Айлин Вульф
Лорд и леди Шервуда. Том 1
– Родная!.. – тихо позвал он.
Она, не открывая глаз, помотала головой:
– Не говори ничего. Позволь мне уснуть.
Робин поправил на ней покрывало, провел ладонью по влажным волосам, коснулся поцелуем ее виска. Как еще он мог успокоить ее, убедить, что она по-прежнему любима им и дорога ему, несмотря на случившееся, если ни говорить, ни слушать она не захотела? Марианна осталась лежать неподвижно, не шелохнувшись и не открыв глаза. Убедившись, что ее дыхание стало тихим и ровным как знак наступления сна, в котором она сейчас нуждалась больше, чем в каком-либо утешении, Робин встал с постели и подошел к очагу.
Подбросив еще охапку дров в начавшее было угасать пламя, он налил в кубок вина и опустился на застеленный оленьими шкурами пол, чувствуя себя совершенно опустошенным. Отпивая мелкими глотками вино, он смотрел вглубь яркого веселого огня, но видел не его. Застывшие глаза Марианны, следы веревок, которыми ее связывали и взнуздывали, ее сбитая в кровь спина, увенчанная свежим багровым клеймом, следы на ее теле, оставленные ножами и множеством грубых рук – вот что представало его взору, сменяя друг друга и возвращаясь снова. Он настаивал на том, чтобы она осталась в Шервуде, где он мог бы защитить ее от любого посягательства, и сам же проводил ее в замок, уже находившийся во власти Роджера Лончема…
Сдавленный рык прокатился по горлу Робина. Почему он не помешал ей, не послушался своего предчувствия – ведь все в его душе вчера твердило об опасности? Не остановил, не вернул в Шервуд, напротив, подождал, как обычно, пока не убедился в том, что она миновала ворота Фледстана, и только потом вернулся в лес. А для нее именно в тот миг, когда он решил, что она в безопасности, началась череда страшных часов. Против воли вспоминая рассказ Гая с подробностями насилия, учиненного над Марианной, Робин закрыл ладонью лицо. Гай действительно отравил его, как и обещал Джону, но не ядом, а словами.
– Бедная моя девочка! – хрипло прошептал он. – Моя милая нежная девочка!
Он много повидал в своей жизни, но в самом страшном сне ему не могла бы привидеться такая расправа пусть с саксонкой, но знатной и благородной девушкой. Почему Лончем – рыцарь и знатный лорд, каким бы он ни был по своей сути, – решил не ждать обряда венчания? Из неодолимой похоти или желания наказать ту, которая столько раз отвергала его сватовство? Нет. Ведь приказ принца Джона давал ему все основания и так считать себя победителем. Что-то другое толкнуло Лончема и на насилие, и на последовавшие за ним беспримерно жестокие поступки по отношению к Марианне. Что-то другое. Или кто-то? И надо ли искать таинственного, неизвестного врага, если давний, знакомый враг, не однажды доказавший и свою беспринципность, и беспощадность, оказался в том же месте и в то же время, где и когда творилось зло?
Перебирая каждое сказанное Гаем слово, вспоминая смену выражений его лица, взгляды, брошенные украдкой, Робин приходил к выводу, что поторопился, прощаясь с Гаем, снять с него подозрения. Робин всегда чутко улавливал фальшь, звучала ли она в голосе или мелькала в глазах того, кто пытался ему солгать, уловил и на этот раз. Во Фледстане его занимало только одно: где Марианна и что с ней. Тогда ему было не до оттенков в интонациях голоса Гая, но сейчас он вспоминал слово за словом и понимал все отчетливее: Гай Гисборн лгал. Он был, несомненно, пьян – наполовину от вина, наполовину от горя, и горе его было неподдельным, только оплакивал он себя. Едва он отвлекался от собственных чувств, фальшивые нотки в его голосе начинали звучать все отчетливее. Приложил ли он сам руку к расправе, учиненной Лончемом над Марианной, или нет, но он был удовлетворен этой расправой. Его не заботили страдания Марианны, напротив, он упивался ими, рассказывая о них Робину, злорадствовал и торжествовал. Во всем, что касалось событий во Фледстане, Гай солгал, а раз лгал, значит, без его участия не обошлось, значит, виновен.
То, что он знал о давней помолвке Марианны, стало для Робина неожиданностью. Конечно, Марианна рассказала о том, как отец поведал о ее обручении. Но она ни словом не обмолвилась, что еще раньше отец заградил ее от Лончема с помощью той же помолвки в присутствии Гая. Робин отчетливо представлял, какое воздействие произвело на Гая обручение Марианны, которую он отчаянно желал заполучить в супруги, и не просто обручение, а с его заклятым врагом. Несомненно, он что-то предпринял, чтобы вызнать, осталась ли эта помолвка формальной, погребенной в минувших годах, или нет. Не мог не предпринять! Нельзя исключать и роковое стечение обстоятельств, но если Гай действительно проведал, что сейчас связывает лорда Шервуда и дочь барона Невилла, как же все сразу становится на свои места! Если бы он только знал, что Гаю известно об их помолвке, то уже после первой ночи не отпустил бы Марианну во Фледстан, не поддался бы ни на какие уговоры. Сделай он так, и она не лежала бы сейчас еле живая, на ее спине не багровело бы клеймо, с ней не обошлись бы, как с девкой: жестоко и беспощадно. Если бы он мог, не медля ни минуты, вернуться во Фледстан, то выбил бы из Гая правду и, подтвердись его подозрения, убил бы его как бешеного пса, без всякого снисхождения. Но он опасался оставить Марианну одну, был вынужден ждать возвращения Эллен. Лишь бы она скорее вернулась, чтобы, вверив ее попечению Марианну, уделить мести должное время и силы.
Душевное напряжение и физическая усталость достигли предела, и сон навалился на Робина так внезапно, что кубок выпал из разжавшихся пальцев и глухо стукнул, упав на пол. Услышав этот стук, Марианна открыла глаза, в которых не было ни малейшего сна. Она недолго лежала с прежней неподвижностью, пока не убедилась по наступившей тишине, что Робин спит. Отбросив покрывало, она приподнялась и беззвучно ахнула от жгучей боли, прокатившейся по всему телу. Напряжение, скрутившее ее каменной судорогой в тот момент, когда она увидела Робина во Фледстане, его же заботами сейчас отпустило Марианну, чему она не обрадовалась. Вместе с напряжением ушла и бесчувственность, взамен вернулись и слабость, и страдания истерзанного тела, которое разрывалось на части от впившихся в него изнутри железных когтей. Неимоверным усилием воли Марианна соединяла эти части в одно целое. Не желая сдаваться телесной немощи, она некоторое время неподвижно сидела на кровати, зажмурив глаза, и собиралась с остатками истаявших сил, пока не решилась встать с постели и не уверилась в том, что ей удается стоять на ногах. Помня об обычной чуткости сна Робина, Марианна старалась двигаться как можно тише, почти не дышать. Она долго смотрела на Робина, который спал, привалившись боком к стене, потом отважилась сделать шаг.
Бесшумно и осторожно она пробралась к двери, радуясь неровному красноватому свету, которым пока еще освещали дом угли в очаге. В темноте бы она обязательно на что-нибудь наткнулась, упала, и шум немедленно разбудил бы Робина, а Марианне было важно, чтобы он спал, и как можно дольше. Благополучно выскользнув за порог, так что дверь даже не скрипнула, Марианна всей грудью вдохнула холодный рассветный воздух и осмотрелась.
В нескольких шагах от дома щипал траву Воин – он-то и был нужен Марианне, поскольку сама она не могла далеко уйти на подламывающихся ногах. Собрав все силы, она сумела одолеть эти несколько шагов и положила ладонь на гладкую теплую шею жеребца.
– Помоги мне, милый! – прошептала она, когда конь повернул к ней голову и посмотрел на нее умными темными глазами.
Помедлив, жеребец понял, чего от него ждут, подломил ноги и лег. Марианна забралась ему на спину и, когда Воин поднялся, управляя им с помощью гривы, заменившей поводья, направила его к Русалочьей заводи. Обычно плавная рысь вороного вызывала сейчас невыносимо острую боль, но Марианна терпела, крепко стиснув зубы. Ехать было совсем недалеко, вот уже мелькнула полоска воды, и Марианна, остановив коня, сползла по его боку на берег. Воин вопросительно посмотрел на нее и, не дождавшись ни слова, ни ласки, небольно ущипнул Марианну за руку. Она отвела взгляд от спокойной зеркально-прозрачной глади, улыбнулась вороному и погладила его по лбу.
– Спасибо тебе. Теперь возвращайся к хозяину. Береги его, Воин, и служи ему верно! – сказала она, и ее голос задрожал на последних словах.
Марианна медленно вошла в воду, которая обняла ее щиколотки, потом колени. Не сводивший с нее глаз Воин заволновался, вскинул голову и громко, заливисто заржал. Зайдя в воду по грудь, Марианна оттолкнулась от дна и поплыла к тому месту, от которого чуть более суток назад остерегал ее Робин. Она плыла долго и почти уверилась, что ошиблась в направлении, когда холодные потоки, поднимавшиеся со дна, обхватили ее за ноги и с нарастающей силой стали увлекать за собой в глубину. Тогда она вскинула руки над головой, напоследок всей грудью вдохнула свежий, напоенный запахом молодой листвы и травы лесной воздух и, тут же выдохнув, не сопротивляясь, дала увлечь себя заворачивающейся вокруг нее широкой воронке.
Отдаленное, но хорошо слышное ржание Воина стряхнуло с Робина сон в одно мгновение. Он вскочил на ноги, увидел, что постель пуста и Марианны нет, и выбежал из дома. Его взгляд тотчас заметил среди покрытой обильной росой поляны темную полоску травы, с которой были сбиты капли росы. Эта полоска начиналась почти от двери, уводила в лес, и Робин помчался по ней, чувствуя нарастающую тревогу, почти уверенность в беде.
Вот и берег Русалочьей заводи. Робин увидел, как Воин, преодолевая сопротивление воды, стремится в сторону омута, где колоколом вздувалось над водой белоснежное полотно. Робин мгновенно догадался, что это сорочка Марианны, и только благодаря ей Марианну еще не затянуло на дно. Он бросился в воду и, оставив позади Воина, нырнул и стремительно поплыл в направлении омута, разрезая воду мощными гребками.
Сорочка уже полностью скрылась под водой, когда Робин оказался в самом центре омута. Он успел набрать в грудь воздух, прежде чем кружащиеся потоки увлекли его в глубину. Нащупав рукой подол сорочки, он подтянул ее к себе, подхватил одной рукой безвольное тело Марианны и стал выгребать наверх. Это было далеко не просто – водоворот мощно тащил его вниз, и Робину едва хватило воздуха, когда он сумел наконец вынырнуть. Еще одним усилием он поднял Марианну так, чтобы ее голова оказалась над водой. Марианна сделала вдох и зашлась кашлем, ее тело ожило. Она попыталась вырваться, но Робин мгновенно стиснул ее стальным захватом, сделав сопротивление невозможным. Он стал грести в сторону берега, но омут не хотел отпускать такую богатую добычу, и Робин опять ушел под воду. То одолевая затягивавшую на дно силу – и тогда ему удавалось сделать вдох и дать вдохнуть Марианне, то поддаваясь, чтобы расслабить мускулы, пока поток увлекает их вниз, Робин смог отплыть пусть недалеко, но все же в сторону от середины омута. Мощь холодных закручивающихся потоков едва ощутимо ослабела. Отчаянным усилием Робин сделал рывок и ухватился за гриву Воина. Верный конь подплыл почти к омуту, так, чтобы самому не попасть в водоворот, и что было сил тянул шею в сторону хозяина. Как только жеребец почувствовал, что Робин крепко за него держится, он развернулся и стал загребать к берегу.
Выбравшись из воды, Робин упал на колени, положил на них Марианну и нещадно давил ей на спину до тех пор, пока она не откашляла всю воду, которой успела наглотаться, после чего он столкнул ее с колен на траву и упал рядом, лишившись последних сил. Внезапно он подумал, что она может попытаться вернуться в воду и добраться до омута, нащупал ее руку и крепко сцепил пальцы вокруг локтя. Так они долго лежали рядом, приходя в себя. Робин повернул голову к Марианне, и ее бесстрастные неживые глаза оказались прямо напротив его глаз, темных от гнева и усталости.
– Зачем?! – спросил он ее с едва различимой яростью. – Зачем ты это сделала?!
– Я хочу умереть, – еле слышно ответила она, все еще тяжело дыша, но глядя ему в глаза совершенно спокойными глазами. – Мне жаль, что ты едва не утонул, спасая меня, но еще больше жаль, что тебе удалось это сделать.
Она высвободила руку из захвата его пальцев и, морщась от боли, села на траву. Опасаясь любого ее внезапного движения, Робин сел рядом. Лицо Марианны было бледным, неподвижным, и таким же неподвижным, сожалеющим взглядом она смотрела в сторону омута.
– Там прозрачная холодная вода, – услышал он ее слабый голос, – я хотела, чтобы именно в ней для меня все закончилось.
– Почему ты решила, что должна умереть? Ты… – начал было говорить Робин, но его оборвал смех Марианны.
– Странно, что ты меня об этом спрашиваешь! – сказала она. – Мне казалось, что для тебя все должно быть и так очевидным.
Он подождал, пока она перестанет смеяться, и когда она смолкла, вызывающе глядя ему в глаза, спокойно и властно сказал:
– Моруэнн! Никто не вправе искать смерть, пока она не придет сама. Тебе сейчас плохо, но станет гораздо хуже, если ты навек погубишь свою душу, наложив на себя руки. Навек, Моруэнн! К радости тех, кто мучил тебя, и к горю тех, кто любит тебя.
Его пристальный взгляд завладевал ее подавленной волей и разумом. Он сознательно пользовался силой Посвященного Воина, чтобы ее растерянный разум стал полностью подвластен ему. И вот она смотрела на него уже не с вызовом, а со смятением и отчаянием.
– Но я не знаю, зачем мне продолжать жить, – прошептала она так, словно искала у него совета. – Меня ничто не удерживает в этой жизни.
Как ни тяжело ему было услышать от нее такое признание, он ничем не выдал своей горечи. Она страдала, ей было плохо, и все силы души, какие у него только были, сейчас принадлежали ей и только ей.
– Постарайся найти то, что заставит тебя жить дальше, – сказал он так, словно они разговаривали о незначащих, обыденных вещах. – Вспоминай, думай, перебирай все, что знаешь, помнишь, умеешь, любишь и ненавидишь. Что-то обязательно найдется.
Марианна кивнула и опустила глаза. Ее голова кружилась от слабости, все тело забила крупная дрожь – она ведь так и оставалась в насквозь мокрой сорочке, облепившей ее от плеч до щиколоток холодным компрессом. Но Робин как будто не заметил ее состояния. Его одежда была такой же мокрой, но он словно не чувствовал холода.
– Не все, Моруэнн! – раздался над ее ухом по-прежнему властный голос.
Она вновь подняла на него глаза, и его взгляд опять оказал на нее магическое воздействие: глядя ему в глаза, было невозможно противиться тому, что он говорил.
– Дай мне слово, что ты больше никогда не будешь пытаться убить себя.
Не сводя с нее глаз, Робин снял с шеи шнур с оберегом, положил янтарь с руной на ладонь и протянул его Марианне. Она положила ладонь поверх оберега и тихо, но отчетливо сказала:
– Клянусь!
– Хорошо, – с удовлетворением отозвался Робин, вновь надевая на себя оберег и убирая его под рубашку. – Ты знаешь силу таких вещей и слов, над ними сказанных. Если ты нарушишь клятву, оберег, данный клятвопреступницей, убьет того, кто его носит.
– Я знаю, Рандвульф, – ответила Марианна, назвав Робина тайным именем в знак того, что данное ею слово не будет нарушено, и, вконец обессилев, склонила голову ему на плечо.
Робин взял Марианну на руки и понес обратно в сторону дома. Воин затрусил следом за ними.
Хозяйка дома встретила их на пороге, удивленно разглядывая уже привычных для нее гостей, снова мокрых с головы до ног.
– Что происходит, Робин? Вам не хватило воды в лохани?
– Нел, пожалуйста, переодень Марианну и уложи в постель, – не отвечая на ее вопросы, попросил Робин, проходя в распахнутую настежь дверь.
Поручив Марианну заботам Эллен, он тем временем нашел на стенной полке флакон, поднял с пола уроненный кубок, налил в него отсчитанное количество капель, разбавил водой и принес Марианне, которая уже лежала в постели, укрытая покрывалом. Эллен стояла в изголовье, переводя с Марианны на Робина помрачневший взгляд.
– Маковый сок! – поморщилась Марианна, понюхав раствор в кубке, и посмотрела на Робина. – Зачем? Я ведь дала тебе слово.
– Пей! – приказал Робин тоном, не допускающим возражений. – Тебе надо уснуть, иначе я не ручаюсь за твой рассудок.
Марианна выпила, вернула ему кубок и закрыла глаза. На этот раз ее успокоившееся дыхание и смягчившиеся черты лица действительно свидетельствовали о наступившем сне, а не мнимом, как было ночью. Лицо Робина утратило выражение властности, стало хмурым, осунувшись от усталости и душевных волнений. Он поднял мрачные глаза на Эллен, которой показалось, что Робин смотрит на нее, но едва ли видит.
– Надень хотя бы сухую рубашку, – тихо сказала Эллен, – твою одежду тоже можно выжимать.
Он покачал головой в знак отказа.
– Мне надо вернуться в лагерь. Там и переоденусь.
Подхватив с пола куртку и пояс с оружием, он вышел из дома и негромким свистом позвал Воина, который немедленно примчался на его зов. Эллен стояла рядом, смотрела, как Робин седлает Воина, и порывалась что-то сказать.
– Робин, я заметила, когда переодевала Марианну… – не выдержала она, – такие следы остаются после…
Он резко повернул к ней голову, и она, не выдержав, отвела взгляд от его почти почерневших глаз.
– Да, – глухо сказал он, – ты все угадала правильно, Нелли.
Она не смогла сдержать полный горечи возглас и уже хотела услышать, верна ли и другая ее догадка о причинах их возвращения в промокшей одежде, но взгляд Робина остановил ее дальнейшие расспросы.
– Побудь с ней, не оставляй одну. Я дал ей столько лекарства, чтобы она спала до вечера, а вечером я приеду к вам.
– Надо ли мне… – начала она, но он не дал ей договорить, оборвав вопрос резким движением руки.
– Просто будь рядом, каждую минуту. Это все, Нелли. Что требовалось сделать, я сделал.
Эллен ахнула и перекрестилась, не сводя с Робина расширенных глаз.
– Сам?!
– У меня был иной выход? – сухо осведомился Робин, с трудом совладав с собой.
– Ты мог поручить это мне, – растерянно ответила Эллен, – так было бы лучше.
– Несомненно, – согласился он и яростно сверкнул глазами. – Но тебя не было – ты только что вернулась. А ты не хуже меня знаешь, что в подобных случаях ждать нельзя. Довольно пустых разговоров, Нелли.
Робин сел в седло, и Воин под его рукой с места сорвался в галоп. Эллен лишь успела послать охранительный знак ему вслед.
Первым, кто его встретил в лагере, был Джон. От его цепкого взгляда не ускользнула ни малейшая деталь в облике лорда Шервуда, но Джон ни о чем не стал спрашивать, лишь забрал из рук Робина поводья Воина со словами, что сам позаботится о вороном. Отвечая только на приветствия стрелков и оставляя без ответа их вопросы, Робин прошел к себе и вернулся в трапезную, сменив одежду. Подождав, пока он сядет за стол, Кэтрин поставила перед ним блюдо с творогом и медом и кубок, до краев наполненный молоком. Сама она села напротив, сложив руки на столе и глядя сочувствующими до слез глазами на Робина, который молча поглощал завтрак, вряд ли разбирая вкус того, что он ел.
– Все так плохо? – не выдержав молчания, шепотом спросила Кэтрин.
Услышав вопрос, Робин с негодованием посмотрел поверх головы Кэтрин на Джона, который стоял за спиной жены. Джон спокойно выдержал безмолвный упрек Робина, и тот смягчился: все знали, что у Джона нет секретов от жены, и также знали, что Кэтрин крепко хранит поверенные ей тайны, дорожа доверием мужа.
– Какие новости, Джон? – оставив без ответа вопрос Кэтрин, спросил Робин и отодвинул опустевшее блюдо.
– Ночью и Гисборн, и Лончем покинули Фледстан и отправились в Ноттингем. Их сопровождали только ратники Гисборна. Своих Лончем оставил во Фледстане – как во владении, которое перешло под его опеку, – ответил Джон, скрестив руки на груди так, словно готовился отразить гнев лорда Шервуда.
И тот не замедлил последовать:
– Почему им дали уйти?!
– Они уехали не позднее чем через час после нас с тобой. Такое ощущение, что Гисборн спохватился и, схватив Лончема за шиворот, бросился в бега, спасая шкуру своего приятеля, – спокойно сказал Джон. – Возле Фледстана в патруле находилось четверо стрелков. Ты был бы готов положить их ради десятка ратников сэра Гая?
– Почему ты не послал ко мне гонца, когда узнал, что они покинули Фледстан?
– Чтобы ты не наделал глупостей, – с прежней невозмутимостью ответил Джон.
Робин поднялся из-за стола и встал напротив Джона. Хотя тот был выше Робина, сейчас казалось, что они одного роста.
– Малютка, твоя забота переходит все границы, – угрожающе произнес Робин, глядя в полные сочувствия глаза Джона сузившимися от ярости глазами.
– Я не о тебе заботился, – тихо сказал Джон. – Ты почему приехал весь мокрый, словно искупался прямо в одежде?
– Именно поэтому, – помолчав, ответил Робин, признавая правоту Джона и чувствуя, как его покидает гнев, уступая место холодному голосу разума.
– Ну то-то! – удовлетворенно вздохнул Джон.
Робин, думая о своем, в знак извинения несильно стукнул Джона кулаком в плечо и, когда он поднял голову, Джону показалось, что из ледяных глаз лорда Шервуда на него глянула сама Смерть.
– Вилл дома?
Джон, не сводя глаз с Робина, покачал головой.
– Где-то в Шервуде. Я не видел его после того, как мы с тобой распрощались минувшей ночью.
– Пошли кого-нибудь на его поиски. Пусть ждет меня на закате у Фледстана.
– Вдвоем?! – воскликнул Джон, но, встретив тот же ледяной взгляд Робина, понял, что на этот раз идти против воли лорда Шервуда нельзя. – Я отправлюсь с вами. Иди, поспи хотя бы час, а лучше до вечера.
Робин согласно кивнул, хотя не был уверен, что вообще сможет уснуть. В этот миг в трапезную вбежала Клэренс и бросилась брату на шею.
– Робин, ты нашел Марианну?! Где она? Что с ней?
– Она у Эллен, – ответил Робин, обнимая сестру.
– Я сейчас же поеду к ней! Дай мне, пожалуйста, провожатого! – воскликнула Клэренс, но Робин отрицательно покачал головой.
– Не сегодня, Клэр. Она больна и без сознания.
– Бедная Мэриан! – вздохнула Клэренс. – Смерть сэра Гилберта, должно быть, стала для нее настоящим ударом!
Поймав взгляд Джона, Кэтрин обняла Клэренс, защебетала, своей болтовней не давая сказать той хотя бы слово, и шаг за шагом увела ее подальше от брата к очагу, где заняла девушку мытьем посуды.
Усталость взяла свое, и Робин уснул, едва лишь лег на постель. Он проснулся до заката и сразу велел Джону седлать коней. Тот собрался было сказать, что еще рано, но понял, что Робин хочет сначала проведать Марианну.
Эллен бросилась к Робину, едва он успел переступить порог.
– Наконец-то, Робин! Днем у нее началась горячка, и я ничем не могу сбить жар! – растерянно говорила она. – Ровно так, как было в Руффорде, только сильнее и хуже. Либо у нее внутри есть разрывы, либо она простудилась из-за холодной воды в омуте.
Робин сел на край постели и положил ладонь на влажный горячий лоб Марианны.
– Нет, Нелли, она, к счастью, осталась цела, и она не простужена. Ее сжигают душевные переживания, и это много опаснее простуды.
Словно в подтверждение его слов Марианна выгнулась и заметалась по постели.
– Будьте вы прокляты! Он убьет вас, и ваши души сгорят в аду! – закричала она, потом сникла и прошептала еле слышно: – Робин, спаси меня…
Робин обхватил ее и крепко прижал к своей груди, целуя ее волосы, лоб, щеки, глаза.
– Милая, милая моя! – задыхаясь от боли, шептал он. – Все позади, я с тобой! И я убью их – всех и каждого! Клянусь тебе в этом!
Эллен, не вынеся страдания, отразившегося на лице Робина, и рвавшегося сквозь горячку крика Марианны, выхватила ее из рук Робина и вновь уложила, крепко закутав покрывалом.
– Пожалуйста, оставь лекарства и отправляйся по своим делам! – взмолилась она, глядя на Робина.
Он вдруг стал совершенно спокойным. Быстро смешав несколько растворов и подробно объяснив Эллен, как надо поить ими Марианну, Робин вышел из дома к ожидавшему его Джону.
– Как она? – осторожно спросил Джон, заглянув в невидящие глаза Робина, и поморщился от сочувствия.
Не отвечая, Робин вскочил в седло и посмотрел на тропинку, которая уходила в сторону Фледстана. Теперь в его глазах не было ничего, кроме неумолимой, беспощадной ненависти.
– Пора! – сказал он и пришпорил коня.
