Дмитрий Ю
Кировская весна 1936-1937
04.01.37 Джорж Оруэлл
Каждый иностранец, служивший в ополчении, успевал в течение нескольких недель полюбить испанцев и прийти в отчаяние от некоторых черт их характера. На фронте это отчаяние временами доходило у меня до бешенства. Испанцы многое делают хорошо, но война – это не для них. Все иностранцы приходили в ужас от их нерасторопности и прежде всего, – от их чудовищной непунктуальности. Есть испанское слово, которое знает – хочет он этого или нет – каждый иностранец: «manana», «завтра» (буквально – «утро»). При малейшей возможности, дела, как правило, откладываются с сегодняшнего дня на «маньяна». Это факт такой печальной известности, что вызывает шутки самих испанцев. В Испании ничего, начиная с еды и кончая боевой операцией, не происходит в назначенное время. Как правило все опаздывает; но время от времени, как будто специально для того, чтобы вы не рассчитывали на постоянное опоздание, некоторые события происходят раньше назначенного срока. Поезд, который должен уйти в восемь, обычно уходит в девять-десять, но раз в неделю, по странному капризу машиниста, он покидает станцию в половине восьмого. Это может стоить немалой трепки нервов. Теоретически я, пожалуй, восхищаюсь испанцами за пренебрежение временем, превратившимся у северян в невроз. Но, к несчастью, и сам я страдаю этим неврозом.
После множества слухов, mananas и отсрочек, мы внезапно получили приказ двинуться в сторону фронта через два часа, хотя нам еще не успели выдать всего нужного снаряжения. В результате некоторым бойцам пришлось отправиться в путь без полной выкладки. В казармы вдруг нахлынули неизвестно откуда взявшиеся женщины, которые принялись помогать своим близким скатывать одеяла и укладывать рюкзаки. Как это ни унизительно, но мой новый кожаный патронташ помогла мне приладить испанка, жена Вильямса, еще одного англичанина-ополченца. Это было нежное, темноглазое, очень женственное существо; казалось, что ее единственное предназначение – качать детей в колыбели, но она храбро дралась во время июльских уличных боев. В казармы она пришла с ребенком, родившимся через десять месяцев после начала войны и зачатым, видимо, за баррикадой.
Поезд должен был отойти в восемь, но измученным, запарившимся офицерам удалось собрать нас на казарменном плацу лишь где-то около десяти минут девятого. Я живо помню освещенный факелами двор, крики и возбуждение, полощущиеся на ветру красные флаги, шеренги ополченцев с рюкзаками за спиной и скатками одеял, повязанных накрест через грудь, на манер пулеметных лент, шум голосов, топанье ботинок и позвякивание жестяных фляг, а потом громкое требование соблюдать тишину, которое, наконец, возымело действие. Помню голос политрука, произнесшего речь по-каталонски. Потом зашагали к вокзалу, причем вели нас самым длинным путем, километров пять или шесть, чтобы показать всему городу. На Рамблас нас на несколько минут остановили, чтобы выслушать революционный марш, исполненный духовым оркестром. И снова парад триумфаторов – крики и энтузиазм, красные и красно-черные флаги, толпы приветствующих людей на тротуарах, женщины, машущие из окон домов. Каким естественным все это казалось тогда, каким далеким и невероятным кажется сегодня! В поезд набилось так много народу, что не было места даже на полу, не говоря уж о скамейках. В последнюю минуту на перрон прибежала жена Вильямса и дала нам бутылку вина и полметра той ярко-красной колбасы, которая отдает мылом и вызывает понос. Поезд тронулся и, оставляя позади Каталонию, пополз в сторону Арагонского плоскогорья с обычной для военного времени скоростью – около двадцати километров в час.
{30}
05.01.37 Сергей Киров
В комнате отдыха Генерального секретаря ЦК ВКП(б) Сергея Мироновича Кирова на обеденном столе стояла почти опустошенная бутылка водки, вазочка с солеными рыжиками, тарелка с солениями, раскрошившиеся остатки пирога с капустой и пять замусоленных экземпляров книги «Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет?» Льва Давидовича Троцкого.
Собрался ближний круг: Киров, Орджоникидзе, Микоян, Молотов, Рудзутак.
В экземпляре Кирова торчало около двадцати закладок, у Орджоникидзе – порядка десяти, у Микояна три, у Молотова – двенадцать, у Рудзутака – семь. На сердце Кирова было тяжело, в груди ворочался гвоздь обиды, неприятия, ненависти и … вины. В креслах расположились старые друзья – Серго Орджоникидзе и Анастас Микоян, верный помощник Вячеслав Михайлович Молотов и новый друг, с которым Киров понемногу сблизился после смерти от сердечного приступа Валериана Куйбышева в 1935 году, – Ян Эрнестович Рудзутак.
– Нет, ну не сука ли он? – вопросил небо Киров мнение небесной канцелярии о Троцком.
– Да, Сережа, сука еще та! – согласился Орджоникидзе.
– Вот послушайте-ка:
«СССР представляет промежуточное между капитализмом и социализмом противоречивое общество, в котором: а) производительные силы еще далеко недостаточны, чтоб придать государственной собственности социалистический характер; б) порождаемая нуждою тяга к первоначальному накоплению прорывается через бесчисленные поры планового хозяйства; в) нормы распределения, сохраняющие буржуазный характер, лежат в основе новой дифференциации общества; г) экономический рост, медленно улучшая положение трудящихся, содействует быстрому формированию привилегированного слоя; д) эксплоатируя социальные антагонизмы, бюрократия превратилась в бесконтрольную и чуждую социализму касту; е) преданный правящей партии социальный переворот живет еще в отношениях собственности и в сознании трудящихся; ж) дальнейшее развитие накопившихся противоречий может как привести к социализму, так и отбросить назад, к капитализму; з) на пути к капитализму контрреволюция должна была бы сломить сопротивление рабочих; и) на пути к социализму рабочие должны были бы низвергнуть бюрократию. В последнем счете вопрос решится борьбой живых социальных сил, как на национальной, так и на мировой арене. {33}» – зачитал отложенную закладкой цитату Киров.
– Бюрократы – это что же, о нас с вами, товарищи? – спросил Микоян.
– Конечно о нас, тут яснее некуда – ответил Киров.
– Ну что ж, если сметут нас рабочие, то, стало быть, заслужили – усмехнулся Рудзутак.
– А мне вот какой отрывок интересен: «Нет надобности идеализировать организационный или оперативный уровень Красной Армии в годы Гражданской войны. Для молодого командного состава они были, однако, временем великого крещения. Рядовые солдаты царской армии, унтер-офицеры, прапорщики обнаружили таланты организаторов и военачальников и закаляли свою волю в борьбе большого размаха. Этим самородкам приходилось не раз быть битыми, но в конце концов им удалось победить. Лучшие из них затем прилежно учились. Среди нынешних начальников, прошедших сплошь школу гражданской войны, подавляющее большинство окончило академии или специальные курсы усовершенствования. Среди старшего командного состава около половины получили высшее военное образование, остальные – среднее. Военная техника дала им необходимую дисциплину мысли, но не убила дерзания, пробужденного драматическими операциями гражданской войны. Этому поколению сейчас около 40-50 лет, – возраст равновесия физических и душевных сил, когда смелая инициатива опирается на опыт, но еще не подавляется им.» {33} – отметил Молотов.
– Хвалит, стало быть. А вы читали, товарищи, что, говорит, мы построили вовсе не рабочее марксистско-ленинское государство? – уточнил самое обидное для себя Орджоникидзе. Где же, а, вот тут: «При наивысшем напряжении фантазии трудно представить себе контраст, более разительный, чем тот, какой существует между схемой рабочего государства по Марксу-Энгельсу-Ленину и тем реальным государством, какое ныне возглавляется Кировым {33}»
– Ну, в чем-то он прав: бюрократия действительно распоясалась, а Ильич действительно писал в «Государстве и революции», что «пролетариат разобьет старую бюрократическую машину, а свой собственный аппарат составит из рабочих и служащих, причем против превращения их в бюрократов примет «меры, подробно разобранные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились бюрократами, и чтобы поэтому никто не мог стать бюрократом» – по глухим от волнения голосом зачитал отрывок Микоян. – Я, кстати, проверил – цитирует, гнида, верно.
– Да что говорить, дураком он не был и авторитетом иудушка-Троцкий пользовался заслуженно. Выходит что: предали мы, большевики, дело социализма? – горько сказал Киров.
– Э, нет, Сережа. И Маркс, и Ленин писали теоретически. Потом, когда поднимем образование и культуру всех советских людей на надлежащий уровень, уборщица действительно сможет управлять государством. Но сейчас-то таких уборщиц нету! На практике мы строим социализм не в передовой, а в отсталой стране. Без первоначального накопления материальных производительных сил нам никак не обойтись. А как их накопить без профессиональных управленцев? Если директора на заводе будут выбирать – нам завод никаких планов не выполнит. Преждевременно это на данном этапе – возразил Серго.
– А про армию? Вот он пишет, что «Цивилизованное человечество, друзья, как и враги, не без изумления узнало, что Красная Армия будет увенчиваться ныне офицерской иерархией, которая начинается лейтенантом и кончается маршалом. По объяснению Уборевича, «введение правительством военных званий создает более устойчивую основу для выращивания командирских и технических кадров». Объяснение сознательно двусмысленно. Командные кадры укрепляются прежде всего доверием солдат. Именно поэтому Красная Армия начала с упразднения офицерского корпуса. Возрождение иерархической касты вовсе не требуется интересами военного дела. Практическое значение имеет командный пост, а не чин. Инженеры или врачи не имеют чинов, однако же общество находит способы поставить каждого из них на нужное место. Право на командный пост обеспечивается выучкой, дарованием, характером, опытом, которые нуждаются в непрерывной и притом индивидуальной оценке. Чин майора ничего не прибавит командиру батальона. Возведение в маршальское звание старших начальников Красной Армии не придаст им ни новых талантов ни дополнительной власти {33}». Не в маршалах же дело, а в майорах и капитанах! Без званий как быстро понять, кто кому должен подчиняться, когда части перемешаются? Это же в современных условиях маневренной войны сплошь и рядом! – возмутился Молотов.
– Кстати, а что там троцкисты, кто интересовался, как они воюют в Испании? – спросил Рудзутак.
– Я интересовался, Яник. Воюют средне: и противника не атакуют, и по домам не разбегаются – ответил Киров.
– Ну и пес с ними, с этими троцкистами – отмахнулся Орджоникидзе.
– Не скажи, Серго, – возразил Киров, – ко мне тут письмо от президента Чехословакии Бенеша передали, а там документы некоторые сомнительного толка.
– В каком смысле?
– Да что Тухачевский в бонопарты метит, и с немцами шашни водит.
– Да быть не может – поразился Микоян.
– Могли и дезинформацию вбросить – прокомментировал Молотов.
– Почему же, в теоретическом плане, вполне можно предположить, что Уборевич с Тухачевским, и ряд самых близких им товарищей, эту книжку тоже прочитают, да, прочитав, согласятся, что дело революции мы предали, и построили бюрократическое государство вместо социалистического. Что тогда будет? Вот, к примеру, насмотревшись в Испании как генералами делаются дела, они, с запахом пороха и свежей крови в носу, вернутся, подготовятся, да по примеру Франко нас и сковырнут. Пятую колонну, как в Мадриде, сформируют. Хотим, скажут, дальше революцию двигать, а вас, старых бюрократов, слушаться не хотим!
– Я не верю в это, Сережа – возразил Орджоникидзе, – во-первых, мы им все дали – и звания эти, и славу, и блага все. Самое лучшее ради армии народ от себя отрывает. Они это знают. А во-вторых, они люди практические, и эти теории им не особо интересны.
– А потом, им что, звания, что ли надоели новые? Или, к примеру, им выборность командиров зачем-то нужна? Я тоже не верю в это – согласился с товарищем Микоян.
– Доверяй, но проверяй – ответил друзьям Киров, – я посоветовался с Артузовым, а он предложил направить высшему комсоставу фальшивые письма, будто бы от Троцкого лично. Дескать, «помню тебя, товарищ Тухачевский, люблю, уважаю. Давай Кирова с его бюрократами сковырнем, и революцию делать будем вместе, как в старое доброе время». А дальше посмотреть: если получатель письма бумажку в ЦК принесет – значит свой. А если начнет над ней задумываться – значит, враг.
– Не честно это – неожиданно поморщился Орджоникидзе, – сами себе проблему создаем. Я бы вот крепко задумался на месте, скажем, Тухачевского: ну вот принесет он бумажку в ЦК, а дальше как Киров на это посмотрит? Вдруг скажет «дыма без огня не бывает»? Или не скажет, но осадок останется. А что подумает Уборевич? Я бы на его месте сжег поганую бумажку, да и дело с концом.
– Давайте тогда проголосуем. Примем, во-первых, что военный заговор возможен, как мы видим в Испании. Во-вторых, согласимся, что Троцкий, как ни крути, творец Красной Армии, и это многие военные товарищи, которых он похвалил, помнят. В-третьих, признаем, авторитета товарища Ленина или товарища Сталина у нас, я полагаю нет. Управляем мы коллективно, и некоторым военным товарищам это может показаться ненормальным. И в-четвертых, допустим, что и обиженные и причины для заговора могут найтись. Будем ли мы предпринимать какие-то меры превентивные против этого, или не будем? – задал друзьям Киров.
– Я не стал бы – высказался Микоян.
– Ну его к чёрту, не надо нам этой грязи – присоединился Орджоникидзе.
– Я вот третий день сомневаюсь, товарищи. Теоретически возможны оба варианта: первое – Уборевич, Тухачевский, Якир и прочие наши командиры заговорщики и хотят изменить присяге, а нас с вами на Троцкого поменять, ну а второй вариант – они не заговорщики, а, напротив, честные коммунисты, верные Родине, Партии и Правительству в их текущем персональном составе. Если они не заговорщики, то мы своими действиями их раздразним, зароним сомнения, и как-бы спровоцируем, и тем самым сами себе создадим проблему на ровном месте. И ни к чем хорошему нас эта проблема не приведет. Если они заговорщики, к слову, это маловероятно, и все же если они заговорщики и нас сковырнут, то, погибая, мы будем знать, что не замарались. А зато, если ничего такого не случится, то нас уже никакая вражина не сломит – выразил наконец свое отношение к теме Киров.
– Я поддерживаю – высказался Молотов.
– Так я думаю, но вопрос слишком серьезный, чтобы без обсуждения и голосования принимать решение. Кто за превентивные меры? Кто против? Ну значит так и решим – никаких превентивных мер не принимаем, подвел итоги голосования Киров.
10.01.37 Джорж Оруэлл
Рота, которой мы пришли на смену, собирала свои рюкзаки. Они держали фронт три месяца; форма солдат была вся в грязи, их башмаки разваливались, почти все они заросли густой щетиной. Из своего окопа вылез капитан, командир позиции Левинский, которого все, впрочем, звали Бенжамен. Это был польский еврей, говоривший по-французски как француз, молодой человек лет двадцати пяти, невысокого роста, с черными жесткими волосами, с бледным и живым лицом, которое, как у всех на этой войне, было постоянно грязным. Высоко над нами свистнуло несколько случайных пуль. Позиция представляла собой полукруг, диаметром примерно в сорок пять метров, с бруствером, сложенным из мешков с песком и кусков известняка. Здесь же было отрыто около тридцати или сорока окопчиков, напоминавших крысиные норы. Вильямс, я и испанец, шурин Вильямса, нырнули в первый приглянувшийся нам свободный окоп. Где-то впереди время от времени бухали винтовочные выстрелы и прокатывались эхом по каменистым холмам. Мы едва успели скинуть наши рюкзаки и вылезти из окопа, как раздался новый выстрел, и один из наших ребятишек отскочил от бруствера; кровь заливала ему лицо. Он выстрелил из винтовки и каким-то образом умудрился взорвать затвор; осколки разорвавшейся гильзы в клочья порвали ему кожу на голове. Это был наш первый раненый и ранил он себя сам.
Вечером мы выставили свой первый караул и Бенжамен показал нам всю позицию. Перед бруствером в скале была выбита сеть узких траншей, с примитивными амбразурами, сложенными из кусков известняка. В этих траншеях и за бруствером размещалось двенадцать часовых. Перед окопами была натянута колючая проволока, а потом склон опадал в, казалось, бездонный овраг. Напротив виднелись голые холмы, серые и холодные, местами просто обнаженные скалы. Нигде не видно было и следа жизни, даже птицы не летали. Я осторожно глянул в амбразуру, пытаясь обнаружить фашистские окопы.
– Где противник?
Бенжамен описал рукой широкий круг.
– Там. (Бенжамен говорил на кошмарном английском).
– Где там?
По моим представлениям о позиционной войне, фашистские окопы должны были находиться в пятидесяти или ста метрах от наших. Я же не видел ничего, – по-видимому, их окопы были очень хорошо замаскированы. И вдруг я понял, что Бенжамен показывает на верхушку лежащего напротив нас холма, за овраг, по меньшей мере в семистах метрах от нас. Я увидел тонкую полоску бруствера и красно-желтый флаг – фашистская позиция. Я был невероятно разочарован. Мы находились так далеко от противника! На этом расстоянии от наших винтовок пользы не было никакой. Но в этот момент раздался чей-то возбужденный возглас. Два фашиста (из-за расстояния мы различали только две серые фигурки) ползли по голому склону противоположного холма. Бенжамен выхватил у стоящего рядом бойца винтовку, прицелился и нажал спусковой крючок. Щелк! осечка; я подумал: скверное предзнаменование.
Не успели новые часовые занять свои посты в траншее, как они открыли яростный огонь, стреляя в белый свет, как в копеечку. Я видел фашистов, – маленькие как муравьи, они сновали за бруствером туда и обратно, а по временам, на мгновение, как черная точка, нахально высовывалась незащищенная голова. Было очевидно, что стрелять совершенно бесполезно. Но, тем не менее, стоящий слева от меня часовой, по испанскому обычаю покинувший свой пост, подсел ко мне и стал упрашивать, чтобы я выстрелил. Я пытался объяснить ему, что попасть в человека на таком расстоянии из моей винтовки можно, разве что, случайно. Но это был сущий ребенок: он продолжал показывать винтовкой на одну из точек, нетерпеливо скаля зубы, как собака, ждущая момента, когда она сможет броситься вслед за кинутым камушком. Не выдержав, я поставил прицел на семьсот метров и пальнул. Точка исчезла. Надеюсь, что пуля прошла достаточно близко, чтобы фашист подскочил. Впервые в жизни я выстрелил в человека.
Увидев, наконец-то, фронт, я вдруг почувствовал глубокое отвращение. Какая же это война?! Мы почти не соприкасались с противником, я ходил по окопу в полный рост. Но чуть погодя, мимо моего уха с отвратительным свистом пролетела пуля и врезалась в тыльный траверс. Увы! – Я пригнулся. Всю свою жизнь я клялся, что не поклонюсь первой пуле, которая пролетит мимо меня, но движение это, оказывается, инстинктивное, и почти все, хотя бы раз, его делают.
{30}
11.01.37 Истребитель И-15-бис
11 января 1937 года материалы к эскизному проекту разработанного на основании решения от 25.12.1936 года Н.Н. Поликарповым И-15бис были представлены к рассмотрению. В пояснительной записке, сопровождающей проектную документацию, указывались основные изменения, вносимые в И-15бис:
1. По сравнению с И-15, который рассчитан на коэффициент перегрузки 12 и соответствовал нормам прочности 1930 года, И-15бис рассчитан на коэффициент перегрузки 13 по нормам прочности 1934 года
2. Двигатель Райт «Циклон» Р-3 заменяется на более мощный М-25В, крепление его моторамы с целью устранения вибраций осуществляется с использованием резиновых амортизаторов типа «Лорд».
3. Кольцо «Таунсенда», прикрывающее головки цилиндров двигателя, заменяется на капот типа КАСА.
4. Ступица воздушного винта прикрывается коком (обтекателем).
5. Моторная установка оборудуется радиатором охлаждения масла.
6. Устанавливается всасывающий патрубок скоростного напора воздуха.
7. Самолет имеет нормальный верхний центроплан бипланного типа без «чайки». Размах верхнего крыла увеличен до 10200 мм, несущая площадь увеличена до 22,3 м2 в связи с возросшим полетным весом и стремлением обеспечить прежнюю нагрузку на крыло.
8. Улучшено обтекание фюзеляжа, установлен сдвижной фонарь летчика.
9. Костыль оборудован небольшим колесом.
10. Основные колеса размера 700x100 мм заменены на размер 700x150 мм.
11. Для обеспечения удобства запуска двигатель оборудован самопуском «Эклипс».
{36}
