Дмитрий Ю
Кировская весна 1936-1937
13.11.36 Михаил Кольцов
Как и в предыдущие дни, в два часа пополудни над городом появились «юнкерсы» в сопровождении своих истребителей. Миаха покраснел от злости, он ударил пухлым своим кулаком по обеденному столу:
– Когда они завтракают?! И сами не едят, и другим не дают. Прошу вас не вставать из-за стола.
Впрочем, он сам соблазнился и побежал с салфеткой на шее на балкон, когда ему сказали, что бой идет над самым зданием военного министерства.
«Юнкерсы» уже сбежали, «курносые» атаковали «хейнкелей». На крутых виражах и пике они мелькали раскрашенными, как у бабочек, крыльями, – это повергало в восторг публику, жадно наблюдавшую с земли.
Затем бой отнесло за угол дома, и ничего не стало видно. Все уселись продолжать завтрак. Еще через пять минут сообщили по телефону, что несколько машин сбито, один из пилотов спрыгнул на парашюте и взят в плен. Миаха приказал привезти его сюда, в штаб. Минут через десять послышался невероятный шум и вопль толпы. С балкона видно было, как к ограде медленно подъехал автомобиль, облепленный со всех сторон и даже сверху людьми. Дверца раскрылась, изнутри вытащили кого-то, поволокли через сад министерства.
Куча сопровождающих и зевак хлынула внутрь здания. Я вышел на лестницу – по ее широким ступеням наполовину вели, наполовину несли вверх атлетического молодого человека с гримасой боли на лице; он обхватил руками живот, как если бы у него лопнул пояс и падали брюки.
Это вовсе не был фашистский летчик. Это был – я узнал его с первого взгляда – советский летчик Сергей Федорович Тархов, командир эскадрильи истребителей И-16.
Почему его так волокут? Он очень бледен, спотыкается, плохо видит перед собой. В большой комнате, где работает Рохо со своими помощниками, он рушится на диван, чуть не сломав его могучим телом.
– Сережа, это ты прыгнул с парашютом? Тебя атаковали?
Он тяжело дышит.
– Дай мне воды. У меня прострелен живот.
– Сережа!
– Это сумасшедший дом какой-то! Почему они стреляют в своих? Дай мне воды тотчас же! У меня огонь в животе. Много пуль в кишках. Дай воды, и тогда я расскажу, как было.
– Сережа, не надо рассказывать. Нельзя пить, если рана в животе. Сейчас тебя положат, отвезут в «Палас».
– Скорее в госпиталь и немножко воды! Надо потушить огонь от пуль. Не теряйся, пожалуйста, из виду! Шесть штук гадов на меня напали. Я пошел под облака, и вдруг сразу шесть «хейнкелей» – со всех сторон, все на меня! Очень прошу, не теряйся из виду!
– Я не потеряюсь из виду. Я с тобой поеду в «Палас». Это госпиталь. Я там же и живу, рядом с тобой. Сережа, милый, не разговаривай, я тебе запрещаю!
Вся комната слушает в ужасе. Зачем раненого республиканского летчика притащили сюда, почему не в лазарет? Начинается галдеж, все взаимно обвиняют друг друга. Все сходятся на том, что во всем виноват приказ Миахи. Велено было им привезти летчика сюда, вот и привезли. Но приказ был основан на ложной информации, на том, что с парашютом сбросился летчик-фашист. Нужно ли было идиотски или провокационно выполнять приказ, основанный на ложной информации? Все сходятся на том, что исполнять не надо было. Никто не зовет санитаров и носилки. Все сходятся на том, что надо позвать санитара и носилки. Тархов начинает сползать с дивана, веки его опускаются. Наконец, вот санитары и носилки. Тархова берут, весьма неловко, с дивана, кладут на носилки, кладут вкось. Одного санитара толкнули, он выпустил ручку, Тархов грохнулся на пол. Все кричат от ужаса и боли, один только Сережа не кричит. Его опять берут, опять кладут, мы спускаемся к санитарной карете, едем до «Паласа» только три минуты. Его несут в операционную. Здесь толчея, курят, груды грязной ваты, неубранные пальцы рук, ступни ног и еще какая-то непонятная часть тела, похожая на колено, лежат в большом тазу, дожидаясь санитарки; на стене висит плакат с танцующей парой: «Проводите лето в Сантандере». Сергея кладут на операционный стол, он вдруг кажется ребенком, а ведь такой большой…
Через два часа доктор Гомес Улья пришел сказать, что Тархов уже оперирован, лежит рядом в комнате, зовет и нервничает. Из кишечника извлечены четыре пули, еще две оставлены во внутренних органах, извлекать их очень опасно. Все дело в том, чтобы раненый был совершенно неподвижен, иначе начнется перитонит – и тогда все кончено. У летчика, видимо, богатырское здоровье, у него есть шансы спастись, если только будет обеспечена полная неподвижность его в постели. Но он очень беспокоен. Он нервничает и зовет. Он хочет что-то объяснить.
Я пошел к Сереже. Он и в самом деле очень нервничает. Прежде всего я должен взять листок бумаги и записать его рапорт.
– Понимаешь, документа нет. Надо составить документ…
– Какой тебе документ? Ты дрался, мужественно, героически дрался, ранен, поправляешься – о документах другие позаботятся.
– Нельзя без документа. В аэродромном журнале записано, когда мы вылетали по тревоге. Пожалуйста, эту дату возьми и подставь в рапорт. Я-то помню точно – пятнадцать сорок восемь, – но ты сверь с журналом, ведь это же документ!
– Ты хочешь сказать: тринадцать сорок восемь? В пятнадцать сорок восемь тебя уже оперировали…
– Постой, постой! Я ведь помню точно – вчера, в пятнадцать сорок восемь, в пятнадцать…
– Не вчера, а сегодня, – ведь бой-то был сегодня, три часа тому назад!
Он встревожился:
– Сегодня?! Разве сегодня?! Что же это у меня память отшибло? Ты шутишь! Разве сегодня был бой? Какое же сегодня число?
– Сегодня… Ты был под наркозом. Все это неважно. Главное – не двигаться, поправляться.
Он очень подавлен, что спутал дни.
– В мозгу-то у меня ничего нет? Ты мне скажи прямо.
– Ничего у тебя в мозгу нет, голова садовая! Лежи смирно.
– А с ребятками что? Целы ребятки?
– Больше, чем целы. Твои ребятки сбили пять машин, да ты одну, – итого шесть.
– Ну что за орлы! Ах, ребятки, милые! Они ведь у меня молодые, ребятки мои, я шестерых послал на «юнкерсы», а сам с двумя, поопытнее которые, стал удерживать боем истребителей… Мы хорошо с шестеркой подрались. Сбили каждый по одному гаду… Вдруг вижу, товарищ с правой стороны исчез и все фашисты тоже. Ясно, пошли под облака. Тревожусь за молодежь. Мировые ребята, да ведь еще не совсем опытные. Пикирую… Я ведь ничего не путаю? Ты мне скажи.
– Ты ничего не путаешь. Молчи, пожалуйста. Тебе нельзя говорить.
– Я тревожусь за молодежь. Пикирую… И тут сразу опять шесть «хейнкелей», другие, со всех сторон, как псы все на меня! Не успел разобраться – мне сразу перерезали пулеметной струей левое крыло и элероны. Пошел в штопор. Время от времени пробую выравнивать машину мотором – ничего не выходит. Понимаешь, ничего не выходит. Понимаешь?!
– Понимаю. Молчи, милый, потом расскажешь.
– Понимаешь? Машину жалко. А ничего не выходит. Машин у нас мало, понимаешь? Тогда я отстегнулся, ногами толкнул машину и прыгнул. Прыгнул и соображаю: ветер на юг, в сторону фашистов, поэтому надо падать быстрее, затяжным прыжком… Метрах в четырехстах раскрыл парашют, опускаюсь на улицу, не знаю, на чью… Какие-нибудь двадцать метров решат мою судьбу. Ты понимаешь? Ты можешь себе представить, что я думал в это время?.. И вдобавок начинают стрелять с земли – не то по самолетам, не то по мне. И опять неизвестно, кто стреляет. И вот сразу что-то загорелось в животе. Может быть, сдуру кто-нибудь даже с нашей стороны стрелял… Но никому не говори. Мои ребята ни в коем случае знать этого не должны. Это для их политико-морального состояния бесполезно знать. Такие ошибки могут быть, они не показательны. На таких ошибках летно-подъемный состав воспитывать не нужно. Понимаешь? Ты об этом деле молчи.
– Не я молчи, а ты молчи, слышишь? Сейчас же уйду, если ты будешь разговаривать. Для тебя одно спасение – не двигаться, лежать, молчать.
– Одно спасение?.. Значит, плохо мое дело, говоришь?
Он замолчал и скоро опять начал:
– Имея ранение в области живота, я по правилам спуститься уже не мог. Стукнулся очень сильно о землю. Ясно помню, что ко мне бежали какие-то неизвестные лица. Какие именно – опять неизвестно…
– Ты не слушаешься. Я ухожу…
– Пожалуйста, молчу. Очень обидно, что подстрелили. Я бы приземлился благополучно и сегодня бы опять в бой пошел… Против фашистов. Против фашистов! Против фашистов!
– Я прошу тебя и предлагаю – прекрати разговаривать. Так ты скорее выздоровеешь и вернешься в строй.
– Думаешь, вернусь?
Он посмотрел мне в глаза таким внезапно всевидящим, пронизывающим взглядом – я испугался, что он прочтет слово «перитонит». Но он не прочел. Ослабев, он сразу задремал.
Отряд комэска Тархова вылетел сегодня второй раз в бой, в шестнадцать часов с минутами. Он сбил еще четыре истребителя, три «хейнкеля» и один «фиат».
Итого за сегодняшний день над Мадридом сбито десять фашистских самолетов – восемь германских и два итальянских. Потеряны бомбардировщик «бреге», устарелой конструкции, и машина Сергея.
{27}
14.11.36 Михаил Кольцов
Сегодня сравнительно тихий день. Напряжение в городе чуть-чуть ослабло. У Толедского моста идет перестрелка. Два автомобиля застигнуты снарядами – окровавленные обломки валяются на мостовой. У баррикад бойцы сидят спокойно, терпеливо, отвечают на огонь методически, без излишней трескотни.
Сеговийский мост поутру взорван. Разрушил его бомбой «юнкерс», сам того не желая. Он метил в республиканские части, стоявшие у моста.
У вокзала Аточа бомбы исковеркали фасад здания министерства общественных работ. Две громадные мраморные колонны рассыпались, как сахарные головы. Рядом с министерством бомба вырыла глубокую воронку, через нее видны рельсы метро. Правда, метро здесь проходит не глубоко.
Случай с Тарховым произвел очень тяжелое впечатление в штабе. Отдан специальный приказ об охране жизни всех пилотов, хотя бы и неприятельских, совершающих вынужденные посадки или спрыгивающих с парашютами на республиканскую территорию. Всех невредимых летчиков приказано немедленно направлять в штаб, не подвергая никаким оскорблениям ни словами, ни действием. Раненых предписывается тотчас же отвозить в госпиталь. Нарушители приказа подлежат военному суду.
В приказе говорится:
«Мы отлично понимаем чувство гнева и ярости, охватывающее бойцов милиции при виде фашистских разрушителей наших домов. Но причины военного порядка заставляют нас требовать от всех частей корректного отношения к пленным летчикам. Пилот, спрыгнувший на парашюте, выходит из боя и вместе с тем представляет большую ценность информацией, которую от него можно добыть. Командование надеется, что не меры взыскания, а сознательность республиканских бойцов поможет провести этот приказ в жизнь».
Приказ опубликован во всех газетах и оглашен по радио.
{27}
20.11.36 Василий Сталин
Дело было в восьмом классе. Как-то вечером у меня собрались друзья по пионерскому детству: Миша Боровнюк, Егорушка Козлов, Женя Петрова, Костя Закурдаев со своим неразлучным другом Сережей Глуховым, поступившая уже в десятый класс Рая Гринштейн и, конечно, Артем Сергеев.
Неожиданно вошел Сергей Миронович, взволнованный, возбужденный, и предложил:
– Хотите послушать не выдуманную, а настоящую историю?
– Хотим.
– Так слушайте, ребята, и запоминайте. Не так давно из Советского Союза в Испанию отправился наш доброволец, девятнадцатилетний летчик Митрофанов. Хороший, отважный парень, я разговаривал с ним накануне отъезда. На своем самолете он геройски сражался против чернорубашечников, но был подбит и сделал вынужденную посадку. Фашисты сразу кинулись к самолету. У Митрофанова был пистолет. Из этого пистолета он отстреливался до последнего патрона и уложил несколько фашистов. А когда кончились патроны…
Отец замолчал, и мы хором закричали:
– Дальше! Дальше!
– Потом советский доброволец Митрофанов сделал из носового платка фитиль, поджег самолет, чтобы не достался врагу, и взорвался вместе с ним.
Наступила тягостная пауза. Детям было жаль неизвестного летчика Митрофанова, который геройски погиб за Испанию, но выразить свои чувства словами мы не могли, не умели.
А Сергей Миронович продолжал:
– Вместе с Митрофановым в Испанию уехал летчик Бочаров. Его тоже подбили, и он, раненный, сел неподалеку от позиций фашистов. Что в таких случаях делают советские люди, комсомольцы и коммунисты? В плен они не сдаются… Бочаров стрелял, стрелял, надеясь, наверное, последнюю пулю пустить себе в висок. Но просчитался. Последней пулей он убил подбежавшего к нему фашистского офицера и лишь тут убедился, что в обойме пусто.
– И фашисты схватили Бочарова? – спросил я.
– Конечно, схватили, да еще обрадовались, что смогут выпытать у него военную тайну. Но не тут-то было. «Я уже мертвый, – крикнул Бочаров, – иначе вы бы меня не взяли». Взбешенный фашист сильно ударил ногой летчика и наклонился над ним. Но Бочаров уже был мертв. Опять наступила тягостная пауза.
– Тогда фашисты разрубили мертвое тело Бочарова на части и сложили их в ящик. Этот ящик они спустили на парашюте над Мадридом с такой надписью: «Так будет со всеми вашими летчиками». Понимаете, ребята, зачем фашисты сделали это? – спросил папа-Сережа и сразу же ответил: – Они хотели запугать революционных бойцов. И снова просчитались. Один из друзей Бочарова, Павел Рычагов, немедленно поднялся в воздух, догнал самолет, с которого сбросили ящик, и сбил стервятника. Потом сбил еще два самолета… Вот как ответили наши люди фашистам!
Рассказывал отец с неподдельным волнением, в его глазах Вася видел и боль за погибших, и гордость за советских людей.
– Помните, ребята, какими должны быть советские люди, – сказал отец уходя.
Под впечатлением только что услышанного все ребята немедленно решили отправиться в Испанию, чтобы отомстить проклятым фашистам. Бурное обсуждение закончилось разработкой такого плана. Тайком от родителей мы выезжаем в Одессу, пробираемся на самый большой пароход и прячемся в ящиках для продуктов. А когда доедем до Испании, там объявим, что хотим сражаться за Мадрид.
На дорогу они решили собрать немного денег и консервов. В саду сделали тайник и туда сносили свои запасы. Дело подвигалось, правда, медленно, так как добывать деньги и консервы нам было нелегко. И все же через месяц накопили 70 рублей и около тридцати банок консервов.
Но наш план провалился. Уж слишком возбужденно и заговорщически они вели себя. Кто-то догадался о детских замыслах и сообщил отцу. Обнаружили и тайник.
Киров собрал всю их «бригаду» и, не сердясь и не смеясь, вполне серьезно побеседовал с ними.
– Это похвально, ребятки, что вы хотите воевать за правое дело. Но воевать надо с пользой. Для этого нужно не только подрасти, но и кое-чему научиться, стать вполне грамотными, овладеть какой-нибудь специальностью. В Испании сейчас нужны обученные, стойкие, верные делу коммунизма бойцы. А вы пока всего-навсего мальчики, которые к тому же даже стрелять толком не умеют (это был камешек в Васин огород). Итак, давайте договоримся, что вы пока повремените и будете расти и хорошо учиться. А когда придет время, тогда уж и работать и воевать будете по-настоящему…
{45}
23.11.36 Михаил Кольцов
Утром умер капитан Тархов. До последних часов жизни он метался в бреду: садился в истребитель, атаковал фашистские бомбовозы, отдавал приказы. За четверть часа до смерти сознание вдруг прояснилось.
Он спросил, который час и как сражается его эскадрилья. Получив ответ, улыбнулся.
– Как я счастлив, что хоть перед смертью повел ребяток в бой… Ведь это мои ученики, мое семя, моя кровь!
Сейчас он больше не воюет. Он лежит без движения, большой, смирный, с цветком на подушке.
Его положили сначала вниз, в гараж-морг, где был и командир танкового взвода лейтенант Семен Кузьмич Осадчий. Потом мы отвезли его на кладбище в восточной части города. Красивое кладбище. Сюда непрестанно подвозят людей. Оно сейчас чуть ли не единственное. То кладбище, где мы раньше хоронили летчиков из интернациональной эскадрильи, на окраине Карабанчеля, теперь уже в руках врага.
Только пять человек идет за гробом Сережи, в том числе врач и сестра милосердия, ухаживавшая за ним. «Курносые» не смогли прийти проводить командира. Погода ясная, они сражаются. Вот как раз они пролетели высоко-высоко над кладбищем; смелая стайка опять и опять кидается в новые битвы.
Гробы на этом кладбище не зарывают в землю, а вставляют в бетонные ниши, в два этажа.
Мы еще раз посмотрели на Сережу.
Смотритель кладбища проверил документ из больницы, закрыл крышку и запер. Странный обычай в Испании: гроб запирают на ключ.
– Кто здесь самый близкий родственник? – спросил он.
– Я самый близкий родственник, – сказал я.
Он протянул мне маленький железный ключик на черной ленте. Мы подняли гроб до уровня плеч и вставили в верхний ряд ниш. Мы смотрели, как рабочий быстро, ловко лопаточкой замуровал отверстие.
– Какую надпись надо сделать? – спросил смотритель.
{27}
– Сергей Федорович Тархов, 1909-1936, – ответил я.
– А что еще? – спросил смотритель.
– Ничего. Там, где надо, напишут о нем больше.
24.11.36 Газета Правда
Газета «Правда» от 24 ноября 1936 года.
Вчера советский народ, его коммунистическая партия, его доблестная Красная Армия понесли тяжёлую утрату. В бою с превосходящими силами фашистов в небе над Мадридом геройски погиб Сергей Федорович Тархов.
Сергей Федорович Тархов родился 8.10.1909 г. в Саратове в семье рабочего. Русский. Жил в г. Нижний Ломов (Пензенской обл.). Окончил 7 классов, школу ФЗУ. Работал на железнодорожной станции Саратова. В Красной Армии с 1927 г., член КПСС с 1929 г. Окончил Ленинградскую школу военных летчиков, Оренбургскую военно-авиационную школу летчиков-наблюдателей (1928), Высшую авиационную летно-тактическую школу (1934). Участвовал в гражданской войне в Испании с октября 1936 года. Командир истребительной авиационной эскадрильи, капитан.
В бою над Мадридом 13 ноября 1936 года, когда, выполняя боевое задание, эскадрилья истребителей защищала жизни мирных испанских граждан от беспощадной фашистской бомбардировки, самолет капитана Тархова, который не оставил поля боя перед лицом многократно превосходящих сил противника, был сбит, а летчик тяжело ранен и спустился с парашютом. К сожалению, медицина оказалась бессильна, и от полученных ран 23.11.1936 г Сергей Федорович Тархов скончался в госпитале города Мадрид.
По ходатайству испанского правительства решением президиума Верховного совета Союза СССР Сергею Федоровичу Тархову присвоено Звание Героя Советского Союза (посмертно).
Имя Сергея Федоровича Тархова будет присвоено авиационному истребительному полку, в котором он служил до командировки в Испанскую республику. На митинге в Н-ском авиационном истребительном полку записались добровольцами в Испанию пять летчиков – коммунистов и отличников боевой и политической подготовки. Фашисты не останутся безнаказанными ни в мадридском небе, ни на земле.
{АИ}
/Примечание Автора. В реальной истории и газетные публикации Кольцова, и его книга «Испанский Дневник» не включали истинные имена советских летчиков. Краткие газетные публикации о С.Ф. Тархове была напечатаны с использованием псевдонима «Летчик Антонио»/
25.11.36. Москва. Киров
Из доклада С.М. Кирова на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года
«ИТОГ БОРЬБЫ»
Судя по результатам всенародного обсуждения, длившегося почти 5 месяцев, можно предположить, что проект Конституции будет одобрен настоящим Съездом.
Через несколько дней Советский Союз будет иметь новую, социалистическую Конституцию, построенную на началах развернутого социалистического демократизма.
Это будет исторический документ, трактующий просто и сжато, почти в протокольном стиле, о фактах победы социализма в СССР, о фактах освобождения трудящихся СССР от капиталистического рабства, о фактах победы в СССР развернутой, до конца последовательной демократии.
Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы честных людей в капиталистических странах, уже осуществлено в СССР.
Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, что осуществлено в СССР, вполне может быть осуществлено и в других странах.
Но из этого не следует, что международное значение новой Конституции СССР едва ли может быть переоценено.
Теперь, когда мутная волна фашизма оплевывает социалистическое движение рабочего класса и смешивает с грязью демократические устремления лучших людей цивилизованного мира, новая Конституция СССР будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и демократия непобедимы. Новая Конституция СССР будет моральной помощью и реальным подспорьем для всех тех, кто ведут ныне борьбу против фашистского варварства.
Еще большее значение имеет новая Конституция СССР для народов СССР. Если для народов капиталистических стран Конституция СССР будет иметь значение программы действий, то для народов СССР она имеет значение итога их борьбы, итога их побед на фронте освобождения человечества. В результате пройденного пути борьбы и лишений приятно и радостно иметь свою Конституция, трактующую о плодах наших побед. Приятно и радостно знать, за что бились наши люди и как они добились всемирно-исторической победы. Приятно и радостно знать, что кровь, обильно пролитая нашими людьми, не прошла даром, что она дала свои результаты. Это вооружает духовно наш рабочий класс, наше крестьянство, нашу трудовую интеллигенцию. Это двигает вперед и поднимает чувство законной гордости. Это укрепляет веру в свои силы и мобилизует на новую борьбу для завоевания новых побед коммунизма.
/РИ Из доклада И.В. Сталина на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года/
