробке перемены передач, в связи с увеличенным крутящимся моментом у мотора М-17. В прошлом году эти негодные коробки были заменены на усиленные и в этом году мы перешли на новую, испытанную на 5.000 километров.
2. По танку Т-26.
Танк Т-26, по отзывам всех участников специальных учений, является хорошим танком, могущим выполнять все основные тактические задачи, которые на него возлагаются. Вам также известен приказ тов. Рухимовича об устранении отдельных его дефектов. В настоящее время, при производственном изготовлении этого танка, выявились новые дефекты, ранее не имевшие места как массовое явление. Сейчас на стендовых испытаниях наблюдается обрыв клапанов. Для устранения этого дефекта мобилизован целый ряд инженеров, в связи с чем мы не имеем выпуска этих танков на снабжение армии.
3. По танку Т-28.
Танк Т-28 по своей тактико-технической характеристике удовлетворяет всем нашим основным требованиям. Имеющиеся дефекты в этом танке, согласно принятого решения при Вашем участии, устраняются. Об этих дефектах в основном пишет и командарм 1-го ранга тов. Шапошников.
4. По танку Т-35.
Этот танк по своему вооружению является вполне современным танком. Единственным слабым местом у него является маломощность мотора, на нем стоит мотор М-17 в 500 л.с., что ограничивает скорость танка в полевых условиях, желательна была бы установка мотора в 800 л.с.. Над разработкой мотора этого типа (дизеля) работает часть конструкторов ХПЗ.
5. По танку Т-37.
По своей тактико-технической характеристике этот танк не может служить разведывательным средством в механизированных соединениях, так как его скорости уступают танку БТ. По своей быстроходности он мало пригоден и для мех. полков, зато он может эту службу прекрасно выполнять в разведывательных и танковых батальонах стрелковых дивизий.
Основным конструктивным недостатком Т-37 является слабость переднего моста (ведущие шестерни). В этом отношении имеются жалобы со всех округов. Принятые нами меры по улучшению качества указанных шестерен не дали желательных результатов. Поэтому мы вынуждены были перейти на машину Т-38 с бортовыми фрикционами. Нам придется в порядке ремонтов модернизировать существующие танки Т-37 и перевести их на бортовые фрикционы, вместо установленных ныне задних мостов грузовой машины ГАЗ. Это мероприятие обязательно необходимо провести в плане заказов 1938 года.
Подводя итоги необходимо сказать, что все танки, состоящие на вооружении Рабоче-Крестьянской Красной Армии, являются вполне современными. Единственное исключение составляет слабость передних мостов на танке Т-37. Этот танк, во что бы то ни стало необходимо в течение 1938 года модернизировать путем замены задних мостов ГАЗ на бортовые фрикционы. В настоящее время нами уже заканчивается разработка соответствующих конструкций.
Начальник Авто-Бронетанкового Управления РККА
Комдив подпись (Бокис)
Отп. 2 экз.
На документе помета: «Доложено Г. Бокисом лично НКОбороны 28.VI.37 года»
/РИ с изменением ФИО наркома обороны Ворошилова на Уборевича. РГВА Фонд 4 Опись 14 Дело 1826 лист 23 – 24/
28.05.37 Джорж Оруэлл
Теперь можно было уже догадываться о том, какой ход примут дальнейшие события. Легко было предвидеть, что правительство Кабаллеро падет, а его место займет правительство более правое, подверженное сильному коммунистическому влиянию (это произошло через неделю или две), которое поставит перед собой цель – раз и навсегда сломить силу профсоюзов. Будущее – после победы над Франко – обещало мало хорошего, даже если забыть на время о сложнейшей проблеме реорганизации страны. Газетные толки о том, что это «война за демократию», нельзя было принимать всерьез. Ни один разумный человек не рассчитывал даже на демократию английского или французского типа в послевоенной Испании, стране раздробленной и измученной до предела. В Испании будет установлена диктатура…
Будущее выглядело неутешительно. Из этого, однако, не следовало, что нужно прекратить борьбу на стороне правительства против наглого и успевшего пустить глубокие корни фашизма Франко и Гитлера. Какие бы ошибки не допустило послевоенное правительство, режим Франко был бы еще хуже. Для рабочих, для городского пролетариата, было в конечном итоге не так уж важно, на чьей стороне будет победа. Но Испания – страна преимущественно аграрная, а крестьяне несомненно выиграли бы в результате победы республиканцев. Какая-то часть захваченной земли безусловно осталась бы в руках крестьян; после раздела земли, на территории, занятой ныне франкистами, вряд ли было бы восстановлено крепостное право, практически существующее в некоторых районах Испании. Во всяком случае, республиканское правительство, которому удастся вывести страну из войны, должно быть антиклерикальным и антифеодальным, способным ограничить влияние церкви, – по крайней мере временно, – и приступить к модернизации страны, например, к прокладке дорог, заняться вопросами просвещения и здравоохранения. Кое-что в этом направлении делалось даже во время войны. С другой стороны, Франко, даже если не видеть в нем всего лишь марионетку Италии или Германии, связан по рукам и ногам волей крупных феодалов-ленд-лордов и служит орудием военно-клерикальной реакции. Может быть Народный фронт – это обман, но Франко – анахронизм. Только миллионеры или романтики могут желать ему победы.
Кроме того, вот уже год или два, меня, как в кошмарном сне, терзала мысль о непрестанном росте международного престижа фашизма. Начиная с 1930 года фашисты выигрывали все битвы. Пришло время проучить их, и неважно было, кто это сделает. Если бы нам удалось спихнуть в море Франко и его иностранных наемников, международное положение значительно улучшилось бы. Из-за одного этого стоило добиваться победы, даже если в Испании воцарилась бы диктатура, а ее лучшие люди оказались бы в тюрьме.
{30}
02.06.37. Анатолий Гордеев
Толя, срезавшийся на вступительных экзаменах, шел в казарму в расстроенных чувствах. Не, домой не поеду, потому что в деревне будет срам сплошной – сказал он себе. – Поеду в Донбасс, у меня там родственники, буду работать до армии на шахте. Выходит Казачок – у него все в порядке, выходит еще один парень, со Смоленска, Наумов – тоже принят. Втроем прилегли возле казармы на траву, лежат, волнуются. Ребята сочувствуют, конечно, и вдруг красноармеец в окно кричит: «Гордеев, к телефону!» Толя, конечно, подумал – кто меня тут знает, однофамилец какой-то, наверное. Красноармеец продолжает кричать: «Гордеев, к телефону!»
– Может, это тебя? – спросил Казачок.
– Да кто меня тут знает, с села приехал в Борисоглебск! Меня к телефону – такого быть не может, я и по телефону ни разу не разговаривал!
– Ну, ты все-таки пойди!
Гордеев поднялся на второй этаж, подошел:
– Я Гордеев, слушаю.
– Где ты ходишь? Я уже охрип, вон, на тумбочке телефон, возьми трубку».
Толя взял трубку, но никакого звука там не было. Красноармеец засмеялся: «Лапоть, переверни трубку!» Толя повернул, и трубка заговорила: «Кандидат Гордеев, немедленно прибудьте в штаб для рассмотрения вашего вопроса!» Пришел в штаб, зашел в нужный кабинет и увидел майора, который сказал: «Вашу судьбу будет решать начальник летного училища». Майор Толю проинструктировал тщательно, как зайти, как доложить, как остановиться в трех шагах и прочее, сам пошел: «Я доложу, потом вас вызову». Через минуту-две вызывает.
За столом сидел плотный, невысокого роста полковник, с орденами Ленина и Красного Знамени – тогда Толя первый раз увидел ордена. Он полистал бумаги:
– Ну, что же это, как так получилось, что вы двойку получили? Здоровье и физподготовка отлично, Экзамены: математика – хорошо, физика – хорошо, русский язык – неудовлетворительно! Как же Вам двойку поставили, или преподаватель не прав?
– Да нет, преподаватель прав, наверное. У нас в селе на суржике говорят, половина слов по-украински. Я и диктант наворочал таким же образом, вот преподаватель двояк мне поставил.
– Хотите летать?
– Да, хочу быть летчиком!
– Почему?
– Как прочитал про наших в Испании, как фашисты сбросили ящик с телом порубленного на куски летчика Бочарова – не могу забыть этого, надо ответку дать. У меня отец в Гражданскую с его отцом вместе служили.
– А сколько Вам лет?
– Семнадцать.
– Отец кто?
– Отец у меня служил в царском флоте, был машинистом на миноносце «Керчь». Участвовал в Гражданской войне в рядах Красной Армии. Он, правда, беспартийный, но за советскую власть боролся все время и считал, что это самая справедливая власть, у которой большое будущее. Когда начали формироваться машинно-тракторные станции, его, как бывшего машиниста, взяли в МТС помощником главного механика. Он готовит трактористов.
– Мать – домохозяйка?
– Мать колхозница, все время работала. За ней, как и за каждым колхозником, закреплен участок земли в колхозе, засаженный сахарной свеклой.
– Обещаете за год подтянуть русский язык?
– Обещаю, товарищ полковник!
– Ну, значит у Вас все впереди. Когда побываете в воздухе, Вам еще больше захочется летать.
Полковник, раскрыв картонный переплет личного дела, записал «зачислить». Анатолий вышел от него на седьмом небе… /Примечание автора – реальная история с сайта Я помню. /
10.06.37 Джорж Оруэлл
Наконец я попал на фронт.
Мы все еще стояли под Хуэской, но нас передвинули вправо. Теперь прямо перед нами находилась фашистская позиция, которую мы временно захватили несколько недель назад. Я исполнял обязанность teniente – это соответствует, должно быть, младшему лейтенанту в английской армии – и командовал тридцатью бойцами, испанцами и англичанами. Ждали моего официального утверждения в звании, хотя уверенности в том, что оно придет, не было. Раньше офицеры ополчения не соглашались принимать армейских званий, ибо это влекло за собой увеличение жалования и противоречило принципу равенства, принятому в рядах ополчения. Теперь они вынуждены были это делать. Бенжамен был уже произведен в капитаны, а Копп ждал производства в майоры. Правительство не могло, конечно, отказаться от офицеров из рядов ополчения, но не давало им звания выше майора, желая по-видимому сохранить высшие командные посты в руках офицеров регулярной армии и выпускников офицерских школ. В результате, в нашей 29-й дивизии и, конечно, во многих других создалось странное положение – командир дивизии, командиры бригад и командиры батальонов все были майорами.
На фронте было затишье. Бой за дорогу в Яку затих (он снова разгорелся только в середине июня). На нашем участке больше всего нам досаждали снайперы. Фашистские окопы находились примерно в ста пятидесяти метрах от нас, но они лежали на возвышенности и охватывали нас с двух сторон, ибо мы вклинивались в их линию фронта под прямым углом. Угол этого клина был опасным местом. Здесь мы несли постоянные потери от снайперских пуль. Время от времени фашисты стреляли в нас из миномета или подобного оружия. Мины рвались с ужасным треском, особенно пугавшим, ибо мы не успевали заблаговременно юркнуть в укрытие. Но особой опасности они не представляли, делая в земле лишь мелкую воронку. Ночью было тепло и приятно, днем – невыносимо жарко, нещадно грызли москиты; несмотря на чистое белье, привезенное нами из Барселоны, мы сразу же обовшивели. Белой пеной покрылись вишневые деревья в покинутых садах на ничейной земле. Два дня шли ливни, вода затопила окопы, а бруствер сильно размыло; теперь мы целыми днями ковыряли вязкую глину никуда не годными испанскими лопатами без ручек, которые гнулись как оловянные ложки.
Нашей роте обещали миномет для ответного огня. Я с нетерпением ждал его. По ночам мы, как обычно, ходили в патрули. Теперь это было опаснее, чем раньше – у фашистов прибавилось солдат и, кроме того, они стали осторожнее. Перед своей проволокой они раскидали консервные банки и, заслышав дзиньканье жести, немедленно открывали пулеметный огонь. Днем мы охотились на фашистов с ничейной земли. Нужно было проползти сотню метров, чтобы попасть в заросшую высокой травой канаву, из которой можно было держать под огнем щель в фашистском парапете. Мы оборудовали в канаве огневую точку. Набравшись терпения, можно было в конце концов дождаться и увидеть одетую в хаки фигуру, торопливо пробегавшую мимо щели в бруствере. Я несколько раз стрелял по этим фигурам, но навряд ли попал: я очень скверно стреляю из винтовки. Но все же это было забавно – фашисты не знали откуда в них стреляют. К тому же я был уверен, что рано или поздно своего фашиста подсижу. Однако вышло наоборот – фашистский снайпер подстрелил меня. Это случилось примерно на десятый день моего пребывания на фронте. Ощущения человека, пораженного пулей, чрезвычайно интересны и я думаю, что их стоит описать подробно.
Случилось это в самом углу парапета в самое опасное время, в пять часов утра. Солнце поднималось за нашей спиной и вынырнувшая из-за парапета голова четко рисовалась на фоне неба. Я разговаривал с часовыми, которые готовились к смене караула. Внезапно, посреди фразы, я вдруг почувствовал – трудно описать, что именно я почувствовал, хотя ощущение это необычайно свежо.
Попытаюсь выразить это так: я почувствовал себя в центре взрыва и увидел слепящую вспышку, почувствовал резкий толчок, – не боль, а только сильный удар, напоминающий удар тока, когда вы вдруг коснетесь оголенных проводов; и одновременно меня охватила противная слабость, – казалось, что я растворился в пустоте. Мешки с песком, сложенные в бруствер, вдруг поплыли прочь и оказались где-то далеко-далеко. Думаю, что так чувствует себя человек, пораженный молнией. Я сразу же понял, что ранен, но решил, – сбили меня с толку взрыв и вспышка огня, – что случайно выстрелила винтовка моего соседа. Все это заняло меньше секунды. В следующий момент колени подо мной подогнулись, и я стал падать, сильно ударившись головой о землю. Почему-то мне не было больно. Все тело одеревенело, в глазах был туман, я знал, что ранение тяжелое, но боли, в обычном смысле слова, не чувствовал.
Часовой-американец, с которым я только что разговаривал, нагнулся ко мне. «Эй! Да ты ранен!» Собрались люди. Началась обычная суматоха. «Поднимите его! Куда его ранило? Расстегните рубашку!» Американец попросил нож, чтобы разрезать рубаху. Помня, что у меня в кармане лежит нож, я попробовал его достать, но обнаружил, что правая рука парализована. Ничего у меня не болело, и я почувствовал какое-то странное удовлетворение. Это понравится моей жене, – подумал я. Она всегда мечтала, что меня ранят, а значит не убьют в бою. Только сейчас я стал думать – куда меня ранило, серьезная ли рана. Я ничего не чувствовал, но знал, что пуля ударила где-то спереди. Я попробовал говорить, но обнаружил, что голос пропал, и вместо него послышался слабый писк, потом мне все же удалось спросить, куда меня ранило. Мне ответили:
– В горло.
Наш санитар Гарри Уэбб прибежал с бинтом и маленькой бутылочкой алкоголя, который нам выдавали для промывки ран. Когда меня подняли, изо рта потекла кровь. Стоявший позади испанец сказал, что пуля пробила шею навылет. Рану полили алкоголем. В обычное время спирт жег бы невыносимо, но теперь разливался по ране лишь приятным холодком.
Меня снова положили и кто-то побежал за носилками. Узнав, что пуля пробила шею, я понял, что моя песенка спета. Я никогда не слышал, чтобы человек или животное выжили, получив пулю в шею. Тонкой струйкой текла кровь из уголка рта. «Пробита артерия» – пришло мне в голову. «Сколько можно протянуть с пробитой сонной артерией? – подумалось мне. – Несколько минут, не больше». Все было, как в тумане. Минуты две мне казалось, что я уже умер. И это тоже интересно, то есть интересно, какие мысли приходят в такой момент. Прежде всего – вполне добропорядочно – я подумал о своей жене. Потом мне стало очень обидно покидать этот мир, который, несмотря на все его недостатки, вполне меня устраивал. Это чувство оказалось очень острым. Эта глупая неудача бесила меня. Какая бессмыслица! Получить пулю не в бою, а в этом дурацком окопчике, из-за минутной рассеянности! Я думал также о человеке, подстрелившем меня, – кто он, испанец или иностранец, знает ли он, что попал в меня, и так далее. Я не чувствовал против него никакой обиды. Поскольку он фашист, – проносилось в голове, – я бы его убил, если бы представился случай, но если бы его взяли в плен и привели сюда, я поздравил бы его с удачным выстрелом. Впрочем, я допускаю, что у человека, который по-настоящему умирает, бывают совсем другие мысли.
Едва меня положили на носилки, как моя парализованная рука ожила и начала чертовски болеть. Мне подумалось, что я сломал ее, когда падал; с другой стороны, боль успокоила меня, ибо я знал, что если человек умирает, его чувства притупляются. Мне стало немного лучше, и я начал жалеть четверых бедняг, тащивших, потея и скользя, носилки. До перевязочного пункта нужно было пройти километра два по скверной, выбоистой дороге. Я знал, что это значит, ибо несколько дней назад сам помогал тащить раненого. Листья серебряных тополей, местами подступавших к нашим окопам, трогали мое лицо. Я думал о том, как приятно жить в мире, в котором растут серебряные тополя. Но всю дорогу рука болела нестерпимо, я выкрикивал ругательства и в то же время старался сдерживать ругань, ибо при каждом выдохе изо рта шла кровь.
Доктор сменил перевязку, сделал мне укол морфия и отослал в Сиетамо. Госпиталь размещался в наспех сколоченных бараках. Раненые лежали здесь обычно всего несколько часов, потом их отправляли в Барбастро или Лериду. Морфий одурманил меня, но сильная боль не прошла. Я не мог двигаться и все время глотал кровь. Ко мне подошла сестра и попыталась – это очень характерно для испанских госпитальных обычаев – заставить меня проглотить большую тарелку супа, яйца, тушеное мясо. Она очень удивилась моему отказу. Я попросил закурить, но это был как раз период табачного голода и сигареты во всем госпитале не оказалось. Потом пришли двое друзей, отпросившихся на несколько часов с позиции, чтобы навестить меня.
– Привет! Значит, ты жив? Хорошо. Дай нам свои часы, револьвер и электрический фонарик. И нож, если у тебя есть.
И они ушли, забрав все мое имущество. Так поступали с каждым раненым – сразу же делили все его вещи. И это было правильно. Часы, револьверы и другие вещи были совершенно необходимы на фронте, а если их оставить у раненого, то их наверняка стащат по дороге.
{30}
