Дмитрий Ю
Кировская весна 1936-1937
11.04.37 Третий поход
Третий боевой поход (апрель 1937 года) ставил перед собою целью плановую замену всех военных советников, отслуживших в Испании семь-девять месяцев. Впрочем, нескольких специалистов затребовали в СССР раньше, и они, по примеру Армана и Кривошеина, прибыли одним из торговых пароходов. Личный состав нового состава советских военных дипломатов на этот раз прошел трехмесячные углубленные курсы испанского языка в СССР. В Испанию, как и в ходе Второго боевого похода, были доставлены командиры и начальники штабов, летчики, артиллеристы, танкисты, моряки – всего 800 человек. К этому моменту вооруженные силы испанского правительства включали в себя уже более 500 000 человек, в том числе около 40 000 иностранцев в составе нескольких интернациональных бригад, включающих в себя антифашистов из разных стран мира.
В состав отряда боевых кораблей, кроме крейсеров «Красный Кавказ», «Профинтерн» и «Червона Украина», также входили две новые подводные лодки типа Щука (Щ-202 и Щ-203), вошедшие в строй Черноморского Флота в январе 1936 года. Подводные лодки, укомплектованные исключительно добровольцами, в порту Картахены спустили советский военно-морской флаг и подняли флаг республиканских военно-морских сил. Каждая получила на борт по два испанских офицера связи и принимала участие в боевых действиях в составе республиканского флота до октября 1938 года. Впрочем, по ряду причин заметных боевых успехов советским подводникам достигнуть не удалось, что послужило серьезным поводом для изменений как в кораблестроительной программе, так и в процессе боевой подготовки ВМС РККА в последующие годы.
Третий боевой поход прошел без происшествий, чему в немалой степени способствовали многочисленные смены курса и скорости хода, позволившие крейсерам ускользнуть от ожидавших их засад. В Картахену корабли, двигавшиеся с наступления сумерек от африканского побережья полным ходом, вошли 11 апреля 1937 года в 23 часа, совершили оперативную выгрузку и погрузку личного состава военных советников и в 5 утра покинули порт. На прикрытие кораблей в акватории порта по настоянию Н. Г. Кузнецова, сменившего на посту военно-морского атташе трагически погибшего Орлова, были отряжены две эскадрильи с лучшими советскими летчиками-истребителями на И-16. Корабли пришли в Севастополь 20 апреля 1937 года.
{АИ}
19.04.37 Франсиско Франко
Утверждение о подавляющем техническом превосходстве вооруженных до зубов франкистов над почти безоружными республиканцами к весне 1937 года уже не имело под собой оснований. Оружия у республики хватало. Ей не хватало другого – ясных лозунгов, политического единомыслия, воли к победе, элементарного доверия к мнению специалистов, знающих, что необходимо для успешного ведения войны. В частности, демократическое правительство с недоверием относилось к советским военным советникам и собственным кадровым офицерам, что мешало планированию и осуществлению операций на фронте.
В таких условиях исход войны был предрешен – ведь по другую сторону фронта все обстояло совершенно иначе. Перед Франко не стоял вопрос о том, какую форму должны иметь вооруженные силы националистов – регулярную или добровольную. Франкистская армия комплектовалась на основе всеобщей воинской повинности. Строилась она на общепринятых принципах регулярности без малейших признаков добровольности. Все неармейские вооруженные отряды вошли в состав армии в качестве обычных тактических единиц.
Некоторой независимостью пользовались лишь итальянские экспедиционные силы и немецкий легион «Кондор». Последнее обстоятельство диктовалось политической обстановкой и далеко не всегда приводило к положительным результатам.
Единоначалие в армии Франко счел нужным подкрепить политическим единством: 19 апреля 1937 года все партии и движения, придерживающиеся национал-традиционалистских воззрений, слились в единый блок, получивший название «Испанская традиционная Фаланга и ХОНС» (Хунта обороны национал-синдикализма). Такое решение было продиктовано не только военной необходимостью, это была попытка преодолеть различие во взглядах, существовавшее среди разных группировок национал-традиционалистского лагеря. Отчасти оно было навязано политическим партиям самим каудильо, отчасти к нему привело понимание необходимости единства в борьбе с общим противником: вопрос о том, ради чего ведется борьба, был отодвинут ради первоочередной задачи – достижения победы.
Разобщенному республиканскому лагерю, где каждое общественное движение преследовало собственные цели и стремилось достичь их своими методами и средствами, национал-традиционалисты противопоставили монолитный блок, объединивший всех правых от Фаланги до монархистов. Дон Франсиско Франко Баамонде стал лидером созданного движения (каудильо), генералиссимусом армии и главой Испанского государства.
Роль правительства в зоне влияния националистов выполняла так называемая «техническая хунта», осуществлявшая функции исполнительной власти. Однако и Национальный совет, формировавший руководство Традиционной Фаланги и ХОНС, и Техническая хунта, позже переименованная в правительство, занимали подчиненное положение по отношению к армейскому руководству. Это представлялось совершенно естественным в тот период, когда шла война и военные мероприятия занимали Франко в первую очередь.
Речь генерала Франко на церемонии Объединения Саламанка, 19 апреля 1937 года:
Во имя Испании и во имя всех тех, кто в течение столетий отдал свою жизнь во благо нашей священной Родины, ее независимости и базовых ценностей, я обращаюсь к нашему народу, чтобы сказать:
Мы находимся на войне, которая, демонстрируя историческое величие и беспрецедентную борьбу народов и цивилизаций, все больше приобретает характер крестового похода. Война, которая в очередной раз в истории выбрала Испанию, как поле трагедии и чести, сошла сегодня в наш многострадальный мир.
То, что началось 17 июля как наша гражданская война, в настоящее время продолжается как вспышка, которая освещает будущее Европы.
С чистой совестью и сильным чувством моей миссии в Испании, на данный момент, по воле испанских солдат, я прошу от вас всех одного: совершить объединение, чтобы быстро закончить войну для проведения великого дела мира, кристаллизации нового государственного мышления и стиля нашей национальной революции.
Это объединение, которое я требую от имени Испании, и во священное имя павших за ней, не означает рыхлого временного конгломерата разнонаправленных сил. Я требую подлинного и священного объединения духа, которое уже находится в сердце каждого и требует лишь заглушить крошечные личные разногласия.
В это время, в котором Бог доверил жизнь нашей страны нашим рукам, мы обязаны вновь собрать длинную цепочку объединяющих страну усилий, нам придется пролить кровь и принести жертвы, но мы должны преодолеть эгоистичный и высокомерный бунт проклятых предателей, который ведет Испанию к страшной катастрофе.
Сегодня мы интенсифицируем проведение в жизнь программы нашего святого движения. И программа как таковая, и само движение не только давно существуют, но и находятся в стадии постоянной доработки и улучшения для наилучшего отражения реальности. Это не жесткий или статический план, но гибкая динамично изменяющаяся программа, которая имеет, соответственно, разные этапы.
Первый из этих этапов, который можно было бы назвать идеалистическим или носящим базовый характер, касается всех светских усилий испанской Реконкисты застыть в единой и имперской Испании Фердинанда и Изабеллы, Карла V и Филиппа II; когда Испания объединилась, чтобы защитить и расширить всеобщий мир и католическую идею. Христианская империя, которой была Испания, представляет собою возвышенный и совершенный момент в нашей истории, давший основу для многих других последующих шагов восстановления.
Второй этап называют историческим или традиционным. Множество жертв было принесено в течение восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого веков, чтобы вернуть утраченные имперские и католические традиции XV – XVII веков. Большинство жертв на алтарь восстановления этого великого момента Испании было дано в прошлом веке. Гражданские войны, лучшее объяснение которым мы видим сегодня в великой борьбе Испании, представлены Карлистскими усилиями против Испании офранцуженного ублюдка и европеизированных либералов.
Третий этап, который мы называем современным, в свою очередь является святым и героическим, и в конце его мы и сосредотачиваем наши сегодняшние интеграционные усилия.
Во-первых, сразу оговоримся, что началом этого третьего этапа был режим Мигеля Примо де Ривера. Мост между его режимом в девятнадцатом веке, и органической концепцией этих идей в мире сегодняшнем назван «фашизмом» или национализмом.
Во-вторых, напомним, что национализм открыл глаза нашей молодежи, которая объединилась в организацию J. O. N. S. В настоящее время эта молодёжная организация расширена и интегрирована с вкладом испанской Фаланги. Всю эту работу взял на себя ставший великой национальной фигурой Хосе Антонио Примо де Ривера, который упорно продолжал благородные усилия своего отца, давая движению силы и современное измерение. Не меньшее влияние на ситуацию оказывают другие более или менее аналогичные группы католиков и монархистов, которые оставались до 17 июля и даже до сегодняшнего дня верными своим благородным патриотическим целям.
Таково было положение нашего движения, в тесной связи со священной исторической традицией Испании, в связи с восстанием 17 июля, и таков был критически важный исторический момент, когда все эти этапы, моменты и люди объединились для общей борьбы.
Прежде всего: в Испанскую Фалангу, возглавляемую недавно преступно убитым Хосе Антонио Примо де Ривера, не менее святым, чем древние мученики нашей христианской истории, пришли молодые массы, и принесли с собой новый стиль, политическую форму настоящего времени и героическое обещание восстановления Испании во всей ее полноте.
Наварра явилась переполненным резервуаром упорно накопленной в течение двух веков испанской традиции, которая не носит локальный или региональный характер, но наоборот, является универсальной, латиноамериканской и имперской. Испанская традиция была сохранена среди неприступных скал Наварры, ожидая подходящего момента, чтобы вмешаться и провести в жизнь непоколебимую веру в Бога и большую любовь к нашей стране.
Другие силы и средства различных организаций и военизированных формирований также приняли участие в бою.
Все эти вклады в восстание 17 июля оказались решающими для финальной битвы, которую ждала наша история, но при этом до сих пор боролись между собой в обрамлении побед нашей славной армии, являясь выражением различных политических и гражданских им соответствующих групп, лидеров и лозунгов.
Таким образом, с учетом уже данных первостепенных причин, наличия вражеского фронта и исторической конъюнктуры интегративной стадии, перед Богом и испанской нацией мы должны начать эту объединяющую работу. Объединение есть работа, которую требует наш народ и миссия, возложенная на нас Богом.
Для этого мы предлагаем два постулата. Во-первых, сохранить дух и стиль, когда мир и испанский гений призывают нас верой и правдой бороться против любых мерзких ублюдков: нам надо бороться, как солдатам веры, а не спорить как политикам. Во-вторых, держать наши сердца открытыми перед бойцами и молодежью Испании.
Мы не хотим старую феодальную Испанию. Мы хотим, чтобы в огне сражений родилось государство, в котором чистое вещество испанской традиции проявилось новыми, энергичными и героическими способами, чтобы молодежь сегодня и завтра принесла имперскую зарю нашему народу.
А теперь я хотел бы сказать всем народам, которым пока не хватает чувствительности испанцев и которые погрузились в деструктивный материализм: остановите продажу своих товаров за золото красных; остановите радиопередачи, снабжающие доверчивых слушателей их преступной рекламой, прекратите с ними торговлю продуктами их ограбления своего народа и пожатие рук этих разбойников и убийц. Не родилась еще большая опасность для мира, чем корабль большевизма, и мировая революция русского коммунизма продолжается. Враг, корни которого трудно превзойти, стремится только к одному: чтобы были разрушены все империи, уничтожена цивилизация, и произошли еще большие человеческие трагедии, чем испанская. К нашей печали, пока мир выглядит равнодушным и народы не в состоянии или не желают этого понять.
Демократия, свобода людей и человеческое братство вовсе не отрицаются в Испании, как об этом лжет красная пропаганда. Мы лишь хотим избавиться от фикций партий, от избирательных законов, которые не учитывают волеизъявление участвующих в голосовании, полных формул и конвенций, которые путают средства с целью и забывают истинную сущность демократии. Мы противопоставим красным подлинно эффективную демократию, которая даст народу то, что ему действительно интересно: чувство социальной справедливости, патриотический символ веры, вечный идеал, экономическую и политическую свободу. Псевдодемократия красных, без какой бы то ни было политической свободы, есть не свобода, а издевательство.
В либеральной Испании мы добьемся рационального участия всех в управлении государством через семью, политические партии и профсоюзы.
Мы создадим закон о юстиции и охране общественного порядка, без которых человеческое достоинство не было бы возможным. Возродим могучую армию на море, суше и в воздухе, на высоте героической добродетели, которая докажет испанцам, что является продолжателем традиций испанского народа, его духа, его учения и морали, и Испания снова даст свет и путеводный маяк испаноязычным народам.
Я обрисовал контуры нового государства, которые были намечены в октябре прошлого года и воплощаются в жизнь неуклонно и без колебаний. Эти контуры являются общими для большинства испанцев, не отравленных материализмом или марксизмом. Эти контуры содержатся в кредо испанской Фаланги и заключаются в духе наших традиционалистов. Народ желает похоронить вводящий в заблуждение либерализм, и сориентировать политику на контакте власти с народом в патриотической экзальтации и социальной справедливости, которые базируются на истории Испании, столь богатой проявлением эффективных свобод.
Когда Большое движение вселяется в сердца наших людей, когда измельченные остатки прежней армии становятся основой мощной и славной армии сегодняшнего дня; когда на наших глазах является чудо рождения военно-воздушных сил и армия поднимается воздух; когда абсолютное отсутствие военного флота преодолено настойчивостью, трудолюбием и мужеством наших кораблестроителей и моряков; когда победы ежедневно множатся во всех областях; когда во время войны и в отсутствии золотого запаса наша экономика повышается, престиж нашей валюты и кредит в нашей области растут, а изобилие и дешевизна являются стандартом внутренней жизни нашего народа; когда даны случаи индивидуального и коллективного героизма, которыми восхищаются во всем мире, и каждый боец заключает в себе и героя и мученика, – самый большой оптимизм наполняет наши сердца, чтобы плакать с гордостью: ЭТО Испания!
И, наконец, той героической молодежи, которая ненастной зимой противостоит в окопах врагу и готова отдать свою жизнь за Испанию, я утверждаю, что их жертвы не будут напрасными и что в жестких и подчас жестоких ударах на полях сражений будут выкованы единство и сила Национальной Испании. Я провозглашаю патриотизм и единство и заявляю, что вскоре после войны вы, живущие в реорганизованной Испании, будете с гордостью называть себя испанцами.
Когда престиж нашей нации сделает ее достойной уважения других народов; когда наши корабли, мощные и величественные, снова будут бороздить моря и океаны; когда наши воздушные суда пересекут воздух и мир с вестью о возрождении Испании; когда все испанцы поднимут руки и сердца в честь Отечества; когда в испанских семьях будут в достатке очаги, хлеб и радость жизни, тогда мы сможем сказать нашим павшим, что их мучения и кровь были не напрасными, и окружим их героические жертвы почитанием. В тех местах, где велись боевые действия, гремели выстрелы и лилась кровь героев, будут воздвигнуты стелы и памятники. На их постаментах будут высечены имена тех, кто своей смертью, день за днем, воздвигли храм Новой Испании, героических испанских архитекторов нашей великой страны.
Испания превыше всего!
ИСПАНИЯ вперед! Да здравствует Испании!
{25}
25.04.37 Джорж Оруэлл
25 апреля, после обычных обещаний – «маньяна» – завтра, нас сменила другая часть, и мы, сдав винтовки и запаковав заплечные мешки, пошли в Монфлорите. Я без сожаления покидал фронт. Вши в моих брюках размножались гораздо быстрее, чем я успевал их уничтожать. Вот уж месяц, как у меня не было носков, а в ботинках почти не осталось подметки, так что я, в сущности, вышагивал босиком. Человек, живущий нормальной цивилизованной жизнью, ничего не желает так страстно, как я, мечтавший о горячей ванне, чистой одежде и сне между простынями. Мы поспали несколько часов в сарае в Монфлорите, еще до рассвета прыгнули в попутный грузовик, успели на пятичасовой поезд в Барбастро, захватили, к счастью, скорый поезд в Лериде, и 26 апреля в три часа дня приехали в Барселону.
{30}
26.04.37 Иероним Уборевич
Начальник артиллерии РККА Николай Михайлович Роговский вошел в кабинет Наркома обороны Уборевича с некоторым трепетом. Предчувствие его не обмануло.
В кабинете, кроме Уборевича, за приставным столом Роговский увидел хорошо знакомого комбрига Николая Николаевича Воронова, вернувшегося недавно из командировки в Испанию.
– Николай Михайлович, считаю целесообразным укрепить кадры артиллерии РККА и ввожу должность помощника начальника артиллерией РККА. В этой должности вижу Воронова Николая Николаевича – проинформировал его Уборевич.
– Хорошо, Иероним Петрович, уверен, мы сработаемся – ответил Роговский.
– Если не считать конфликта на КВЖД, наша армия опыта боев не имела. Естественно, от каждого, как Вы знаете, был затребован доклад с выводами и предложениями, которые можно было бы сделать по возвращении из Испании применительно к нашей Красной Армии. Николай Николаевич представил в Наркомат Обороны наиболее зрелый, продуманный, всесторонний доклад о необходимых изменениях в артиллерии Красной Армии – продолжил Уборевич, – однако товарищу Воронову пока не хватает знаний в масштабе Красной армии в целом. Даю сроку месяц и жду от вас совместный план мероприятий по улучшению боеспособности артиллерии Красной Армии.
28.04.37 Джорж Оруэлл
Из Мандалая вы можете доехать поездом в Маймио, главную горную станцию провинции, на краю Шанского плоскогорья. Впечатление необычное. Вы покидаете типичный восточный город – палящее солнце, пыльные пальмы, запахи рыбы, пряностей, чеснока, налитые соком тропические фрукты, толпа темнолицых людей. А поскольку вы привыкли к этому городу, вы захватываете, так сказать, его климат с собой, в вагон. Когда поезд останавливается в Маймио на высоте тысячи трехсот метров над уровнем моря, мысленно вы все еще находитесь в Мандалае. Но выходя из вагона вы попадаете на другой материк. Внезапно вы вдыхаете студеный сладкий воздух, напоминающий воздух Англии, вы видите вокруг себя зеленую траву, папоротник, ели, краснощеких горянок, продающих корзинки земляники.
Я вспомнил об этом, вернувшись в Барселону после трех с половиной месяцев пребывания на фронте. Вспомнил, потому что пережил такое же чувство внезапного, резкого изменения климата. В поезде, на всем пути в Барселону, сохранялась фронтовая атмосфера: грязь, шум, неудобства, рваная одежда, чувство лишения, товарищества, равенства. На каждой станции в поезд, уже в Барбастро битком набитый ополченцами, лезли крестьяне; крестьяне с пучками овощей, с курами, которых они держали вниз головой, с подпрыгивающими на полу мешками, в которых, оказывается, были живые кролики, наконец солидное стадо овец, занявших все свободные места в купе. Ополченцы горланили революционные песни, а всем встречным красоткам посылали воздушные поцелуи либо махали красными и черными платками. Из рук в руки переходили бутылки вина и аниса, скверного арагонского ликера. Из испанского бурдюка можно послать струю вина прямо в рот приятеля, сидящего в другом конце вагона, что значительно облегчало дела. Рядом со мной черноглазый паренек, лет пятнадцати, рассказывал о своих невероятных, несомненно выдуманных от начала до конца, приключениях на фронте двум разинувшим рты крестьянам с дублеными лицами. Потом крестьяне развязали свои узлы и угостили нас липким темно-красным вином. Все были глубоко счастливы, так счастливы, что трудно передать. Но когда поезд миновал Сабадель и остановился в Барселоне, мы окунулись в атмосферу вряд ли менее чуждую и враждебную по отношению к нам и нам подобным, чем атмосфера Парижа и Лондона.
Всякий, кто во время войны дважды посетил Барселону с перерывом в несколько месяцев, неизменно обращал внимание на удивительные изменения, происшедшие в городе. Любопытно при этом, что и люди, увидевшие город сначала в августе, а потом опять в январе, и те, кто подобно мне побывали здесь сначала в декабре, а затем в апреле, говорили в один голос: революционная атмосфера исчезла. Конечно, тем, кто видел Барселону в августе, когда еще не высохла кровь на улице, а отряды ополчения квартировали в роскошных отелях, город казался буржуазным уже в декабре; но для меня, только что приехавшего из Англии, он был тогда воплощением рабочего города. Теперь все повернуло вспять – Барселона вновь стала обычным городом, правда слегка потрепанным войной, но утерявшим все признаки рабочей столицы.
До неузнаваемости изменился вид толпы. Почти совсем исчезла форма ополчения и синие комбинезоны; почти все были одеты в модные летние платья и костюмы, которые так хорошо удаются испанским портным. Толстые мужчины, имевшие вид преуспевающих дельцов, элегантные женщины, роскошные автомобили – заполняли улицы. (Владение частными машинами, кажется, еще не было восстановлено, но каждый человек «что-то собой представлявший» мог раздобыть автомобиль). По улицам взад и вперед сновали офицеры новой Народной армии. Когда я уезжал из Барселоны, их еще вообще не было. Теперь на каждые десять солдат Народной армии приходился один офицер. Часть этих офицеров служила раньше в ополчении и была отозвана с фронта для повышения квалификации, но большинство из них были выпускниками офицерских училищ, куда они пошли, чтобы увильнуть от службы в ополчении. Офицеры относились к солдатам, может быть и не совсем так, как в буржуазной армии, но между ними явно определилась сословная разница, выразившаяся в размерах жалованья и в крое одежды. Солдаты носили грубые коричневые комбинезоны, а офицеры – элегантные мундиры цвета хаки со стянутой талией, напоминавшие мундиры английских офицеров, но еще более щегольские. Я думаю, что из двадцати таких офицеров, может быть один понюхал пороху, но все они носили на поясе автоматические пистолеты; мы, на фронте, не могли достать их ни за какие деньги. Я заметил, что когда мы, грязные и запущенные, шли по улице, люди неодобрительно поглядывали на нас. Совершенно понятно, что как и все солдаты, провалявшиеся несколько месяцев в окопах, мы имели жуткий вид. Я походил на пугало. Моя кожаная куртка была в лохмотьях, шерстяная шапочка потеряла всякую форму и то и дело съезжала на правый глаз, от ботинок остался почти только изношенный верх. Все мы выглядели примерно одинаково, а кроме того мы были грязные и небритые. Неудивительно, что на нас глазели. Но меня это немного расстроило и навело на мысль, что за последние три месяца произошли какие-то странные вещи.
В ближайшие же дни я по множеству признаков обнаружил, что первое впечатление не обмануло меня. В городе произошли большие перемены. Два главных факта бросались в глаза. Прежде всего – народ, гражданское население в значительной мере утратило интерес к войне; во-вторых возродилось привычное деление общества на богатых и бедных, на высший и низший классы. Всеобщее равнодушие к войне удивляло и вызывало неприязнь. Оно ужасало людей, приезжавших из Мадрида, даже из Валенсии. Это равнодушие частично объяснялось отдаленностью от фронта; подобное настроение я обнаружил месяц спустя в Таррагоне, жившей почти ничем не нарушенной жизнью модного приморского курорта. Начиная с января число добровольцев по всей Испании стало сокращаться. И это было знаменательно. В феврале в Каталонии первому набору добровольцев в Народную армию сопутствовала волна энтузиазма, которая, однако, не сопровождалась увеличением числа новобранцев. Война продолжалась всего около шести месяцев, а испанское правительство вынуждено было прибегнуть к мобилизации, вещи понятной, когда речь идет о войне за пределами страны, но неестественной в условиях войны гражданской. Без сомнения, это объяснялось тем, что развеялись революционные надежды, появившиеся в начале войны. Члены профсоюзов пошли в ополчение и в первые же недели войны отогнали фашистов к Сарагосе, прежде всего благодаря своей вере в то, что они борются за рабочее государство. Теперь становилось все более очевидно, что дело рабочего контроля проиграно и поэтому нельзя сваливать вину за некоторую меру равнодушия на простой народ, прежде всего городской пролетариат, составлявший основу армии в любой войне, будь то внутри самой страны или за рубежом. Никто не хотел оказаться проигравшим в этой войне, но большинство только и мечтало о том, чтобы война кончилась. Это настроение ощущалось повсеместно. Всюду слышны были нарекания: «Ох, уж эта мне война! Кончилась бы она поскорее». Политически сознательные люди гораздо лучше ориентировались в ходе междоусобицы анархистов и коммунистов, чем в ходе войны с Франко. Народные массы больше всего занимала нехватка продовольствия. «Фронт» представлялся неким мифическим далеким местом, куда отправляются молодые люди, чтобы исчезнуть навсегда, либо возвратиться через три-четыре месяца с карманами полными денег. (Ополченцам обычно выплачивали всю сумму перед самым отпуском). На раненых, даже если они прыгали на костылях, особого внимания никто не обращал. Ополчение вышло из моды. Магазины, чрезвычайно чуткий барометр общественных вкусов, ясно свидетельствовали об этом. Когда я впервые приехал в Барселону, магазины – в ту пору бедные и запущенные – специализировались на ополченском снаряжении. В каждой витрине можно было увидеть военные фуражки, куртки на молнии, портупеи, охотничьи ножи, фляжки, кобуры для револьверов. Теперь магазины выглядели значительно наряднее, но война отступила на задний план. Как я убедился позднее, когда закупал нужные мне вещи перед отъездом на фронт, многие из вещей, без которых никак не обойтись на передовой, вообще нельзя было достать.
Но кроме всего этого резко изменилась социальная обстановка. Не испытав этого на собственном опыте, трудно понять, что произошло. В первый мой приезд Барселона показалась мне городом, в котором почти совсем исчезли классовые различия и разница в имущественном положении. Шикарная одежда была редкостью, никто не раболепствовал и не брал чаевых, официанты, цветочницы, чистильщики сапог, смотрели вам прямо в глаза и называли «товарищем». Я не понял тогда, что в этом была смесь надежды с одной стороны и притворства с другой. Рабочий класс верил в начатую, но так и не завершенную революцию, а буржуа испугались, временно замаскировавшись под рабочих. В первые месяцы революции было, должно быть, много тысяч людей, которые, напялив комбинезоны, начали скандировать революционные лозунги, чтобы спасти свою шкуру. Теперь все вошло в норму. Шикарные рестораны и отели были полны толстосумов, пожиравших дорогие обеды, в то время как рабочие не могли угнаться за ценами на продукты, резко подскочившими вверх. Кроме дороговизны ощущалась также нехватка всевозможных продуктов, что также било главным образом по бедным, а не по богатым. Рестораны и отели доставали все, что хотели, видимо, без особого труда, в то время как в рабочих кварталах выстраивались длиннющие хвосты очередей за хлебом, оливковым маслом и другими продуктами. В мой первый приезд Барселона поразила меня отсутствием нищих; теперь их здесь развелось великое множество. Возле гастрономических магазинов на Рамблас каждого выходившего покупателя окружали стаи босоногих мальчишек, пытавшихся выклянчить крохи съестного. Исчезли «революционные» обращения. Теперь незнакомые люди редко говорили друг другу «ты» или «товарищ»; вернулись старые «сеньор» и «вы». «Buenos dias» постепенно вытеснило «Salud». Официанты снова нацепили свои крахмальные манишки. Я, помнится, вошел с женой в галантерейный магазин на Рамблас, чтобы купить пару носков. Продавцы гнулись в три погибели перед покупателями, они кланялись и потирали руки, как этого не делают теперь даже в Англии, где это было так принято двадцать или тридцать лет назад. Незаметно, украдкой вернулся старый обычай давать на чай. Рабочие патрули были распущены, а на улицах снова появилась довоенная полиция. За этим сразу же последовало открытие кабаре и шикарных публичных домов, многие из которых были в свое время закрыты рабочими патрулями /По некоторым сведениям рабочие патрули закрыли 75 процентов всех публичных домов /.
{30}
